Глава шестая Контрнаступление (19 ноября — 31 декабря 1942 г.)
Глава шестая
Контрнаступление
(19 ноября — 31 декабря 1942 г.)
Четверг, 19 ноября 1942 г. Наступление началось!
Всю ночь в напряженном ожидании просидели в перегруженных машинах, кто поверх груза или между ним, кто в летучках. Нас окутал густой туман. Влажный холодный воздух пропитал насквозь одежду. Страшно промерзли на бортовых машинах, крытых брезентом и еще хуже — на открытых машинах. Под брезентом и плащ-накидками тело не согревалось, коченело. Костры разводить не разрешали. Периодически делали пробежки вокруг машин, играли в «отгадай кто?» — выставляли одну из ладоней через подмышку к спине и ждали по ней удара кулаком одного из играющих людей. При этом другой ладонью закрывали глаза. Участвовавшие в игре выставляли кулак с отведенным большим пальцем. Если отгадаешь, кто нанес удар, тот становился в круг. От удара, случалось, темнело в глазах, все внутренности встряхивались и тепло разливалось по телу.
С рассветом почти все уже были на ногах. Ждали завтрака, возможности согреться, ждали новостей. Команда на марш так и не поступала. Неизвестность угнетала. Что-то должно произойти или уже произошло, но до нашей глуши не доходило. Не зря нас и все имущество погрузили на машины. Не зря навезли накануне столько боеприпасов и горючего. Под вечер прибыл командир из штаба бригады и сообщил, что войска Юго-Западного и Донского фронтов северней и северо-западней Сталинграда перешли в наступление на врага на ширину этих двух фронтов и что ждут приказ войска Сталинградского фронта и нашей 51-й армии.
И мы, входящие в ее состав, также выступим. Это известие встряхнуло людей. Вокруг царило оживление. Апатия спала. Ясность всегда лучше безвестности. Наконец-то наступаем! Разговоров и догадок много. Кухня дымит, горячую пищу выдают, жизнь продолжается.
Главные силы 51-й армии находятся в междуречье Цаца, Барманцак. Туда предстоит прибыть и нам или укажут другой маршрут. Жизнь отшельников кончилась. Выходим из подполья!
Пятница, 20 ноября 1942 г. Плодовитое в наших руках!
И вторая ночь прошла на нагруженных машинах. Зарылся под брезент в плащ-накидке. Холод не давал уснуть. Коченели ноги. Боль в пояснице от неподвижного лежания в неудобной позе заставила выбраться из-под брезента. Шел мокрый снег. Позавтракали и на рассвете вышли колонной в направлении Зергента. Главные силы 51-й армии ушли из межозерья на Плодовитое. В ее составе участвует и наша танковая бригада. К вечеру добрались и расположились на окраине поселка. Наши войска только сегодня овладели этим населенным пунктом, и по разрушениям видно, что бои здесь были сильные. Обороняли его румынские войска, трупы которых еще не успели убрать. Валялось много разбитой военной техники. Бригаду нашу здесь не застали. Ее подразделения наступали вместе с другими частями и соединениями 51-й армии в направлении Абганерово, куда направились и мы.
Суббота, 21 ноября 1942 г. Доктор Ложкина убывает с фронта.
Бои продолжались всю ночь, отзвуки боя ни на минуту не прекращались. Узнал, что медсанвзвод и часть подразделений обслуживания бригады находятся на южной окраине поселка Плодовитое.
Нашел наконец наш медсанвзвод. Была развернута только одна палатка — приемно-эвакуационная. Перевязки делали в одном из домиков. Машины стояли возле них, нагруженные медицинским имуществом, ждали команду на марш. Начальника аптеки Шепшелева не было. Доктор Ложкина поделилась со мной перевязочным материалом из запаса перевязочной. Заполнил ими часть вещевого мешка. Встретил Майю. Как и Зоя, она была усталой, поникшей — всю ночь, как и предыдущие, не спали, обрабатывали раненых. А под утро с трудом передали их одному из медсанбатов. Чем-то расстроена была она.
— Плохо себя чувствуешь?
— Все нормально, не волнуйся. Зойка уедет. Вчера узнала и очень расстроилась. Привыкла к ней.
— Куда уедет?
— Домой. От войны и всех нас.
— Как это?
— Чего такой глупый? Она беременна, три месяца. По закону полагается уволить из действующей армии женщину в таком состоянии.
— Я над этим не задумывался… — пробормотал я.
— Тебе и нечего думать, так как не грозит тебе забеременеть.
— Смеешься?
— Какой тут смех? Как есть.
— И ты могла бы от войны уехать.
— Если бы! Пока оснований нет.
— А могли бы быть.
— Я на это не могла идти, то есть могла бы, но для ребенка нужен отец. Законный отец, а для его мамы — муж. Тоже законный.
— А я?
Смотрел на нее и молчал. Понял, что совсем не против был бы, чтобы уехала она с войны с моим ребенком. Об этом хотелось сказать ей, но не решался.
— Так что же ты?
— Я бы мог, должно быть, мог бы помочь тебе и очень хотел бы помочь в этом, — промямлил и добавил неуверенно: — Стать отцом твоего ребенка.
Не то жалкий лепет мой, неуверенность моя или неуклюжая поза были тому причиной, но она вдруг разразилась таким громким смехом, что люди стали оглядываться на нас. Она долго не могла остановиться — смех становился истерическим. Подошла Зоя, стали еще больше обращать на нас внимание раненые красноармейцы и командиры в перевязках, а смех не унимался, и все вокруг стали улыбаться.
— Чего смеешься? Расскажи мне, и я посмеюсь с тобой, — обратилась Зоя к Майе.
— Дон-Кихот нашелся. Все мне помочь хочет, — и серьезно добавила: — Не знаю, обижаться на тебя или нет, но ты, друг мой, нехорошим становишься.
— Я хотел как лучше…
— Не будем ссориться. Считаю, что ты пошутил, довольно грубо пошутил. Хотел казаться очень взрослым или по своей доброте решил оказать мне услугу, что, возможно, ближе к истине. Забудем.
— Никем не хочу казаться. Ты мне дорога, и я готов во всем и всегда тебе помочь. В любом вопросе и даже в этом. Улыбаешься, а я серьезно. Знай об этом. А смеяться надо мной не следовало бы. Хотя смейся, лишь бы не плакала. Я должен идти. До встречи!
Воскресенье, 22 ноября 1942 г. Наши успешно наступают.
Шло крупное наступление наших войск северо-западнее Сталинграда и здесь на юго-западе. Предстояло что-то небывалое, грандиозное для наших войск. Немцы, румыны отступали. Наши наступали крупными силами на большом пространстве. Не началось ли, наконец, изгнание врага с нашей территории? В добрый час! Наши овладели Абганерово и наступают на Аксай.
Враг бросал военную технику и в панике бежал. Перед нашей бригадой в основном румынские войска. Впервые за войну увидел колонны военнопленных — румынских солдат и офицеров, которых гнали на восток наши автоматчики. Жалкое зрелище. Обросшие, замерзшие вояки, укутанные поверх шинели одеялами, плащами, с полотенцами вокруг шеи и на голове. Кто их сюда звал, на что рассчитывали?
Ночь провели на улице, грелись у костров, не соблюдали светомаскировку. Пытались забраться в уцелевшие дома, но они были забиты другими частями и нас не пускали.
Только и разговоров об успешном наступлении наших войск. Мимо проходили все новые части. В воздухе наша авиация. Много трофеев. Здорово, здорово! Наконец началось!
— Пошли к Саркисяну, погреемся, — позвал меня Ген.
— Там полно у него в летучке и курят. Лучше уж на улице.
— Только проснулся. Обитатели ее на работе. Просил зайти.
Мы зашли в летучку к Саркисяну. Топилась железная печка в углу. Жарко было. Сидел без гимнастерки. Уселись, расстегнули шинели, сняли шапки.
— Отметить надо успешное наступление наших войск. Как думаете?
— Есть чем отметить? — спросил Ген.
— Найдем. Раз доктор к себе не приглашает, решил позвать к себе.
Достал банку с консервами, алюминиевые кружки поставил. Налил какую-то жидкость.
— Не отравишь нас в такой торжественный момент?
— Ручаюсь, что все будет нормально, пробу уже снимал.
Нарезал хлеб прямо на столе, намазал три куска мясной тушенкой и сказал:
— За успешное начало и еще лучшее продолжение. Успешное наступление имею в виду. Может, это и будет началом изгнания врага с Кавказа, твоей, Саша, Украины, твоей Белоруссии, — повернулся он ко мне.
— За успешное наступление! — поддержали мы.
Саркисян заметил, что медсанвзвод здесь в Плодовитом. Проведал ли я своего симпатичного доктора, поинтересовался он.
— Был я вчера, виделся, поссорились.
— Чего? Дружить надо, любить надо друг друга, а он — поссорился.
Я им рассказал, что Зоя уедет в тыл и по какой причине и что Майе сказал, что я ей мог бы помочь в этом смысле.
— Молодец, доктор, далеко пойдет, — заметил Ген.
— Пошляк! Как мог предложить это женщине, не пребывая с ней в любви.
— Не знаю, люблю ли я ее, но я бы во всем помог ей. Если бы попросила или намекнула — я бы женился на ней.
— Об этом женщина не просит. Достойная и уважающая себя женщина. А она достойная женщина!
— Согласен, и я ее очень уважаю, а ко мне у нее, видимо, просто товарищеское отношение.
— Не говори. Она мне когда-то палец перевязала и, узнав, что я из роты технического обеспечения, очень заинтересовалась тобой и такой теплый привет передавала. Это был интерес больший, чем товарища. Я-то знаю!
И добавил:
— Сейчас ты обидел ее. Извиняться надо. Женщине в наших условиях трудно приходится. Все смотрят на нее как на предмет удовольствия. И таких много вокруг, на каждом шагу. Ей нужно другое отношение: защита, забота, преданность. Такого может полюбить. А так ты, как все, — кобель.
— Вам могу вот что сказать. Ее добивался Максимов, начальник политотдела. Сразу очень настойчиво. Она устояла, сказала ему, что не пойдет на близость, что у нее есть жених, которому обещала и будет ждать. Когда я узнал об этом, то предложил ей заявить, что она моя жена, то есть предложил ей заключить фиктивный брак, даже зарегистрироваться предложил, и Максимов ее оставил бы в покое. Она признательна мне, но сказала, что будет бороться сама. Он стал к ней очень мягко, уважительно относиться и ждет, что она изменит решение. Вот какое ее положение.
— Да, ситуация. Если ты тогда оказался джентльменом с большой буквы, то сейчас подлость допустил. Не простит она тебе.
— Драматизируешь, Саркисян. Ничего страшного не произошло, — заметил Ген.
— Ай, тонкости души не понимаете. Грубыми солдатами стали. Дай бог, чтобы все у тебя, доктор, наладилось. Хорошая она женщина. Выпьем еще по капле. За женщин, жен наших, матерей, сестер. Мужества им и стойкости и дождаться своих!
Выпили еще по одной, и я поторопился уйти. Надо было снимать пробу с ужина.
Спал я под луной в кузове грузовой машины вместе с Николаем Манько поверх имущества. Сняли сапоги и шинели, накрылись одеялами, плащ-накидками, как-то согрелись и хорошо поспали на этот раз.
Понедельник, 23 ноября 1942 г. Аксай.
После завтрака мы выступили в направлении Абганерово и еще дальше — в район боевых действий бригады. Очень хотелось увидеть Майю, извиниться. Только закончили погрузку раненых на санитарную машину. Готовились эвакуировать их. Возле машины стояли Гасан-Заде, Майя, Шепшелев. Поздоровался со всеми, подошел к Майе и сказал ей:
— Вы мне нужны на минутку, можно?
Она в упор посмотрела на меня, пожала плечами. Отошли немного в сторону. Все посмотрели на меня, переглянулись между собой. Неловко я себя чувствовал.
— Что вы хотели?
— Попросить прощения. Майя, мне очень стыдно, что я в прошлый раз так неумело или вульгарно высказался. Извините, пожалуйста.
— Забудем. Мне было очень неприятно от вас такое услышать. Хочу верить, что в душе вы не такой. Считаем, что теневых сторон между нами не было.
— Майя, вы мне очень дороги, и я не хотел вас обижать, верьте мне. Счастливо, да встречи.
Я отошел.
Командир роты объявил, что наше место дислокации на ближайшее время — Аксай, где предстоит развернуть ремонтные мастерские. Путь лежит через Абганерово.
Далеко за полдень прибыли на место. Там было много наших войск, что удивляло и восхищало. Значит, есть кому воевать. Еще горели единичные постройки, дома. Валялись подбитые машины, пушки, танки. По всему чувствовалось, что недавно тут шел бой. Остановились на одной из окраин, где стояли постройки бывшей МТС. Там-то и были оборудованные немцами мастерские для ремонта военной техники. Имелся сварочный аппарат, слесарные станки, стеллажи с тисками, инструментом. Прямо все, что нужно для ремонтных работ. Охраняли мастерские наши саперы.
Мы обустраивались на новом месте. В мастерских уже шла работа по ремонту танков и колесных машин. Весь личный состав роты получил валенки. Новые, твердые, серые. Очень кстати — не так мерзнуть будем. Итак, мы двигались в обозе бригады по местам боевых действий, а сейчас в тылу развернули мастерские для ремонта техники.
Вторник, 24 ноября 1942 г. Враг в котле. Ура!
Спал в тепле, в домике, вместе с Николаем Манько и Костей Наумовым. Опять сошлись втроем. С вечера затопили плиту и расположились на полу. Постелили брезент, одеяла. Накрылись шинелями, накидками. Разбудили нас беспорядочные выстрелы автоматов, карабинов, винтовок, крики «Ура!». Прибежал старшина «Крошка» и радостно сообщил, что войска нашего Сталинградского фронта соединились еще вчера с войсками Донского и Юго-Западного фронтов, наступавшими севернее Сталинграда, и что таким образом окружили всю сталинградскую группировку немцев.
— Врагу котел устроили, понимаете, окружили и уничтожают его. Еще вчера совершилось! В порошок их сотрут… Вот дела-то какие!
Мы вскочили, быстро оделись и побежали в мастерские. Там уже собралось много наших и обсуждали это событие. Когда точно это случилось, в каком объеме, никто не знал. Пошли к командиру и замполиту, но и им ничего не известно. Мы знали, что идет крупное наступление наших войск и что мы, наша танковая бригада участвуем в этом долгожданном событии. Но почему продвигаемся на юг, когда Сталинград находится от нас на севере?
Приехал подполковник Иванов. Построили роту. Подполковник сказал, что вчера, 23 ноября 1942 года, в 16.00 войска Юго-Западного фронта и нашего Сталинградского в результате четырехдневных боев соединились в районе хутора Советский и окружили большую группировку вражеских войск в составе 6-й полевой и 4-й танковой немецких армий, 3-й, 4-й румынских армий, 8-й итальянской армии и продолжают их громить.
Крики «Ура!» и аплодисменты заглушили последние слова подполковника Иванова.
— Товарищи! Поздравляю вас с блестящей победой, — продолжал Иванов, — наша 254-я танковая бригада с другими частями и соединениями 51-й армии наступает на внешнем фронте окружения противника и теснит его в направлении Котельникова, подальше от его окруженной группировки в Сталинграде. Заместитель командующего 51-й армией генерал-майор Коломиец приказал нашей бригаде отрезать пути отхода противника по дорогам, ведущим на Садовое, Кетченеры, Шебенеры. Там в основном румынские войска, и наша бригада ведет сейчас бои на указанных рубежах. Ваша задача, товарищи, отремонтировать как можно быстрее танки, которые у вас в мастерской, и создать группу технического обеспечения, которая поедет со мной и будет следовать за боевыми порядками бригады и ремонтировать подбитую технику. За дело, товарищи! Смерть немецким и румынским оккупантам!
— Смерть! Смерть! Смерть! — ответил разноголосый строй роты.
— Слава нашей Красной Армии! Слава вождю и полководцу — великому Сталину, ведущему нас к победе!
— Слава! Слава! Слава! Ура…а…а! — разносилось далеко вокруг.
Личный состав разошелся по мастерским и приступил к работе. Люди ликовали. Ни холод, ни однообразная и скудная пища не могли повлиять на самоотверженную работу людей. Такая победа! Наконец, может быть, наступит перелом в войне.
Готовили летучку и бортовую машину для группы технического обеспечения. Возглавил ее, как всегда, воентехник Воропаев. В ее состав вошли старшина Кругляков, сержант Король, красноармейцы Нагиба, Ковтун и другие. Доукомплектовал аптечку летучки бинтами, ватой, настойкой йода. Получили сухой паек на 5 суток и во главе с подполковником Ивановым убыли. По опыту знали, что им предстоит очень трудная боевая задача. Меня на этот раз не взяли.
Среда, 25 ноября 1942 г. Бригада действует на внешнем фронте окружения врага.
Перенес все свое медицинское имущество в домик, где располагался на ночлег. Одну комнату отвел для медпункта. Наконец появилась возможность оказывать помощь в сравнительно удобных условиях.
От приехавших водителей за боеприпасами узнали, что наши войска овладели населенными пунктами Жутов-1 и Жутов-2. Во взаимодействии с другими частями наша бригада ведет бои за Уманцево.
Мотострелковый пулеметный батальон прорвался далеко на юго-восток, занял населенные пункты Тяги, Обильное, Боленов, отрезав отход румынских частей. Батальон понес большие потери убитыми и ранеными. Погиб в бою и его командир Дудин. Военфельдшер Модзелевский на санитарной машине и бортовой сопровождал раненых в Плодовитое. Бригада в целом несет большие потери. Все меньше остается танков.
Четверг, 26 ноября 1942 г. Пополнение в ходе боя.
Утром остановился в Аксае медсанвзвод. Перебирались в Жутов-1, где должны полностью развернуться и принимать раненых. Непонятно, почему так долго задержались вдали от боевых подразделений бригады. Пока дозаправляли машины, успел увидеться с моими коллегами. Выпросил у Шепшелева комплект перевязочного материала.
К нам прибыли четыре Т-40 и два Т-70 с экипажами для пополнения бригады. Машины дозаправили, кое-что заменили, подремонтировали и под вечер с представителем бригады ушли на юг.
Второй танковый батальон опоздал с выходом на исходный рубеж и участия в атаке населенного пункта Обильное не принял. Мотострелковый пулеметный батальон наступал без танковой поддержки, и бригада в целом понесла большие потери в этом бою. Командир 2-го танкового батальона старший лейтенант Ходаков от командования батальоном был отстранен командиром бригады майором Садовским.
Прибыл сержант Король за запчастями для танков. Он рассказал о боевых действиях бригады. Ее бросают от одного населенного пункта к другому. Все меньше остается в бригаде танков и личного состава. Поступающее пополнение в ходе боев не покрывает потери. Румыны вновь заняли Уманцево, пришлось объезжать его по пути сюда.
Пятница, 27 ноября 1942 г. Уманцево.
Румыны выбиты из Уманцева, и подразделения бригады сосредоточились в этом населенном пункте. Все дальше отодвигается в нашем районе внешний фронт окруженной группировки врага, где наши войска продолжают его уничтожать. Изгоняется и уничтожается противник на внешнем фронте окружения и на западе. В боях за Уманцево основная тяжесть пала на 1-й танковый батальон. Он и понес значительные потери.
В мастерских ремонтные работы шли полным ходом. И холод не помеха. Настроение людей хорошее. Не хватает запасных частей для ремонта боевой техники. С питанием стало лучше. Появились макароны. Чаще стали привозить белый хлеб. Почти у каждого были трофейные консервы и галеты.
Суббота, 28 ноября 1942 г. Бригада тает.
234-я танковая бригада выведена в подвижной резерв командующего 51-й армией. Сосредоточена в Уманцеве. Там же и медсанвзвод. Бригада таяла, ее боевые возможности все снижались: выходили из строя танки и другие виды боевой техники, погибал личный состав. Пополнения пока не было. В Аксае сосредоточили всю подбитую технику. Ремонт их шел полным ходом. Светомаскировку не соблюдали. Электросварка работала днем и ночью. Все склады бригады расположились в Аксае.
Сегодня пролетела над нами группа крупных немецких самолетов в сопровождении истребителей. Это транспортные машины шли с грузами к окруженным своим войскам. Дадут ли им дойти до Сталинграда? В нашем районе по ним не стреляли, никто их не атаковал. Командир роты почти каждый день ездил в Уманцево. Просил его сегодня взять меня — отказал. Хотелось проведать медсанвзвод, кое-что получить.
Сегодня под вечер притащили на буксире немецкую легковую автомашину на воздушном охлаждении «опель-капитан». Пытались завести, не удалось. На вид неказистая, на четыре человека. Командир роты хочет ее приспособить для себя. Решил вызвать старшего техника лейтенанта Ванина — «профессора» автодела и поручить ему оживить машину.
Воскресенье, 29 ноября 1942 г. Дело за резервами.
Бригада охраняет штаб 51-й армии, приводит себя в порядок после боев, иногда группами ведет разведку по заданию командования армии.
Мы находились между тремя вражескими армиями: немецкой, румынской и итальянской. На севере наши войска вели бои с окруженной немецкой группировкой, на юге шли бои с румынскими войсками, на западе — и с теми и другими и с итальянскими. И везде боевые действия пока шли успешно. Уже чувствовалось, что накал боевых действий несколько затихает, хотя острота и драматизм их будут нарастать. Наши войска понесли большие потери и крайне нуждаются в пополнении. Это чувствовалось и по нашей бригаде. И враг выдохся. Последние резервы брошены в бой, и наступательная способность иссякает. Ему нужны свежие силы, чтобы добиться перелома, и нам очень нужны, чтобы развить успех. Кто кого? Дело за резервами.
Понедельник, 30 ноября 1942 г. Предзимний день.
Последний день ноября. Вокруг настоящая зима. Небольшой морозец градусов до пяти. Снежок. Ярко светит солнце. Ветра почти нет, и снежинки, каждая в своем узоре, ложатся на землю, предметы, одежду. Насчитал на рукаве шинели с десяток снежинок различной формы. Никогда не думал, что их так много разных.
Получили новое белье, обычное и теплое, для личного состава с завязками вместо пуговиц. Предложил командиру помыть людей по старому испытанному уже образцу с помощью кухонь, но он отказал. Разрешил только заменить белье.
Получили хлеб в кирпичиках. Правда, черствый и холодный, но хлеб, а не сухари. Выбор круп был небольшой: пшено, ячневая и горох. Сушеный картофель, лук, морковь. Мясные и рыбные консервы. Борщевая заправка в стеклянных банках и большая бочка очень соленой ржавой селедки. Выдавали ее на ужин с сухарями и кашей. Стала плохо идти последние дни. Может, с хлебом шла бы лучше. Пока положенную норму все продолжали выдавать. Готовили горячую пищу три раза в день. Работавшим на холоде людям пищи было достаточно по объему и, должно быть, по калорийности. Последнее не определял. О вкусовых качествах спорить не приходилось, но народ не голодал. Некоторым богатырям наливали котелки полнее. Пользовались и трофеями.
Вторник, 1 декабря 1942 г. Красноармеец под танком.
Очень тяжелым был день для всей роты и особенно для меня. Думаю, что за все прошедшие четыре месяца пребывания на фронте мне не приходилось так сильно переживать за жизнь товарища. Опрокинулся танк, и крышка люка прижала к промерзлой земле ногу ремонтника Кухленко. Долго не удавалось его извлечь. Случилось это вскоре после завтрака, а извлекли его далеко за полдень. Я все не мог войти в нормальную колею. Все не выходит из головы этот случай.
Среда, 2 декабря 1942 г. Сделал ли все, что мог?
Прошел день, и я никак не могу прийти в себя от случившегося. Чувствую свою вину — я не проявил профессиональную решительность, и пострадавший погиб. Гибло много людей вокруг на моих глазах. Уже казалось, свыкся с этим. Видел много страданий и мук. Война и ее порождения — смерть, муки, страдания — неизбежны. Но каждая встреча с новой смертью на моих глазах или руках воспринимается по-разному в зависимости от обстоятельств, от того, в какой обстановке и ситуации находится пострадавший, а главное, от того, насколько твое участие способно устранить наступление гибели, сохранить жизнь. Я знал, что спасло бы ему жизнь, но сделать это не смог бы никто.
В данном случае я укорял себя в том, что невозможно было ампутировать ему стопу под танком. Тогда бы не наступило тяжелое шоковое состояние, и он бы, возможно, не погиб, хотя остался бы калекой. Но как отрезать живому человеку часть ноги на виду у людей в таких условиях без обезболивания на мерзлой земле под танком? Практически это невозможно. И в то же время понимаю, что только это спасло бы ему жизнь. Долго возились, пока вытащили его из-под танка. Через много часов был доставлен в хирургический полевой подвижной госпиталь. Ко всему оказался еще множественный перелом костей таза с повреждением мочевого пузыря.
Четверг, 3 декабря 1943 г. Как это произошло.
Всякое чувство со временем притупляется. Еще вчера никого не хотелось видеть. Большую часть дня провел в медпункте.
— Чего не видно тебя, доктор, не заболел ли? — спросил при встрече Саркисян.
— Нет, здоров. Все нормально.
— Говорят, что переживаешь из-за смерти Кухленко. Твоей вины там нет. На войне все бывает.
— Ему надо было ампутировать ногу под танком. Ступню отрезать, наложив выше жгут, и он бы остался жить. А так развился шок, от чего он, собственно, и умер.
— Представляю, что не так просто отрезать ногу. Это можно сделать только в операционной, а тут под танком… Как я понимаю, это под силу хорошему хирургу и то не под танком и в такой мороз. Уж не знаю, кто бы мог это сделать.
— Вот меня и мучило это. Твердо знал, что нельзя ему лежать в таком состоянии на холоде и так долго, а помочь ему не мог. Это меня и угнетает до сих пор.
— Не казнись, не твоя в том вина.
Пятница, 4 декабря 1942 г. Получили письма.
Накал боевых действий на нашем направлении несколько угасал. Нуждались в пополнении. В бригаде осталось на ходу семь танков. Многие из личного состава в боевых подразделениях вышли из строя. Мы были как бы в тройном тылу: от южной и западной отступающих группировок врага и северной окруженной.
Получили газеты и, наконец, письма — большое количество писем. Это уже был праздник. Я получил три письма: одно из Ленинграда от тети Фаины и от матери с Урала два. Очень трудно приходится жителям Ленинграда. Народ повально умирает от голода и холода. Слабеют, перестают двигаться и умирают на глазах таких же обреченных. Страшно! И матери с четырьмя детьми трудно. Мать, сестра и брат работают разнорабочими на медеплавильном заводе, одна сестра определена в ремесленное училище, а младшая в детский садик. Выдали старшим спецодежду. По карточкам получают продукты. Живут впроголодь и в холоде, но живы, поддерживает надежда на победу, встречу и возвращение домой в Белоруссию. Письма были большим событием для нас. Кто получал радостные письма, как-то не решался выражать особый восторг, ибо многие их вовсе не получали.
Суббота, 5 декабря 1942 г. В Аксае спокойно.
Все меньше прибывало подбитой техники. Бригада вела непрерывную разведку небольшими группами в направлении Котельниково, Курмоярский, Гремячий. В этом направлении продвижение наших войск приостановилось. Враг упорно сопротивлялся и часто переходил в контратаки.
В Аксае спокойно. Личный состав ремонтировал военную технику, в основном свою, ротную. Колесные машины все время в рейсе: везли боеприпасы, бензин, продовольствие. Короткий отдых, и опять в рейс. Мимо нас везли раненых на санитарных машинах и попутными грузовиками в сторону поселка Плодовитое. Бои продолжались, нужны были свежие силы для решающих схваток.
Воскресенье, 6 декабря 1942 г. Мало запчастей.
Манько расстроен, что простаивает у него много колесных машин. Нет запасных частей. Разобрали одну машину, списали ее, или война списала, но на все прорехи не хватило. Водители разные, много неопытных, эксплуатируют транспорт неумело. То радиаторы разморозили, то коробка передач летит, то задний мост стучит. Зима осложняет эксплуатацию техники и выдвигает ряд проблем, которые в наших условиях не так просто решать. И все же добивались, чтоб машины были на ходу и справлялись со своими задачами.
Понедельник, 7 декабря 1942 г. Как будет после войны?
Командиру роты и его окружению продолжают готовить отдельно. Больше консервов на них уходит, свежий картофель, нередко лук, свежие овощи. Был мешок риса, но использовали его только для командира и его окружения. Вначале стал вникать и вмешиваться в организацию питания, но мне это вышло боком.
Обнаглели в этой ситуации и повара, чувствуя поддержку и видя, что меня не поддерживают, они на кухне держатся, как в своем личном хозяйстве. Под маркой командира и его ближайшего окружения готовят отдельно и для себя, кладовщика, писаря, командира хозвзвода. Самогон у хозяйственников нередкий гость.
Костя, его очередь, принес кашу ячневую на растительном масле и селедку, соленую и ржавую. Есть ее не хотелось.
— Картошку жареную мне не дали, целый противень скоты жарят. Для командира и начальства, говорят, а я кто им, не начальство? И вообще, какое может быть начальство для желудков? Они все одинаковые у людей, и потребность у них одинаковая, — возмущался Костя.
— Выходит, той тот як его, неодинаковые желудки у всех.
— Так не может продолжаться, должен быть конец этому.
— Кто положит конец? Командир — единоличный хозяин, и все зависит от него. Прикажет, и сделают. Что, комбриг, думаешь, лучше? Он себя не обижает, пока у него власть. И бабу заимел, и желудку не отказывает. Самое лучшее ему несут. Командир — хозяин! Так устроена жизнь, — возразил Манько, — у кого власть, тот и пан.
— Я не партийный. Босяк приморский. Таким меня считали, и такой я есть по натуре. Но я и справедливость понимаю. Партийные писали и твердили о коммунизме, когда все равные будут. И жизнь тогда будет по лозунгу: «От каждого по способности, каждому по потребности». Но этого никогда не будет, пока будут Михайловские, которые коммунизм устраивают только для себя, и пока будут такие беспринципные, как наш доктор, который не контролирует таких и не пресекает их действия, а должен по должности.
— Начал было, той тот як его, вмешиваться, то он его, как знаешь, к ногтю. Что ему остается? — защитил меня Манько.
Зашел к нам Ген по какому-то вопросу к Манько.
— О чем спорите, служивые?
Костя высказал свое отношение к Михайловскому и его окружению.
— Кому ржавую селедку на ужин, а кому жареную картошку со свиной тушенкой. А вместе идем к коммунизму, мать их так. Где еще и когда будет по потребности в соответствии с их лозунгом, а они уже сейчас подстраиваются под него.
— Живем пока по принципу социализма: от каждого по способности, каждому по труду. Кто больше заработал, тот больше и получай. Командир и вообще начальство несут большую ответственность и, значит, зарабатывают больше подчиненных, вот им и должно припасть больше, — ответил Косте и всем нам Ген.
— Но паек для всех одинаков, как для командира, так и для красноармейца. Оклады больше у большего чина, пусть он их получает и докупает за свои кровные, а граммы для всех желудков выдают одинаковые, и нечего отбирать их у других для себя. Это, мягко говоря, грабеж. И он по закону нигде не поощряется. Вот что я вам скажу. И ты так думаешь, Саша, и не криви душой, — вмешался я и добавил: — Я-то должен по своей должности контролировать состояние питания, а остальные будут в кустах выжидать?
— Что ж ты предлагаешь? — спросил меня Ген.
— Справедливость должна быть!
— Кто ее наведет?
— Все. Каждый и все вместе.
— Знаешь, — вмешался Манько, — той тот як его, доктор прав. Должен я и все другие. Вот и доктор попытался один и поплатился. Никто тебя не поддержал. Каждый за себя боялся.
— Вот плачешься в рукав жилетки, как говорится, а ты почему не вмешался? — упрекнул его Ген.
— А что я могу сделать?
— К замполиту пошел бы.
— Он такая же сука, объедки со стола командира собирает и доволен.
— К начальнику политотдела иди, к комбригу вместе с доктором.
— Ничего не дало бы. Еще бунт припишут, подрыв авторитета командира и трибунал может быть. Не время. Набраться терпения и дожить до конца войны, если удастся дожить, а там посмотрим. Народ себя в обиду не даст. Внешних врагов победим и с внутренними справимся.
— А с внутренним может быть и не легче. Внешнего видишь, а внутренний замаскируется за орденами, лозунгами, и попробуй его сковырнуть. Не так легко будет.
— Надо кончать с войной, а там будет видно.
— Это ближе к истине, победить надо в войне. Это главное, остальное муть.
— Николай, мне машина нужна, за этим и пришел. Калмыков накладную дал на запчасти. Выдели мне Бяширова. С ним что-нибудь привезу, — закончил разговор Ген.
На этом наша дискуссия закончилась.
Разговор о справедливости остался пока разговором. Его решение состоится после окончания войны.
Вторник, 8 декабря 1942 г. Остались без комиссара.
Появились простудные заболевания: ангины, катары верхних дыхательных путей. Морозы ослабли, подтаивает. Сильные ветры, мокрый снег, слякоть под ногами — способствуют простудам. В мастерской работают в комбинезонах. Температура около нуля, сквозняки. Народ уже не первой молодости, особенно ремонтники. Водители простуживаются в рейсах. Валенки в слякоть намокают, и кирзовые сапоги промокают, несмотря на солидол и деготь, которыми их смазывают. Просушить их негде.
— Как там наш комиссар? — обратился Костя ко мне.
— Думаю, что все должно кончиться нормально. Взяли сразу на операционный стол.
— Отвоевался. Позавидуешь. Везет же всякой…
— Не поноси его. Человек же, — заметил я.
— Той тот як его, на своем месте не был человеком. И место оказалось без человека.
— Зато займет себе место потом, что не подступишься. Он-то уж равным с нами не будет. А на остальных плевать будет, как и Михайловский.
— В тайге ничего не изменится. Как охотились на зверя, так останется. Буду соболя и белок бить, и на жизнь хватит, и для души красоты много. И без зависти. Приглашаю в тайгу после войны.
— Смотрите, он уже войну закончил…
Что же случилось с нашим комиссаром? Накануне поздно вечером, кто уже дремал, а кто и спал, послышался шум, и на руках внесли в медпункт Титова. Он так кричал и корчился от боли, что вначале подумал, что был ранен в живот. Свернулся калачиком и катался по полу. От него толком не мог ничего добиться. Все живот, говорил, болит, живот, живот и больше ни слова.
От красноармейцев, которые принесли его, узнал, что шел с разводящим проверять караулы. Внезапно схватился за живот, упал и стал кататься от боли. Подумали, что какая-то шальная пуля попала. Он говорил, что внутри ножом ударило. Я пытался посмотреть живот, но он не мог разогнуться. Наконец удалось положить его на спину. Живот был втянут, напряженный, твердый, как доска, особенно в верхней части. Мелкие капли холодного пота на лице, бледность, частый поверхностный пульс. Острый живот — катастрофа в брюшной полости! Мог быть острый аппендицит или прободение язвы желудка или двенадцатиперстной кишки. Больше за последнее. Нуждался в срочном оперативном лечении.
Попросил Манько готовить машину для эвакуации в госпиталь, а сам пошел доложить командиру роты о необходимости срочно везти на операцию в Плодовитое. На носилках положил его поверх брезента на пол кузова грузовой машины, накрыли одеялами и тут же выехали. Он все время стонал, кричал. Мы шли тихо и часа через два ночью приехали в медсанбат, а там нас переадресовали в хирургический полевой подвижной госпиталь, где сразу же взяли его на операционный стол. Результатов не стали ждать, вернулись к себе в Аксай. Остались без комиссара, хотя и с ним мы были без него.
Среда, 9 декабря 1942 г. Вечер музыки и песен.
После ужина состоялся всеобщий импровизированный концерт нашими силами. Федя Бяширов где-то раздобыл гармошку. Иногда пиликал во взводе, но очень неумело. Еще получались какие-то татарские мелодии, и, как понимал, играл он слабо. Сегодня после ужина гармошка попала к Мезенцеву — писарю хозвзвода. Уже знали о его музыкальных способностях. Его упросили поиграть. И можно было это сделать в мастерской среди ремонтировавшихся танков и колесных машин. Играл он самозабвенно и здорово. Вскоре собрался почти весь личный состав роты. Некоторые подключили свои способности, и получился импровизированный концерт. Никто заранее не организовывал его и не планировал. Прозвучало много знакомых мелодий. Как-то потеплело на душе у нас, роднее все стали.
Четверг, 10 декабря 1942 г. Красильня.
Все чаще шел разговор о необходимости помыть личный состав роты. Недавно меняли белье, но без мытья. Вспомнил, что на днях был разговор о какой-то красильне, недалеко расположенной от нас. Расспросил, где она, и пошел обследовать. В конце параллельной улицы, почти на краю поселка, стояло длинное приземистое здание, сложенное из кизячных блоков. Часть окон были без стекла. Гулял ветер, намело снега. Зашел внутрь и в полумраке осмотрелся. Увидел вмазанные в плиту три котла с остатками краски. Рядом стояли бочки, ведра. У стены скамейки. Плита была целой, и котлы, должно быть, целы, раз держали воду. Значит, есть где греть воду. Понял, что нашел превосходное место для мытья людей, чему очень обрадовался. Вернулся в роту, нашел Николаева, рассказал ему, и он охотно пошел со мной посмотреть это здание. Старшина одобрил мою затею. Пошли сразу же к командиру.
— Никаких помывок пока. Должна подойти техника — много работы предстоит, да и время тревожное — обстановка очень неустойчивая. Некогда отвлекаться.
— Помыться всегда неплохо, а сейчас уже дальше некуда, настолько запущены наши люди. Такого случая может и не представится, — настаивал старшина.
— Пока отставить вашу затею, посмотрим, как будут развиваться события. Держите на заметке эту возможность.
Реакция командира на наши восторги и надежды помыть людей нас не обескуражила. Между собой решили готовить баню. Старшина обещал послать красноармейцев забить окна, убрать, вылить краску из котлов и помыть их. Накололи дров рабочие на кухне. Ждали подходящего момента. Вещевой склад был в нашем расположении в двух машинах. Начальник обозно-вещевой службы и кладовщик стояли у нас на довольствии, и чистое белье получили без затруднений.
Пятница, 11 декабря 1942 г. Командир — хозяин.
С питанием стало скудно. Мало разнообразия. Пшено и сечка какая-то. Кончилась и борщевая заправка. Мяса свежего нет. Пошли супы и каши из одних и тех же круп. Овощи сушеные. На утро была каша из сечки, видно ячневая, и селедка. Очень соленая, затхлая, ржавая. И выбросить жалко, и есть ее уже нельзя. В обед суп ячневый с говяжьей тушенкой, сушеным луком и картофелем, заправленный томатом и растительным маслом. На второе — пшенная каша со следами тушенки.
Рядом варилось что-то в двух кастрюлях. Я спросил, что это варится. Повар Шихалев ответил, что это для начальства. Продолжали готовить для командира и его подручных отдельно разнообразно и из лучших продуктов.
— Что? Покажите.
— Сами и смотрите, если есть право.
— Есть, снимите крышки.
Он раздумывал, смотрел на меня, затем взял тряпку и приоткрыл крышки.
— Что там? — спросил я повторно.
— В большой кастрюле суп из макарон. А там каша. Сами видите — рисовая.
— Почему так много? Человек восемь-десять можно накормить.
— Командир приказал кормить и старшего воентехника Ванина. У него болезнь — язва.
Ванин сейчас занят ремонтом трофейной машины для командира.
— А остальное кому?
— Я не знаю. Спросите у старшины. Мне все равно, и из котла не сдохну. Я маленький человек, выполняю приказы, и нечего до меня цепляться.
Все остается по-прежнему. Командир — хозяин.
Суббота, 12 декабря 1942 г. Баня под бомбежкой.
Продвижение наших войск на юге на Котельниково приостановилось. За завтраком старшина объявил, что будем мыть личный состав. Командир накануне дал добро. Послали в красильню людей нанести воды, растопить котлы. Холодную воду носили в бочки, которые стояли возле стены. Дана была команда приходить с любой посудой, удобной для мытья. У одной стены поставили длинную скамью. В двух углах комнаты ломом пробили отверстия для стока воды. Первая от входа комната послужила предбанником. На одной стороне расположился Мезенцев с тюками чистого белья в одном углу, а для сбора грязного белья отведен был другой угол. На противоположной стороне комнаты поставили скамью, где определили место для переодевания. Будто все предусмотрели. И я себе выбрал место, где положил санитарную сумку и комплект «ПФ» для перевязок после мытья.
Какое это удовольствие сбросить с себя грязное, пропитанное потом, соляркой и смазочными маслами белье и обмундирование, просто оголить тело после длительного периода пребывания в многослойной одежде, в которой и спали, и кушали, и работали, и ходили — одним словом, пребывали многие-многие сутки. Клубы пара вырывались в предбанник, который не отапливался, но холода не замечали. Выскакивали раскрасневшиеся, с шумом вытирались и растирались, подталкивая друг друга, обмениваясь увесистыми шлепками, вспоминали парилки домашнего мирного времени. В красильне, где топились котлы, стоял еще больший полумрак. Периодически забегал дежурный, подбрасывал дрова, доливал воду в котлы и бочки и показывал, где какая вода.
Вместе с другими ввалился в предбанник после мытья рослый, широкоплечий, высокий старшина автовзвода, балагур и шутник «Крошка». Сразу стало тесно от его массивного тела, восторженного кряхтения и тяжеловесных шуток.
Лицо и тело старшины было покрыто темно-фиолетовыми разводами, между которыми выглядывали небольшие светлые участки, да светился ряд белых зубов. Из волос головы стекали темные ручейки и капли. Наконец и он разглядел, что тело его было покрыто пятнами и полосами краски. Это он ополоснулся после мытья содержимым третьего котла, закрытого крышкой, в котором находилась, как потом выяснилось, концентрированная темно-фиолетовая краска.
Когда он понял причину всеобщего хохота, то и своим громовым голосом внес дополнительные аккорды в сочетании с матюками в общее веселье. Многие уже одетые или полуодетые выскакивали из предбанника и, держась за животы, продолжали ржать.
Это был смех переживших смерть людей, перенесших непосильное, ни с чем не сравнимое напряжение, получивших, наконец, возможность расслабиться и совершить что-то привычное и отвыкшее, домашнее.
Я мылся одним из последних. Почти заканчивал, как услышал шум, крики, стрельбу из автоматов, затем зениток. Раздались взрывы бомб. Особенно сильный взрыв потряс красильню, вылетели окна, посыпалась штукатурка. Я выскочил в предбанник. Наружная стенка и часть крыши рухнули. Сквозь пыль и дым увидел двор, рядом стоявший тягач, машину, бегущих людей, почерневший снег, небо. Еще раздавалась стрельба зениток, затем все стихло. Это, как оказалось, немецкий воздушный разведчик «рама» после облета нашего расположения вернулся и сбросил бомбы. Видно, привлекла его дымящая труба и скопление людей.
Мне, натурально в голом виде, ничего не оставалось, как искать свою одежду между развалинами. Начали выползать из укрытий красноармейцы. По-видимому, вид голого изваяния, покрытого штукатуркой на фоне заснеженного двора, несмотря на пережитое минутами назад напряжение от разрыва бомб, вызвал вначале короткие, робкие с истерическими надрывами вспышки смеха. Постепенно он стал нарастать, и когда убедились, что нет среди нас даже раненых, смех освободился от каких-то оков, и раскаты его вскоре распространились на близлежащие дворы и всю улицу. Громче всех смеялся наш старшина «Крошка», благо, не он уже был объектом смеха. Кто-то накинул на меня ватник, под обломками стены я достал свою одежду и стал натягивать новое белье и обмундирование на запорошенное штукатуркой столь блаженно отмытое тело. Вся эта процедура сопровождалась взрывами в общем-то добродушного смеха, вторым туром за последние полчаса.
После обеда прибыл командир роты. Сообщил, что со стороны Котельниково немцы большими силами перешли в наступление. Наши войска вступили в бой и пытаются удержать продвижение противника. Предложил подготовить все машины и технику к возможной эвакуации уже сегодня и отпустил нас. Не забыл сказать Гуленко, чтобы взял на буксир его трофейный «опель-капитан», а за руль посадил опытного водителя. Меня задержал.
— Немцы бросили большие силы, наши отходят. Возможно, и мы ночью отойдем. Наших войск мало, а у них танки, много танков. Самолеты бомбят наши боевые порядки.
Задумался и опять обратился ко мне:
— Скажи, чтоб принесли мне обед. И пусть придет старшина. Может быть, и успею помыться. Страшно грязный. Да и когда еще придется? Погибать, то в чистом белье.
— Чего о погибели заговорили? Обстановка уже не та. Враг сломлен.
— Еще очень далеко до этого. Здесь очень мало наших войск. В бригаде ни одного танка, пожалуй, не осталось, а пополнения все нет. Немец какие-то сверхтяжелые танки пустил. Чем остановишь? Такие дела. Ступай.
Он еще успел помыться, и старшина и я перемылись после обеда.
А самую неожиданную баню устроил нам противник. Неожиданную и страшную. Он перешел в наступление.
Воскресенье, 13 декабря 1942 г. Оставили Аксай.
Враг крупными силами перешел в контрнаступление. Захватил Гремячий, Небыков, Чиленков и продвигался вдоль железной дороги Котельниково — Сталинград. Занял Жутово, где еще вчера находился медсанвзвод. Они выехали во время артобстрела фашистов.
Южнее занимали оборону мотострелковый пулеметный и первый танковый батальоны нашей бригады. Они ввязались в бой, от них поступали раненые в медсанвзвод, а о дальнейшей судьбе их было не известно. Не исключено, что, не имея приказа об отходе, они могли все погибнуть.
Мы без приказа вышестоящего начальства ночью стали грузить наше имущество на машины. К утру все было погружено. Ждали приказа на отход. Мимо нас отходили на север разбитые части, раненые. Отступавшие части передавали вести одна страшнее другой. Все сводилось к тому, что немцы большими силами идут на выручку своим, окруженным в Сталинграде. У деблокирующей группировки противника много танков и самолетов. И появились какие-то новые сверхкрупные непробиваемые, все уничтожающие на своем пути танки.
К Аксаю подходили части 126-й стрелковой дивизии и занимали оборону. Основной удар перешедшего в наступление противника приняла на себя ослабленная в предыдущих боях 51-я армия под командованием генерала Труфанова. Насколько она была потрепана, можно судить по боевому состоянию нашей бригады, входившей в ее состав. Не лучше выглядели и другие ее части и соединения.
Под утро прошли мимо нас на север остатки 1-го батальона без единого танка. Все оставили на поле боя. Вместе с ними прибыли на машине ЗИС-5 Наумов, Ген и несколько ремонтников колесных машин. Они были прикомандированы к 1-му танковому батальону и с ними отошли.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.