Третье наступление на Севастополь

Третье наступление на Севастополь

Не было никаких сомнений в том, что Манштейн, развязав себе руки на остальных участках в Крыму, теперь сосредоточит все силы против Севастополя. Это подтверждали и данные разведки, и сообщения партизан, и директива Генерального штаба, в которой прямо говорилось о возможности наступления на Севастополь в ближайшее время.

Понимал все это и Петров. Его сейчас интересовали лишь два вопроса: когда начнется наступление и где будет наноситься главный удар?

В зависимости от того, когда и где это произойдет, он бы – соответственно – усилил боевые порядки. На всех направлениях быть одинаково сильным невозможно. Необходимо понять, выявить замысел противника и сосредоточить свои главные усилия на направлении его главного удара. Это и есть проявление полководческого искусства в обороне.

Командарм предполагал, что на этой местности, в этих условиях противник едва ли предпримет что-нибудь новое. Самым целесообразным в его положении было по-прежнему наносить удар с севера в направлении бухты Северной, которая является ключом к городу и порту, да и ко всей обороне Севастополя.

Петров за время, которым он располагал, пока шли бои на Керченском полуострове, усилил это направление, переместив туда 172-ю дивизию Ласкина и укрепив оборону инженерными сооружениями. Беспокоило командование то, что армия почти не получила пополнения, части были укомплектованы не больше чем на пятьдесят процентов, во многих подразделениях не хватало даже винтовок, недоставало боеприпасов для полевой артиллерии. Все это ушло на обеспечение Керченско-Феодосийской операции. А теперь противник, имея большое превосходство в авиации, держал под контролем море и не допускал в Севастополь ни боевые корабли, ни транспорты.

Подвоз самого необходимого был минимальный.

Зная состояние обороны, войск и предположения генерала Петрова, заглянем теперь в планы Манштейна.

Прежде всего необходимо напомнить – Севастополь торчал как кость в горле у всей немецкой армии. Желание выдернуть эту кость было огромным не только у Манштейна, но и у Гитлера. Это доказывает вызов Манштейна к Гитлеру с докладом о планах наступления на Севастополь. Причем насколько большое значение придавал Гитлер предстоящему наступлению и как серьезен был факт самого этого вызова, свидетельствуют слова Манштейна:

«С тех пор как я излагал ему свои мысли относительно проведения наступления на западе в феврале 1940 года, я впервые встречался с ним как командующий крупным войсковым объединением».

Сколько крупных операций имело место с 1940 года, и у Гитлера не возникло необходимости личной встречи с Манштейном, он ограничивался разговорами по телефону и обменом телеграммами. А в этот момент, момент решительного наступления на Севастополь, Гитлер вызвал Манштейна к себе в ставку. Вот какое огромное значение придавал он этому городу.

Выслушав доклад Манштейна, фюрер полностью одобрил его решение, таким образом намерения, касающиеся Севастополя, уже становились не только планами Манштейна, но и решением Гитлера.

Возвратившись из ставки, Манштейн немедленно начал стягивать все силы 11-й армии к Севастополю. Для прикрытия побережья он оставил на Керченском полуострове одну 46-ю пехотную дивизию, на других направлениях – румынские части.

Манштейн пишет:

«Было ясно, что наступление на крепость будет еще более трудным, чем в декабре прошлого года. Ведь противник имел полгода времени для того, чтобы усилить свои укрепления, пополнить свои соединения и подвезти морем в крепость материальные резервы».

И далее Манштейн приходит к такому решению:

«Оценивая возможности проведения наступления на этот укрепленный район, командование армии пришло в основном к тем же выводам, что и в прошлом году. Центральный участок фронта для решительного наступления не годился. Оставалось только вести наступление с севера и северо-востока, а также южной части восточного участка. При этом главный удар – по крайней мере, на первом этапе – должен был наноситься с севера… Но ясно было также и то, что от наступления на юге отказаться было нельзя. Во-первых, необходимо было добиться распыления сил противника, атакуя его одновременно с разных сторон».

Из этой цитаты мы видим, что генерал Петров в своих предположениях о направлении главного удара и о том, что Манштейн едва ли придумает что-нибудь новое, не ошибся.

Гитлеровцы любили давать экзотические названия своим операциям. И этот решающий штурм Севастополя получил условное наименование «Лов осетра». При всей своей самоуверенности и упоенности только что одержанной победой на Керченском полуострове в глубине души Манштейн, видно, все же сомневался в том, что наступление будет успешным. Это подтверждают следующие его слова:

«Нельзя забывать, что в Севастопольской операции речь шла не только о наступлении на крепость, но и о действиях против армии, численность которой была, по меньшей мере, равна численности наступающих, если в отношении оснащенности она и уступала нам».

В действительности, как это сейчас хорошо известно, в Севастополе находились все те же дивизии, измотанные в боях, укомплектованные лишь на пятьдесят процентов, но стойкие духом и готовые биться до последнего. Да и сам Манштейн несколькими абзацами ниже проговаривается. Он то говорит, что Приморская армия получает пополнение с Большой земли, то вдруг пишет:

«Пока 11-й армии был придан 8-й авиационный корпус, противник был лишен возможности беспрепятственно осуществлять перевозки по морю».

И действительно: имея абсолютное превосходство в воздухе на этом участке, гитлеровцы полностью контролировали море, не давая возможности подвозить в Севастополь войска и снабжение. Прорывались только подводные лодки, грузоподъемность которых, как известно, очень незначительна. Из-за господства авиации противника в севастопольском порту не было и боевых кораблей, что лишало сухопутные войска их артиллерийской поддержки.

Приведу несколько цифр для того, чтобы читатель мог увидеть соотношение сил перед наступлением: танков – у нас 38, у противника 450 (соотношение 1:12); самолетов – у нас 116, у противника 600 (соотношение 1:6); орудия разных калибров – у нас около 600, у противника более 1300. Кроме того, Гитлер прислал Манштейну специальные орудия калибра 600 мм. Сам Манштейн оценивал свои огневые возможности так:

«В целом во второй мировой войне немцы никогда не достигали такого массированного применения артиллерии, как в наступлении на Севастополь».

Эти слова не требуют комментариев.

Манштейн понимал, что это наступление для него – последний шанс. В случае неудачи он окончательно потеряет авторитет в войсках и у Гитлера. Он сделал все для того, чтобы обеспечить успех штурма.

Имея огромные силы, Манштейн действовал теперь наверняка. Для того чтобы расчистить путь своим наступающим дивизиям, он намеревался проломить брешь в обороне наших войск не обычной артиллерийской подготовкой, какая бывает перед атакой, а особой:

«Решено было начать артиллерийскую подготовку за пять дней до начала наступления пехоты бомбовыми ударами и мощными дальними огневыми нападениями по обнаруженным районам сосредоточения резервов противника и по его коммуникациям. Затем артиллерия должна была, ведя методический корректируемый огонь, в течение пяти дней подавить артиллерию противника и обработать огнем оборонительные сооружения, расположенные на передовых рубежах. Тем временем 8-й авиационный корпус имел задачу непрерывно производить налеты на город, порт, тылы и аэродромы».

Итак, рано утром 2 июня артиллерия и авиация противника нанесли удар огромнейшей силы, вернее, начали удар, если так можно сказать. Прошел час, земля дрожала и вскидывалась вверх, город и порт горели. Все было затянуто дымом и гарью. Ясный день превратился в темные сумерки. Каждую минуту бойцы и командиры в окопах ждали начала наступления. Но прошел час и другой час, а противник все бомбил и обстреливал наши позиции, не переходя в атаку.

Так длилось весь день. Целый день беспрерывного артиллерийского обстрела и бомбежек! Нервы защитников Севастополя были сильно напряжены. Каждую минуту они ждали и готовились к схватке с врагом, но она не произошла. На следующее утро повторилось то же самое. Противник опять яростно бомбил и обстреливал наши позиции и город.

Вот рассказ очевидца этого ада. Живет в Минске генерал-лейтенант Иван Андреевич Ласкин. Тот самый Ласкин, который, будучи в те дни полковником, командовал 172-й дивизией, защищавшей второй, а затем четвертый секторы. Я с ним встречался и беседовал много раз, поддерживаю регулярную переписку. Он написал книгу «На пути к перелому», из нее я беру цитаты с добавлением из его устных рассказов.

– Около двух тысяч орудий и минометов обрушили на нас свой огонь, – вспоминает Ласкин. – Над нами свистели снаряды, разрывались они повсюду. Все слилось в сплошной грохот. На нас летели бомбардировщики, они шли группами по двадцать – тридцать самолетов в каждой. Они не заботились о прицельном бомбометании, а заходили волна за волной и буквально перемешивали землю на всей площади нашей обороны. Авиация висела в воздухе непрерывно. Из-за постоянного обстрела артиллерией и разрывов снарядов не было слышно звука мотора самолета. И группы бомбардировщиков, сменяющие одна другую, казались какими-то стаями фантастических бесчисленных черных птиц. На всех наших позициях бушевал огненный вихрь. От разрывов тысячи бомб и снарядов потускнело небо. А самолеты все летели и летели волна за волной, и бомбы сыпались на нас непрерывно. В воздух взлетали громадные глыбы земли, деревья с корнями. По узкому участку нашего четвертого сектора одновременно вели огонь свыше тысячи орудий и минометов, его бомбили около ста бомбардировщиков. Огромное облако темно-серого дыма и пыли поднималось все выше и скоро заслонило солнце. Светлый солнечный день сделался мрачным, как при затмении. На моем направлении, на направлении своего главного удара, противник имел превосходство в живой силе в девять раз, в артиллерии больше чем в десять раз, не говоря уж о танках, которых мы совсем не имели. Прибавьте еще к этому полное господство авиации противника…

Севастополь превратился в сплошные развалины и пожарища. Уцелели лишь небольшие участки жилья на окраинах. Петров, находясь на своем командном пункте, непрерывно запрашивал и узнавал, в каком состоянии находятся обороняющиеся, большие ли потери. Командир Чапаевской дивизии в первый день обстрела доложил Петрову о потерях в полках:

– У Матусевича убито трое, ранено двое, у Антипенко трое раненых.

Петров засомневался – уж очень сильным был артогонь и бомбежки врага, неужели так мало жертв? Он спросил:

– Так ли? Точно ли вы докладываете? Верны ли ваши сведения?

Командир дивизии помолчал и коротко ответил:

– Я бы не посмел вас обманывать, товарищ командующий.

Из других секторов тоже докладывали о незначительных потерях. Командующий для проверки этих докладов позвонил начальнику санитарной службы:

– Сколько поступило раненых в госпиталь? Оказалось, в течение 4 июня в этом сплошном вихре огня госпиталь принял всего 178 раненых. Это полностью подтверждало доклады командиров секторов. Так оправдала себя многомесячная работа защитников Севастополя. Была создана надежная траншейная система, она теперь оберегала от потерь даже при таком невиданном огневом шквале.

Самые большие разрешения противник произвел в незащищенном городе. Вот что пишет об этом Крылов:

«Единственное, что врагу перед штурмом вполне удалось, это разрушить город. Севастополя – такого, каким мы привыкли его видеть и представлять, каким он оставался после двух прошлых штурмов и семи месяцев осады, теперь не стало. Он превратился в руины. Особенно пострадали центральные улицы, обращенные к морю, самые красивые. Одни здания рухнули, на месте других стояли обгорелые каменные коробки».

Исходя из интенсивного огня, количества выпущенных снарядов и обрушившихся на участки бомб, генерал Петров делал вывод о том, где намечен главный удар противника. Он понял, что главный удар будет наноситься в направлении четвертого сектора, защищаемого дивизией Ласкина и бригадой Потапова, а вспомогательный удар – на юге вдоль Ялтинского шоссе. Учитывая это, Петров выехал на наблюдательный пункт – на направлении четвертого сектора.

Генерал был в предельном напряжении. Несколько дней не спадало это напряжение. Казалось уже, что от такой артиллерийско-авиационной обработки на передовых рубежах никто не уцелел. Командарм постоянно поддерживал связь с командирами соединений и все время уточнял: жива ли оборона, остался ли кто на передовых позициях?

Вот продолжение рассказа Ласкина:

– Около полудня шестого июня командарм вызвал на наблюдательный пункт армии командиров соединений третьего и четвертого секторов. Он посмотрел внимательно на каждого из нас и спросил: «Заметили ли вы, что часов с десяти сегодня противник ослабил свой огонь? Это Манштейн дает артиллеристам время на тщательную подготовку к ведению еще более мощного огня завтра. Имеющиеся в штабе армии разведывательные данные дают основание считать, что завтра противник начнет наступление. Авиационно-артиллерийскую подготовку, еще более мощную, он начнет с самого утра. Принято решение, – продолжал командарм, – провести артиллерийскую контрподготовку по основным группировкам войск противника, сосредоточившихся в исходных районах для наступления на северном и ялтинском направлениях. Многочисленную артиллерию и танки врага мы, конечно, вывести из строя не рассчитываем: у нас для этого нет средств и боеприпасов. Главная задача контрартподготовки – истребить как можно больше живой силы, изготовившейся для перехода в наступление, ослепить пункты наблюдения и нарушить управление войсками».

Далее Ласкин так размышляет о решении командарма Петрова:

– Определение начала огневой контрартподготовки – вопрос очень сложный. Военному человеку известно, что на войне фактор времени играет исключительно большую роль. Мы знали, что против нас нацелены более тысячи артиллерийских стволов, и если они ударят раньше нас хотя бы на пять – десять минут, то мы можем остаться и без артиллерии и поставить под опустошительный огонь врага все войска, расположенные на главной полосе обороны. Выгоднее всего было начать огневую контрартподготовку перед рассветом. Внезапный массированный огонь в это время сулил наибольший успех, мы могли нанести врагу большой урон, нарушить управление, а значит, и сорвать сроки открытия им огня. Перед вечером нам сообщили, что наша контрартподготовка начнется в два часа пятьдесят минут. Около двух часов ночи наблюдатели стали докладывать о том, что на всей немецкой стороне заметно передвижение солдат, слышится шум моторов и лязг гусениц. Было ясно, что немцы занимают исходное положение для наступления. Значит, командарм не ошибся, назначив артиллерийскую контрподготовку! Теперь мы напряженно ждали, не начнут ли гитлеровцы свою артиллерийскую подготовку раньше назначенного Петровым срока. И если это произойдет, может случиться катастрофа. Но расчеты командующего и его штаба оказались верными. В два часа пятьдесят минут началась наша артиллерийская контрподготовка. Как выяснилось позже из показаний пленных, противник назначил начало своей артподготовки на три часа, а штурм – на четыре часа утра, следовательно, в своих расчетах генерал Петров упредил их всего на пять минут! Эти пять минут сыграли очень важную роль. К сожалению, из-за недостатка боеприпасов стрельба нашей артиллерии продолжалась всего двадцать минут. Но даже при такой непродолжительной контрартподготовке пехота противника, вышедшая уже на исходные позиции, понесла значительные потери, была нарушена связь и на некоторое время ошеломлены и солдаты и офицеры частей противника. Гитлеровское командование вынуждено было для начала организованной атаки ввести силы из второго эшелона и начать наступление не в четыре часа, как они намечали, а только после семи часов.

И вот снова и, казалось, еще более яростно из-за понесенных потерь гитлеровцы обрушили мощь своей артиллерии и авиации на наши позиции. И опять запрашивал Петров передовые части, и ему неизменно отвечали: «Держимся! Оборона жива!» Это радовало и воодушевляло командующего.

Ласкин говорил об этих минутах:

– К тому времени я уже целый год участвовал в боях, но такого сильного огня противника до сих пор не испытывал. Думается, не ошибусь, если скажу, что в истории войн такое огромное огневое превосходство одной стороны над другой на земле и в воздухе было впервые.

Хочется обратить внимание читателей на редкое совпадение мнений воюющих сторон. Манштейн тоже почти теми же словами оценивает силы немецкой стороны, вспомните его слова, приведенные выше: «…во второй мировой войне немцы никогда не достигали такого массированного применения артиллерии, как в наступлении на Севастополь».

И вот после семи часов утра, опомнившись от контрартподготовки и устранив беды, которые она им причинила, гитлеровцы пошли на штурм. По всей обороне разнеслось: «Немцы пошли в атаку!» Гитлеровцы были уверены, что после такой многодневной артиллерийско-авиационной подготовки, после того, как все расположение обороняющихся было перемешано с землей, конечно же защитники Севастополя будут подавлены физически и морально и не окажут серьезного сопротивления. Но они ошиблись!

Оборона встретила штурмующих плотным прицельным огнем. Стремительного броска и безостановочного движения у атакующих не получилось. Манштейн приказал снова обрушить всю силу артиллерии и авиации на обороняющихся. Опять началась мощнейшая огневая обработка обороны. Снова летели и летели эскадрильи самолетов и рвались бесчисленные снаряды.

И опять послушаем Ивана Андреевича Ласкина:

– Мой командный пункт был в одном километре от первых траншей, и я видел очень ясно, как из-за деревьев и кустов Бельбекской долины начала надвигаться лавина танков и за ней поднималась пехота противника. Вскоре я насчитал больше пятидесяти танков. Они шли на участок Семьсот сорок седьмого стрелкового полка, которым командовал подполковник Шашло, и на левый фланг Семьдесят девятой бригады полковника Потапова. Танки шли под прикрытием плотного огневого вала. Наша артиллерия открыла огонь по этим танкам и подожгла несколько машин. Пулеметы били по живой силе противника. Но танки и пехота продолжали настойчиво двигаться вперед. Вражеские мины, снаряды и бомбы сыпались и на наш наблюдательный пункт. Рушились блиндажи и землянки, засыпало землей окопы и траншеи. К нам на наблюдательный пункт прибежал командир батальона противотанковых ружей капитан Шаров. Он доложил, что его бронебойщики подбили четыре танка, но шесть его противотанковых ружей разбиты и расчеты погибли. Чтобы понять напряжение боя и состояние людей, достаточно было посмотреть на самого Шарова. Лицо его было окровавлено и запылено. Весь он с головы до ног был в гари и копоти. Я спросил его: «А пехота держит позиции?» – «Стрелки не оставляют своих окопов. Будут драться до последнего, – хриплым, но твердым голосом ответил капитан. – И мои бронебойщики тоже». – «Вы ранены, товарищ Шаров. У вас кровь на лице». – «Там почти все люди в крови. Даже если не ранен снарядом или пулей, то от осколков и камней, которые сыплются тысячами со всех сторон и хлещут по лицу и по голове, там все в крови». – «Отдохните несколько минут здесь», – предложил комиссар капитану. «Не могу, товарищ комиссар. Не до отдыха сейчас. Да и какой тут у вас отдых, – добавил Шаров с грустной усмешкой. – И у вас тут все содрогается». Комиссар нашей дивизии Петр Ефимович Солонцов сказал: «Такие люди, как Шаров, в тяжелой боевой обстановке и сами не дрогнут, и людей своих заставят держаться до последнего. Храбрый офицер!» Комиссар не ошибся: Шаров вел себя необыкновенно мужественно. Позднее он погиб в боях, и двадцать первого апреля сорок третьего года Ивану Александровичу Шарову было присвоено звание Героя Советского Союза… Меня вызвал к телефону командующий. «Мы с напряжением следим за событиями на вашем участке, – услышал я спокойный голос генерала Петрова. – То, что ваши полки в огне, нам ясно. Доложите, какие силы наступают на вас и удерживают ли части свои позиции». – «В сплошном огне вся дивизия, – ответил я. – Авиация непрерывно висит над нами и бомбит. Артиллерия проводит мощные огневые налеты один за другим. На нашем участке наступает до двух дивизий и до шестидесяти танков. Полки Устинова и Шашло свои позиции удерживают твердо». Позднее мне стало известно, что наступало на нас больше двух дивизий и больше ста танков, но я всегда в своих докладах старался не увеличивать силы противника. «Куда вышли танки и удалось ли немцам где-нибудь вклиниться в оборону?» – спросил командарм. «Танки и пехота подошли к переднему краю Шашло, но в оборону не вклинились, задержаны огнем». Командарм помолчал и спросил: «Живы ли полки?» – «Вся дивизия ведет бой, товарищ командующий. Потери большие, но более подробно об этом доложить не могу». – «Докладывайте мне чаще, Иван Андреевич. А я сейчас передам генералу Моргунову, чтобы он усилил на вашем направлении огонь береговых батарей. Кроме этого, пошлем авиацию. Прошу сообщить личному составу полков Устинова и Шашло, что Военный совет армии восхищен их стойкостью и мужеством!»

Ласкин помолчал, будто вглядывался в те далекие события, и затем продолжал рассказ:

– Для того чтобы вы представили напряженность боев в эти минуты, вот вам несколько эпизодов. В первой траншее назревала рукопашная, бойцы отбивали наседающих фашистов. Здесь находились наши разведчики и среди них Мария Байда, очень смелая девушка. Ее ранило в голову. Санинструктор Кучер говорит ей: «Давай перевяжу». – «Какая сейчас перевязка, никакой перевязки не нужно, Ваня, стреляй фашистов!» И сама продолжала стрелять очередями по гитлеровцам. Фашисты забросали их позиции гранатами и пошли вперед. И вот бесстрашная девушка прямо среди взрывающихся гранат первая кинулась им навстречу. Рядом с Марией разорвалась еще одна граната, и она второй раз была ранена, но до самого вечера не уходила даже на перевязку. В тот день группа бойцов, в которой находилась и Мария Байда, была окружена, но они не оставляли позиций, бились и защищались до последнего. И им удалось вырваться из окружения. Вот другой эпизод. Гитлеровцы прорвались к наблюдательному пункту командира батареи Сухомлинова. На позиции сыпались бомбы с самолетов, произошло несколько прямых попаданий, орудия замолчали. Немцы начали обходить наблюдательный пункт. Сухомлинов вызвал огонь на себя. Он и его товарищи геройски погибли.

Ласкин опять помолчал.

– Я с комиссаром Солонцовым стал пробираться на самое тяжелое направление – к командиру Семьсот сорок седьмого полка подполковнику Шашло. Местность в полосе нашей обороны была вся обезображена и стала неузнаваема. Полностью была уничтожена растительность, земля стала сплошь черной, изрытой воронками. Мы пробирались по разрушенным траншеям. В траншеях лежали убитые. И вот когда мы добрались до наблюдательного пункта Шашло, оказалось, что двери его НП завалены землей. Я с ним разговаривал через дверь. У Шашло была телефонная связь со всеми подразделениями. Он доложил мне о том, что подразделения его полка держатся. Мы с комиссаром организовали помощь, откопали НП командира полка и двинулись дальше. На соседнем участке командир полка Устинов доложил нам обстановку: «Полчаса тому назад батальоны удерживали свои позиции. Но противник возобновил сильный обстрел, атаки следуют одна за другой. Впереди, как видите, сплошная завеса пыли и дыма. Дальше чем на пятьдесят метров местность не просматривается. Проводную связь с батальонами восстановить пока не удается. Обстановка выясняется моими офицерами. Скоро они должны прибыть». Блиндаж командира полка вздрагивал от близких разрывов бомб и снарядов. На нас сыпалась земля сверху из перекрытия. Вскоре вернулись посланные Устиновым командиры и доложили, что батальоны на передовых позициях пока выдерживают натиск врага.

…Наконец наступил вечер. Бой стал утихать. Слышались отдельные выстрелы и разрывы, короткие очереди автоматов. Командиры стали выяснять, сколько у них осталось бойцов в подразделениях. Все вокруг было неузнаваемо. Траншеи изувечены, тропки, по которым ходили раньше, исчезли. Люди были черны от пыли и гари. Почти все охрипли.

Оказав помощь товарищам, перевязав самих себя, бойцы принимались искать командиров и стягивались к ним. Это было лучшим доказательством их стойкости, подтверждало, что они полны решимости биться дальше.

Генерал Петров понимал, что в течение оставшихся ночных часов восстановить разрушения, причиненные обороне, едва ли возможно. И, значит, завтрашний день, завтрашний бой будут еще более тяжелыми. Надо было приложить все силы для восстановления боеспособности войск: накормить бойцов, оказать помощь раненым, снабдить части боеприпасами. Этим занимались штаб и тылы армии. А сам командующий считал важным поговорить с командирами соединений. Начал он с того, кто был на главном направлении, с полковника Ласкина. Он пригласил его к себе. Генерал Петров спокойно выслушал короткий доклад командира и комиссара Солонцова. И опять, как и по телефону, Петров задал уже ставший привычным вопрос:

– Живы ли полки?

– Полки живы, товарищ командарм. Дивизия фронт держит, – твердо доложил Ласкин.

Петров встал и, не скрывая восхищения, произнес:

– Мы не ошиблись, что на это опасное и ответственное направление поставили вашу дивизию! Такого сильного удара врага за семь месяцев обороны Севастополя мы еще не испытывали. Сегодня главная тяжесть пришлась на Сто семьдесят вторую. Она оказалась в центре главного сражения. Да, потери большие, но полки не сломлены. А раз живы они, будет жить и оборона!

Командующий посоветовал командиру и комиссару:

– Разъясните людям, расскажите им о положении дел на фронте, потому что, когда люди не знают обстановки, они могут потерять уверенность в своих силах. После того, что защитникам Севастополя пришлось пережить за минувший день, после этого страшного огненного ада у них может появиться растерянность, упадок. И поэтому надо непременно довести до сведения бойцов действительное положение на фронте, рассказать им, что мы выстояли. Поблагодарите их за стойкость.

В ту ночь никто из командиров не уснул. Не спали и бойцы. Они поправляли свои окопы, приспосабливали их для завтрашнего боя. Связисты восстанавливали связь. Саперы латали минные поля. Тыловики доставали пищу и боеприпасы.

Петров позвонил Потапову и приказал 79-й бригаде с рассветом 8 июня предпринять контратаку и восстановить оборону на своем левом фланге.

Конечно же опасно, почти безнадежно проводить такую контратаку, когда противник значительно превосходит в силах. Контратакующие имели всего около двух батальонов и несколько танков устаревшего типа. Но генерал Петров, верный тактике активной обороны, решался на эту отчаянную контратаку, чтобы хоть чем-то помочь тем, кто стоит на направлении главного удара. И эта контратака с утра все-таки была проведена. Артиллеристы поддержали ее огнем. Но атакующие были остановлены. Других резервов у командующего армией не было. Не было их у командиров секторов обороны.

Отразив контратаку, противник снова обрушил огневой смерч на наши позиции. Опять вела огонь вся артиллерия и бомбила авиация противника. И опять за этим огневым валом шли танки и пехота врага. Уже нечем было сдерживать эту лавину. На позициях становилось все меньше и меньше защитников. И все же первая атака на главном направлении была отбита 172-й стрелковой дивизией. Однако вскоре началась следующая, еще более сильная. Снова упорно двигались танки и пехота, и авиация расчищала бомбовыми ударами для них путь.

Во второй половине дня 8 июля Ласкин доложил генералу Петрову:

– Противник медленно, но все же вгрызается в оборону дивизии. Резервов у меня никаких нет. Прошу хотя бы усилить огонь артиллерии. Рыжи помогает хорошо, но береговые батареи бьют слишком далеко от линии фронта.

– Сможет ли дивизия удержать свой основной рубеж до наступления темноты?

– Да, – ответил командир дивизии.

– Надо до вечера удержать рубеж обороны силами вашей дивизии во что бы то ни стало, – сказал командарм. – А ночью к вам подойдет Триста сорок пятая дивизия.

День этот был очень тяжелым, и особенно на направлении главного удара. Погибли уже многие командиры. Вот что произошло с командиром 747-го полка подполковником Шашло, которого совсем недавно командир дивизии вынужден был откапывать на его наблюдательном пункте. Немцы прорвались к НП командира полка и окружили его. На выручку поспешили остатки роты автоматчиков, в которой было всего двадцать человек. Когда им удалось пробиться к наблюдательному пункту командира полка, все его защитники уже погибли. Погиб командир полка Василий Васильевич Шашло, погибли несколько командиров-артиллеристов, которые находились с ним на командном пункте. Командиром полка был назначен комиссар этого полка Василий Тимофеевич Швец, храбрый, стойкий и спокойный в бою.

Защитникам Севастополя день этот казался бесконечным. Но в конце концов все же наступил вечер. Комдива Ласкина и комиссара Солонцова опять вызвал к себе на наблюдательный пункт генерал Петров. Ласкин рассказывает:

– На этот раз мы шли с комиссаром к командарму очень подавленные, потому что предстояло докладывать о том, что противник все-таки вклинился в нашу оборону. Когда мы зашли в так называемый домик Потапова, я не сразу увидел командующего, он сидел у стола среди других командиров. Увидев, подошел, доложил обстановку. Петров выслушал доклад спокойно, уточнил, куда и насколько продвинулся противник, спросил о потерях. И потом, глубоко вздохнув, сказал: «Немного вклинился… Мы-то думали, что из вашей дивизии уже никого в живых не осталось под таким огнем. А вы еще и фронт держите! Вот это дивизия!» Генерал Петров подошел, обнял и поцеловал меня. Не предусмотрено такое поощрение уставом, но скажу честно, это было для меня равносильно награде.

Конечно же в этих трудных боях поубавилось сил и у самого Петрова, но он понимал, что, несмотря на всю тяжесть обстановки, он все же в какой-то степени одерживает победу над противником. Потому что противник рассчитывал после такой многодневной авиационной и артиллерийской подготовки одним рывком пройти через оборону и овладеть городом. И вот уже на исходе еще один день штурма, а гитлеровцам только едва-едва удалось зацепиться за передний край обороны. Это, несомненно, был успех обороняющихся. И генерал Петров больше чем кто-либо другой понимал это.

Как видел и как оценивал ход боя Манштейн?

«На всем широком кольце крепостного фронта ночью были видны вспышки орудий, а днем облака из пыли и обломков скал, поднимаемые разрывами снарядов и бомб нашей авиации. Поистине фантастическое обрамление грандиозного спектакля! Но сильнее, чем природа этой „железной земли“… сильнее, чем все средства техники, которые использовали наступающие и обороняющиеся, оказалась сила и самоотверженность тех солдат, которые боролись здесь за победу… Здесь дух немецкого солдата, его храбрость, инициатива, самоотверженность боролись против отчаянного сопротивления противника, сила которого заключалась в благоприятной для него местности, в выносливости и невероятной стойкости русского солдата… Эту борьбу, длившуюся беспрерывно около месяца, в самое жаркое время года (уже рано утром температура достигала 50 градусов), невозможно хотя бы приблизительно описать так, чтобы это описание выражало то напряжение сил, с которым сражались как наступающие, так и обороняющиеся».

Эти восторженные и романтически окрашенные записи Манштейна, сделанные гораздо позже, уже после окончания войны, не совсем соответствовали тому настроению, которое в действительности было у него в те дни. 9 июня наступление несколько ослабло и даже приостановилось. Начальник разведки Потапов доложил командующему Петрову: из показаний пленных вытекает, что 132-я и 50-я дивизии немцев понесли такие потери, что наступать не в состоянии, больше трети состава потеряла 24-я дивизия. Общие потери гитлеровцев за два дня боя достигают около 20 тысяч человек. Пленные говорят о том, что Манштейн якобы обращался к Гитлеру с просьбой разрешить ему прекратить штурм Севастополя, что он, Манштейн, считает целесообразным проводить не штурм, а осаду Севастополя. Потапов докладывал об этом обращении Манштейна к Гитлеру лишь предположительно, но то, что у немцев большие потери, – это было абсолютно точно, в тылу противника вереницы машин, полные раненых, двигались к Симферополю.

Трудно было поверить в подобное обращение Манштейна к фюреру, потому что оно означало бы для генерала признание своей беспомощности. Но, с другой стороны, эти сведения имеют под собой и некоторые достоверные основания. Об этом свидетельствуют собственные слова Манштейна:

«Второй этап наступления, до 17 июня, характеризуется на обоих фронтах наступления ожесточенной борьбой за каждую пядь земли, за каждый ДОС, за каждую полевую позицию. Ожесточенными контратаками русские вновь и вновь пытаются вернуть потерянные позиции. В своих прочных опорных пунктах, а то и в небольших ДОС, они часто держатся до последнего человека… До 17 июня удается – правда, ценой больших потерь – на большую глубину и на широком участке вклиниться в долговременный оборонительный рубеж на севере… В полосе наступления 30 ак к 17 июня тоже удается вклиниться в передовые оборонительные посты противника, выдвинутые перед его позицией в районе Сапун-горы… Но, несмотря на эти с трудом завоеванные успехи, судьба наступления в эти дни, казалось, висела на волоске. Еще не было никаких признаков ослабления воли противника к сопротивлению, а силы наших войск заметно уменьшились (тем самым Манштейн подтверждает сведения нашей разведки. – В. К.)… Так как можно было предвидеть, что силы собственной пехоты будут, по всей вероятности, преждевременно истощены, командование армии попросило выделить в его распоряжение 3 пехотных полка, на что было получено согласие ОКХ (Главное командование сухопутных войск. – В. К.)».

Из цитаты видно – в течение недели севастопольцы причинили наступающим дивизиям Манштейна такой урон, что не просто выбили из них наступательный порыв, но поколебали уверенность самого их командующего в успехе наступления!

Генерал Петров все время на Северной стороне. На несколько часов ночью он появлялся на КП, чтобы заслушать доклад Крылова, посоветоваться с ним, сходить на заседание Военного совета к адмиралу Октябрьскому. Затем он отдает необходимые распоряжения, редко удается час-два соснуть, и опять возвращается в ставший уже знаменитым домик Потапова на Северной стороне.

Самым тяжелым для командарма в эти дни было, конечно, отсутствие резервов и еще то обстоятельство, что немцы штурмовали оборону Севастополя на всех участках. Невозможно было снять с какого-то сектора хотя бы часть сил и перебросить их на помощь Ласкину.

Петров стремился поддержать дух севастопольцев добрым словом, беседами, награждением. Каждый вечер он подписывает наградные материалы и приказывает еще до утверждения этих материалов вышестоящими инстанциями читать их в подразделениях и тем самым повышать стойкость обороняющихся.

Еще в ходе боев за первый рубеж обороны Петров попросил Крылова организовать работы по укреплению второго рубежа – совершенствовать его инженерные сооружения, минирование, всячески готовить его на случай, если противник прорвется. Весь личный состав из тыловых подразделений и учреждений было приказано отправить на передовую. В тылу остались только повара.

Атаки противника продолжались. Ему удается занять некоторые высоты на северном направлении на участке Ласкина. Это, как правило, случалось только тогда, когда в траншеях не оставалось ни одного живого защитника этого участка. Самая левофланговая дивизия Капитохина – под угрозой; ее вот-вот отсекут от общей обороны. На наблюдательный пункт Ласкина прорываются вражеские танки с десантом автоматчиков. В отражении танков принимает участие весь штаб во главе с командиром дивизии Ласкиным. Дальше второй траншеи немцы все-таки не прошли.

Оборона Севастополя, если можно допустить такое сравнение, была похожа на бурдюк. Она вдавливалась местами под напором штурмующих, изгибалась, но ни в одном месте пока не была прорвана. За десять дней штурма на направлении, которое было главным, против дивизии Ласкина, гитлеровцам удалось продвинуться не больше чем на три километра.

У Петрова нет сил для контратак и, что особенно плохо, не хватает боеприпасов. Каждая атака заканчивается рукопашным боем. Измученные, усталые севастопольцы находят в себе силы для этого последнего решительного, традиционного для русского воинства удара штыком. И, как правило, гитлеровцы не выдерживают рукопашных схваток.

Но и потери в этих рукопашных конечно же более значительны и для наших войск.

Командир 7-й бригады Жидилов в своей книге «Мы отстаивали Севастополь» рассказывает:

«10 июня меня вызвали к командующему Севастопольским оборонительным районом. Машина с трудом пробирается по улицам, засыпанным обломками разрушенных зданий. Туманом стелется горячий, удушливый дым. Жара убийственная, и впечатление такое, что это не южное солнце, а пламя пожарищ раскалило город. Нет больше различия между передним краем и тылом… Снаряды и бомбы падают на город. После этого шума кажется невероятной строгая тишина помещений флагманского командного пункта… Адъютант вводит меня к командующему. Октябрьский ходит по кабинету и диктует распоряжение… За столом сидят генерал Петров и дивизионный комиссар Кулаков. По воспаленным провалившимся глазам видно, что люди давно забыли об отдыхе. Петров чаще обычного подергивает головой… Командующий флотом говорит генералу Петрову:

– Иван Ефимович, давай задание Жидилову.

– Садитесь, товарищ полковник, и слушайте, – приглашает Петров и вынимает из планшета исчерченную карту. – Впрочем, вы и без карты знаете каждый куст, каждый бугор. Вот станция Мекензиевы Горы. Пехота и танки противника вклинились здесь между Чапаевской и Девяносто пятой стрелковыми дивизиями, рвутся к Северной бухте. Положение угрожающее. Необходимо ликвидировать прорыв, отрезать вклинившиеся вражеские части и уничтожить их. На вас лично, – генерал делает ударение на слове «лично», – с двумя батальонами, артиллерийской и минометной батареями возлагается выполнить эту задачу во взаимодействии с Чапаевской дивизией. Исходный рубеж для наступления – огневая позиция 30-й береговой батареи. Завтра к исходу дня вы должны выйти к виадуку у отметки 10,0, где встретитесь с частями Чапаевской дивизии, которая будет наступать от кордона Мекензия № 1. На время этого боя вы поступаете в оперативное подчинение к командиру четвертого сектора полковнику Капитохину…»

С утра 11 июня во исполнение этого приказа группа Жидилова перешла в контратаку. Бои были тяжелые. Наступать приходилось против превосходящих сил противника. С большим трудом продвигались батальоны вперед. Очень часто вспыхивали рукопашные схватки. Несли потери наступающие, погиб командир 3-го батальона, погибли несколько командиров и политруков рот. Но бойцы все же продвигались вперед.

К вечеру батальоны залегли под сильным огнем. И тогда командир бригады полковник Жидилов пошел в 3-й батальон, где погиб командир батальона, а военком Ищенко пошел во 2-й батальон. Несмотря на сильный огонь, они все же подняли бойцов в атаку. Батальоны овладели дорогой северо-западнее станции Мекензиевы Горы, немного не достигнув того рубежа, который был указан в приказе Петрова.

С утра 12 июня батальоны Жидилова опять продолжали наступление и все же выполнили задачу, поставленную командармом. В этом бою группа Жидилова потеряла половину своих бойцов и командиров.

На Северной стороне враг упорно продолжал атаковать. Особенным мужеством отличалась зенитная батарея под командованием старшего лейтенанта И. С. Пьянзина. Она стояла на высоте юго-западнее станции Мекензиевы Горы. Несколько дней батарея отбивала танки и пехоту прямой наводкой из зенитных пушек. Иван Ефимович знал и следил за труднейшими боями этой батареи, позднее он сам мне рассказывал о них, просил написать подробнее, что я и сделаю несколько ниже.

Ко многим трудностям прибавилась еще одна. От жары и палящего солнца в нейтральной зоне начали разлагаться трупы, которые не успевали убрать фашисты. Ветер приносил в окопы страшный смрад. В жарком воздухе стоит такой тошнотворный дух, что от него некуда спастись. Бойцы, всегда отличающиеся хорошим аппетитом, не могут ничего есть, не прикасаются к пище.

К 15 июня в соединениях осталось совсем мало бойцов: 95-я и 345-я дивизии имели не больше четверти штатного состава, в 79-й бригаде, если свести все подразделения вместе, набралось бы не больше одного батальона.

17 июня противник нанес сильный удар в районе четвертого сектора и, несмотря на сопротивление, все же вышел к берегу моря, отрезав, таким образом, остатки частей Капитохина и береговую батарею № 30.

Вот тут произошел один эпизод, выделяющийся даже на фоне всей героической обороны Севастополя.

30-я батарея была блокирована со всех сторон. В ее казематах осталось около двухсот человек. Будучи блокированной, батарея продолжала вести огонь и к 18 июня расстреляла все снаряды, какие были в запасе.

Личный состав укрывался в подземных сооружениях и вел борьбу под руководством командира майора Г. А. Александера и военного комиссара старшего политрука Е. К. Соловьева. Ночами под руководством командиров батарейцы даже совершали вылазки наверх и уничтожали врага.

Два полка пехоты противника, два саперных батальона, танки и артиллерия пытались захватить батарею, но, как только они приближались, бойцы открывали огонь из амбразур. Фашисты пытались задушить их, забивали все отверстия камнями, засыпали их песком. Это привело к тому, что дизели заглохли, подземные помещения остались во мраке. К концу разъяренные фашисты стали пускать в казематы батареи ядовитые дымы. От этих дымов прежде всего погибали раненые. Через несколько дней Александер принял решение прорваться с личным составом, но не в сторону Севастополя, который был отрезан противником, а в сторону гор и уйти к партизанам.

На батарее уже не было ни воды, ни продуктов, кончались боеприпасы. Верный друг командира комиссар Соловьев был ранен. Не имея возможности пробиваться к партизанам и не желая быть обузой, он остался на батарее и в последний момент застрелился.

Трагически завершилась короткая жизнь Александера. Ему удалось с группой бойцов выбраться с батареи через канализационные каналы. Они попытались пробиться к партизанам, но были обнаружены гитлеровцами. Начался ближний бой, в котором часть людей погибла, а часть была взята в плен, в том числе и Александер. Его отправили в тюрьму в Симферополь. Фашисты не раз предлагали ему перейти на сторону немцев, но Александер отказывался. Его стали зверски избивать и в конце концов убили.

Тем временем на 30-й батарее еще держались остатки раненых. Они задраили тяжелую дверь и не сдавались немцам. Фашисты просверлили в двери отверстия и стали травить защитников ядовитыми дымами. Заняли батарею, когда на ней никого в живых не осталось. При штурме батареи враг, по его же данным, потерял убитыми и ранеными до тысячи человек.

Несмотря на все трудности, Большая земля и флот помогали Севастополю: с 13 по 17 июня были доставлены 138-я стрелковая бригада и маршевое пополнение общей численностью более шести тысяч человек. Эта помощь стоила очень дорого: в севастопольском порту был потоплен транспорт «Абхазия». Обычное комфортабельное пассажирское судно успело сделать шестнадцать рейсов только в Севастополь, доставив сотни тонн боеприпасов и увозя тысячи раненых. От прямых попаданий бомб затонул миноносец «Свободный». Несколько миль не дошла до севастопольских причалов красавица «Грузия»: «юнкерсы», прорвав прикрытие наших истребителей, потопили ее на глазах у ожидавших защитников. Солдаты пополнения вплавь добрались до берега, а 500 тонн снарядов, которые были нужны как воздух, пошли на дно.

Но моряки все же продолжали попытки прорваться к Севастополю. 16 июня пришел крейсер «Молотов», доставив остатки 138-й бригады и 600 тонн снарядов. Всю ночь шла разгрузка и погрузка – даже раненых носили только бегом. Разгрузившись и приняв за ночь на борт две тысячи раненых и тысячу женщин и детей, крейсер ушел на рассвете в сопровождении эсминца «Безупречный».

18 июня 1942 года в Севастополь прибыл транспорт «Белосток», прорвавшийся последним в порт. На обратном пути 19 июня 1942 года «Белосток» был атакован торпедными катерами противника и затонул.

20 июня 1942 года погибла подводная лодка «Щ-214», осуществлявшая перевозки в Севастополь. 21 июня для снабжения СОР был выделен транспортный авиаполк («Дугласы»). До 1 июля летчики полка совершили 117 вылетов, доставили 185,5 тонны боеприпасов, вывезли 1471 раненого и 336 человек гражданского населения.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.