Под занавес
Под занавес
Новый, 1932 год ознаменовался для Эрмитажа необычным событием. 29 января «Антиквариат» впервые вернул музею ранее изъятые у него картины – и не какие-либо «второстепенные», не заинтересовавшие никого за рубежом, а общепризнанные шедевры: «Аман во гневе» и «Портрет молодого человека» Рембрандта, «Мария с Христом и безбородым Иосифом» Рафаэля. Формально, как значилось в акте передачи, картины возвращались «на временное хранение», но, главное, «с правом передачи в экспозицию». Иными словами, сотрудники Эрмитажа могли эти три холста не только выставить в залах для всеобщего обозрения, но и вновь включить в каталог картинной галереи.
На том возвращение художественных ценностей музею отнюдь не завершилось.
4 июля из «Антиквариата» в Эрмитаж поступило 99 картин, и в тот же день еще 36.
29 июля внешторговцы возвратили 110 образцов прикладного искусства и произведений живописи, среди последних оказались «Портрет супругов» Лоренцо Лотто, «Старуха с Библией» и «Христос и самаритянки» Рембрандта. «Портрет ученого» и «Мужской портрет» Ван Дейка, «Вакханалия» и «Отдых в пути» Николя Пуссена, «Триумф Венеры» и «Туалет Венеры» Франсуа Буше – вещи воистину первоклассные, достойные украсить любое мировое художественное собрание.
Так, наконец, заработало постановление Политбюро от 28 июня 1931 года, которым Наркомату рабочее-крестьянской инспекции поручилось проверить все скопившееся на складах Внешторга, но так и не распроданное. Однако рука Политбюро не только начала давать, но и продолжала отбирать, хотя и не так много – ведь за индустриализацию, за выполнение пятилетнего плана все еще приходилось расплачиваться.
23 февраля высший партийный орган утвердил предложение В. В. Куйбышева (временно подменявшего Я. Э. Рудзутака в своеобразной «антикварной тройке»), А. П. Розенгольца и А. С. Бубнова:
а) Обязать Наркомпросс выдать в пятидневный срок 150 рембрандтовских гравюр из коллекции Мосолова «Антиквариату» на экспорт. Отбор произвести тт. Бубнову и 3. Беленькому (заместитель наркома РКЖ – Ю. Ж.).
б) Обязать Наркомвнешторг вывезти указанные гравюры, согласно договору, в Германию с тем, чтобы в случае, если не удастся их реализовать по значительно повышенной цене против предварительно установленной по соглашению с фирмой, то в этом случае не продавать, а оставить за «Антиквариатом»»[169].
Именно в такой, предельно детализированной форме, Политбюро и дало согласие на продажу. Оно загодя определило все, что только можно было предусмотреть: и то, что вся операция будет проходить под контролем представителя НК РКИ, и то, что сделка возможна лишь при условии появления цены более высокой, нежели стартовая – предложенная Лейпцигской аукционной фирмой «К. Г. Бернер», с которой Внешторг уже не раз имел дело. Это показало, что хотя продажи музейных сокровищ пока еще и продолжаются, но вступили в новую фазу – теперь ни в коем случае не должны нанести ущерб стране, не в пример прошлому.
Несколько позже, 29 апреля, Политбюро по очередному предложению Розенгольца потребовало выдать из Эрмитажа тот самый фламандский гобелен XVI века, который был продан «Антиквариатом» чуть ли не год назад за 110 тысяч марок (55 тысяч золотых рублей)[170]. Согласно еще одному решению Политбюро, от 14 июня, Наркомпрос был обязан незамедлительно передать работникам Внешторга три холста Рембрандта (один из них, «Монах», принадлежал Музею изобразительных искусств, а два, «Пейзаж» и «Отречение Петра» – Эрмитажу)[171]. А тремя днями позже последовало новое категорическое указание: «Предложить т. Бубнову немедленно выделить союзному объединению „Антиквариат“ картину художника Николя Пуссена „Триумф Амфитриты“»[172].
Расстаться сотрудникам Эрмитажа в 1932 году пришлось и с иными вещами из своих фондов, правда менее ценными с профессиональной точки зрения. Так, ушла крупная (693 предмета) партия произведений западноевропейского прикладного искусства XV – XVIII веков: оловянная средневековая посуда, серебряные канделябры, часы в бронзовых фигурных корпусах, разрозненные фарфоровые сервизы, табакерки, старинная французская и английская мебель.
Помимо этого передать Внешторгу пришлось и 20 рисунков, 31 гравюру и 183 картины различной ценности: от работ таких известных мастеров, как Тенирс («Жанр», «Деревенский пейзаж», «Музыкант», «Игра в карты», «Мужчина с кружкой»), Хереманс («У корчмы»), дер Неер («Женский портрет»), Моленар («Завтрак», «Зимний пейзаж») до считавшихся второстепенными живописцев вроде Винтергальтера. Браувера и других.
Еще менее переживали сотрудники Эрмитажа, расставаясь в октябре с тем, что тогда не представляло для них ни малейшего интереса, – личными вещами Наполеона, захваченными после битвы при Ватерлоо: с печатью императора, малым крестом ордена Почетного легиона, дорожной туалетной шкатулкой, серебряным кофейным сервизом, шпагой с золотым эфесом, двумя пистолетами с его монограммой.
Всё это, как и очень многое иное, полученное ранее, Внешторг вынужден был спешно распродавать, лишь бы не возвращать обратно, в Ленинград и Москву, по настоянию Наркомата рабоче-крестьянской инспекции, да ещё при этом и оправдываться за понесённые напрасно огромные накладные расходы. Самой удачной из таких заключительных и явно поспешных операций оказалась та, что провели в США при посредничестве мало кому тогда известного американского бизнесмена Арманда Хаммера, так и не сумевшего сколотить свой первый миллион в Советском Союзе, хотя ему и покровительствовал Кремль.
Вернувшись в декабре 1931 года на родину, Хаммер разослал по большим универмагам Среднего Запада и Западного побережья письма, к которым прилагалась рекламная брошюра. В них он поведал доверчивым провинциалам, что якобы все десять лет жизни в Советской России только и занимался поиском и коллекционированием «сокровищ несчастной династии Романовых». Теперь же решил расстаться с ними на весьма выгодных для универмагов условиях, готов отдать им половину будущей прибыли. Предлагал, причем по весьма доступным ценам, то есть всего за несколько долларов, действительно ходовой товар: небольшие иконы и рамки для фотографий, украшенные драгоценными камнями, занятные безделушки, разнообразные ювелирные изделия, среди которых преобладали, как утверждал Хаммер, работы фирмы Фаберже.
Первая же распродажа – в феврале 1932 года в Сент-Луисе пошла столь бойко, что универмаг продлил её с одного дня до недели. Затем своеобразный передвижной торговый дом Хаммера побывал в Чикаго и Лос-Анжелосе, Сан-Франциско и Питтсбурге, даже в Вашингтоне. Такому успеху, возможно», способствовал выход книги, написанной Хаммером с помощью известного журналиста Уолтера Люранти, несколько лет представлявшего в СССР газету «Нью-Йорк таймс» «В поисках сокровищ Романовых», ставшей первым вариантом биографии будущего нефтяного магната, и вместе с тем как бы ненавязчивым доказательством подлинности продававшихся вещей. Столь разнообразная и умелая реклама оправдала себя. Хаммеру более года удавалось легко сбывать залежалый товар «Антиквариата» доверчивым простофилям.
Правда о происхождении «коллекции» Хаммера выплыла лишь спустя полвека. «То, что Хаммер называл ювелирными изделиями, принадлежавшими русской императорской семье, – писал профессор истории Гарвардского университета Роберт Уильямс в научной монографии „Русское искусство и американские деньги“, опубликованной в 1980 году, – на самом деле являлось фрагментами декора гостиниц, магазинов, монастырей, усадеб». Действительно подлинными, как выяснилось, оказались лишь пятнадцать пасхальных яиц, на самом деле работы мастеров ювелирной фирмы Фаберже. Когда же они разошлись, Арманд Хаммер начал получать от «Амторга» весьма искусные подделки, снабженные, правда, настоящими именными клеймами, попавшими ещё в 1916 году в ГОХРАН.
Несколько позже, опять же по решению Политбюро, Внешторг через «Межкнигу» продал известному нью-йоркскому букинисту Перлштейну 1 700 томов личной библиотеки Николая II: заурядные издания конца XIX – начала XX века, не имевшие ни научной, ни художественной ценности и представлявшие лишь мемориальный интерес.
Продолжал «Антиквариат» распродажи и на всех аукционах, где бы они ни происходили: в Германии и Великобритании, во Франции и Польше, Австрии и Финляндии, уже знакомых с художественными ценностями из Советского Союза, в Нидерландах, Италии, Швеции, Чехословакии, Швейцарии, где они появлялись впервые. Однако даже такая мера в условиях экономического кризиса не могла переломить дела к лучшему: так, если еще в 1931 году Внешторг смог получить от продажи предметов из советских музеев 9, 5 миллиона золотых рублей, то в 1932 – всего 2, 8 миллиона.
Основным рынком сбыта, как и прежде, оставалась Германия, дававшая до 90 % всех поступлений от художественного экспорта. Результаты продаж в остальных странах имели чисто символическое, отчетное значение, ибо выражались в ничтожных величинах – от одной тысячи рублей до 87 тысяч. При этом подобные сделки подчас являлись случайными (как, например, в Италии), и потому рассчитывать на их продолжение не приходилось. Во всяком случае, так утверждали работники римского торгпредства.
О разрастании кризиса в экспорте антиквариата отлично знали в Наркомвнешторге, но не подозревали в Эрмитаже. Его научных сотрудников серьезно беспокоило продолжение зарубежных аукционов. Они справедливо опасались, что все еще ничто не помешает внешторговцам возобновить свои притязания уже не на заурядные, а на лучшие произведения искусства, реликвии старины и исхитриться получить на то согласие Наркомпроса.
Особенно волновался сорокапятилетний заместитель директора Эрмитажа И. А. Орбели. Выпускник Петербургского университета, он давно посвятил себя изучению раннесредневековой истории Закавказья, дважды участвовал в археологических раскопках: в 1916 году – в районе озера Ван, на турецкой территории, занятой тогда русскими войсками, а в 1929 году – в советской Армении. Детально изучив все имевшиеся в Эрмитаже материалы, он завершал работу над монографией «Сасанидский металл» (которая выйдет в свет в 1935 году). Поэтому Орбели радел прежде всего за судьбу сасанидского серебра, слишком хорошо понимая: «Антиквариат», несмотря на два категорических отказа, все еще надеялся заполучить его для продажи.
Орбели, как в свое время С. Н. Тройницкий и Д. А. Шмидт, С. Ф. Ольденбург и В. Н. Лазарев, В. П. Невский и Б. В. Легран, решил обратиться к властям. Однако он решил отказаться от бесплодных писем непосредственному начальству, а, воспользовавшись многочисленными знакомствами, сумел передать свое послание лично Сталину и уже через полторы недели, 5 ноября, получил обнадеживающий ответ:
«Уважаемый товарищ Орбели!
Письмо Ваше от 25.X получил. Проверка показала, что заявка «Антиквариата» не обоснована. В связи с этим соответствующая инстанция обязала Наркомвнешторг и его экспортные органы не трогать сектор Востока Эрмитажа.
Думаю, что можно считать вопрос исчерпанным.
С глубоким уважением И.Сталин»[173].
Возможно, что Сталин вполне искренне полагал, что «вопрос исчерпан». Ведь его просили оградить хранимое сектором Востока сасанидское серебро от малейших поползновений внешторговцев, и он выполнил просьбу. Ни о чем ином в письме Орбели речи не было, а значит, ничто больше сотрудников Эрмитажа не беспокоит. Видимо, только потому Сталин и поддержал предложение, подготовленное все теми же Рудзутаком, Розенгольцем и Бубновым, но на этот раз при участии Молотова как своеобразного арбитра, ставшее 7 декабря 1932 года постановлением Политбюро. По содержанию оно распадалось на три части. В первой не только подтверждалась необходимость получать за счет продажи за рубежом художественных ценностей валюту, но и восстанавливалось право Наркомвнешторга изымать «уникальные предметы, не вошедшие в списки», которые никогда так и не были подготовлены:
«1. Утвердить выдачу антикварных ценностей на сумму 2.804.533 рубля.
2. Учитывая, что выделенные реализационные фонды антикварных предметов не обеспечивают полностью плана на конец 1932 года и на 1933 год, предложить «Антиквариату» немедленно приступить к переговорам о продаже уникальных предметов, не вошедших в списки, с окончательным решением вопроса в каждом отдельном случае в комиссии по внешнеторговым вопросам.
3. Разрешить «Антиквариату» производить реализацию антикварных ценностей в кредит под гарантию первоклассных банков, сроком не более одного года при условии получения наличными 20 – 30 процентов».
Еще один раздел постановления устанавливал смещение продаж из-за рубежа внутрь страны, через систему магазинов «Торгсин» («Торговля с иностранцами»), ведших торговлю за валюту и драгоценности.
«4. В плане Торгсина выделить отдельной статьей реализацию антикварных ценностей, возложив ответственность и руководство этим делом на «Антиквариат». Расширить и улучшить ассортимент антикварных предметов в Торгсине. Организовать там продажу картин современных русских художников, в последнем случае разрешить выплачивать владельцам картин до 20 процентов вырученной суммы бонами и одновременно выдавать экспортные премии совзнаками, о размерах таковых премий Наркомвнешторгу договориться с Наркомфином. Разрешить Торгсину принимать на комиссию для продажи иностранцам от учреждений и частных лиц антикварные вещи. Порядок оплаты этих вещей после продажи установить специальной инструкцией Наркомвнешторга».
Пятый пункт постановления предусматривал передачу всех монет и медалей, которыми располагала Советская филателистическая ассоциация, «Антиквариату». Наконец, последний пункт еще раз подтверждал ранее установленные права заместителя главы правительства СССР в решении любых проблем, связанных с судьбой произведений искусства, предназначенных для экспорта:
«6. Поручить т. Рудзутаку решать от имени Политбюро все спорные вопросы между Наркомвнешторгом и другими ведомствами об антикварных ценностях»[174].
Тем самым постановление Политбюро не только не ликвидировало угрозу дальнейших изъятий из музейных собраний, но фактически предоставило «Антиквариату» возможность требовать, как и прежде, выдачи ему для экспорта уникальных вещей. Это породило в Эрмитаже очередной всплеск беспокойства и озабоченности, на этот раз – у заведующей сектором западноевропейского искусства Т. Л. Лиловой, которая прежде других могла лишиться доверенных ей произведений.
Для начала она обратилась строго к директору и как наиболее веский аргумент политического характера использовала неизбежность разрушения только что созданной под ее руководством принципиально новой, «марксистской» экспозиции:
«Настоящим ставлю Вас в известность, что последний отбор музейных ценностей, сделанный „Антиквариатом“ на новых марксистских экспозициях, наносит непоправимый ущерб этим экспозициям. Одну разрушая почти совершенно, другую искривляя таким образом, что она теряет чрезвычайно много в своей убедительности.
Наиболее сильный удар наносится самой показательной из реконструированных частей сектора Западноевропейского искусства – выставке французского искусства эпохи разложения феодализма и буржуазной революции. Выставке, которой Эрмитаж уделил чрезвычайно много сил и средств, дающей наиболее близкое марксистской решение новой экспозиции. Выставка эта вызывает живейший интерес как у нас в СССР, давая наглядное понятие об истории классовой борьбы в образной форме искусства буржуазии и дворянства в эпоху разложения феодализма, а также служит источником громадного мастерства для наших художников, работающих над использованием старого культурного наследия отживших классов…
В Эрмитаже это наиболее посещаемая, наиболее любимая часть музея. Идя навстречу многочисленным запросам зрителей, Эрмитажем разработано и напечатано пособие по этой выставке в виде специальной книги, в которой дан подробный анализ целого ряда произведений искусства, находящихся на выставке, в том числе и намеченных к продаже в настоящее время «Антиквариатом» (например, мраморный бюст идеолога революционной буржуазии Бюффона работы Гудона – совершенно исключительный по выразительности и мастерству).
С осуществлением намерений «Антиквариата» не только будет нанесен громадный ущерб данной экспозиции, но также будет разрушено само понятие комплекса, так как уйдет вся наиболее характерная и качественно высокая культура XVIII века и целый ряд первоклассных образцов прикладного искусства. В намеченный список входят: три мраморных бюста крупнейшего скульптора второй половины XVIII века Гудона: бюст Бюффона, бюст молодой девушки, бюст Марии Антуанетты; Лемуан – бюст молодой девушки (единственная вещь Лемуана в Эрмитаже); Пажу – бюст графини Дюбарри (необычайно характерный экспонат, ничем заменен быть не может); Фальконе – обнаженная девушка (небольшая мраморная статуэтка исключительно высокого качества, единственный маленький мрамор); Клодион – «Женщина с ребенком», терракота; «Матиренок», терракота; Буазо – «Сидящая девушка», мрамор; Бушардон – «Фавн с птицами», парная, бронза; два слона с сидящими мальчиками, мейсенский фарфор в бронзовой оправе, Франция, XVIII век… (всего Лиловая перечислила двадцать семь предметов. – Ю. Ж.).
Необходимо принять во внимание, что еще во время устройства выставки «Антиквариатом» были изъяты и проданы такие шедевры французского искусства, как знаменитая «Диана» работы Гудона, картина Шардена «Мальчик, строящий карточный домик», картина Ватто «Меццетен», Ланкре «Лето».
Кроме того, в течение последнего года уже с выставки были изъяты стол французской работы середины XVIII века в великолепной бронзовой оправе, комод китайского лака французской работы середины XVIII века в великолепной бронзовой оправе, комод китайского лака французской работы середины XVIII века, две акварели французского художника Моро-младшего, большое количество первоклассной бронзы, целый ряд превосходных рисунков Грёза, Буше и других, картина Пуссена «Амфитрита». Все это нанесло огромный качественный ущерб эрмитажному собранию французского искусства, которое занимало и, несмотря на все, продолжает занимать одно из первых мест в мире после Лувра…
Уход намеченных «Антиквариатом» вещей делает невозможной эту задачу (создание экспозиции, посвященной истории классовой борьбы в образной форме искусства. – Ю. Ж.), так как это собрание превратится в ряд отдельных, не связанных между собой вещей.
Непоправимый удар отбор «Антиквариата» наносит также выставке феодализма, в которой центральное ядро составляют французские экспонаты. Эта выставка недавно понесла огромные потери в связи с уходом шести важнейших романских и раннеготических реликвариев. Намеченные же сейчас к выдаче – ларец святой Валерии лиможской эмали французской работы XII века (самый замечательный экземпляр из имеющихся во всем мире); серебряная фигура дьякона французской работы XII века, совершенно уникальная и единственная оставшаяся фигура романской эпохи; крест процессиональный лиможской эмали, французской работы XIV века, представляющий наиболее характерную отрасль романской художественной промышленности; водолей в виде охотника XII века, наилучший по сохранности экземпляр из всех шести имеющихся в мире экземпляров водолея.
Уход этих вещей с выставки феодализма лишит ее наиболее высоких образцов художественной промышленности искусства эпохи феодализма.
Кроме того, «Антиквариатом» намечены (к изъятию. – Ю. Ж.) ряд вещей из золота, находящегося в Особой кладовой, среди которых находится такая совершенно исключительная вещь, как подвеска в виде корабля из изумруда испанской работы, около 1500 года, представляющая выдающийся интерес по форме и художественной отделке, а также по качеству изумруда, вероятно, вывезенного из Америки ее завоевателями. Других предметов такого рода в Эрмитаже нет…»[175].
Лиловая писала напрасно: ее протест так и не ушел дальше директорского кабинета. И все же тогда «Антиквариату» пришлось несколько ослабить свой натиск – не из-за позиции искусствоведов, ничего не значившей по сравнению с только что принятым постановлением Политбюро, а по многим иным причинам.
Главной из них стал состоявшийся в середине января 1933 года объединенный пленум ЦК – ЦКК партии, объявивший о завершении выполнения пятилетнего плана – досрочно, за четыре года и три месяца. И в том не было никакого обмана, подтасовки. Просто не стали уточнять, что этого смогли добиться не только ценой невероятных усилий всей страны, но и вынужденным сокращением количества намеченных изначально объектов.
Цели, поставленной в 1928 году и с тех пор регулярно подтверждавшейся, все же удалось достичь: модернизации экономики. Была создана «новая техническая база промышленности для реконструкции всего народного хозяйства», возведены и запущены (пусть пока и не на проектную мощность) предприятия из озвученного всеми газетами списка «ударных строек», а именно:
Магнитогорский, Кузнецкий металлургические, Уральский медеплавильный, Риддеровский полиметаллический, Волховский алюминиевый комбинаты;
Днепровская гидроэлектростанция;
Сталинградский, Харьковский, Челябинский тракторные, Саратовский комбайновый заводы;
Ростовский на Дону, Запорожский, Харьковский, Люберецкий заводы сельскохозяйственных машин;
Нижегородский, Московский, Ярославский автозаводы;
Луганский, Коломенский паровозостроительные заводы;
Московский, Нижегородский, Воронежский, Пермский, Рыбинский, Запорожский самолето-и авиамоторостроительный заводы; турбостроительные заводы (два в Ленинграде, один в Харькове);
Краматорский, Уральский, Ижорский, Днепропетровский заводы по производству оборудования для черной металлургии;
Горловский, Новосибирский, Подольский, Бакинский заводы по производству оборудования для топливной промышленности;
московские, ленинградский, нижегородские станкостроительные заводы.
Сообщили на пленуме и об ином: полностью ликвидирована безработица; число учащихся в начальных школах возросло с 10 миллионов в 1928 году до 19 миллионов, в средних школах – с 1, 6 до 4, 3 миллиона, в техникумах и на рабфаках – с 0, 2 до 1, 4 миллиона, в высших учебных заведениях – с 0, 1 до 1, 4 миллиона.
Уже только этим можно было по праву гордиться, но это было лишь начало. Теперь – во вторую, третью, а может, и в четвертую пятилетки – предстояло завершить то, что предполагалось успеть всего за пять лет, – создание самодостаточной экономики. Но пока индустриализация еще не завершилась, приходилось продолжать импорт очень многого. Даже в 1932 году закупались за рубежом, хотя и в гораздо меньших, нежели прежде, размерах, алюминий, никель, олово, медь, свинец, цинк, белая жесть, прокат, качественная сталь, проволока, трубы, алмазы, бурильные установки, подъемные краны, кино-и фотопринадлежности, медицинские инструменты, пишущие машинки, арифмометры, танкеры, сухогрузы и рейдовые буксиры для торгового флота, сторожевые суда для пограничных войск, даже машины для производства кукурузных хлопьев.
Необходимо было создавать, причем как можно быстрее, и оборонную промышленность. Подталкивала к тому вполне реальная угроза возникшей на Дальнем Востоке военной опасности. Еще в сентябре 1931 года японские войска оккупировали северовосточные провинции Китая, а спустя шесть месяцев создали полностью контролируемое из Токио марионеточное государство Маньчжоу-Го. Следующим шагом, как полагали в Лондоне и Нью-Йорке, Париже и Нанкине, станет вторжение Японии на территорию советских Забайкалья, Приморья, Северного Сахалина, Камчатки, как то уже было в 1920 году.
Но к войне СССР не был готов. И. С. Уншлихт (до 1931 года являвшийся заместителем наркома по военным и морским делам, а затем направленный в ВСНХ и позже в Госплан для организации оборонной промышленности) вынужден был в конце 1932 года констатировать: «При нынешней организации производства объявление войны вызвало бы громадное напряжение в экономике. Это является следствием того, что промышленность СССР проводила в первую пятилетку подготовку к обороне в основном только по линии военных производств»[176].
Уншлихт доказывал, что строительства оборонных предприятий и цехов, даже появления их первой продукции еще недостаточно. Да, произошло удвоение выпуска самолетов (с 899 в 1930 году до 1732 в 1932 году), производство танков возросло почти в двадцать раз (со 170 в 1930 году до 3308 в 1932 году), но пока они ни в малейшей степени не отвечали мировому уровню. Требовались дальнейшие усилия для создания самых современных образцов, причем в количестве значительно большем, нежели удалось уже добиться.
Для этих целей в 1932 – 1933 годах советские внешнеторговые организации вынуждены были подписывать соглашение с западными фирмами, приобретая у них рабочие чертежи, образцы новейшей военной техники: у французских «Гном», «Рон», германской «БМВ» – авиамоторов; у германских «Круп», «Юнкерc» – артиллерийских орудий, самолетов; «Цейсc» – оптических прицелов для пушек; у итальянской «Ансальдо» – эсминца-лидера и крейсера; у британских «Джей Ви Эс» – подводной лодки «Виккерс» и танка; у американской «Кертис-Райт» – самолетов.
За все, разумеется, приходилось платить валютой. А доставать ее нужно было, используя лишь возможности экспорта и с учетом трудностей, порожденных продолжающимся мировым кризисом, экономическим спадом.
Политбюро пришлось сохранить прежние по размерам задания Наркомвнешторгу. Во второй половине 1932 года, когда завершалась первая пятилетка, требовалось получить за счет вывоза 286 миллионов золотых рублей, а только в первом квартале 1933 года, с началом выполнения второго пятилетнего плана, – более 100 миллионов. Львиную долю дохода от экспорта теперь приносили нефть и нефтепродукты, золото, платина, пушнина – вечные ценности. Но приходилось помнить и обо всем ином, что можно было продать. В том числе и об антиквариате.
Правда, трезвая оценка положения дел на рынке заставила руководство Внешторга сократить дальнейшее изъятие из музеев до минимума и постепенно начать свертывание торговли художественными ценностями за рубежом. Для начала из числа имеющих экспортное значение исключили почти треть находившегося на складах торгпредства в Германии произведений искусства – на 2 – 3 миллиона рублей; большую их часть, на 2 миллиона, возвратили в Ленинград. Предполагалось, что оставшееся, оцененное в 5, 1 миллиона рублей, удастся продать в недалеком будущем. Однако от таких намерений вскоре пришлось отказаться.
22 июня 1933 года полицай-президиум Берлина издал постановление, запрещающее всем иностранным представительствам выставлять что-либо на продажу с аукционов по всей Германии. Это решение новых, нацистских властей и положило конец сбыту за рубежом вещей из советских музеев. Уже в том же году снятие с экспорта и возвращение в СССР произведений искусства на сумму в 3, 8 миллиона рублей позволило снизить их остаток на складах торгпредства до 1, 8 миллиона, а к концу 1934 – довести его всего до 700 тысяч рублей.
К счастью, «американская операция», как называли в документах «Антиквариата» продажу картин для Меллона, позволила еще в сентябре 1931 года выплатить весь долг «Кунстаукционхауз Рудольф Лепке», составлявший на тот момент 1, 1 миллиона марок (550 тысяч золотых рублей). Так что уход Внешторга с германского антикварного рынка не сопровождался никакими финансовыми претензиями.
Однако угроза внезапного изъятия наиболее ценных произведений искусства все еще сохранялась. К тому же сотрудников Эрмитажа никто и не подумал информировать о происходящем в советской внешней торговле. И Т. Л. Лиловая решила снова воззвать к власти. На этот раз, используя опыт своего коллеги Орбели, она обратилась непосредственно к Сталину:
«Дорогой Иосиф Виссарионович.
обращаюсь к Вам, так как только Вы один можете помочь мне в моем деле.
Я ведаю сектором Западноевропейского искусства в Государственном Эрмитаже. «Антиквариат» в течение пяти лет продает предметы искусства из этого сектора. Пять лет я боролась за то, чтобы продавали второстепенные вещи, но последние три года продаются, главным образом, первоклассные вещи и шедевры. Самое же последнее время идут почти исключительно шедевры и уники. Продано за это время вещей из моего сектора на сумму не меньше 27.000.000 миллиона золотых рублей (Лиловая в данном случае указывает оценку, сделанную экспертами самого музея, а не реальную выручку. – Ю. Ж.). Сейчас продают страшно дешево, например, из трех имевшихся в Эрмитаже картин Рафаэля две уже проданы два года назад: одна, «Георгий», за 1.250 тысяч рублей, и другая – «Мадонна Альба» – за 2.500 тысяч рублей. Сейчас берут последнего Рафаэля (остается сомнительная картина, которую «Антиквариат» возил за границу и не продал) – «Мадонну Констабиле», причем «Антиквариат» ценит ее только в 245 тысяч рублей. По моим подсчетам, в Эрмитаже осталось вещей, которые можно сейчас продать, никак не больше чем на 10.000.000 рублей золотом, но мои оценки «Антиквариат» понижает обыкновенно по крайней мере в два раза. Но тогда в Эрмитаже не останется ни одного шедевра и Эрмитаж превратится в громадное собрание произведений искусства среднего достоинства, в громадное тело без души и глаз. Между тем, если сейчас запретить им продавать шедевры, мы сумеем сохранить музей первоклассного достоинства. Необходимый нам как громадный политико-просветительный фактор в деле воспитания непрерывно растущих культурно широких масс и необходимейшее пособие для воспитания наших художников, работающих над усвоением достижений культуры отживших формаций. Нужно полагать, что пролетариат, строящий первое в мире социалистическое государство, имеет право на изучение культурного наследия на первоклассных образцах. Ведь никому не придет в голову изучать философию или историю классовой борьбы без Маркса или Энгельса. Все понимают, что если изъять эти имена из 19 века или Ваше и т. Ленина из 20-го, то никакой истории и философии, полезной для пролетариата, не получится, а в вопросе культурного наследия думают легко обойтись без таких гигантов, как Леонардо да Винчи, Рафаэль, Рембрандт, Рубенс и Тициан, и без зазрения совести продают их.
Очень прошу Вас вмешаться в это дело и остановить ретивых продавцов. Пусть лучше организуют как следует продажу рядовых вещей, которую они совершенно забросили.
Необходимо вмешаться сейчас же, так как теперь они продают уже последние шедевры. В последнем полученном мною приказе находятся картины, уход которых обезглавливает собрание голландского и итальянского искусства, и собрание драгоценностей, и целый ряд самых лучших и редчайших произведений прикладного искусства. Если немедленно не остановить их, то потом будет поздно»[177].
Письмо дошло до адресата. Сталин прочел его и передал для подготовки решения А. И. Стецкому, своему новому соратнику. Тридцатисемилетний профессиональный партийный работник с высшим образованием, Стецкий в свое время окончил Смоленскую гимназию, учился в Петроградском политехническом институте, но не успел получить диплом из-за начавшейся революции и доучивался позже, после окончания Гражданской войны, в Институте красной профессуры. Редкая по тем временам высокая квалификация и предопределила его дальнейшую деятельность. В 1925 году Стецкий работал главным редактором газеты «Комсомольская правда», затем возглавлял отдел агитации и пропаганды Северо-Западного бюро ЦК и Ленинградского обкома партии, а с 1931 года, снова в Москве, руководил отделом культуры и пропаганды ЦК ВКП(б).
Стецкий сразу же осознал опасность происходившего, сумел понять он и то, почему именно так сложилась ситуация, а «Антиквариат» получил, по сути, бесконтрольные права. В октябре он вызвал Лиловую вместе с Леграном в столицу и преподробнейше расспросил их, получив в подтверждение их слов десятки документов. Проверив полученные данные, Стецкий подготовил проект решения Политбюро, утвержденное в заседании от 15 ноября:
«Об Эрмитаже.
Прекратить экспорт картин из Эрмитажа и других музеев без согласия комиссии в составе тт. Бубнова, Розенгольца, Стецкого и Ворошилова»[178].
Суть этого решения крылась не столько в грозном приказе «прекратить», сколько в новом составе комиссии, призванной решать отныне судьбу произведений искусства, хранившихся в советских музеях. Из нее был исключен А. Э. Рудзутак, и не только потому, что был переведен на должность председателя Центральной контрольной комиссии ВКП(б). Прежде, как член Политбюро, он мог оказывать давление на остальных членов «антикварной тройки», добиваясь от них, «всего лишь» членов ЦК, главного – получения валюты. Теперь подобную роль призван был играть совсем иной человек, К. Е. Ворошилов – бескомпромиссный соратник Сталина, выразитель взглядов его группы и теперь единственный член Политбюро в антикварной комиссии. В отличие от Рудзутака Ворошилов по своей основной должности наркома по военным и морским делам никогда не занимался вопросами экспорта, валютных накоплений. Потому-то его мнение (как, впрочем, и Стецкого) должно было выглядеть беспристрастным.
Скорее всего, именно такой расклад сил в новой по составу комиссии и привел к тому, что решение Политбюро от 15 ноября 1933 года стало окончательным и действительно полностью прекратило изъятие музейных ценностей. «Антиквариату» пришлось довольствоваться лишь накопленным ранее, превращая это в валюту. При посредничестве американской фирмы «М. Кнёдлер энд компании» он продал четыре картины: «Пир Клеопатры» Тьеполо – Национальной галерее штата Виктория (Мельбурн, Австралия), «Триумф Амфитриты» Пуссена – Художественному музею Филадельфии (США), «Отречение Петра» Рембрандта – Городскому музею Амстердама (Нидерланды), диптих Ван Эйка «Распятие» и «Страшный суд» – нью-йоркскому Метрополитен-музею.
Кроме того, в том же 1934 году «Антиквариату» удалось заключить последние сделки в Германии. Национальный музей в Нюрнберге приобрел холст Платцера «Концерт», а кельнский «Вальраф-Рихардc музей» – «Портрет Ханса Шеленберга» кисти Бургмайера. Еще кое-какие картины малоизвестных художников «Антиквариат» довольно долго распродавал в различных странах Европы, так как стоимость их возвращения в Ленинград оказалась значительно больше себестоимости.
Но самую большую сенсацию породила продажа Советским Союзом в канун 1934 года Британскому музею за 100 тысяч фунтов стерлингов (миллион золотых рублей) знаменитого «Синайского кодекса» – самого древнего на то время полного списка Нового Завета. Эта рукопись была создана на греческом языке в IV веке нашей эры, найдена немецким исследователем Константином Тишендорфом на Ближнем Востоке, приобретена им за счет пожертвований российского правительства и после научной публикации преподнесена в дар Александру II.
«Синайский кодекс» был продан по самой высокой цене, к тому времени уплаченной за отдельную рукопись. Эта сделка долгие десятилетия считалась величайшей книжной покупкой, хотя и породила она необычайно разноречивые суждения.
Так, сэр Кеньон, сыгравший ведущую роль в приобретении Британским музеем кодекса, заявил: «Эта коммерческая операция… еще раз доказала приверженность англоязычных наций к Библии»[179].
Писатель же Олдос Хаксли, в те годы кумир читающей публики, к словам которого прислушивались многие, высказал прямо противоположное мнение. «Если вы, – писал он, – рассматриваете идолопоклонство как благо, тогда вы от всей души должны приветствовать приобретение кодекса. Я склонен рассматривать идолопоклонство как явное зло»[180].
Американская газета «Нейшн» прокомментировала событие на свой лад: «Кремль, обменявший реликвию „опиума народа“ на пятьсот тысяч добрых христианских монет (долларов. – Ю. Ж.) – весьма приличную сумму, поможет индустриализации России»[181].