Война и Мiръ

Война и Мiръ

Вся зима 1647-1648 годов ушла на подготовку. Запорожцев ни уговаривать, ни обучать нужды не было, многочисленных беглецов, порскавших в камышах вокруг Сечи, зазывали и спешно муштровали, с реестровыми все было давно обговорено и они посулили примкнуть при первой возможности (что и сделали еще до первых стычек). И все-таки сил было отчаянно мало.

На все про все — тысяч 15-18 пехоты и совсем чуть-чуть конницы. А между тем, «кварцяное» (содержавшееся за счет дохода с четверти — «кварты» — королевских имений, но подчинявшееся Сенату) войско хотя и было невелико, вместе с отрядами местных магнатов насчитывая примерно столько же, но для подавления казачьего бунта, как показывала история, этого хватало с лихвой. Профессиональная кавалерия есть профессиональная кавалерия. Однако о поражении лучше было не думать: традиция реестровых выкупать свои жизни, выдавая лидеров, была известна Хмельницкому очень хорошо. Победить один на один было невозможно, а для того, чтобы раскачать массы и утопить качество в количестве, необходима была победа, вернее даже серия побед. Отдадим Хмельницкому должное: в отличие от предшественников, он умел мыслить парадоксально. Если конницы нет, но очень нужно, значит, будет. И совершенно неважно, что татарская. Благо, имелся и полезный «контакт» — перекопский мурза Тугай-бей, кунак Хмельницкого с юности, когда кто-то из них у кого-то (конкретика неведома), попав в плен, жил в доме, ожидая выкупа. Так что за конницей дело не стало. Правда, платить воинам Тугай-бея на первых порах было нечем, но разве друзья обращают внимание на подобные мелочи? В конце концов, в малороссийских селах живет вполне достаточно красивых дивчин, крепких хлопчиков и прочего полезного товара, весьма ценящегося в Стамбуле, где нужда в дивах для гарема и мальчишках для пополнения янычарского корпуса, корпорации евнухов или галерных экипажей стабильна и непреходяща. На том и поладили. Для поляков же know-how Хмельницкого/Тугай-бея оказалось неприятным сюрпризом. Их план, основываясь на опыте боев 1630, 1637 и 1638 годов и разведданных о крайнем дефиците у бунтовщиков конницы, предполагал, выдвинувшись двумя колоннами, взять пехоту противника в клещи, как когда-то отряды Наливайко на Солонице и скопища Острянина под Голтвой.

А получилось иначе. Сперва, 6 мая 1648 года, угодив в засаду близ Желтых Вод, был наголову разбит авангард «кварцяных», затем, 15 мая, при тех же условиях (засада, количественный перевес, невесть откуда взявшаяся орда) та же судьба постигла под Корсунем главные силы. Коронный гетман (министр обороны) Миколай Потоцкий и польный гетман (командующий особым военным округом) Мартин Калиновский, попав в плен, были угнаны татарами. И вот после этого полыхнуло не по–детски. По всему Левобережью стихийно возникали партизанские отряда, крестьяне массами «оказачивались». Началась резня, хоть и в какой-то мере осмысленная, но от этого не менее беспощадная. Избавляя читателя от жутких, гарантирующих пару-тройку бессонных ночей подробностей, скажу лишь, что резали (в лучшем, наиболее гуманном варианте) всё пшекающее и картавящее, без различия пола, возраста, рода занятий и имущественного положения. Попавшие в плен к гуманным татарам, продававшим живую добычу в рабство, даже оказавшись гребцами на галерах или евнухами, могли считать себя счастливчиками. Но сантименты сантиментами, а к концу июля 1648 года поляков на левом берегу Днепра уже практически не осталось, а в конце августа Хмельницкий, переправившись через Днепр, взял под полный контроль Брацлавское, Киевское и Подольское воеводства, завершив тем самым зачистку малороссийских территорий Великого Княжества Литовского.

Программа-минимум была выполнена. Однако человек предполагает, а Бог располагает. 20 мая умер Владислав IV, идея крестового похода угасла сама собой, и Хмельницкий оказался в крайне интересном положении. Договариваться было не с кем и не о чем, временное правительство, плохо понимая, что происходит на periferia, собирало войска; оставалось только драться. Благо, денег полякам было жалко, так что качество личного состава было невысоким, а уровень руководства вообще ниже нуля (самым боеспособным соединением была частная гвардия князя Вишневецкого, но Сенат опасался отдавать армию в сильные руки, доверив её трем полным ничтожествам, да еще и лишив их права единоначалия). Закономерным итогом стал полный разгром поляков под Пилявцами 10-13 сентября и молниеносный захват казаками Правобережья. Наступление Хмельницкого застопорилось лишь в октябре, когда гетман, осадив Львов и Замостье, застыл. Что и понятно: дальше ноты не написаны. Взять Львов — не проблема. Дорога на Варшаву открыта, ни армии, ни короля у Речи Посполитой нет, беззащитную страну можно ставить раком и диктовать любые условия, вплоть до признания независимости. Однако это не входит в партитуру. Хмельницкий, добившись того, о чем не мог и мечтать, явно не знает, что делать. Будь жив Владислав, все бы сладилось, но Владислава нет, приходится импровизировать на ходу. Львов для гетмана город однозначно польский (ау, мои оранжевые братья!), взять его означает из сильно нашалившего верноподданного превратиться в государственного преступника. Поэтому гетман снимает осаду, содрав с горожан колоссальные контрибуции и отослав своим представителям на Сейме очень жесткие инструкции: плевать, о чем там спорят, но я хочу только Яна Казимира, брата нашего доброго короля Владислава, а если нет, продолжим разговор в Варшаве.

Выбирать панам не из чего. Волю гетмана приняли к сведению, и королем был избран Ян Казимир, после чего Хмельницкий, торжественно вступив в Киев 23 декабря, отправляет новому королю мирные предложения. Отнюдь не ультиматум. Напротив. Он не требует, а верноподданно, по всей необходимой форме просит ликвидировать Брестскую унию или, по крайней мере, запретить униатам миссионерствовать вне Галиции, юридически зафиксировать право реестровых владеть землей на Левобережье (о, хутор Субботов!) и лишить этого права магнатов. Обратим внимание: пункты более чем традиционные, ни о какой независимости речи нет, об освобождении «хлопов» тоже (реестровым на крестьян плевать, они их «кидали» всегда); новация разве что насчет магнатов — раз уж их владения захвачены, зачем отдавать? Однако именно этот пункт «пропозиций» напрочь исключает возможность консенсуса. Посольство Адама Киселя, единственного православного сенатора Речи Посполитой и близкого друга Хмельницкого, вполне разделявшего его «довоенные» требования и имевшего полномочия соглашаться на «разумный компромисс», провалилось. Как, впрочем, и расчет гетмана на «своего» короля оказался ошибочным. Ян Казимир не был трусом (трусов в роду Ваза не водилось), но, в отличие от равнодушного к высоким материям брата, был фанатиком. С детства предназначенный для духовной карьеры, имевший высокий церковный сан и снявший рясу по особому дозволению Ватикана, он считал своим христианским долгом окоротить «взбесившуюся схизму», тем паче, что рынок ландскнехтов в связи с окончанием Тридцатилетней войны был переполнен спецами, а магнаты готовы были раскошеливаться.