Интеграция: неудачи и перспективы
Интеграция: неудачи и перспективы
Уверен, что развал Советского Союза был катастрофически негативным явлением. Не думаю, что самое продуктивное в настоящее время искать виновных в этом. Сказались, безусловно, различные и далеко не одномоментные причины.
Образование Содружества Независимых Государств (СНГ) было продиктовано скорее стремлением притупить остроту негативной внутренней реакции – внешняя в основном была противоположной – на распад великого государства. Вместе с тем Содружество не ставило задачу восстановить уже на новой рыночной основе единое масштабное поле, столь необходимое для развития производства во всех странах СНГ. Можно было многое сделать в девяностых, но и они оказались упущенными – России, к сожалению, было не до того, а другие государства СНГ не проявляли должного стремления к сближению экономик, к созданию единых рыночных инфраструктур. В результате произошла переориентация экономических связей, что еще больше отдаляло получившие суверенитет бывшие советские республики от идей сохранения единого экономического пространства. Взаимный товарооборот стран СНГ упал более чем на 60 процентов, а доля государств, не входящих в Содружество, к 1997 году достигла половины внешнеторгового оборота стран СНГ. Удельный вес России во внешнеторговых связях остальных стран СНГ снизился, составив менее 40 процентов.
Большинство стран СНГ понимает, что их экономическая ситуация была бы еще хуже без Содружества. Значительные суммы экономятся за счет сохранения единых систем транспорта, энергетики, связи, производственно-кооперативных отношений между рядом предприятий, отказа от сплошного обустройства «внутренних» границ в Содружестве. Но, как показывает практика, такого понимания явно недостаточно. Необходимо четко продуманное, динамичное, поэтапное, с определением временных границ продвижение от более простого к более сложному на пути возвращения, но уже в принципиально новых условиях, к единому экономическому полю. Однако пока всего этого нет.
Сложилась ситуация, когда одноразово уже невозможно создать единое экономическое пространство в Содружестве. Ретроспективный взгляд показывает, как много зависит от выполнения уже принятых решений и последовательности продвижения к более сложным. 15 апреля 1994 года, например, было подписано Соглашение о зоне свободной торговли. Его осуществление не просто тормозилось, а быстрыми темпами отставало от развития экономической ситуации в странах СНГ. Между тем без реализации этого соглашения мы стали принимать решения о следующих ступенях экономической интеграции.
Опыт Европейского союза, да и всех других интеграционных объединений свидетельствует о том, что наряду с регулированием интеграционных процессов на межгосударственном уровне происходит развитие межнациональных частнопредпринимательских структур в виде транснациональных компаний. Эти два взаимосвязанных потока и создают наилучшие условия для развития производительных сил в современном мире. В СНГ процесс образования транс– или межреспубликанских компаний тоже находится лишь в зачаточном состоянии.
К тому моменту, когда я перешел в высотное здание на Смоленской площади, перед МИДом стояли две главные задачи в связи с СНГ: создание условий для продвижения интеграционного процесса и урегулирование конфликтных ситуаций – грузино-абхазской, грузино-южноосетинской, вокруг Нагорного Карабаха, приднестровской проблемы, междоусобного кризиса в Таджикистане.
Что касается первой задачи, то появились кое-какие позитивные признаки, однако одновременно стали более контрастными негативные моменты. К обнадеживающим я бы отнес в первую очередь подписание Договора о союзе России и Беларуси, Российско-украинского договора, Таможенного союза четырех государств – России, Беларуси, Казахстана, Киргизии, к которым позже присоединился Таджикистан. К негативным – стремление значительного числа стран СНГ, в первую очередь Украины, Узбекистана, Туркмении, Азербайджана, Грузии, развивать отношения в рамках Содружества не на многосторонней, а на двусторонней основе.
Именно это и предопределило в конечном счете «разноскоростную» интеграцию в рамках СНГ. Само по себе такое явление не было ни отрицательным, ни чисто российским. На многие ступеньки интеграции в Западной Европе, например, поднимались не сразу все страны, участвующие в процессе. Но обязательность подняться всем на эти ступеньки оставалась бесспорной. У нас в СНГ такой бесспорности не было и нет.
Как представляется, для будущего сближения стран СНГ в наибольшей степени важно претворение в жизнь тех принципов, которые были заложены в фундамент Союза России и Белоруссии. Этот союз впервые после ликвидации СССР начал разрушать созданные при «тотальной суверенизации» преграды, мешающие свободному переливу рабочей силы, капиталов, услуг, товаров, приводить к выравниванию законодательно-правовой базы, равенству в правах населения двух стран. Что касается собственно России и Белоруссии, то заключение союза означало восстановление единства двух исторически близких народов, открывало путь к их государственному единению, положительным образом сказалось на развитии экономических связей. Был чрезвычайно важным и геополитический аспект единения – после распада СССР Россия оказалась отодвинутой от Центральной Европы.
У союза с Белоруссией были и, очевидно, будут противники, как внутренние, так и внешние. К внешним относятся те, кто считает необходимым препятствовать сближению стран, образовавшихся на пространстве бывшего Советского Союза. Внутренних противников с российской стороны я бы разделил на несколько категорий: одна из них – это те, кто принадлежит к так называемому неоизоляционистскому лагерю и исходит из того, что России не следует слишком сближаться в экономическом плане с любыми другими странами СНГ, так как это пойдет во вред ее рыночному реформированию и благосостоянию населения[47]. Другая – это те, кто настроен против «авторитарного стиля» белорусского руководителя. Третья – те, кто думает не о государственных, а о личных интересах, по определенным причинам не совпадающих с единением двух стран. Не берусь судить об истинных мотивах противников союза с белорусской стороны. Мне кажется, что их еще меньше, чем с российской, хотя и у нас они образуют очень тонкий, можно даже сказать – тончайший слой.
Особо хотел бы сказать об отношении Ельцина к процессу единения с Беларусью. Не соответствует действительности попытка представить дело так, будто он не выказывал заинтересованности в этом или вынужденно «плыл по течению». Некоторых находившихся вблизи от Ельцина в то время, когда готовились и согласовывались документы о союзе, действительно можно было отнести если не к прямым противникам сближения, то, во всяком случае, к недоброжелателям этого процесса. Но уверен, что никто из них не осмеливался «в лоб» говорить президенту против союза. Может быть, здесь сказывался у Ельцина и «беловежский комплекс», когда в одночасье были приняты далеко не во всем продуманные решения, но так или иначе Ельцин был – у меня нет в этом никаких сомнений – за союз с Беларусью.
Во время одного из докладов Ельцину – это было незадолго до первого тура выборов в 1996 году – зашел разговор о Белоруссии. На мои слова о том, что нельзя в телевизионных передачах оскорблять главу дружественного, братского государства, тем более того, с которым мы ведем переговоры о союзе, Ельцин отреагировал бурно: сразу же подошел к селектору, нажал кнопку связи с одним из своих главных помощников и резко сказал ему: «Прекратите это вопиющее безобразие». Борис Николаевич при этом сослался на то, что сам смотрел «возмутительную передачу» про Лукашенко. Но определить, кто находился в это время в кабинете президента, было нетрудно, и в течение нескольких недель против меня велась разнузданная и лично оскорбительная кампания в субботней аналитической передаче «Время».
Противники сближения с Белоруссией вообще не сидели сложа руки. Они использовали любую оплошность белорусского лидера, но чаще даже сами создавали предлоги для того, чтобы оттолкнуть Ельцина от идеи единения. Настойчиво пытались убедить его в неподготовленности документов – Договора и Устава Союза, уговаривали отстранить от дел людей, которые были связаны с их подготовкой. Дошло до того, что Борис Николаевич позвонил В.С. Черномырдину и потребовал снятия в то время заместителя Председателя правительства В.М. Серова, а затем мне – с тем же требованием в отношении моего заместителя Б.Н. Пастухова. И Черномырдин и я не согласились. Обычно Ельцин не принимал такого рода возражений. Однако на этот раз – и я просто уверен, что это произошло из-за его стремления все-таки добиться реальных сдвигов в сближении с Минском, а не нагромождать препятствия на этом пути, – в разговоре со мной повесил трубку, но всех оставил на своих местах. Справедливости ради, не совсем всех – своего помощника, тоже заангажированного в подготовке документов, он все-таки снял с работы, но мне кажется, что к этому дело шло давно и белорусский эпизод лишь подтолкнул решение.
Перед тем как подписать договор и устав, в Минск, по указанию Б.Н. Ельцина, был направлен я – руководитель того учреждения, которое последовательно выступало за создание союза. Это тоже было весьма характерно. Предстояло снять последние препятствия. К тому моменту в предварительном заключении находились журналисты московской телевизионной компании ОРТ, которые нарушили белорусско-литовскую границу. Все понимали, что это скорее был «ответ» за ту кампанию, которую развязали против президента А.Г. Лукашенко. Но Москва жестко настаивала на изменении меры пресечения, а в дальнейшем прекращении судебного преследования журналистов.
Другим «раздражителем» в отношениях между Москвой и Минском было стремление белорусской стороны создать исполнительные органы союза на паритетных началах с обязательным исполнением их решений на территории двух государств. Противники союза эффективно использовали в этой связи такой «аргумент»: мы готовы были бы поддержать эту идею, но в условиях создания федеративного государства, а Минск, как вы видите, не готов отказаться от своего суверенитета.
Между тем Лукашенко не мог, да и не должен был ставить вопрос об отказе его страны от суверенитета и поэтому лишь неопределенно говорил о возможной эволюции союза в будущем. Мне было совершенно ясно, что он был не в состоянии поступить иначе с учетом в том числе своей борьбы с оппозицией. Но в таких условиях не следовало бы настаивать на паритетных началах руководства с обязательным исполнением принимаемых решений для двух государств.
К тому времени, когда я прилетел в Минск, у меня уже сложились очень добрые отношения с А.Г. Лукашенко. Мы часто встречались с этим безусловно одаренным, целеустремленным и искренним, пользующимся поддержкой преобладающей части населения республики, но подчас субъективно воспринимающим действительность человеком. Я понимал, что для формирования этой уникальной политической фигуры нужны время и среда. А. Лукашенко окружали – это случается со многими государственными руководителями – не только те, кто мог ему подсказать что-то или даже иногда подправить. Между тем из практики моего общения с ним сложилось впечатление, что он сам нередко тянулся к откровенным разговорам, сам искал, конечно небезропотно и не без желания оспорить, разбора своих действий. Во всяком случае – и это очень сильная черта его характера – не замыкался, был открыт для откровенного разговора.
Немалое значение имеет и импульсивность характера Александра Григорьевича. Сказали ему в марте 1998 года во время зимних Олимпийских игр в Японии, что его личное присутствие на хоккейном матче может вдохновить игроков и обеспечить бронзовую медаль белорусской команде, и он уже летит в эту страну (в Токио, где лишь создавалось белорусское посольство, российские представители, как говорится, стояли на ушах, получив совершенно неожиданно и буквально перед самым полетом указание из Москвы обеспечить все многочисленные формальности)[48]. Или не продуманные до конца действия, направленные на выдворение иностранных дипломатов из дачного местечка Дрозды.
Одновременно по-человечески импонируют некоторые его абсолютно неординарные поступки. Помню, как весной 1996 года он ненадолго прилетел в Москву и позвонил мне из машины, предложив встретиться в тот же вечер. Я, к сожалению, не мог подъехать, как он предлагал, к нему в резиденцию, так как у меня были гости. Пригласил Александра Григорьевича присоединиться к нам, если он сможет. Лукашенко приехал ко мне на квартиру прямо с аэродрома…
Несомненно, сказались и тесные связи между нашими МИДами. Можно говорить об очень высокой степени взаимопонимания и взаимной заинтересованности в том, чтобы на задний план оттолкнуть все наносное, мешающее единению России и Беларуси. Это все в полной мере относится и к личным отношениям между министрами иностранных дел. Иван Иванович Антонович – человек широкой эрудиции, умеющий схватывать главное, безусловно, с аналитическим складом ума. Частое общение с ним было не только весьма полезным, но доставляло истинное человеческое удовольствие.
Мой прилет в Минск начался с весьма продолжительной и непростой беседы с Александром Григорьевичем. Сказал, что хотя бы потому, что он намного младше по возрасту, ему первому следует позвонить Борису Николаевичу и объясниться. При мне он позвонил Ельцину. В состоявшемся разговоре спорные вопросы были сняты и путь к подписанию российско-белорусских документов открыт.
Само подписание 2 апреля 1997 года, последовавший за этим прием в Кремле вылились в великолепное, вдохновляющее торжество.
Не все шло гладко в дальнейшем. Но главное в том, что состоялся первый реальный шаг единения двух государств, что, несомненно, сказалось на судьбе их народов. Забегая вперед, скажу, что, став в сентябре 1998 года Председателем правительства России, я одновременно занял пост председателя Исполнительного комитета Союза России и Белоруссии. С интервалом в несколько недель состоялись встреча в Минске и заседание Исполкома в Москве. По общему мнению, мы в эти два приема на практике продвинулись в решении многих взаимовыгодных хозяйственных вопросов, которые оставались в подвешенном состоянии долгое время. Потенциал сближения двух государств чрезвычайно велик. И его нужно обязательно использовать в интересах двух народов.
9 декабря 1998 года я получил конфиденциальное письмо от нашего посла в Минске Валерия Васильевича Лощинина – прекрасного работника, искренне стремящегося к сближению двух стран. Посол писал, что у него состоялся почти часовой телефонный разговор с Лукашенко, во время которого президент сказал, что просит прозондировать через меня возможность встречи с Борисом Николаевичем, во время которой он готов поставить вопрос о дальнейшем продвижении процесса единения с перспективой создания общего государства. Я доложил Ельцину. Договорились никого не вводить в курс дела, дабы не нагромождать препятствий. Аналогичную просьбу довел через Лощинина и до Лукашенко.
Президент Белоруссии прибыл в Москву 17 декабря. В этот же вечер мы с ним встретились. На следующий день состоялась теплая и весьма плодотворная беседа Лукашенко с Ельциным. Через неделю, 25 декабря, Лукашенко вновь приехал в Москву, где были подписаны важнейшие документы, провозглашавшие создание равных условий субъектам хозяйственной деятельности на территориях обоих государств, предстоящий переход к единой валюте, образование наднациональных структур.
Некоторые газеты, как и предполагалось, незамедлительно взяли под обстрел эти документы и стали изощряться во всевозможных домыслах, обвинениях, прогнозах. 25 декабря я снова встретился с Александром Григорьевичем перед его отлетом в Минск. На его лице была печать и радости, и некоторой грусти одновременно. Лукашенко больно переживал нападки прессы, особенно бесстыдные обвинения в адрес белорусов в «нахлебничестве», в том, что они будут «гирей» на ногах у России. Как мог, успокоил его. Дело ведь в конечном счете в реакции народа – я был уверен, что россияне так же, как и белорусы, от всей души приветствовали новый шаг к единению.
Очень сложно складывались после распада СССР российско-украинские отношения. Искать глубинные корни взаимных обвинений Москвы и Киева, подчас проявляющейся неприязни на официальном уровне было бы недобрым занятием. Собственно, таких корней нет. Смешанные браки, русские с украинскими фамилиями и украинцы с русскими, двуязычное население обширных территорий, украинцы на высших командных постах в российской армии, на флоте и наоборот – все это свидетельство органичной близости России и Украины. Но были и остаются подпитывающие друг друга злые тенденции: шовинизм и узколобый национализм.
Оставалась и объективная причина, разделяющая два государства, – Крым, который в 50-х годах – тогда этому придавалось мало значения, так как все находились в едином Советском Союзе, – был передан по инициативе Хрущева Украинской ССР. А в Крыму, помимо всего прочего, расположен город русской славы – порт-крепость Севастополь. В сердцах преобладающей части русских, не только составляющих большинство населения этого города, но вообще русских, нахождение Севастополя вне России вызывало остро болезненную реакцию.
Что делать в таких условиях? МИД твердо выступал против любых территориальных претензий к Украине, считая, что это приведет к крайне негативным последствиям и создаст, возможно, непреодолимое препятствие на пути развития наших отношений. Вместе с тем мы не могли игнорировать и столь сильно проявившиеся настроения в российском обществе. В таких условиях единственно правильным виделось решение в виде долгосрочной аренды Севастополя в качестве главной базы российского Черноморского флота.
Очень трудно и очень долго шли переговоры. Договаривались президенты, даже обозначая те бухты, которые будут использованы для стоянки кораблей этого флота, но, как только дело опускалось хотя бы на этаж ниже, все стопорилось. Многократно по спирали достигали исходных позиций. В конце концов все-таки после нескольких лет переговоров пришли к соглашению по флоту. Это открыло путь и к большому Российско-украинскому договору, который был подписан, а затем ратифицирован – сначала на Украине, а потом, в декабре 1998 года, в России. Ратификация в Госдуме проходила непросто, но в конце концов вняли доводам хорошо и обдуманно выступившего министра иностранных дел И.С. Иванова и победил здравый смысл.
Победа здравого смысла была закреплена решением Совета Федерации ратифицировать договор. Но и это решение далось нелегко. Мне в качестве Председателя правительства пришлось выступать несколько раз. Видимо, неплохо сработал против противников договора такой аргумент: давайте его ратифицируем, а вступит он в действие после ратификации Верховной радой Украины трех соглашений по Черноморскому флоту. Так удалось преодолеть это самое большое препятствие на пути развития отношений между двумя странами.
До этого, находясь в Киеве еще в бытность министром иностранных дел, спросил президента Кучму: почему до сих пор не внесены эти соглашения на ратификацию в Раду? Кучма недоумевающе развел руками: «Без всякого умысла. Я обещаю, что сделаем это незамедлительно». Правда, прошло время после этого разговора, но он свое обещание все-таки выполнил. После ратификации Российско-украинского договора были ратифицированы и соглашения по Черноморскому флоту.
В будущем, как представляется, все будет зависеть от исполнителей. А нам всем, очевидно, нужно во многом менять психологию. Россиян не должно возмущать, что говорящие лучше по-русски, чем по-украински (пока!), киевские мидовцы пишут нам ноты на украинском языке и на этом же языке проводят пресс-конференции. Нужно привыкать к закономерности этого – они представляют самостоятельное и именно украинское, а не какое-либо другое государство. Не нужно нервно реагировать и тогда, когда наши украинские коллеги ставят вопрос о делимитации, а не демаркации (обозначение именно по карте, а не на местности) границы между двумя государствами. А вот если украинский дипломат – это в полной мере относится и к российскому – позволяет себе публичные выпады против другого государства, обвиняя его в несуществующих грехах, либо (это уже не относится к российскому), вопреки стратегическим партнерским отношениям между двумя странами, заявляет о том, что его государство держит курс на вступление в НАТО, так как опасается «могущественного соседа», то это уже из рук вон плохо, это способно лишь сеять недоверие.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.