Первый снег

Первый снег

К полуночи начинающегося 19 ноября набежали темные тучи. Температура достигла нуля, с неба повалил снег. Быстро прошла бессонная ночь, в 7.20 Юго-Западный и Донской фронты послали в эфир кодовое слово «Сирена» — приказ зарядить три тысячи пятьсот орудий. Десятью минутами позже в белое как молоко небо полетел первый залп. Первыми в небо взметнулись оранжевые полосы огня ракетных минометов — «Катюша» вышла на волжский берег. То был сигнал. Через секунду по врагу били все 3500 орудий и минометов; их огонь был направлен на три полосы прорыва (общая ширина — примерно двадцать километров). С небес на врага валил бездонный русский снег и ярость нашего народа — жертвы жестокой и неспровоцированной агрессии. Воистину настал час расплаты.

Канонада длилась восемьдесят минут. Румынские солдаты оглохли в своих передовых окопах. Даже укрепленные бункеры были снесены огневым смерчем. Прикомандированный к румынам лейтенант Шток, следя за событиями, связался с капитаном Винрихом Бером, офицером штаба Паулюса в станице Голубинка и объяснил ему, что звуковой сигнал — вышеозначенная сирена — означает подготовку к артиллерийской канонаде. «Я думаю, румынам не выстоять». Наступила желанная тишина, и вдали раздался нарастающий рокот моторов. Когда танки 5-й танковой армии и пехота 47-й гвардейской, 119-й и 124-й стрелковых дивизий подошли к румынским окопам, артиллерия перенесла свои залпы на 300 метров в тыл противника. В 8.48 прозвучал последний залп, и двумя минутами позже танки и пехота наконец-то рванулись вперед. 76-я стрелковая дивизия генерал-майора Табаркеладзе выступила вперед под музыку дивизионного оркестра из девяноста человек. Милые грузины, вы забыли эту музыку? А ведь тогда и в смертельном бою, и на краю братской — братской! — могилы никто не спрашивал вашу национальность. Вы, как и десятки, сотни народов сражались за нашу единую Родину. Можно было сомневаться даже в исходе войны, но сомневаться в нашей Родине было невозможно.

Когда утро вступило в свои права, туман рассеялся и в воздух взметнулись славные соколы — новая поросль авиаторов, заставивших забыть о нашем фактическом уходе с небес в первые месяцы войны. Картина внизу далеко не была триумфальной. Румыны не заслуживают презрительных интонаций. Они вели бой, и это был жестокий бой. Именно сила сопротивления заставила Романенко (5-я танковая армия) ввести в полдень основные танковые силы. Кавалеристы генерала Плиева бросились в прорыв. Конники неслись вперед вместе со стальными тридцатьчетверками. В периодически опускавшемся тумане и кавалеристы и танкисты смотрели на компас — на юго-восток. Пехота смотрела на танковый след.

Храбрости и силы румынам хватило примерно до полудня. Затем их 9-я, 13-я и 14-я дивизии теряют силу организованного сопротивления, в их ряды, ошеломленные и потрясенные, проникает паника. Практически вся 3-я румынская армия под ударами с запада и востока бросилась прочь от советских танков в бездонную донскую степь, где у нее, впрочем, не было запасных линий обороны. Воспоминания советского очевидца: «По пути следования русских танков дорога была устлана трупами врагов. Стояли брошенные орудия. В балках в поисках растительности бродили отощавшие лошади; некоторые из них тащили за собой сломанные повозки. От горящих грузовиков поднимались клубы серого дыма. Повсюду валялись каски, ручные гранаты и коробки из-под патронов». Штаб румын ретировался столь поспешно, что на вешалках еще висели шинели штабных офицеров. А рядом — документы и, главное, запасы горючего. Что до пленных, то был отдан приказ оставлять деморализованного противника позади.

Примерно в пятнадцати километрах к югу находились первые посты метеорологической службы германской армии, и сержант Вольф Пеликан собирался проверить свои метеорологические приборы. Он был одет и готовился к завтраку, когда в дверь постучал гонец из соседней роты и возбужденно стал показывать на север: «Там Иваны!» Пеликан попытался урезонить солдата. «Ты сошел с ума». Выскочившие из бункеров солдаты старались высмеять паникера. В него бросали снежки, но он, теперь уже молча, продолжал указывать на север. Пеликан посмотрел в этом направлении и обмер. На секунду ветер прогнал туман и на горизонте обозначились силуэты больших темных танков. Они были примерно в двух километрах, и Пеликан замер от ужаса. В эти минуты на плацу появились первые румынские солдаты, их истерия говорила красноречивее слов. Один из них выкрикнул, что русские следуют прямо по пятам. Благодушие немцев развеялось, как и утренний туман.

Если бы пресловутая немецкая «рама» традиционно вылетела для рекогносцировки местности, то летчик увидел бы три колонны танков, делающих серповидное движение, означавшее для немцев только одно — окружение в русской степи. Но небо, благословенное серое небо, было пустынным.

Среди румын и даже немцев началась паника. Командир одной из немецких частей сел в легкий самолет и улетел на юг. Солдаты бросали свои вещмешки в кузов грузовика, но тот на морозе не заводился. Наконец мотор нагрелся. Не дожидаясь русских танков, немцы погрузились в грузовики и отбыли подальше от жуткой угрозы. Они благодарили своего бога за своевременное оповещение.

Армейские наблюдатели в густом тумане не могли ничем помочь советской артиллерии, но это и не было необходимым — основные цели были уже определены и пристреляны. Гул был слышен в 30 километрах. Бер бросился к Паулюсу и Шмидту. Согласно сообщениям лейтенанта Штока, третья румынская армия дезинтегрировала, и ее остатки отступают в направлении Голубинки. Итак, Паулюс узнал о советском наступлении в пять часов утра, находясь в Голубинке, где располагалась его штаб-квартира. Он воспринял сообщение спокойно. Бер был горд своим командующим и его начальником штаба Шмидтом, спокойно и деловито размышлявшими о контрмерах. Шмидт пришел к выводу: «Мы можем удержаться». Паулюс согласился с ним. Впрочем, видимо, главнокомандующий и его ближайшее окружение были еще склонны думать, что атака 3-го гвардейского кавалерийского корпуса на левый фланг дивизии Штрекера и есть главный русский удар. Пусть лошадки порезвятся. Ближайший же поход немецких танков из-под Сталинграда остудит буйные головы.

Лишь на протяжении дня 19 ноября стало пронзительно ясно, что речь идет не о рядовой операции. Поток новых — беспрерывных — сообщений рисовал гораздо более грозную картину. Только сейчас Паулюс понял, что речь идет об окружении всей его армии. Один из его подчиненных напишет: «Паулюс и Шмидт ожидали атаки, но не такой. Впервые русские использовали танки столь же массово и эффективно, как мы». После полудня основная часть штаба Паулюса перебазировалась к узловой станции Гумрак, откуда было значительно ближе к войскам. А Паулюс и Шмидт вылетели в Нижне-Чирскую, чтобы вместе с генералом Готом определить ситуацию. В Голубинке догорали костры из армейских документов.

Удивительно пустынным было небо. Нелетная погода связала по рукам и ногам обе стороны. Помимо прочего, генерал Рихтгофен находился в небе Предкавказья, где восхитительная погода давала простор его асам. Сообщение с севера, давно, собственно, им ожидавшееся, его все же поразило. Чтобы поддержать дух окружающих, он сослался на небесные силы. И все же командующий авиафлотом Рихтгофен был менее оптимистичен, чем обычно: «Опять русские мастерски воспользовались плохой погодой. Дождь, снег, ледяной туман сделали полеты невозможными. Не удалось бомбовыми ударами помешать противнику перейти Дон… Будем надеяться, что русские не достигнут железной дороги — главной артерии нашего снабжения». Пока мысль, что задумано полное окружение 6-й армии, никому даже не приходила в голову. О передислокации в район небесных штормов над теперь далеко не тихим Доном не могло быть и речи.

Капитан Бер осуществлял в штабе Паулюса связь с лейтенантом Штоком — главным источником сведений о происходящем в стане румынов. Он сообщает об особенностях поведения румынских офицеров, покинувших своих солдат, о блуждающих в степях неорганизованных группах румын, о панике, парализовавшей союзника.

Взоры обратились на 48-й танковый корпус — свободную, запасную ударную силу Паулюса в занимаемом периметре. Все отметили замедленный темп его продвижения. Хайм двинулся на Клетскую. Лишь примерно через час немцы поняли, что перед ними явление не рядового масштаба. Быстро строится первый немецкий план: Хайм направляется восточнее первоначального приказа, румынские дивизии направляются на северо-восток и северо-запад. Во второй половине дня 48-й танковый корпус немцев наконец достиг Блинова, но советские части избегали (это вам не 1941-й год) лобовой встречи с немецкими танками. Они наносили удары и отходили, чтобы через некоторое время вернуться вновь. Хайм в погоне за ускользающим противником вывел свои танки из Блинова.

22-я германская танковая дивизия бросается в охоту на Романенко. Поздно. Танки генерала Родина на рассвете 20 ноября без единого выстрела занимают расположение штаб-квартиры 1-й румынской моторизованной дивизии в Перелазовской. 22-я германская танковая дивизия генерала Оппельн-Брониковского так и не нашла искомых советских танков и под тяжестью общих нарастающих ударов артиллерии и пехоты откатилась к реке Чир. Одно время она двигалась параллельно тем самым танковым колоннам, которые так упорно искала.

Только вечером 19 ноября штаб группы армий «Б» начал осознавать сложность складывающегося положения. В 22.00 он отдал Паулюсу приказ предпринять необходимые «радикальные меры». Стабилизировать ситуацию на участке 3-ей румынской армии, восстановить крепость левого фланга. Ситуация требовала прояснения, время стало бесценным, но ни Лист, ни Паулюс не знали, что их ждет через несколько часов.

Наконец-то город-великомученик почувствовал ослабление того жесточайшего пресса, что давил на него с такой неумолимой жестокостью столько месяцев. У немцев было другое настроение — вечером 19 ноября части удобно устроившихся в балках солдат пришлось расстаться со своим уютом. После наступления темноты они получили приказ оставить злополучный Рынок (с него-то все и началось в Сталинграде). Механики срочно осматривали машины и грузовики, заполняемые пехотинцами, получившими сухой паек и боеприпасы. Новый приказ — закрыть пробитую русскими брешь на северном фланге. Все чувствовали себя неуютно, северный ветер гнал поземку по замерзшей земле. Вокруг ходили румыны, хуже всех себя чувствовали коллаборационисты, те самые хивис (Hilfewillige), которые прислуживали оккупантам. Складывается впечатление, что более всего их презирали немцы.

В штабе Паулюса генерал Шмидт пытался определить объем ущерба, ширину северной пробоины. Это была весьма сложная задача, так как слухи неразделимо смешались с реальностью. Авиация не могла помочь, полковой разведке такие обобщения не по плечу. В половине одиннадцатого вечера немецкая пунктуальность победила, и Шмидт объявил, что отправляется спать. Окружающим оставалось лишь восхищаться хладнокровию генерала.

В Вольфшанце первые беспокойные ноты (alarmierende Nachrichten) проникают через два-три часа. Но центр принятия стратегических решений не здесь, он сместился вместе с Гитлером на юг Баварии (Гитлер находился в Бергхофе уже две недели). Полковник Гелен, строго говоря, предупредил об известном вероятии активных действий Красной армии, но в это среди горного великолепия трудно верилось. Гитлер хотел смотреть на события «сверху», не отвлекаясь на детали. Рейх правил тремя сотнями миллионов европейцев, и эту силу никому не разбить. И горе тому, кто попытается. Он сладко спал среди Баварских Альп, когда через Растенбург, Вольфшанце к нему начали поступать первые сведения о советском наступлении. Цайцлер по телефону сообщил о прорыве Красной Армии на северо-западе и на западе от Сталинграда, где фронт сдерживала 4-я румынская армия.

Утром фюрер немецкого народа принялся рассматривать карты восточной оконечности своей империи. В конференц-зале было тихо и покойно. (Его адъютант Энгель запишет в дневнике: «Фюрер попросту не знает, что делать»). Он расслабился и без знакомой истерии спрашивал о погоде в районе боев, о возможностях германских военно-воздушных сил. Масштаб событий еще не определен, иначе не последовал бы около десяти часов утра приказ Паулюса генералу Фердинанду Хайму: 48-м танковым корпусом выдвинуться против советской 5-й танковой армии и восстановить статус-кво анте. Отдадим должное немцам, они увидели нависший над ними меч в виде 5-й армии, хотя и не полностью оценили его критическую значимость. 48-й корпус в это время двигался против советской 21-й армии в районе южного течения Дона. Приказ Паулюса переориентировал его, направляя на городок Блинов, в районе которого 5-я советская армия продвинулась далее всего. Это был поворот в противоположное направление и, нужно сказать, Хайм был раздражен. Теперь на пути немецких танкистов попадались остатки румынских частей и Хайм стремился как можно прочнее включить эти фрагменты в свой корпус.

Гитлер все же рассвирепел, когда узнал, что посланный навстречу наступающим советским войскам 48-й танковый корпус генерала Хайма не сдержал наступающих советских войск. Он без околичностей уволил Хайма и, если бы не вмешательство адъютанта Шмундта, судил бы его. Поезд Гитлера отправился в Восточную Пруссию вечером 22 ноября 1942 года, но уже 21 ноября фюрер отдал приказ Паулюсу: «6-й армии держаться несмотря на угрозу временного окружения». Вечером 22-го ноября: «Армия временно окружена русскими войсками. Я знаю 6-ю армию и ее командующего, и знаю также, что они поведут себя смело в этой трудной ситуации. 6-я армия должна знать, что я предпринимаю все для помощи ей и ее освобождения».

К югу от Сталинграда командарм Еременко в жестоком холоде ночи завершал подготовку к наступлению. От Бекетовки на юг — до соленых озер Сарпа, Цаца и Барманчак на двухсоткилометровом фронте — сжимали пружину три советские армии — 64-я, 57-я и 51-я. Им противостояла разбросавшая свои силы 4-я румынская армия, прикрывавшая правый фланг 6-й германской армии Паулюса. Замысел заключался в быстром прорыве румынских позиций и выходе навстречу северным армиям, идущим от Дона.

Сам командующий фронтом находился в 57-й армии. Срочно зарывались кабели связи, чтобы танковые гусеницы не прервали связь с подведомственными частями. Саперы рыли тайные ходы под позиции неприятеля и закладывали в них заряды. Москва справлялась, начнет ли Еременко атаку вовремя. Командующий фронтом не смог заснуть ни на час. Что касается главного, то в дело властно вмешалась природа. Густой туман парализовал авиацию, да и артиллерия лишалась необходимой прицельности. Если туман поредеет, докладывал Еременко, артподготовка начнется вовремя. Из Ставки настаивали, но Еременко ответил, что он не сидит в удаленье, а смотрит на передний край и видит, что начинать наступление в такой мгле безответственно.

На ветру красноармейцы чистили (в очередной раз) оружие. Вообще говоря, хитрый Еременко, возможно, хотел дождаться ухода немцев на север — для закрытия северной бреши, а самому начать потом, ударом по уже ослабленным позициям. Но Ставка категорически возражала, настаивая на оговоренной заранее синхронности действий. Возможно, Еременко не был уверен в успехе наступательной операции. Густой туман окутал его позиции, ударным группам было сложно ориентироваться в этом молоке. Танки наезжали друг на друга. Самолеты не летали. Еременко взял на себя смелость отложить начало наступления. Ставка требовала объяснений, и командующий фронтом, обливаясь потом, выдвигал свои аргументы. Но Ставка неумолимо настаивала на своем прогнозе погоды, обещавшем ее улучшение. Вопрос решился в 9.30, когда командующий фронтом, уже подступая к грани нарушения субординации, приказал начать артиллерийский барраж через полчаса.

Южная артподготовка началась несмотря на густой туман. Начали — уже традиционно — ракетные установки. После сорока пяти минут пламени, обрушившегося на систему обороны противника, румыны не могли не дрогнуть. По полям неслось громовое «ура», а навстречу уже шла толпа пленных. Еременко был несказанно удивлен, когда ему доложили о десяти тысячах военнопленных. (В Ставке не поверили и потребовали пересчета, который, к всеобщему удивлению, подтвердил эту цифру). Американский историк У. Крейг приводит воспоминания одного из участвовавших в наступлении солдат — Спитковского. «То тут, то там русские солдаты стреляли в неровные ряды румын и, когда Спитковский подумал о неделях и месяцах отступления, о жизни среди трупов, о блохах, он тоже выхватил автомат и начал стрелять в толпу. Когда он остановился, чтобы перезарядить автомат, он посмотрел на ряд мертвых тел — и онемение охватило его».

Затем удар нанесли войска, сконцентрированные в бекетовском «колоколе» и в районе озер Сарпа и Цаца. Как поминальные свечи, загорелись пять «тридцатьчетверок», но товарищи уже несли мщение. Дело, однако, продвигалось тяжко. Несколько командиров растерялись в бездонной открытой степи, артиллерия запаздывала, неожиданно появившиеся немцы начали создавать мощный оборонительный щит. И только несказанная мощь обрушившихся сил поставила все на свои места. Вот выдержка из дневника офицера румынской метеорологической службы: «Утром противник открыл мощный артиллерийский огонь по сектору, который приходился на 13-ю Прутскую дивизию… Дивизия сметена с лица земли… Никакой связи с высшим командованием… В настоящий момент окружены войсками противника. В окружение попали 5-я, 6-я и 15-я дивизии, а также остатки 13-й дивизии».

Но первый день принес и свою долю разочарований. 4-й механизированный корпус генерала Вольского не выполнил задачу дня. Он потерял пятьдесят танков, его левый фланг стал ощущать давление 29-й моторизованной дивизии немцев (Лейзер). Но его солдаты двигались всю ночь и подошли к станции Абганерово. В обороне румын и немцев была пробита 30-километровая брешь. Его танки показали способность зайти в тыл главной мобильной силе немцев — 4-й танковой армии, чей штаб на протяжении всей ночи пытался достоверно оценить складывающуюся ситуацию.

В конечном счете Жуков вводит в две гигантские бреши шесть своих армий и сопротивление «дежурных по прорыву» — группы Симонса и 48-го танкового корпуса — глохнет. Немецкий 48-й танковый корпус встретил советские танки Т-34 у деревни Песчаной, в пятидесяти километрах от Серафимовича. Немцы сражались отчаянно, они подожгли 26 «тридцатьчетверок», но с каждым часом их положение становилось все более сложным. В конечном счете танки немцев оказались окруженными, и во второй половине дня их положение превратилось в безнадежное.

К вечеру 20 ноября, с доброй зимой, заворожившей немцев, части Красной Армии осуществили немалое. Удары и с северо-запада и с юго-востока имели успех, наши части продвинулись в среднем примерно на тридцать километров. Северный фланг германской Шестой армии и восточный фланг Четвертой танковой армии оказались под ударом. 26-й танковый корпус Родина захватил поселок Перелазовский и вышел к батюшке-Дону. 65-я танковая армия Батова уже вонзилась в бок 6-й армии Паулюса.

Складывается впечатление, что разместившийся в станице Голубинской командующий 6-й армией генерал Паулюс, один из непосредственных планировщиков «Барбароссы», осознал сложность положения в котором очутилась его армия, только 20-го ноября (а, может быть, и позже — 21-го ноября). Генерал Шмидт детально обрисовал своему командующему складывающееся положение. Два важнейших пункта: 24-я танковая дивизия встретила трудности на пути к стратегически важному мосту у Калача; обнаружена русская танковая колонна, движущаяся к Голубинке. Возможно, решающим аргументом для Паулюса стало появление в полдень 21 ноября советских танков у его «столицы» — Голубинской. В этом месте фон Паулюс прервал своего начальника штаба. «Ну, Шмидт, я не буду больше оставаться здесь. Мы должны двигаться». У Паулюса появились признаки волнения, и он на какое-то время потерял свою всегдашнюю невозмутимость. Складывание чемоданов не было долгим. Его самолет приземлился вначале на аэродроме Гумрак (семь километров от Сталинграда) и здесь он обсудил складывающееся положение с генералом Зейдлиц-Курцбахом. Затем Паулюс взял курс на юго-запад по направлению к коммуникационному центру в Чире, откуда он хотел по радио детально обсудить обстановку с вышестоящими инстанциями.

В конечном счете Паулюс перебрался на свою зимнюю штаб-квартиру в Нижне-Чирской на нижнем Дону, а оттуда (по приказу Гитлера) как бы «возвратился» на близкую к Сталинграду железнодорожную станцию — в район Гумрака. Эти метания, скорее всего, отражают смятение самого хладнокровного из молодых немецких генералов высшего эшелона. На данный момент его действия были таковы: 29-я моторизованная дивизия отправлена к югу от Сталинграда. Она встретила правый фланг 57-й дивизии советских войск, и контратака остановила советское продвижение на этом участке. Немецкие танки благодаря внезапно улучшившейся видимости обнаружили направляющийся на запад поезд с теплушками, набитыми нашими войсками. Эту сравнительно легкую цель немцы не могли проигнорировать, и они сделали несколько сот выстрелов, нанося ужасающий ущерб гибнущим в вагонах людям. Отметим также, что пока многие советские танки стреляли неумело и дуэли, увы, далеко не всегда заканчивались в их пользу. 90 танков 13-го механизированного корпуса РККА заполыхали, наезжая друг на друга. Немцы готовились завершить его уничтожение, но из штаба группы армий «Б» поступил приказ направиться в Старобельск — в трехстах километрах, для того, чтобы подстраховать важнейшие тыловые объекты и коммуникации 6-й армии на Дону. Вольский зря остановил свой 4-й танковый корпус и запросил подкреплений — его противник, командир 29-й германской моторизованной дивизии генерал Лейзер уже отправился в противоположном от него направлении.

Только теперь мы видим у генерала Паулюса шок от двойного удара Красной Армии. Он запрашивает у командования группой армий «Б» разрешения отвести 6-ю армию от Волги и Сталинграда на полтораста километров западнее — к нижнему Дону и Чиру. Командующий группой армий «Б» Фрайхер фон Вайхс переправил просьбу Паулюса в Вольфшанце, препроводив ее своим полным одобрением. Вайхс разделял мнение Паулюса, что отступление является единственной альтернативой полному поражению.

Гитлер, которому переслали в Берхтесгаден предложение Паулюса, поддержанное Вейхсом, категорически воспротивился. Его ответ был быстрым и категоричным. В секретном приказе он запрещает даже обсуждать подобное. «Шестая армия будет защищать свои позиции несмотря на угрозу временного окружения… Сохраняйте как можно дольше контроль над железнодорожной линией. Последуют специальные приказы относительно предоставления помощи по воздуху!» Паулюс и Шмидт получили этот радиоприказ почти немедленно. Пока генералы обсуждали его, раздался телефонный звонок от генерал-лейтенанта Мартина Фибига, командующего 8-м авиакорпусом. Фибига интересовала судьба моста через Дон в Калаче. Шмидт не видел пока непосредственной угрозы этому мосту. «Главнокомандующий размышляет о создании круговой обороны». — «А как вы собираетесь решить проблему снабжения армии?» — «Это должно быть сделано по воздуху». Фибиг, авиационный генерал, был несказанно удивлен. «Всей армии? Это абсолютно невозможно! Я советую вам не быть столь оптимистичными».

После этого разговора Фибиг немедленно позвонил своему начальнику — генералу Рихтгофену, который затем связался с Альбертом Ешоннеком (заместителем Геринга): «Остановите все это! При той плохой погоде, которую мы имеем здесь, нет никакой надежды снабжать 250-тысячную армию по воздуху. Это очевидное безумие».

Соперник Паулюса по военному планированию — генерал Василевский в эту ночь обошел немецкого противника — 21-го он шлет Сталину весьма обнадеживающий отчет. И не без основания. На протяжении 21 ноября глубина проникновения советских колонн Юго-Западного фронта достигла ста километров, они успешно двигались в направлении Калача. Мобильные войска Еременко продвинулись на пятьдесят километров. Советская кавалерия в нескольких местах перерезала идущую от Калача на запад железнодорожную линию. Наши танки были на великой казацкой реке уже утром 21-го, выйдя к высотам, окружающим станицу Голубинскую (прежнюю «столицу» Паулюса).

Войска Еременко в конечном счете раскололи 4-ю германскую армию генерала Гота надвое. Сам Гот был полуокружен в небольшом доме неподалеку от села Бузиновка. Свирепый ветер бил в окна, и не помогали вставленные для утепления в оконные рамы бумага и одежда. Внутри дома горели свечи, предельно уставшие штабные офицеры окружили «папу» Гота. Тот понимал, что его сил недостаточно для того, чтобы остановить лавину советских танков. Он уже успел понять грандиозность советского замысла. Противостоять его реализации могли лишь гораздо более крупные силы. Цветные стрелки на его боевой карте показывали направление движения основных советских колонн, становился ясным план окружения.

Ночью 21 ноября авангард германской 16-й танковой дивизии, покинувшей пригороды Сталинграда двумя днями раньше, прибыл на Дон для прикрытия частей в большой излучине Дона. Но дивизия прибыла слишком поздно, теперь максимумом возможного для нее было сохранение нескольких мостов для отходящих германских и румынских частей. Толпа обессилевших солдат устремилась по степи к спасительным переправам. Температура опустилась ниже нуля, небо было темным от снежных туч, окружающее не обещало приюта — плоская открытая степь во все стороны.

Донской городок Калач и его мост через Дон, в боях за который летом прошлого года погибали отступающие наши воины, снова стал в центр противостояния. Здесь немцы построили временный мост вместо взорванного летом Красной Армией, а на высоком берегу Дона располагалась немецкая учебная школа противотанковой войны, где в качестве мишеней использовались танки Красной Армии. Через этот мост в 6-ю армию поступали последние рационы питания и боезапасы. Мост был подготовлен к взрыву — инженерный взвод стоял здесь весь день 23 ноября, и немцы готовились его защищать. Если немцы его не удержат — кольцо замкнется и огромная группировка окажется окруженной между Волгой и Доном. Калач стал сценой действия, преисполненного огромного драматизма.

Командующий 26-м танковым корпусом генерал-майор Родин приказал полковнику Филиппову с 19-й танковой бригадой захватить мост, ведущий в Калач. Танковая бригада полковника Филиппова на полном ходу и с включенными фарами начала приближаться к мосту. В 6 часов утра Филиппов остановил русского старика на телеге, позади которой шли два немца в форме. Филиппов прошептал приказ пулеметчику и немцы упали замертво. Затем он спустился из танка к повозке. «Дядя Ваня, какой путь ведет к мосту?» Старик был несказанно удивлен, он взобрался в танк, и Филиппов помахал свои товарищам — следуйте за мной. До моста было 15 минут.

В Калаче еще не сумели разобраться с быстро меняющейся ситуацией и жили в обстановке слухов, ожиданий и страхов. Тренировочный центр полковника Микоша располагался на холме, здесь видели поток отступающих, слышали артиллерийскую стрельбу и ждали помощи. У гарнизона и его руководства не было представления о роковой значимости происходящих событий. Именно здесь готовящиеся к отправке в Сталинград «пионеры» проходили последнюю подготовку для боев в условиях города. Захваченные «тридцатьчетверки» стояли на видных местах. Корреспондент из отдела пропаганды Шредер снимал учебный фильм. Когда наши танки пересекли мост, корреспондент сделал их хорошие фотоснимки. Командир саперов лейтенант Видеман заподозрил было подход русских, но его убедили, что идущие впереди этих танков бронетранспортеры «Хорьх» идут с солдатами 22-й танковой дивизии — с ее опознавательными знаками. На посту № 3 сержант Видеман сидел за зенитным орудием. В помещении спали восемь немецких солдат. Видеман в конечном счете не придал значения проследовавшим танкам.

Германский гарнизон работал в обычном режиме. Снегопад прекратился — и развиднелось. Игра в снежки не входила в боевую подготовку, но командиры смотрели на небольшие развлечения снисходительно. Танки были приняты немецкой охраной за очередную порцию мишеней. В результате этой безалаберности ценнейший мост попал в нужные руки относительно легко. Заметим, что у Филиппова было всего пять танков и несколько грузовиков с пехотой. У него не было даже карты местности. Многие немцы и румыны принимали его за своего и дружески махали руками.

Пока немцы разобрались что к чему, заработали советские танковые пулеметы, это и привело немцев в чувство. Видеман протрезвел: «Это русские танки!» Он начал колотить по латунной гильзе, будя товарищей. Два танка уже переправились через Дон. Один из них был подбит 88-милиметровой немецкой пушкой. Второй танк сполз к замерзшему Дону. Но мост был наш. Утром немцы в ближней округе поняли трагизм своей ошибки и пытались отбить мост, владение которым во многом влияло на судьбу дела. И Филиппов по рации вызывал подмогу. Его люди убрали взрывчатку из-под моста. Теперь нужно было держаться, и танкисты не отдали этой единственной переправы через Дон. Им, несомненно, помогла неразбериха, охватившая немцев. Но ключевым обстоятельством стало прибытие 26-й моторизованной бригады, проследовавшей через мост и присоединившейся к Филиппову в восточной части Калача.

Ошалевшие немцы в конце концов взорвали мастерские, погрузились на грузовики и отбыли в сторону Сталинграда. На улицах попытка германского сопротивления была подавлена. 22 ноября, в протестантский день поминовения усопших, идея завоевания Германией России ушла в мир усопших. Западнее, у станицы Акимовской, стоял мост, через который пролегал путь на запад — в сторону противоположную невозможному Сталинграду. Английский историк Бивор: «На мосту у Акимовского разыгрывались просто безобразные сцены. Солдаты толкали друг друга, дрались и даже стреляли, стремясь прорваться на восточный берег, слабых и раненых затаптывали насмерть. Офицеры угрожали друг другу оружием, споря о том, чья часть пройдет первой. Отряды полевой жандармерии, вооруженные автоматами, даже не пытались вмешаться. Некоторые солдаты, чтобы избежать давки, пробовали перейти Дон по льду. Однако лед был относительно крепок только у берега, ближе к стремнине смельчаков подстерегали коварные полыньи. Провалившиеся под лед были обречены, никто и не думал подать им руку помощи. На ум невольно приходило сравнение с переправой наполеоновской армии через Березину». Те, кто не смог перейти этот мост, оказались отрезанными и запертыми в неуютном зимнем пространстве между Волгой и Доном.

Но 26-я бригада не желала стоять в бездействии, когда товарищи сражаются насмерть, она не осталась и на ключевой переправе — уже к вечеру часть ее переправилась через Дон навстречу советским войскам, спешащим с юга.

Для завершения окружения, для создания кольца Красной Армии оставалось взять поселок Советский — в двадцати с лишним километрах от Калача. Против немцев, обороняющих поселок, бросились танки Т-34. Сталин звонком из центра удостоверился во взятии Советского и сказал пророческие слова: «Завтра вы можете сомкнуться с Юго-Западным фронтом, которые взяли Калач». Утром 23 ноября, вступая в хорошую русскую зиму, разведчики генерала Вольского еще утверждали, что Калач — в немецких руках. Над идущим с юга 4-м механизированным корпусом генерала Вольского периодически взлетали предупредительные зеленые ракеты — свои. В 15.30 разведка зафиксировала обнаружение колонны танков на северо-западе. Подготовка к атаке стала рефлексом, но передний танк выстрелил зеленой ракетой. Около 4-х часов дня 23-го ноября зеленая ракета взлетела на северо-западе, и танки Вольского увеличили скорость до максимальной. 4-й механизированный корпус встретил 26-й танковый корпус. Петля затянулась. Юго-Западный фронт встретился со Сталинградским в 4 часа пополудни 23-го ноября 1942 года.

А более чем в двадцати километрах к югу от Калача, в поселке Чир был организован штаб сталинградской группировки немцев. Неугомонный авиатор Фибиг еще раз позвонил генералу Шмидту с целью подчеркнуть нереалистичность планов рассчитывать на сугубо воздушную поддержку. «И погода и противник представляют собой фактор неопределенности». Из Бузиновки сюда прибыл танковый генерал Гот. Он был свидетелем пикировки начальника штаба армии Шмидта с генералом Вольфгангом Пикертом. Шмидт прервал долгие рассуждения Пикерта: «Пикерт, предлагайте свое решение с самым кратким обоснованием». Пикерт: «Убираться отсюда к чертовой матери!» У Шмидта не было особых возражений в принципе, но была важнейшая оговорка: «Мы не можем сделать этого по одной простой причине, у нас нет горючего». Пикерт предложил помощь своих зенитных войск. Нести оружие в руках, создать узкий, но надежный коридор. Шмидт: «Мы, конечно же, рассматривали возможность пробиться сквозь кольцо окружения, но выход к Дону означает пятидесятикилометровый поход по степи без воздушного прикрытия…. Нет, Пикерт, это имело бы наполеоновскую концовку.… Армии приказано держать свои позиции в Сталинграде. Следовательно, мы укрепим наши позиции и будем ожидать помощи по воздуху». Пикерт выразил крайнюю степень сомнения. «По воздуху? При такой погоде? Это исключено. Вы должны выходить отсюда. И начинать нужно прямо сейчас».

Строго говоря, генерал Паулюс склонялся именно к такой точке зрения. Он надеялся, что Гитлер обратится к реализму, и Паулюс ждал такого приказа. Армии был отдан приказ быть готовой к немедленному выступлению. В штаб группы армий «Б» 22 ноября в 7 часов вечера от Паулюса поступила следующая радиограмма. «Армия окружена.… Южный фронт остается еще не закрытым к востоку от Дона. Река Дон замерзла и пересечение ее стало возможным.… Осталось мало горючего; как только оно закончится, танки и тяжелое оборудование потеряют мобильность. Боеприпасы невелики, продовольствия осталось еще на шесть дней… Прошу свободы действий.… Ситуация может принудить оставить Сталинград и северный фронт».

Военный совет в Чире закончился. Гот вылетел в западном направлении собирать остатки своей танковой армии. Паулюс и Шмидт возвратились в Гумрак, на окраину Сталинграда. Под крыльями их самолета распростерлась вся поверхность вновь образованного котла. В кострах сжигалось все ненужное на случай скорого выступления. В одном из мест уничтожения тяжестей сжигали запасы продовольствия и одежды. Один из офицеров не мог безучастно смотреть, как гибнет французское шампанское. Он сделал несколько рейдов в горящий склад и стал заводить свой «Фольксваген». Офицер интендантской службы потребовал от офицера заплатить за взятые бутылки и получил следующий ответ: «Вы что, не видите, что деньги больше ничего не значат!» С чем и отбыл в степь, видавшую всякое, кроме этого.

По мнению англичанина Бивора, «настоящая ошибка Паулюса как главнокомандующего состояла в том, что он не подготовился к достойной встрече противника. Ему следовало вывести большую часть танков из бесполезного боя в городе и создать сильную механизированную группу, способную быстро отреагировать на удар русских. В германских частях началась страшная неразбериха со снабжением, и Паулюсу следовало взять все поставки под личный контроль, чтобы быть уверенным — по первому же приказу техника двинется вперед».

Гитлер провел всю вторую половину этого дня (22 ноября) в дискуссии с прилетевшим из Растенбурга начальником штаба сухопутных войск Куртом Цайцлером и заместителем Геринга — генералом люфтваффе Альбертом Ешоннеком, которые прибыли в Бергхоф с целью отговорить Гитлера от идеи массированной воздушной помощи окруженным. Они указывали на проблемы погоды и отсутствие адекватных аэродромов в расположении 6-й армии. Гитлер после многочасовых пререканий уже согласился с необходимостью для группировки Паулюса пробиваться на запад, даже если это будет означать выход из Сталинграда и оставление волжских позиций. Иначе рейх постигнет крупномасштабная катастрофа. Узнав о деталях бесед, командующий военно-воздушными силами Германии Герман Геринг приказал Ешоннеку ослабить напор на Гитлера, который срочно поездом отбыл в Лейпциг, откуда на самолете направился в свою военную резиденцию Вольфшанце. Гитлер покинул Оберзальцбург 22 ноября и прибыл в Вольфшанце 23 ноября 1942 года.

В ту же ночь не спал, яростно пытаясь найти спасительный вариант решения проблемы, начальник штаба группы армий «Б» генерал фон Соденштерн, располагавшийся в старинном местечке Старобельск. Все было решено в хладнокровных лучших традициях прусской военной школы: смириться с обстоятельствами и отходить на позиции, которые можно оборонять.

Но достаточно неожиданно с таким вариантом не пожелал согласится верховный вождь. Выведенный из себя Гитлер резко изменил свою точку зрения и начал путать карты. Видимо, Гитлер вспомнил страшный для него декабрь 1941 года и то, как он, вопреки мнению генералов с моноклями, заставил готовые оставить свои позиции дивизии под Москвой перейти к активной обороне, вгрызться в землю и не превратить отход в паническое бегство. (Аналогии, однако, как любил повторять Сталин, «вещь опасная, а данная вообще бессмысленна»). Положение вокруг Сталинграда было уникальным и ничем не напоминало прежнюю, подмосковную катастрофу группы армий «Центр», но что-то не позволяло Гитлеру смириться с катастрофическим поворотом событий.

Через три часа после вышеприведенной радиограммы Паулюса фюрер германской нации радировал непосредственно симпатичному ему фон Паулюсу, чтобы тот оставался на владеемых позициях и держался крепко. Германия обеспечит его всем необходимым и позаботится о спасении его группировки. «Шестая армия должна знать, что я делаю все для помощи ей и для ее освобождения». О таком подвиге безответственности можно было лишь мечтать. Презрев сухую науку, Гитлер предпочел иррациональные действия, обрекая тем самым авангард своего восточного похода на гибель.

Паулюс не мог позволить себе благодушия и героической позы. На этом этапе он был неутомим, и его позиция не изменилась: собрать силы и попытаться вырваться. В полдень 23-го ноября он радирует в штаб группы армий «Б»: «Кровавые атаки на всех фронтах.… Доставка достаточного объема припасов по воздуху возможной не представляется, даже если погода улучшится. Состояние дел с боеприпасами и горючим сделает войска беззащитными в самом близком будущем». Фон Вайхс был полностью согласен с умозаключениями Паулюса и переслал радиограмму со своим одобрительным комментарием в Вольфшанце.

У себя — к западу от Сталинграда — Паулюс в течение суток методично и выверенно, как дисциплинированный и аккуратный штабной работник, создавал — на картах и в приказах — ударный кулак для выхода из окружения. Пехота получила маскхалаты, танки заправлены, артиллерия на грузовиках. У поселка Советского еще слишком тонка линия советской обороны — идеальное место для прорыва. Немцы были готовы испробовать эту возможность в ближайшее же время. Все ждали приказа командующего армией. А тот ждал изменения жесткой позиции своего руководства. В половине десятого вечера генерал Паулюс отсылает Гитлеру новую радиограмму. «Мой Фюрер, со времени получения вашей радиограммы от 22 ноября ситуация менялась с исключительной быстротой… Оканчиваются боеприпасы и горючее… Своевременное их восполнение не представляется возможным… Я вынужден в связи с этим отвести все дивизии из Сталинграда и значительные силы с северного периметра… В свете складывающейся ситуации я прошу вас предоставить мне полную свободу действий».

Один из подчиненных Паулюса — генерал Зейдлиц-Курцбах попытался ускорить отход с берегов Волги и начал несанкционированные командованием действия в этом направлении. Он приказал 94-й пехотной дивизии освободить свой сектор в северо-восточном углу окруженной группировки. Он хотел «подтолкнуть» замершего в ожидании приказов Паулюса.

В ночь с 23 на 24 ноября защитники волжской твердыни увидели нечто совершенно неожиданное. Огонь и взрывы следовали один за другим на германской стороне фронта. Это немцы взрывали свои крупные запасы в балках. Документы сжигались в печах. Брюки с красной полосой германского генерального штаба летели в печку. Ручные гранаты взрывали подземные ходы. Квартирмейстер 94-й дивизии пишет: «В тысячи наспех разложенных костров мы швыряли шинели, униформу, ботинки, документы, карты, пишущие машинки и съестные припасы. Генерал (Зейдлиц. — А.У.) сжег свое имущество сам».

Но как только 94-я немецкая дивизия начала плановый отход, 62-я сталинградская армия быстро оправилась от изумления и начала немедленное преследование. В чистом поле это сделать было легче, чем против защищенных городских позиций. «Ура» раздавалось то тут, то там, хотя многострадальная армия снова несла большие потери, Но и немцы — теперь без подготовленных оборонительных позиций — теряли значительную часть своих войск. До такой степени, что к утру значительной части 94-й дивизии немцев уже не существовало. Остальные, видя результаты поспешного отступления, замерли в своих норах. Однако истинный пруссак Зейдлиц-Курцбах не потерял уверенности в правоте своих действий. По его мнению, гибель дивизии была приемлемой платой за спасение армии. (О действиях Зейдлица-Курцбаха, неведомых пока Паулюсу, доложили по авиационному радио Гитлеру, и тот пришел в неописуемую ярость. Не разобравшись в происшедшем, он обвинил во всем Паулюса).

В восемь часов тридцать восемь минут утром 24 ноября 1942 года в 6-ю армию пришел «Fuhrerbefehl» — приказ фюрера, равный закону Рейха: образовать строго определенные оборонительные линии, создать Festung — крепость. «Шестая армия займет круговую оборону… Нынешний фронт по Волге и северный фронт будут удерживаться любой ценой. Снабжение будет осуществляться по воздуху». Гитлер принял еще одно спорное решение, он разделил командование в «котле» между «большинством» Паулюса и меньшей — северной частью группировки, во главе которой он поставил того же фон Зейдлица. Паулюс не получит желаемой свободы маневра. Запрещалось ориентироваться на уход и прорыв. Никакой стратегической самостоятельности. Гитлер был уверен, что Паулюс подчинится приказу, и в этом не ошибся. Паулюс прекратил приготовления к прорыву и возложил надежды на авиаснабжение и наземную поддержку.

Получив приказ, Паулюс сам отправился в штаб Зейдлица и протянул ему телеграмму, сопроводив ее таким комментарием: «Теперь, когда вы сам себе главнокомандующий, можете вырываться из окружения». (Несуразицу в соподчинении в последующем ликвидировал командующий группой армий «Дон» фельдмаршал Манштейн.)

Почему Гитлер с такой уверенностью пригвоздил мощную германскую группировку к мало что значащим в масштабах глобальной войны городским развалинам? Да, отступать всегда нелегко, особенно человеку с психикой Гитлера. Да, стояние на Волге создавало избыточные представления о возобновлении наступления весной. Да, у немцев уже были случаи относительно успешного пребывания в окружении: наиболее яркий пример — Демянский котел. Там русские не только не решили своей задачи, но задействовали непомерно большие массы войск, столь нужных в других местах. Гитлер мог думать, что пока над значительной частью Сталинграда свастика, возможен кавказский поход. С дорогими идеями расстаются с трудом. Несомненно, что на прибывшего из Берхтесгадена в Вольфшанце Гитлера оказал воздействие шеф люфтваффе Геринг, слишком легко пообещавший предоставлять окруженным войскам по воздуху по 500 тонн ежедневно.

Мы видим в немецкой еженедельной хронике, как набравший еще больше веса, весь в праздничном белом, Геринг прибывает в довольно спартанского вида Вольфшанце, олицетворяя собой уверенность, надежность и веру в светлые дни. Скорее же всего на Гитлера подействовало то обстоятельство, что ни ОКВ, ни ОКХ, ни штаб группы армий «Б», ни сам Паулюс не предложили подлинно разумного, реалистического плана спасения попавшей в беду элиты вермахта. Оставалось «консервативное» решение — держаться и ждать ошибки русских. Так что те, кто подчеркивает в данном случае упорство и фанатизм фюрера, — правы. Но только частично. На данный момент он не видел — а его военные помощники не сумели еще выработать — более убедительного плана. Но справедливо и то, что если бы Гитлер думал прежде всего о спасении 6-й армии, а не о потере своих волжских позиций, он должен был бы сразу же готовить Паулюса к прорыву, а группу армий «Б» поставить на дыбы. Как и всю благодушествующую Германию. Пока не поздно.

Советские радиостанции глушили попытки разбросанных по широкой степи германских частей найти друг друга и консолидироваться. Наиболее активными в эти часы со стороны немцев были злополучные танкисты 48-го корпуса генерала Хайма. Они ввязались в несколько сражений, но отсутствие общей ориентации и координации делало их усилия практически бессмысленными. Пал последний румынский оплот между Чиром и Клетской. Остатки четырех румынских дивизий получили с советской стороны предложение сдаться. Румынский генерал Ласкар запросил мнение группы армий «Б», но было поздно — войска развалились — и генерал с бравыми кавалерийскими усами отправил неготовых к сдаче четыре тысячи своих солдат искать пути связи с 48-м танковым корпусом генерала Хайма. Последние впечатления Ласкара перед сдачей: «Фантастический вид умирающих лошадей…. Некоторые из них еще частично живы, они стоят на трех обмороженных ногах, потряхивая разбитой последней».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.