Госсобственность приносится в жертву?

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Госсобственность приносится в жертву?

Понятно, что весь комплекс вопросов обеспечения экономического роста в России рассматривался нашим правительством с целью создания оптимальных условий для функционирования предприятий всех видов собственности. А как обстояло дело на период перехода к рыночным отношениям с управлением той собственностью, которая непосредственно принадлежит государству?

Одной из первых встреч в Белом доме был «вызов на ковер» всего руководства Мингосимущества. Министерство занималось в основном, а по сути целиком продажей принадлежащей государству собственности. Отчисления от сделок, которые получало, да и в настоящее время получает министерство, были немалые.

Не скажу, что все они бесполезны – нужно было оснастить министерство, его представителей в центре и на местах техникой, – но все-таки достаточно большие премиальные тоже подстегивали руководящих сотрудников этого ведомства все больше смотреть в одну сторону – в сторону продажи принадлежащих государству акций предприятий.

Существовал план таких продаж, который далеко не во всем был выверен с точки зрения государственных интересов – и по размеру пакетов акций, подлежащих передаче в частную собственность, и по цене. Мы запретили, например, продажу очередных 25 процентов принадлежащих государству акций «Связьинвеста». За три месяца до этого аналогичный пакет был продан за 1,8 млрд долларов – теперь меня уверяли, что цена не может быть выше 600 млн долларов и следует с ней согласиться. Позже, когда я прочел перепечатанную «Московскими новостями» главу из новой книги Дж. Сороса, многое стало яснее. По словам Сороса, Березовский «искренне верил, что он и другие олигархи оплатили переизбрание Ельцина, а правительство теперь отказывается выполнять условия сделки, проводя честный аукцион по «Связьинвесту»[57].

Вне поля зрения Мингосимущества практически оказалось рациональное использование средств на предприятиях, принадлежавших государству, или в акционерных обществах с участием государства. А в России около 14 тысяч государственных унитарных предприятий, 23 тысячи учреждений и почти 4 тысячи акционерных обществ с государственным пакетом акций, в половине из них – контрольным. Парадокс заключался в том, что бюджет получал от всех государственных предприятий в виде дивидендов меньше 1 млрд рублей в год! Когда я остро поднял этот вопрос, министр Ф.Р. Газизуллин, в целом хороший специалист (мне было очень жаль, что через некоторое время он перенес сердечный приступ, но, слава богу, выздоровел), сказал: «Я дожил до тех времен, которые близки мне. Я понимаю жесткость постановки вопроса и по продаже госимущества – необходимость выпускать на рынок, продавать акции не ради распродажи, а только в интересах государства и только по таким ценам, которые выгодны, – и по вопросам менеджмента на унитарных или иных предприятиях с государственным участием».

Было ясно, что следует незамедлительно менять в советах директоров предприятий и учреждений коррумпированных представителей государства, которые закрывают глаза на махинации, приводящие к занижению прибыли, или далекие от нужд производства расходы. Государственные представители или, точнее, так называемые государственные представители закрывают глаза на то, что через амортизационные отчисления, реинвестиции, обслуживание кредитов, создание дочерних обществ и так далее искусственно занижается чистая прибыль. А после того как эта чистая прибыль фиксируется в явно уменьшенном размере, совет директоров с участием «государственных представителей» очень часто голосует не за выплату дивидендов в бюджет, а за «дополнительные инвестиции», оборачивающиеся в шикарные офисы компаний, роскошные автомобили, дома отдыха, коттеджи. Что касается простых работников, то они получают низкую зарплату, да и то с задержкой.

Нужно было кончать и с практикой направления в качестве государственных представителей небольшой группы лиц – каждый из них представлял государство подчас в десятках компаний. Естественно, что такое «представительство» могло быть лишь формальным.

Если говорить об учреждениях с государственным участием, в первую очередь это относится к электронным средствам массовой информации, то и здесь «представители государства» не только не проводили политики, защищающей интересы общества, но и самоотстранялись, не желая «портить отношения» с олигархами, а подчас попросту прислуживая им.

Одновременно с постановкой вопроса по улучшению системы подбора представителей государства в советы директоров контролируемых им предприятий и учреждений обозначилось начало курса на привлечение региональных и муниципальных органов власти к управлению такими предприятиями в тех случаях, где это ведет к росту эффективности. Такую линию мы стали проводить в угольной промышленности. Об этой практике высоко отзывались губернаторы А.Г. Тулеев и А.И. Лебедь.

Мы несколько продвинулись, но не могу сказать, что нам удалось создать перелом в работе Мингосимущества, коренным образом изменить навязанную псевдолибералами идею, отвергающую сам принцип эффективного управления принадлежащими государству компаниями. Нужно, дескать, передать все в частные руки. В связи с этим «постулатом» завязалась борьба, но либо сопротивление было отчаянным, либо нам не хватило решительности, либо поджало время, но далеко не во всем правительство смогло довести дело до конца.

Наиболее остро до сих пор стоит вопрос об отношении к естественным монополиям – Газпрому, МПС, РАО «ЕЭС». Какой подход избрать: их приватизационное раздробление, как рекомендовал МВФ, или сохранение при определяющем государственном участии? Мы твердо заняли позицию на сохранение естественных монополий под государственным контролем. При этом далеко не последнюю роль играет та особенность естественных монополий, что они своим существованием скрепляют единство России, являясь инструментом антисепаратистских тенденций.

Но стремление сохранить естественные монополии как единые организмы отнюдь не означало согласие на их всевластие. Государство должно было взять и взяло курс на регулирование цен и тарифов. Наше правительство стремилось и добивалось того, чтобы предотвратить необоснованный рост цен на продукты и услуги естественных монополий, исключающий опережение этих цен по сравнению с ценами на промышленную продукцию. Без этого – мы хорошо это понимали – невозможно обеспечить снижение затрат на производство, повышение конкурентоспособности отечественной продукции, экономического роста в целом.

Остановлюсь несколько подробнее и на событиях, связанных с двумя наиболее крупными нефтяными компаниями, в которых государство владело контрольным пакетом акций, – это «Славнефть» и «Роснефть». Компании были доведены до тяжелейшего финансового состояния. Мы приняли решение срочно заменить руководство, а не распродавать их, что лишило бы государство собственности, а следовательно, и позиций в такой важнейшей для России отрасли, как нефтедобывающая. Поиски соответствующих кандидатов на руководящие должности были нелегкими. Мы «продирались» через лоббирование, стремление протолкнуть своих людей. Следы вели к олигархическим группам, пытавшимся не только отхватить новый «лакомый кусок», но и, сговорившись между собой, монополизировать отрасль. Иными словами, через своих представителей кое-кто хотел провести скрытую приватизацию. На том этапе не вышло.

Президентом «Славнефти» стал В.М. Дума. Он пришел в компанию, когда она находилась на грани банкротства. Задержки по зарплате достигали семи месяцев, недоимка перед федеральным бюджетом составляла около 500 млн рублей, а долги зарубежным кредиторам приближались к 200 млн долларов. Вскоре «Славнефть» рассчиталась по всем истекшим кредитам западных банков, полностью с бюджетом и погасила долги по зарплате. В первом полугодии 1999 года «Славнефть» стала одной из трех российских компаний, которые увеличили объем добычи нефти по сравнению с аналогичным периодом 1998 года. Прибыль компании по итогам шести месяцев 1999 года выросла по сравнению с тем же периодом 1998 года в четыре раза. «Славнефть», пожалуй, стала единственной компанией, которая после 17 августа получила новый западный кредит на развитие нефтедобычи.

С.М. Богданчиков возглавил компанию «Роснефть» осенью 1998 года, когда над ней также нависла угроза банкротства. Он поставил деятельность компании под жесткий контроль. «Роснефть» реструктурировала свои обязательства перед кредиторами и почти погасила их. За первую половину 1999 года ее прибыль выросла в 17 раз по сравнению с тем же периодом 1998 года.

Кстати, в тяжелейших бюджетных условиях зимой 1998 года именно «Славнефть» и «Роснефть» помогли правительству решить проблему замерзающих регионов.

Возможно, в деятельности этих руководителей были слабые и даже негативные стороны, но я сужу по тем быстрым и решительным переменам к лучшему – а они несомненны, – которые произошли в порученном им деле.

Правительство взяло курс на создание одной мощной государственной нефтяной компании – не путем национализации, а через объединение «Славнефти», «Роснефти», нескольких других нефтяных компаний, в которых государство владело контрольным пакетом акций. В.Б. Булгак и министр энергетики С.В. Генералов по моему заданию подготовили соответствующий проект постановления правительства. Речь шла о постепенном процессе – сначала создании государственного холдинга, а затем объединении всех компаний в единое целое. Тогда в руках у государства была бы вторая по масштабам добычи нефти (после ЛУКОЙЛа) компания, и если учесть, что в государственных руках была еще и «труба» – «Транснефть», через которую осуществляется весь нефтяной экспорт страны, то совершенно ясно, кто обладал бы реальными рычагами воздействия на обстановку. При сохранении частного предпринимательства наличие таких государственных рычагов – я в этом уверен – дало бы нам возможность не только более последовательно и в интересах всего общества регулировать экспортные пошлины, которые мы успели ввести, но и в определенных пределах влиять на внутренние цены на бензин, горючесмазочные материалы, препятствовать их спекулятивному взлету. Мы исходили и из того, что национальная нефтяная компания будет представлять государство в Соглашениях о разделе продукции, координировать работы НИОКР в масштабах всей отрасли, готовить кадры. Мощная нефтяная компания с контрольным государственным пакетом акций давала возможность решать основную часть проблем по обеспечению нефтепродуктами бюджетных потребителей – Минобороны, МВД, оборонную промышленность, – представлять правительство в международных проектах. При этом для нее не предусматривались, естественно, никакие директивные функции или льготы.

Против идеи создания мощной государственной нефтяной компании выступили олигархи, связанные с нефтяным бизнесом. Конечно, не в открытую, но с использованием всех своих лоббистских возможностей. А времени у правительства на осуществление своего плана не оказалось.

Я думаю, что попытка создать мощную государственную нефтяную компанию тоже была одной из причин того, что нас отправили в отставку. В этом убеждают и последовавшие за отставкой события. Проект создания такой компании был похоронен. Начался передел собственности и в этой области. Произошло смещение со своего поста президента «Транснефти» Савельева. Он был назначен на этот пост моим предшественником, С.В. Кириенко. Но это для меня не имело никакого значения, так как работа Савельева и его команды была в целом эффективной. Общие затраты за 1998 год у компании снизились на 12 процентов по сравнению с 1997 годом. Количество аварий на трубопроводах уменьшилось в несколько раз (одним из главных показателей работы «Транснефти» является снижение издержек и обеспечение стабильной работы трубопроводной системы). Активно шла работа по реализации такого жизненно важного для России проекта, как Балтийская транспортная система, что ущемляло интересы тех, кто экспортировал нефть через страны Балтии. Реальные причины смещения Савельева в целом не имели ничего общего с государственными интересами.

Компании с государственным контрольным пакетом акций отнюдь не избежали многих нарушений. Уже будучи депутатом Госдумы, 25 февраля 2000 года слушал сообщение тогдашнего председателя Счетной палаты X.М. Кармокова. Вот некоторые примеры, приведенные им. При полном игнорировании постановления правительства о предельном превышении оклада руководителей над минимальной зарплатой работников акционерных обществ с государственным контрольным пакетом председатель РАО «ЕЭС России» в 1997 году Бревнов получил в виде вознаграждения за девять месяцев 230 тысяч долларов при средней месячной зарплате работников компании 1800 рублей, да еще и трехмесячной задолженности. Государственная компания «Росвооружение» в 1992–1997 годах вложила в уставные капиталы или в виде пополнения оборотных средств 61 организации 100 млн долларов США, получив в виде дивидендов 2,2 млн. Министерство путей сообщения вносит вклады в уставные капиталы 685 коммерческих структур с получением 4,17 процента от суммы вклада. Нужно ли говорить о несопоставимости этих процентов с теми, которые берутся за кредиты в России и за рубежом? Что скрывается за такой «дешевизной» вложений?

Естественно, что государственная регулирующая и контролирующая линия должна отчетливо проявляться в обеспечении не только входа предприятий всех видов собственности в эффективную экономическую деятельность, но и выхода в случае нарушения ими законов. Очень остро в это время стоял вопрос о банкротстве предприятий. Необходимость этой меры при переходе к рыночному хозяйству была очевидной. Но как осуществлялось преобладающее число банкротств?

Одни из них были «на грани», а иногда и просто преступлениями. Примером может служить случай с «Пурнефтегазом». В результате тщательно спланированной аферы государство, не вмешайся правительство, могло лишиться одной из своих нефтедобывающих компаний – дочернего предприятия «Роснефти». Использовав все законные – хочу это подчеркнуть особо – средства, несмотря на дикое сопротивление и специально созданную тяжелую юридическую ситуацию, мы предотвратили сделку, по которой за 10 млн долларов «выкупался» пакет государственных акций на 600 млн долларов у обанкроченного «Пурнефтегаза».

Большинство российских промышленников буквально негодовали по поводу изобретенной псевдолибералами модели так называемого «ускоренного банкротства». Эта модель не имела ничего общего с укреплением реального сектора экономики. По идее большинство подлежащих банкротству предприятий должно было сдаваться либо в аренду, либо в управление опытным менеджерам, которых следовало подбирать по конкурсу. И то и другое нужно было для того, чтобы поставить предприятие на ноги, а затем решать, как, в какой форме, с долевым участием государства или нет, его вновь приватизировать.

А как было на самом деле? С обанкротившегося предприятия снимали все самое ценное – станки, компьютеры, помещения сдавали, работников выбрасывали на улицу. Это происходило потому, что зачастую банкротство оказывалось не правовой процедурой, а закрытым «междусобойчиком».

Уже находясь в Думе в качестве депутата, я присутствовал при обсуждении в первом чтении проекта закона об оздоровлении предприятий, представленного главой Федеральной службы России по финансовому оздоровлению и банкротству.

Проект закона отклонили – в нем, по сути, отсутствовали критерии, по которым предприятие подлежит финансовому оздоровлению. Не было прописано должным образом, какие рычаги имеет государство, для того чтобы не допустить вседозволенности временных управляющих, каковы границы их функций, наконец, что делать с долгами предприятий, подпадающих под категорию «несостоятельных», с начисленными за невыплату этих долгов пенями и штрафами. Неужели опять кое-кто стремится все привести «на круги своя»? Конечно, вопрос риторический, конечно, «кое-кто» стремится к этому…

Еще одна немаловажная проблема – роль военно-промышленного комплекса в деле общего развития российской экономики. В Советском Союзе была высокая концентрация самого передового интеллектуального и технико-технологического потенциала именно в военно-промышленном комплексе (ВПК). Милитаристский перекос в экономике – я здесь не собираюсь рассматривать комплекс причин этого, в том числе объективных, – был негативным явлением. Но так сложилось, и при переходе к рыночным отношениям это негативное явление можно было бы использовать как несомненное преимущество для модернизации производства. Между тем в 90-х годах конверсия военного производства не была осуществлена в интересах технического прогресса в экономике. Опять та же схема: предприятия этой огромной и хорошо оснащенной сферы, но специализирующиеся на выпуске чисто военной продукции, попросту «бросили» в рынок. Учитесь, дескать, «плавать» сами – и без целенаправленного использования потенциала ВПК, да еще в условиях резкого сокращения бюджетных выплат по госзаказу на оснащение новой техникой вооруженных сил. Это предопределило плачевное состояние многих предприятий.

Сказалось, по-видимому, желание избавиться от «флюса» – в отраслях военно-промышленной сферы создавалось до 70 процентов ВВП. Однако мало кто задумывался о целесообразности государственного регулирования, направленного на планомерное использование таких огромных ресурсов для развития экономики в целом, чтобы высоко оснащенные предприятия перестраивались на производство продукции, столь необходимой для модернизации других отраслей промышленности и сельского хозяйства, а не на выпуск, условно говоря, тоже пользующихся большим спросом на рынке сковородок и утюгов.

Вообще если говорить о преобразованиях в ВПК, то представляется, что нужно начинать с потребностей вооруженных сил и, следовательно, определения той части военно-промышленного комплекса, которая обеспечивает эти потребности по государственному заказу. Далее – возможные масштабы экспорта «традиционной» для ВПК продукции, но не вчерашнего дня (такую не купят), а современной, с обязательным отчислением от экспортной прибыли значительного процента на научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы с целью более быстрого перехода к новым поколениям вооружений. Остальная часть целенаправленно при государственных вложениях должна переориентироваться на такое гражданское производство, которое необходимо для решения задач модернизации и оживления экономики.

Тенденция к стабилизации экономики наметилась уже в октябре 1998 года. Если в сентябре спад производства к соответствующему месяцу 1997 года стал опасно глубоким – 14,5 процента, то в последующем его глубина медленно сокращалась: в октябре – 11,1 процента, в ноябре – 9,1, в декабре – 6,6, в январе 1999 года – 4,9, в феврале – 3,7 процента, в марте – не ниже, чем в марте 1998 года. Замедление промышленного спада переросло в подъем производства. В апреле уже был превышен уровень апреля предшествовавшего года на 1,5 процента. Есть основания считать, что к моменту ухода правительства появилась тенденция, ведущая к устойчивому промышленному росту.

Так или иначе, но, по ретроспективным уточненным данным, опубликованным в мае 2001 года Госкомстатом России, пик экономического роста в Российской Федерации был пройден не в 2000 году, как считалось раньше, а в третьем квартале 1999 года. С тех пор рост ВВП в России хотя и продолжался, но гораздо меньшими темпами. По уточненным данным, в третьем квартале 1999 года рост ВВП достиг 10,8 процента от уровня того же периода предыдущего года.

Составленный нами и принятый Думой бюджет на 1999 год был выполнен полностью. Это было, пожалуй, впервые за 90-е годы, а может быть, и ранее, так как тогда проверить точность реализации бюджета было невозможно: он сам и его выполнение были далеко не транспарентны.

Впервые за все 90-е годы бюджет был такой жесткий. Доходов было в обрез. Главная задача заключалась в том, чтобы не расширять расходы. Мы отсекли все популистские мотивы, включили в расходную часть только то, что могли реализовывать. И тем не менее бюджет был сверстан так, что доходы превышали расходы. Впервые с целью погасить накопленные задолженности был установлен первичный профицит, который достиг 2 процентов[58].

Многим было выгодно преподносить достижения правительства в экономической сфере исключительно как следствие девальвации рубля, которая действительно подтолкнула к росту продукции экспортных отраслей промышленности. Сказалась и необходимость импортозамещения в условиях сокращения ввоза готовой продукции, последовавшего за кризисом августа 1998 года.

Некоторые наши оппоненты попытались даже представить дело таким образом, будто кризис 17 августа был чуть ли не спланирован с целью создать такие благоприятные условия. При этом затушевывалось, что кризис породил такого масштаба негативные последствия, которые без решительного и целенаправленного противодействия со стороны правительства не только не позволили бы воспользоваться обстоятельствами, подтолкнувшими к импортозамещению, или ростом прибылей от экспорта, но вообще столкнули бы страну в экономическую пучину. Игнорировались и те меры, которые мы предприняли с целью активного использования благоприятной конъюнктуры. Но они оказались решающими для подъема экономики. Кстати, проведенный анализ источников роста внутреннего спроса показал, что результатом импортозамещения стала примерно одна четверть от общего прироста.

Несостоятельны также попытки представить поворот к лучшему, произошедший за восемь месяцев нахождения правительства у власти, как результат главным образом роста мировых цен на нефть. Безусловно, нельзя игнорировать плодотворное для нас влияние этого. Однако стабилизация и поворот к лучшему произошли (и были признаны даже международными финансовыми организациями, о чем речь впереди) до роста цен на нефть, начавшегося лишь в марте 1999 года и принесшего свои основные плоды уже после нашей отставки.

Вот так и создавались нашим правительством условия для политической и социальной стабилизации в России, в то время как во всем мире гадали: выдержим ли, не рухнет ли страна в пропасть.

Когда стал председателем правительства, то сверхзадача на тот момент, да, может быть, и на более поздний, заключалась в том, чтобы пройти между диктатурой и хаосом. Думаю, что для этого был найден правильный путь – усиление роли и повышение эффективности государства.

Опасно для рыночной экономики, да и для общества в целом не сильное государство, опирающееся на право и надежно действующие демократические процедуры, а слабое государство, которое даже из лучших побуждений пытается вмешаться в хозяйственную жизнь и другие сферы жизни страны, общества, людей, но на деле является орудием противоборствующих влиятельных групп. Как говорил Ф.Д. Рузвельт, «сильное, деятельное государство никогда не выродится в диктатуру. Диктатура всегда приходит на смену слабой и беспомощной власти».

Конечно, правительство занималось не одной экономикой. Мы стремились развернуться лицом и к проблемам науки, образования, культуры – и не только через акцент на своевременную выплату заработной платы, погашение долгов работникам этих сфер, строгое финансирование их по федеральному бюджету. Нужно было многое исправлять.

Мне доложили о том, что буквально накануне дефолта наши предшественники приняли постановление правительства номер 600, утверждавшее программу экономии государственных расходов. Программа сама по себе была, несомненно, нужна. Экономия государственных средств должна была в первую очередь охватить необоснованные, подчас «купеческие» расходы чиновничьего аппарата, главным образом высших чиновников, – в частности, строительство государственных дач, еще и еще, в то время когда не хватает жилья, детских учреждений. Но следовало идти глубже, перестраивать неэффективную систему социальных льгот, исключать нерациональное использование бюджетных учреждений, сокращать громоздкий управленческий аппарат, избавляться от дублирования в работе федеральных органов исполнительной власти, наводить строгий порядок в использовании средств федерального бюджета в вооруженных силах.

Между тем наряду с обоснованными и необходимыми мерами программа предусматривала «экономию» за счет снижения на 30 процентов и без того мизерных стипендий студентов учебных заведений среднего и высшего профессионального образования. Предполагалось даже «возмещение» студентами затрат на содержание объектов социальной сферы учебных заведений, в том числе «коммунальных, бытовых и других услуг, не связанных с учебным процессом».

Постановлением нашего правительства от 11 декабря 1998 года мы приостановили реализацию таких, с позволения сказать, «оздоровительных» мероприятий. Отменили мы и «экономию» за счет введения нормативов, по существу предусматривающих чрезмерную нагрузку на преподавателей вузов, начальных и средних школ. Радетели «экономии государственных расходов» додумались даже до отмены надбавок и доплат учителям за классное руководство, проверку письменных работ, заведование учебными кабинетами и лабораториями, за ученую степень в научных учреждениях и вузах. Наше правительство своим постановлением от 11 декабря отменило и это.

Совершенно естественно, что мы отменили также предложение предыдущего правительства о «сокращении расходов на фундаментальные исследования и содействие научно-техническому прогрессу». При нашем правительстве впервые были полностью выплачены все запланированные в бюджете средства Академии наук Российской Федерации. Конечно, их было явно недостаточно, но выплата бюджетных средств, в которых ранее просто отказывали, все-таки могла вести к долгожданному перелому.

До сих пор не верю, что образованный и умный Кириенко сознательно включил в перечень источников экономии государственных средств уменьшение и без того ничтожно малых зарплат учителей, преподавателей вузов, стипендий студентов, финансирования фундаментальных исследований! Это просто не укладывается в голове. Помимо всего прочего это ведь мизерная экономия, которая одновременно приносила огромный вред стране. Может быть, он не прочел внимательно всю пухлую программу? А может быть, ее подготовили опять-таки под лозунгами псевдолибералов, отстаивающих принцип сведения к абсолютному минимуму государственных инвестиций в образование, культуру, искусство?

Но дело даже не ограничивалось государственными инвестициями. Чиновники от Министерства финансов ввели практику, больно ударившую по театральным коллективам, научным организациям, вузам, другим учреждениям образования, культуры и искусства. Из-за недостаточного государственного финансирования их выживаемость, а очень часто жалкое существование, была связана с внебюджетной деятельностью. В начале 1999 года в Белый дом ко мне пришли три выдающихся режиссера – руководители известных театральных коллективов – МХАТа, Ленкома, «Современника» – Олег Ефремов, Марк Захаров и Галина Волчек.

Было горько слышать, что лучшим театрам России приходится изворачиваться, искать спонсоров, упрашивать их помочь (не все ныне в России Третьяковы или Морозовы), сдавать в аренду помещения, с тем чтобы приобретать театральный реквизит, финансировать новые постановки, не вздымая до потолка цены на билеты. И что же? Минфин потребовал, чтобы все эти средства были изъяты со счетов коммерческих банков и размещены на беспроцентных счетах казначейства.

– Если не верят, что мы расходуем их не на себя лично, – возмущался Олег Ефремов, – то пусть контролируют до копейки. Но мы опасаемся того, что чиновники будут решать, на какие конкретные производственные расходы пойдут нами же самими обеспеченные средства.

Вызвал министра финансов и, несмотря на его протесты, дал указание отменить эти предписания. Добавил, что жуликов следует искать не среди интеллигенции, тем более лучших ее представителей, а в той предпринимательской среде, от которой часто министерства стыдливо отводят свой взор.

Аналогичная ситуация до сих пор продолжает существовать в отношении научно-исследовательских институтов. С какой болью говорили президенту Путину встретившиеся с ним летом 2000 года выдающиеся ученые о том, что руководителям научно-исследовательских коллективов запрещают тратить заработанные внебюджетные средства на доплату исследователям, издание их трудов, научные командировки.

– Что, нас принимают за жуликов, не верят, что истратим заработанные средства так, как необходимо? – вопрошал один из присутствовавших на встрече.

Президент согласился с приведенными доводами.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.