«А когда кончился наркоз…»
«А когда кончился наркоз…»
Противостояние между Президентом России и Верховным Советом началось в 1992 году. На первых порах оно было незаметным, кулуарным и внешне выражалось лишь в том, что Хасбулатов активно собирал вокруг себя единомышленников – тех, кто критиковал и экономические реформы, и просто политику Ельцина.
От ненадежных людей Руслан Имранович избавлялся. Но делал это по-восточному тонко. Например, когда Ельцин попросил отдать в правительство на должность вице-премьера по социальным вопросам Ю.Ф. Ярова (он был заместителем Председателя Верховного Совета РСФСР), спикер поставил условие: пусть Президент забирает одновременно и другого заместителя – Филатова.
Шеф долго раздумывал: пора было убирать Юрия Петрова – руководителя Администрации Президента, но кого назначить вместо него? Может, Филатова? Ельцин тогда редко советовался по кадровым вопросам с Семьей. Но поскольку на этот раз речь шла о близком для Семьи человеке, Петрове – все-таки сколько проработали в Свердловске вместе, дружили семьями, – он позволил себе поступиться принципами. К радости Бориса Николаевича, Семья отнеслась благожелательно к рокировке Петров – Филатов:
– Сергей Александрович – такой интеллигентный человек, с благородной сединой, добрейшей души, такой знающий, и умеет красиво говорить. Ну прямо божий одуванчик!
Когда шеф поинтересовался моим мнением, то я признался, что против этого назначения. Наверное, чувствовал, что Филатов никакой не администратор и даже не «одуванчик», а обыкновенный пустоцвет. Всегда поражался покорности Сергея Александровича: Хасбулатов с ним разговаривал в основном матом, да еще обзывал по-всякому при посторонних. А заместитель в ответ причитал:
– Руслан Имранович, я виноват, непременно исправлюсь.
Избавившись от надоевшего подчиненного, Хасбулатов устроил пирушку – как дитя радовался, что так ловко сплавил Ельцину горе-работника – великого демократа.
По правде говоря, историческое противостояние Президента и Верховного Совета спровоцировал малозначительный эпизод, после которого личные отношения Ельцина и Хасбулатова безнадежно испортились.
Руслан Имранович иногда парился вместе с шефом в сауне, находившейся в пионерлагере Верховного Совета РСФСР под Зеленоградом. Руководил этим лагерем и, естественно, баней будущий генерал ФСО Соколов (кстати, в спецслужбах и раньше бывали генералы, обязанные своей карьерой лагерям, но, правда, не пионерским). И вот однажды Хасбулатов пригласил в эту узкую компанию своего массажиста. Видимо, почувствовал себя на равных с Ельциным, оттого и позволил роковую бестактность. Борис Николаевич присутствие массажиста вытерпел, но я уже знал – самого Хасбулатова он дольше терпеть не станет.
На следующий раз, не без моего совета, в парилку Хасбулатов прибыл в одиночестве. Однако все не предусмотришь. Только, приняв свои банные двести пятьдесят, Президент начал любоваться собой в зеркале, рядом притерся целлюлитными бедрами и широкой задницей Руслан Имранович, взявший на борт не меньше. Созерцание себя в интерьере Хасбулатова, видимо, не пришлось по нраву Борису Николаевичу. Локоть его сделал как бы неловкое движение, от которого Руслан Имранович резко выпал из наблюдаемого в зеркале пространства. Если бы я не успел подхватить его жирное тело, мог выпасть и дальше. Мне не раз приходилось быть «на подхвате», страхуя то Хасбулатова, то самого царя Бориса. Больше уже одним паром они не дышали.
К 1993 году у Президента сложилась своя команда – Грачев, Барсуков, Бородин, Сосковец, Ерин, Тарпищев и я. Мы относились друг к другу, как казалось, с искренней симпатией.
Знаменитый указ 1400 о роспуске Верховного Совета, а точнее, только проект этого документа впервые обсуждали в Старом Огареве. Туда Ельцин пригласил Козырева, Шахрая, Грачева, Ерина, Черномырдина и Голушко. Мы с Барсуковым на совещание не пошли, а сидели в соседней комнате, готовые в любой момент войти и поддержать Ельцина.
Указ одобрили все. Спорили лишь о дате роспуска. Борис Николаевич хотел распустить парламент 19 сентября, но его уговорили это сделать на день раньше, 18-го. Все-таки воскресенье и в Белом доме никого не должно было быть. Надеялись без осложнений перекрыть входы в здание и просто на следующий день не пустить депутатов на работу.
Указ никому не показался ни антиконституционным, ни экстремистским. Верховный Совет сам сделал столько антиконституционных шагов, что противостояние с Президентом достигло апогея. Конфликт затягивался, иного выхода из него не видели. Жизнь граждан не улучшалась, а законодательная власть только и делала, что конфликтовала с исполнительной. К тому же Конституция явно устарела и не соответствовала изменившимся отношениям в обществе.
Шестнадцатого сентября 1993 года мы начали обговаривать предстоящие события в деталях. Для этого Ельцин пригласил Грачева, Барсукова и меня в Завидово. После обеда мы улетели туда на вертолете. Шеф позвал Павла Сергеевича, видимо рассчитывая, что министр обороны сыграет решающую роль в преодолении кризиса.
В вертолете Борис Николаевич нас спросил:
– В чем дело, почему Филатов волнуется, выступает против указа? Почему он убеждает меня хоть неделю потянуть?
Кстати, Президент и так перенес запланированное мероприятие на несколько дней, с 18 на 21 сентября. Изменение сроков работало против нас. Во-первых, в будний день не пустить депутатов на работу будет сложнее. Во-вторых, информация утекала и обрастала невероятными, пугающими слухами. Я знал, что именно Грачев рассказал Филатову и Черномырдину о запланированных действиях и признался, что не совсем готов к роспуску Верховного Совета. У министра обороны не было ни моральных сил, ни технических средств – армия в ту пору принимала активное участие в заготовке овощей на зиму.
Верховному Павел Сергеевич побоялся морочить голову капустой с картошкой, а потому бодрым голосом отрапортовал:
– У нас все готово, все отлажено, все сделано!
На самом деле ничего сделано не было. Ни Генштаб, ни Министерство обороны, ни МВД даже не согласовали своих действий. Министр обороны был убежден: обеспечивать порядок в подобных ситуациях должны внутренние войска, а не его воины. Но убеждения эти скрывал от Президента – они бы наверняка не устроили Ельцина.
Барсуков не выдержал обмана:
– Борис Николаевич! Вас дезинформируют… Необходимо всех собрать и хотя бы провести штабную игру. Надо сейчас определить, кто и за что отвечает, формы взаимодействия, связи, кто координирует движения разных силовых структур!
…После охоты мы попарились в сауне и там же, за ужином, продолжили разговор. Барсуков настаивал:
– Борис Николаевич! Вас напрасно успокаивают. Министерство обороны не готово, МВД ничего ни с кем не согласовало. Существуют и примитивные проблемы связи – рации настроены на разные частоты, разные шифры, коды. В запасе есть несколько дней, и еще не поздно обговорить совместные действия.
Грачев сидел рядом, закусывал свеженькой печенкой и делал вид, будто его этот разговор не касается. Я подумал, что при таких инертных подчиненных Президент, задумав распустить Верховный Совет, должен сам вызвать всех силовых министров и выслушать каждого – кто и как представляет себе поставленные задачи.
Третье октября показало: никто к выполнению указа готов не был. Более того, Грачев за неделю до событий уничтожил план действий войск Министерства обороны на случай блокирования и захвата Верховного Совета.
В Завидове Павел Сергеевич при Президенте назвал Барсукова паникером. Они вспылили, я поддержал коллегу. Шеф погасил конфликт, отправив нас охладить пыл в бассейне, а сам наедине побеседовал со своим министром.
Поплавав, мы вернулись к столу. Борис Николаевич посидел с нами несколько минут и ушел. Барсуков долго укоризненно смотрел на Грачева. Тот не выдержал паузы:
– Если окажется, что мы действительно не готовы, то я уйду в отставку, – пообещал Павел Сергеевич.
Барсуков добавил:
– Уйдем втроем – ты, я и Ерин.
– Хорошо, – бравым тоном ответил Грачев.
На следующий день рано утром он уехал. Депутаты узнали о планах Президента (думаю, что через Филатова) и не покинули Белый дом даже в воскресенье. Вдобавок подняли шум в прессе, начали запугивать очередным путчем. Медлить не имело смысла, и во вторник, 20 сентября, Ельцин дал команду ввести в действие указ 1400.
А днем раньше, около полудня, ко мне в кабинет вбежал взмыленный, взлохмаченный Филатов. С ним случилась истерика – он бился головой о мой стол, слезы катились градом:
– Саша, я умоляю, надо что-то сделать. Иди к Президенту, упади на колени, упроси его, чтобы он отменил указ. Это конец. Это катастрофа для нас для всех.
Оказывается, Ельцин показал Филатову уже подписанный указ с датой введения его в действие, и тот прямиком из кабинета Президента ринулся ко мне. Мне сделалось противно от рыдания руководителя Администрации. Он плакал по-бабьи, иногда взвизгивал, а я недоумевал: как ему удается столь комично лить слезы? Настоящий плачущий клоун!
Филатов не унимался:
– У меня три аналитических института работают, просчитывают последствия указа. Грядет мировая катастрофа! Демократии конец, всему конец. Нас же выплюнут. Начнется гражданская война. Саша, только от тебя зависит наша судьба и судьба страны, пожалуйста, еще раз, умоляю тебя, иди и уговори Президента отменить указ.
…Однажды жена Сергея Александровича (кстати, очень боевая женщина) в тесной компании, когда хозяин вышел, произнесла пророческую фразу:
– Если вы задумаете сделать что-то серьезное, предупредите меня заранее – я запру мужа в кладовке, чтобы он не смог никому помешать…
Выслушав причитания «главного администратора страны», я резко оборвал:
– Вы пришли не к тому человеку, который способен разделить ваше мнение. Я, например, уже давно говорил Президенту: пора стукнуть кулаком по столу, хватит терпеть этот бардак, безвластие. В доме должен быть один хозяин. Вы что, забыли, как Президенту чуть не устроили импичмент?! Могу напомнить.
…Весной, 20 марта 1993 года, Ельцин обратился к гражданам России по двум государственным каналам телевидения и сказал, что подготовил указ об особом порядке управления в стране. Документ будет действовать до тех пор, пока не удастся преодолеть кризис власти.
Спустя четыре дня после телеобращения заседание Верховного Совета началось с истошной критики Президента России. Конституционный суд усмотрел в высказываниях Бориса Николаевича повод для объявления ему импичмента. А еще через пару дней, 26 марта, открылся внеочередной Съезд народных депутатов РСФСР, который должен был решить, будет импичмент или нет.
Двадцать второго марта Ельцин вызвал генерала Барсукова.
– Надо быть готовыми к худшему, Михаил Иванович! Продумайте план действий, если вдруг придется арестовывать Съезд.
– Сколько у меня времени? – поинтересовался генерал.
– Два дня максимум.
Президент получил план спустя сутки.
Суть его сводилась к выдворению депутатов сначала из зала заседаний, а затем уже из Кремля. По плану, указ о роспуске Съезда в случае импичмента должен был находиться в запечатанном конверте. После окончания работы счетной комиссии (если бы импичмент все-таки состоялся) по громкой связи, из кабины переводчиков офицеру с поставленным и решительным голосом предстояло зачитать текст указа. С кабиной постоянную связь должен был поддерживать Барсуков, которому раньше всех стало бы известно о результате подсчета голосов.
Если бы депутаты после оглашения текста отказались выполнить волю Президента, им бы тут же отключили свет, воду, тепло, канализацию… Словом, все то, что только можно отключить. На случай сидячих забастовок в темноте и холоде было предусмотрено «выкуривание» народных избранников из помещения. На балконах решили расставить канистры с хлорпикрином – химическим веществом раздражающего действия. Это средство обычно применяют на учениях личного состава Вооруженных сил для проверки подгонки противогазов в камере окуривания. Окажись в противогазе хоть малюсенькая дырочка, испытатель выскакивает из помещения быстрее, чем пробка из бутылки с шампанским. Офицеры, занявшие места на балконах, готовы были по команде разлить раздражающее вещество, и, естественно, ни один избранник ни о какой забастовке уже бы не помышлял.
Ельцину «процедура выкуривания» после возможной процедуры импичмента показалась вдвойне привлекательной: способ гарантировал стопроцентную надежность, ведь противогазов у парламентариев не было.
Каждый офицер, принимавший участие в операции, знал заранее, с какого места и какого депутата он возьмет под руки и вынесет из зала. На улице их поджидали бы автобусы.
Борис Николаевич утвердил план без колебаний.
Двадцать восьмого марта началось голосование по импичменту. Каждые пять минут Барсуков докладывал о результатах подсчета голосов. В это время к нему подошел Виктор Илюшин и дрожащей рукой передал запечатанный конверт с текстом указа.
Илюшин сильно нервничал и потому выглядел бледнее обычного. Он пришел в сероватом задрипанном костюмчике, сохранившемся со свердловских времен, и в таких же доисторических стоптанных туфлях. В кризисных ситуациях Виктор Васильевич всегда облачался именно в эти туфли и костюм, изображая из себя нордического партийца.
Барсуков вынужден был с досадой заметить ему:
– Виктор Васильевич, желательно, чтобы вы своим видом никого тут не пугали. Если можно, лучше уходите, потому что депутаты, посмотрев на вас, непременно заподозрят что-то неладное.
Илюшин даже не обиделся: вручил конверт и быстренько удалился.
Но указ зачитывать не пришлось. Мы знали итоги голосования примерно за час до их объявления. Тогда Барсуков позвонил Президенту и сообщил:
– Импичмента не будет.
Ельцин сказал:
– Ну хорошо, заканчивайте там. А они пусть еще побесятся, поголосуют, повыступают… Давайте быстро ко мне.
Барсуков отдал Президенту заклеенный конверт с указом. Так никто и не услышал этого текста. Шеф положил конверт в письменный стол, обнял и расцеловал подчиненного:
– Спасибо за службу.
Затем все собрались в «белой столовой», на третьем этаже. Там уже были Черномырдин, Грачев, Илюшин, Филатов, Баранников… Посидели, выпили, закусили и мирно разошлись.
Так что, если бы даже импичмент состоялся, Ельцин бы власть не отдал.
…Филатов ныть перестал, утер рукавом сопли и ушел от меня раздавленным. Потом в прессе я читал об активнейшей положительной роли Сергея Александровича в событиях сентября – октября 93-го года. Филатов поручил своему помощнику Алексею Суркову обойти кремлевские кабинеты и записать впечатления участников октябрьских событий. Ко мне собиратель «фольклора» тоже приходил. Я ему кратко изложил факты и отослал его к Барсукову. Не знаю, что ему говорил Барсуков, но в результате памятная книга «Москва – осень 93-го, хроника противостояния» вышла в свет без фамилий Барсукова и Коржакова. Словно мы были посторонними наблюдателями, а Филатов – главный герой «победившей демократии».
…Первого октября я решил лично оценить обстановку вокруг Белого дома – будто предвидел, что именно здесь нам придется разрубать этот гордиев узел.
Поехали вместе с Барсуковым. Автомат оставили в машине, с собой было только личное оружие. Мы, в штатском, вдвоем беспрепятственно прошли на огороженную территорию. Милиция знала нас в лицо.
«Погуляв» минут двадцать, пошли к машине вдоль бетонного забора стадиона Метростроя. У станции метро «Краснопресненская» собралась небольшая толпа – эти люди намеревались идти к Белому дому поддерживать депутатов. Нам нужно было пройти сквозь них. Когда мы почти миновали их, одна из женщин закричала:
– Я их знаю, вот этот – телохранитель Ельцина! – и показала на меня пальцем.
Посыпались оскорбления. Но рядом дежурила милиция, ОМОН, и, кроме этих криков пожилых женщин, ничего опасного не было. Сели в машину и уехали. Мы поняли: никакого серьезного сопротивления такая публика оказать не способна.
Третьего октября, в воскресенье, Сосковец, Барсуков, Тарпищев и я встретились в Президентском клубе пообедать, а заодно и переговорить. Только сели за стол, зазвонил телефон. Трубку взял Барсуков: оперативный дежурный сообщил, что большая группа разъяренных людей смяла кордон милиции на Смоленской площади, а теперь штурмует бывшее здание СЭВ. Оцепление у Белого дома тоже прорвано, и возбужденные люди пробиваются к засевшим там депутатам.
Сосковец рванул на своей машине на работу, а мы с Барсуковым и Тарпищевым – напрямую, по Бережковской набережной, помчались в Кремль. На всякий случай я положил на колени автомат.
У Калининского моста нас остановил инспектор ГАИ:
– Дальше нельзя, иначе за последствия не отвечаю.
Я высунулся в окошко и попросил его:
– Пусти, пожалуйста. Нам надо.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.