«Ловушки», расставленные на пути

«Ловушки», расставленные на пути

С какого момента меня стало «обкладывать» близкое окружение президента?

Не могу сказать, что сразу после вступления в руководство правительством я ловил «косые взгляды» из Кремля, хотя уже тогда насторожили разговоры управляемых извне СМИ о том, что нынешней экономической команде не удастся переломить тяжелейшую ситуацию, сложившуюся после 17 августа. Лично меня при этом – пока (!) – никто не трогал. Более того, некоторые полунамекали, а другие вполне прозрачно отмечали, что все войдет «в свое русло», если после небольшой паузы экономические позиции в правительстве займут «настоящие специалисты».

Расчет был вполне определенный: через некоторое время, скажем через пару-тройку месяцев, заменить «левую» часть команды, а меня – «невиновного» или даже «полезного для общества» (ведь я получил широкую поддержку – никуда от этого не денешься) – превратить в «карманного премьера», который не несет ответственности за экономику и согласен работать с совсем другими по своим взглядам людьми, «назначенными» в правительство. Не только не исключаю, но уверен, что такая схема вначале складывалась в голове у ряда кремлевских стратегов.

Приблизительно через месяц после моего назначения председателем правительства Б.Н. Ельцин неожиданно завел со мной, как он сказал, «стратегический» разговор:

– Я хотел бы обсудить ваши перспективы как моего преемника. Что нам следует делать в этом отношении.

Перебирая в памяти эпизоды разговоров с Ельциным, я позже подумал, не была ли эта «стратегическая» беседа проведена с целью прозондировать мою готовность «играть в команде» даже ценой согласия на то, что из правительства уберут «левых», заменив их на привычных «либералов»? А может быть, это была элементарная проверка моих намерений – не больше? Однако, кто знает, возможно, тогда Ельцин и не лукавил.

Так или иначе, в момент состоявшегося разговора я воспринял сказанное Ельциным серьезно.

– У меня нет президентских амбиций, и вообще считаю, что не смог бы по-настоящему работать во главе правительства, если бы нацелился на президентскую гонку, – таков был мой ответ. – Цель моей нынешней деятельности, – добавил я, – во многом не согласуется с интересами глав регионов, а успех в определенном плане зависит от давления на целый ряд руководителей субъектов Федерации. Я не думаю, что все они одобрительно относятся к идеям укрепления центральной власти, жесткого контроля за использованием трансфертов из федерального бюджета, к требованию отмены всех местных постановлений и решений, противоречащих Конституции Российской Федерации и ее законам, усилению борьбы с антиобщественными явлениями, особенно в экономике. А в случае прицела на участие в президентских выборах необходимо было бы мое «соглашательство» или хотя бы отказ от жесткости в постановке острых вопросов. Я на это пойти не могу, поскольку это не соответствует задачам правительства.

Тогда Ельцин разговор прервал. Позже он возвратился к нему, но совершенно в другом ключе…

Пожалуй, то была первая «ловушка» на моем пути как руководителя кабинета. Я ее обошел, не только отказавшись играть не по своим правилам, но заявив во всеуслышание, что уйду в отставку, если снимут Маслюкова или Кулика.

Не знаю, стало ли это основной причиной того, что ни Маслюкова, ни Кулика не тронули вплоть до моего собственного увольнения в мае 1999 года. Возможно, на первых порах окружение Ельцина не хотело осложнять отношения с левой частью Думы, которая в то время представляла собой большинство. А в последующем кремлевские стратеги пришли к выводу, что моя «инициативная» отставка в связи с увольнением представителей левых сил, которые к тому же хорошо зарекомендовали себя в качестве профессионалов, – не лучший вариант. Такая «смена караула» будет более болезненной и вызовет большее сопротивление в обществе, чем спокойная замена самого председателя правительства, пусть неплохо решившего тактические задачи, но теперь, дескать, уступающего место тому, кто больше подходит для достижения стратегических экономических целей. Так в общем позже публично и разъяснил президент решение, которое он принял в мае 1999 года.

Конечно, мне помогало при обходе первых «ловушек», что не был одиозной фигурой. Не был я связан с какими бы то ни было финансовыми или коммерческими структурами, имел «прозрачные» доходы и исправно платил налоги. Хотя и работал при разных, как говорится, режимах, но сохранял свое лицо. Все это было широко известно.

Тогда выбрали другой «ракурс» атаки. В некоторых СМИ излюбленной темой стала моя «экономическая несостоятельность»: дескать, никогда не занимал никаких хозяйственных должностей.

Во время одной подобной дискуссии по радио мой внук (уже окончивший университет) – тоже Евгений Примаков – не выдержал и, воспользовавшись обращением к слушателям звонить по телефону в студию, выступил в прямом эфире и напомнил, что я закончил аспирантуру экономического факультета МГУ, стал кандидатом, а затем доктором экономических наук, в течение ряда лет руководил Институтом мировой экономики и международных отношений, в деятельности которого одно из главных мест занимало изучение экономического зарубежного опыта с выходом на его практическое применение в народном хозяйстве СССР. Был избран академиком АН СССР по отделению экономики.

Выступил он в мою защиту с «открытым забралом», представившись. Я был очень тронут не только поступком внука, но и тем, что узнал об этом не от него, а из заметки, опубликованной в газете.

Между тем мои оппоненты, которые постепенно «перерастали» в категорию противников, пошли еще дальше. Соглашаясь с тем – невозможно было отрицать очевидную истину, – что правительство стабилизировало политическую ситуацию, которая могла перерасти в «выяснение отношений» на улицах, они начали обвинять и меня, и кабинет в целом в бездействии в области экономики. Авторам таких оценок было невдомек, что если бы мы безучастно относились к параличу экономики, – а именно в таком состоянии она находилась, – более того, не принимали бы решительных и продуманных, взвешенных мер в экономической области, способных одновременно дать результат и в социальной сфере, то наше правительство попросту не смогло бы удержать политическую ситуацию в России.

Мои отношения с «левыми» не переставали занимать умы «семьи» и после того, как было решено пока не трогать тех, кто окрашен в их цвета в правительстве. Ельцину его окружение все время твердило, что коммунисты мною чуть ли не манипулируют и, возможно, я даже не сознаю этого.

Через пару месяцев после моего вступления в должность Ельцин сказал мне:

– Вас обволакивают «левые», которые, находясь в правительстве, выполняют указание ЦК КПРФ.

– Вы меня неплохо знаете, – ответил я. – При всех своих недостатках я никогда не «ложился» ни под Горбачева, ни под вас. Что касается «левых» в правительстве, то они находятся в нем в личном качестве. Нужны примеры? Пожалуйста. Маслюков выступает против импичмента президенту, в то время как КПРФ занимает противоположную позицию. «Левые» в правительстве открыто предлагают незамедлительно ратифицировать в Государственной думе Договор по СНВ-2.

По-видимому, наибольшее впечатление на Бориса Николаевича произвели мои слова: «Позвольте, но Маслюков в моем и Черномырдина присутствии отказался от вашего предложения занять пост руководителя правительства. Если бы Маслюков выполнял, как вы говорите, волю своего ЦК, разве он не согласился бы возглавить кабинет и стать второй фигурой в государственной иерархии?»

– Неужели меня так неправильно информируют? – Президент поднял на меня тяжелые глаза, в которых отсвечивали недоумение и гнев.

Может быть, в свете этого эпизода читатель поймет, почему я не единожды вынужден был повторять: в случае если без моего согласия произойдут «изъятия» из правительства, уйду в отставку. В немалой степени такие повторы были связаны и с постоянно появляющимися в СМИ сообщениями со ссылкой на информированные источники о предстоящих заменах в правительстве.

Но в то время я надеялся, что президент играет самостоятельную роль и может противостоять таким козням.

Меня подозревали (и уж точно очень этого боялись) в «сращивании» с КПРФ, хотя стремления к такому стратегическому союзу не наблюдалось ни с одной стороны. Были контакты с руководителями КПРФ, во время которых происходил обмен мнениями главным образом о социальных и экономических проблемах. Со своей стороны коммунисты никогда не информировали меня – может быть, это и к лучшему, я абсолютно не упрекаю их в этом – о своих акциях, намерениях, планах, перспективах. Когда мною или моими коллегами высказывались пожелания «пропустить» или ускорить прохождение через Думу необходимых нам законопроектов, мы наперед знали: нам пойдут навстречу в том случае, если это не столкнется с узкопартийными интересами. Так было и тогда, когда мы просили отказаться от идеи импичмента президенту, так как затеянная кампания мешала правительству стабилизировать политическую ситуацию, что было крайне важно, ужесточала линию Кремля, что было крайне нежелательно.

Правда, и с моей стороны не проявлялась готовность положительно откликнуться на некоторые пожелания, высказываемые руководителями компартии, например о смещении с занимаемых постов А.Б. Чубайса – председателя правления РАО «ЕЭС» и Сергея Генералова – министра энергетики. У меня были другие соображения на сей счет. Поэтому, когда я пригласил Чубайса и попросил его отказаться от проведения политических совещаний его правых единомышленников в служебных помещениях РАО «ЕЭС», я действовал не по чьей-то указке, а стремился отдалить правительство и его структуры от политической борьбы. Хотел также, чтобы не «подставлялся» сам Чубайс – сильный и нужный менеджер. Такая оценка не означает, что разделяю идеи и политические подходы Чубайса или одобряю практику приватизации, проведенную под его руководством.

Был рад, что Чубайс согласился со мной и честно сдержал данное им слово.

Что касается Генералова, то, работая с ним в правительстве, убедился в том, что это способный человек, чувствующий сложную обстановку, понимающий суть стоящих перед министерством проблем и готовый решать их на профессиональном уровне.

Возглавляемый мною кабинет придерживался центристских или, точнее, левоцентристских взглядов, и это создавало почву для определенного сближения с левыми силами. Но оно могло произойти лишь в том случае, если бы компартия сделала упор на необходимость единства всех «государственников», патриотов, осознав и отразив в своих документах, что нет возврата к командно-административной модели общественного и экономического устройства, которая существовала, когда КПСС была у власти.