Гордость и благоволение
Гордость и благоволение
На переговорах шли споры о послевоенных границах, и Черчилль сказал:
— Но Львов никогда не был русским городом!
— А Варшава была, — возразил Сталин.
Исторический анекдот
С момента раздела Польши самым больным вопросом для поляков стало её воссоздание — и это нормально. Но воссоздание они мыслили только с «возвращением восьми воеводств», то есть бывших литовских земель, несмотря на то, что это не польские земли и что поляков в этих землях и знать не хотели[55]. Отдайте — и всё тут!
Сын белорусского крестьянина, известнейший русский публицист Иван Солоневич в своей книге «Народная монархия» писал:
«История народа объясняется главным образом его характером. Но, с другой стороны, именно в истории виден народный характер. Всё второстепенное и наносное, всё преходящее и случайное — сглаживается и уравновешивается. Типы литературы и мечты поэзии, отсебятина философов и враньё демагогов подвергаются многовековой практической проверке. Отлетаёт шелуха и остаётся зерно — такое, каким создал его Господь Бог. Остаётся доминанта народного характера.
Эта доминанта… в исторической жизни народа реализуется инстинктивно. И для каждого данного народа она является чем-то само собой разумеющимся. Поляк и немец, еврей и цыган будут утверждать, что каждый из них действует нормально и разумно: их доминанты сами собою разумеются — для каждого из них»[56].
С этим пассажем трудно спорить, да и незачем. Естественно, у каждого народа есть свой национальный характер (или два, если имеет место разрыв между элитой и народом), который определяет его действия и через них — историю. Есть и доминанты, руководящие его историческим поведением. Именно благодаря им это поведение бывает более или менее разумным, более или менее реалистичным или же совсем неразумным и сюрреалистическим, вроде германского нацизма или польского комплекса «восьми воеводств».
…Итак, после третьего раздела всё утихло — до Наполеона.
В 1807 году, по условиям Тильзитского мира, из бывших польских земель, отошедших к Австрии и Пруссии, французский император создал Великое герцогство Варшавское. Александр I ему в том не препятствовал: сильная Пруссия не была нужна ни одному из монархов, да и Австрия, в общем, тоже… 28 июня 1812 года решением сейма было восстановлено польское королевство. Когда Бонапарт двинул войска на Россию, польский контингент его армии был вторым по численности после собственно французов — в 450-тысячной «великой армии», в коей французы составляли примерно половину, насчитывалось около 70 тысяч поляков. Оккупировав Литву и Белоруссию, Наполеон провозгласил эту территорию «Великим княжеством Литовским», где сформировал дополнительный 20-тысячный контингент из поляков и белорусов-католиков.
Благодаря усилиям Наполеона после войны произошло перераспределение бывших польских территорий. Россия, как главный победитель, получила большую часть «Герцогства Варшавского», на месте которого было учреждено Царство Польское в составе Российской империи.
В отличие от поляков на литовских землях, русский император не занялся насильственным искоренением польского языка, религии, культуры. Он короновался в Варшаве как польский король, а в остальном новое государство имело практически полную автономию. У него были конституция (в самой России конституция появилась только через сто лет!), сейм, собственное правительство, армия, свои деньги. Важнейшие правительственные должности замещались поляками. Собственно, единственным признаком того, что государство всё-таки не совсем свободно, кроме символической польской короны на голове русского царя, была необходимость сообразовывать законодательную деятельность с Петербургом. С учётом того, что поляки радостно поддержали Наполеона, обхождение просто роскошное, вы не находите?
Результат?
А надо ли говорить?
О невыносимом москальском гнёте, под который попал гордый и несчастный польский народ, и дальнейших событиях весело и колоритно рассказано в статье питерского журналиста Юрия Нерсесова «Светлейший юродивый». Ему и слово:
«Согласно решению Венского Конгресса и последующим указам Александра I, территория созданного Наполеоном Герцогства Варшавского была опрометчиво присоединена к Российской Империи как по существу самостоятельное государство, ставшее незаживающей язвой на теле державы. С Петербургом новообразованное Королевство Польское было связано, по существу; лишь личной унией. Российский император короновался в Варшаве как польский король, чья власть строго ограничивалась Конституцией и двухпалатным парламентом. Королевство располагало собственной 35-тысячной армией, состоявшей, главным образом, из наполеоновских ветеранов и участников восстания Костюшко. Едва ли не единственным человеком без польской крови оказался её главнокомандующий, которым в 1816 году царь и назначил Константина Павловича…»
Столь нежное отношение к мятежным полякам началось не с Александра. Помните предводителя восстания Тадеуша Костюшко? В ходе разгрома восстания он был ранен, взят в плен и живым достался в руки русским. Судьба поднявшего за двадцать лет до того восстание и захваченного правительственными войсками Пугачёва была жестокой. Суд приговорил: «Емельку Пугачёва четвертовать, голову воткнуть на кол, части тела разнести по четырём частям города и положить на колёса, а после на тех местах сжечь».
По логике вещей, мятежного поляка ожидало если не четвертование, то хотя бы отсечение головы… Ничего подобного! Около двух дет он содержался в Петербурге, по одним данным, в Петропавловской крепости, по другим — и вовсе во дворце князя Орлова. После смерти Екатерины Павел I его освободил, дал на дорогу 12 тысяч рублей, соболью шубу, карету и столовое серебро.
Любопытна дальнейшая судьба оного деятеля. Когда Наполеон создал Герцогство Варшавское, он предложил Костюшко возглавить его. Тот, узнав, что Польша не будет восстановлена в границах 1772 года, гордо отказался. «Скажите ему, что он дурак», — ответил император министру полиции Фуше, ведущему переговоры с бывшим лидером польского восстания.
Но и это ещё не всё: в 1815 году получивший Герцогство Варшавское Александр I предложил Костюшко… возглавить администрацию Царства Польского. Тот отказался, когда узнал… что? Правильно: что Речь Посполитая не будет восстановлена в границах 1772 года. Реакции русского царя на этот отказ история не сохранила.
Умом логику царя понять невозможно. Предположить, что Александр, известный «западник», действовал по подсказке кого-то из Европы? Предположить-то можно, но кому в Европе нужна была независимая Польша? Разве что Франции, которая не имела с ней общей границы…
…Итак, в результате победы над Наполеоном Россия получила в полную власть территорию своего самого заклятого врага. Это был удобный случай разом покончить все счёты. И что же?
«По идее, царю, — продолжает Юрий Нерсесов, — следовало либо отказаться от Польши, передав её тем же австрийцам и пруссакам взамен чего-нибудь типа Закарпатской Украины, Мемеля и части Восточной Пруссии, либо прекратить все заигрывания и жестко русифицировать территорию, как это делали с Познанщиной те же пруссаки. Однако Александр не сделал ни того, ни другого, предоставив наследникам расхлебывать заваренную им кашу.
Константин Павлович вёл себя ещё хуже. Регулярно подчёркивая своё пренебрежение к дислоцирующемуся в Варшаве российскому контингенту, он столь же постоянно заявлял о своих симпатиях к аборигенам. Князь неоднократно заявлял, что в душе он совершенный поляк, и даже среди последних заслужил прозвище „матери польского войска и мачехи русского“. Если же особо наглые выходки ясновельможных панов вынуждали Константина принять к виновным дисциплинарные меры, в дело вступал его друг детства, брат по ложе[57] и начальник штаба генерал Курута. После чего уже готовящийся к разжалованию в рядовые или отправке в Сибирь пан, как правило, отделывался лёгким испугом. На официальных же смотрах и мероприятиях складывалось впечатление, что это бравшие Париж, Берлин и Варшаву российские войска находятся в Польше на положении бедных родственников, на побегушках у победоносных шляхтичей. Даже когда, уже после смерти Александра I, была выявлена связь части польской верхушки с декабристами, дело завершилось ничем, хотя в ходе следствия Константин неоднократно обещал Николаю I обратное…
Неудивительно, что когда в 1818 году на варшавских торжествах по поводу открытия сейма генерал Паскевич возмущённо спросил у графа Остермана, что из этого будет, тот, не задумываясь, ответил: „Через десять лет ты со своей дивизией будешь их штурмом брать!“ Будущее показало, что граф ошибся всего на три года».
Можно добавить ещё, что когда началась очередная русско-турецкая война, Константин добился для польской армии права не участвовать в ней. А с какой, собственно, стати? Подчинённым неудобно перед старым союзником, которому ещё полвека назад был обещан Киев?
Результатом всех этих танцев стало Варшавское восстание, которое началось 29 ноября 1830 года с нападения как раз на дворец Константина Павловича. Причём поведение самого князя заставляет задуматься над весьма обычным в русской истории вопросом: «Глупость или измена?» Потому что прихлопнуть восстание в первый день было проще простого, однако великий князь повёл себя чрезвычайно странно.
«И российские, и сохранившие верность присяге польские полки неожиданно стали покидать Варшаву. Заявив, что это польская свара, русским нечего в ней делать, а всякая пролитая капля крови только испортит дело, Константин Павлович вступил в переговоры с повстанцами. Приговорив нескольких российских солдат к смертной казни за чей-то разобранный ввиду холодов на дрова сарай, он категорически отказывался применять силу к взбунтовавшейся Варшаве.
Обалдевшие от такого чуда заговорщики предложили едва не зарезанному ими Великому князю королевскую корону, но тот решительно отказался. При всей противоестественной страсти к полякам, Константин Павлович не менее сильно любил царствующего брата, и никак не мог пойти на него войной. Однако на Россию в целом чувства потомка голштинского принца, очевидно, не распространялись. Посему он без боя покинул пределы Польши, напоследок заявив, что разрешает „польским войскам, которые остались мне верными до сего момента, присоединиться к их сотоварищам. Я выступаю в поход, с императорскими войсками, чтобы удалиться от столицы, и ожидаю от поляков лояльности, что войска эти не будут беспокоимы в их движении к границам Империи. Все учреждения, имущества и отдельные лица я поручаю покровительству польской нации и ставлю их под охрану священнейшего закона“. Помимо прочего в сданные учреждения князь включил крепости Модлин и Замостье со всеми пушками и боеприпасами»[58].
Следствием нежелания царского брата пролить «каплю крови» стала девятимесячная война с повстанцами, со всем количеством крови и смертей, положенных для военных действий. Но это будет чуть позже, а пока ещё повстанцы торжествуют. 30 ноября они захватили Варшаву, заодно устроив резню верных России поляков. 4 декабря польский сейм объявил о лишении Николая I польского престола и создал правительство во главе с Адамом Чарторыйским, которое тут же выставило русскому царю условия. Начиная со второго, это были обычные политические требования, вроде соблюдения конституции и пр. Обо всём этом можно было бы и поторговаться, если бы не условие первое — какое? Ну конечно же восстановление Польши в границах Речи Посполитой образца 1772 года.
Царь Николай отправил посланников восвояси, заявив, что ничего, кроме амнистии, обещать не может. Тогда 25 января 1831 года сейм торжественно низложил его и запретил представителям династии Романовых впредь занимать польский трон.
Кончилось всё обыкновенным образом: в Польшу пришли войска и, хоть и провозились до августа 1831 года, но всё же взяли Варшаву.
Результатом восстания стало то, что Польша потеряла конституцию, сейм, армию и до конца царствования Николая сидела смирно. Интересно, о чём говорит тот факт, что выпускникам военных училищ в Польше присваивают звания в день начала войны, окончившейся столь полным поражением?
Александр II, взойдя на престол, амнистировал участников восстания 1830 года.
Результат?
А надо ли говорить?
11 января 1863 года… правильно, вспыхнуло восстание. Мятежники создали временное национальное правительство. Восстание распространилось на украинские и белорусские земли — впрочем, там шумела ополяченная шляхта, а крестьяне, сначала ни к кому не примкнувшие, быстро разобрались в ситуации и поддержали русского царя. Чему, кстати, немало способствовал очень полезный в смысле усмирения указ о передаче крестьянам земель мятежных шляхтичей. Закончилось, как и всегда — войсками. Кстати, с повстанцами обошлись весьма гуманно: казнено было только 128 человек, 972 мятежника пошли на каторгу и 1427 — на поселение, обогатив сибирский фольклор гротескным образом поляка.
До Первой мировой войны всё было тихо. А потом Польша получила свободу. И чем занялся свободолюбивый польский народ?
Трудно ли догадаться?
Но вернёмся к Солоневичу и к доминантам. В чём он видит основу польского национального характера (вернее, характера верхушки общества, которую нынче модно называть «элитой», ибо простой народ был озабочен совсем другими вещами)? Естественно, в самой разнузданной демократии, всяческом урезывании центральной власти, в равнодушном отношении к морю и всему, что с ним связано. Нет, поляки вроде бы и ценили обладание выходом к морю, но не проявляли тут и десятой доли той страсти, которую вкладывали в тяжбу о «восьми воеводствах».
«Своё внимание Польша устремила на восток, — пишет Солоневич, — и в этом направлении её доминанта демонстрирует поистине незавидную настойчивость. Первое занятие Киева поляками случилось в 1069 году — в Киев ворвался князь Болеслав Храбрый и с трудом ушёл оттуда живьём: жители, по словам летописца, избивали поляков „отай“, т. е. организовали партизанскую войну. Столетия подряд такие же попытки повторяли Сапеги и Вишневецкие[59]. Почти девятьсот лет после Болеслава точно такую же попытку и с точно такими же результатами повторил — вероятно, уже в последний раз — Иосиф Пилсудский…
Польша… тянулась на восток в поисках крепостных душ для шляхты и католических душ — для ксендзов. И в Киеве, и в Риге, и в Вильне — Польша тысячу лет подряд — при Радзивиллах, Сапегах, Вишневецких и Пилсудских[60] вела всегда одну и ту же политику: подавление и закрепощение всего нешляхетского и некатолического. Польша, по крайней мере в течение последних лет пятисот, вела политику профессионального самоубийства и, как показала история, вела её довольно успешно. И совершенно очевидно, что как Вишневецкий в семнадцатом веке, так и Пилсудский в двадцатом — выражали не самих себя, со всеми своими личными качествами, а доминанту своей страны. Им всем, от Болеслава до Пилсудского, казалось, что они действуют вполне логично, разумно, патриотично…
…Ко всей трагической судьбе Польши и католичество приложило свою страшную руку: при Пилсудском, в сущности, совершенно так же, как и при Вишневецких: все иноверцы, диссиденты, в особенности православные, казнями и пытками загонялись в лоно католической церкви. Сжигались православные храмы (за два года перед Второй мировой войной их было сожжено около восьмисот), и в восточных окраинах возникала лютая ненависть против тройных насильников: насильников над нацией, экономикой и религией. И, создавая вот этакую психологическую атмосферу, Польша при Сапегах, Радзивиллах и Вишневецких пыталась опираться на казачьи войска. А в 1939 году послала против германской армии корпуса, сформированные из западно-украинского крестьянства: корпуса воевать не стали…
От Болеслава до Масьциского (последний президент Польши) страна вела всё одну и ту же политику упорно, настойчиво, фанатично и самоубийственно — безо всякой оглядки на здравый смысл…
Польская поговорка не без некоторой гордости утверждает, что Польша стоит беспорядком: „Polska nierzadem stoi“. Русская народная словесность снабжает существительное „поляк“ эпитетом „безмозглый“. Немецкая пословица говорит о „польском хозяйстве“ — „Polnishe Wirtschaft“, это битьё посуды на ярмарках за недорогую плату: вот посуда перебита, кажется, вся, — до последнего черепка.
Но похороненный под кучею окровавленных обломков, откуда-то из Англии, жалобно, но упорно стонет загробный голос эмигрантского правительства Польши: „Польша от моря до моря“, то есть Польша с Литвой, Латвией и Украиной. В Варшаве в январе 1940 года — когда в городе не было ни топлива, ни хлеба, местами не было и воды, когда немцы вылавливали польскую интеллигенцию, как зайцев на облаве, и отсылали её на гибель в концлагеря, когда над страной повисла угроза полного физического истребления — и когда безумные рестораны столицы были переполнены польским „цветом общества“, пропивавшим последнее своё достояние — цвет Польши всё-таки жил мечтой о политической, культурной и религиозной миссии Польши на варварском русском востоке. Вы скажете — сумасшествие! Я скажу — истерика поляков. Но Польша будет считать эти планы разумными, исполнимыми и само собою разумеющимися. Это есть польская доминанта. Это есть внутреннее „я“ страны, от которого страна отказаться не может…»
Доминанта — это не головной мозг, а спинной. Задача же мозга головного в данном случае — обосновывать могучие веления инстинкта. Иной раз это получается очень забавно.
Есть в Википедии статья о польском восстании 1830 года, и стоит перед ней предупреждение:
«Нейтральность этого раздела статьи поставлена под сомнение».
То есть она настолько пропольская, что это заметили даже составители «вики». И вот что там написано:
«…Нарушения конституции были не единственной и даже не главной причиной недовольства поляков, тем более что поляки в остальных областях бывшей Речи Посполитой, то есть Литве и Руси (так называемые „восемь воеводств“) не имели никаких конституционных прав и гарантий. Нарушения конституции накладывались на патриотические чувства, протестовавшие против чужеземной власти над Польшей вообще; кроме того, так называемая „конгрессовая Польша“, или „конгрессовка“, занимала лишь небольшую часть исторических земель Речи Посполитой, являющихся этнической Польшей. Поляки же (ополяченная шляхта Западной Руси, т. е. Беларуси и Украины, и Литвы), со своей стороны, продолжали воспринимать свою родину в границах 1772 года (до разделов) и мечтали о её восстановлении».
Итак, согласно логике данного пассажа, под этнической Польшей понимается вся Речь Посполитая. Причём на бывших литовских территориях поляки — это ополяченная украинская и литвинская шляхта. То, что там присутствует и неополяченная шляхта — к делу не относится, а спрашивать о простом народе и вовсе бессмысленно. Всё, что не соответствует польским интересам, даже не выносится за скобки, а попросту не существует.
Логика сия неизменна со времён Сигизмунда: любая земля, на которой поселился поляк, является Польшей, любая земля, часть жителей которой удалось научить польскому языку и перекрестить в католичество, тоже является Польшей. Например, Смоленск… ведь брали же! М-да, если точка зрения действительно такова, переговоры бесполезны — в Сибири тоже жили поляки, которых ссылали туда после восстаний, так что Варшава вполне может продлить свои притязания до самого Тихого океана.
По-видимому, это не единственная доминанта польской элиты — иначе с чего бы Гитлер взялся уничтожать польских офицеров, а не использовал в войне на востоке? Но нам интересна именно эта составляющая. Сталинское правительство не произносило слова «доминанта» — это термин Солоневича, — но, вне всякого сомнения, знало всё им изложенное. Стоит ли удивляться, что накануне страшной тотальной войны носителей этой «доминанты» не рискнули отпустить на свободу, вне зависимости от того, где находился их дом: на территории «Восточной Польши» или в генерал-губернаторстве?
Впрочем, к тому времени Польша уже была двадцать лет как свободна и смогла продемонстрировать свою новую политику, которая явилась точным продолжением старой.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.