Глава пятая Затаились в степи (6 октября — 18 ноября 1942 г.)
Глава пятая
Затаились в степи
(6 октября — 18 ноября 1942 г.)
Вторник, 6 октября 1942 г. Наступают холода.
Готовились к маршу в новый район сосредоточения. Должно быть, доукомплектуют нас людьми и боевой техникой. Тогда на что-то и будем способны. Еще до рассвета первыми позавтракали командир роты Михайловский, командир ремвзвода Гуленко, воентехник Ген и подполковник Иванов. Последний на своей полуторке — ГАЗ-АА и наши на такой же собирались в дорогу. В кузове разместилась еще и охрана — красноармейцы с карабинами, гранатами. Все они уехали на рекогносцировку нового места. Приедут — узнаем, что нас ждет и где будем.
Донимал холод. Дул пронизывающий, влажный северо-восточный ветер с мелкими крупинками снега, временами очень сильный. Ветер срывал брезент с машин, пилотки, продувал насквозь. И прятаться от него некуда было. Мерзли в кабинах водители — дверцы были без стекол на машинах ГАЗ-АА и ЗИС-5. Плащ-накидки не удерживались на дверцах, срывались ветром. Шинель не согревала. Многие забирались под брезент в кузовах грузовых машин поверх грузов. У меня постоянного места не было. Я бы мог пристроиться в одну из спецмашин, но за мной был хвост больных, перевязки, и меня не брали в постоянные квартиранты. Пока не знаю и не представляю, как будем приспосабливаться к холоду. В перспективе те же машины с открытыми кабинами, улица, степь, редкие кустарники и небо над нами. Хотя бы выдали теплое белье. А впереди зима…
Среда, 7 октября 1942 г. Ночной марш.
Вчера поздно вечером приехали квартирьеры. Сегодня до завтрака командир роты собрал командиров взводов и отделений. Сказал, что предстоит совершить ночной марш свыше ста километров предстоящей ночью. Бригада следует двумя колоннами. Наша рота вместе с тылами — все виды складов. Придаются для охраны колонны два танка Т-60 и одна машина автоматчиков из МСПБ[1]. Кроме вероятного противника, в степи рыскают банды калмыков, нападающие на единичные, без должной охраны, наши машины. В степи орудуют несколько банд, сформированных недовольными советской властью. Возможно, они и связаны с немцами. Впредь машины наши будут следовать группами не менее трех под усиленной охраной. Водителям приказано карабины держать на коленях перед собой и быть очень внимательными в пути.
Четверг, 8 октября 1942 г. Встреча с румынским обозом.
Во второй половине дня прибыли в поселок Зергента. Там уже находилась остальная часть бригады, которая ушла раньше нас и другим маршрутом. Они ничего не знали, что случилось с нами. Попали мы в сложную ситуацию, но все обошлось благополучно.
Шел холодный моросящий дождь. Наконец остановились у кустарника возле какой-то балки. Все оставались на местах, сидели, укутавшись от дождя, где кто ехал. Кому удавалось — дремали. Близился рассвет.
Оказалось, что вторую половину ночи стояли рядом с обозом румынской кавалерийской бригады, думая, что это наши. И они, должно быть, думали, что это подошло их подразделение. И перед рассветом, когда спускались в балку справлять естественные надобности, наши услышали не русскую речь, ржание лошадей и стали беспорядочно стрелять, не предупредив наше командование, что всполошило всех. К счастью, они больше испугались, особенно дружных очередей автоматчиков и вышедших наших двух танков. Румыны, это были они, стремительно сбежали, оставив повозки с фуражом, продуктами, несколько автомашин, свыше десятка трупов. Наши бросились собирать трофеи: продукты, одеяла, плащи. Фураж свезли в одну кучу и подожгли. Михайловский приказал все продукты сдать на продсклад, что в основном и сделали. Часть продуктов оставили у себя. Последовала команда построиться всему личному составу. Перед строем выступил подполковник Иванов. Он был старшим этой группы. Он сказал, что мы потеряли бдительность и могли поплатиться жизнью. Караул не заметил врага, вернее, принял его за своих. При обнаружении противника нужно было доложить командованию, а не предпринимать беспорядочную стрельбу, чем подняли панику в своих рядах и испугали противника, дав ему возможность убежать. Приказал вытянуть колонну и быть готовым к маршу. Машину автоматчиков и один танк поставил впереди, другой танк замыкал колонну, и мы двинулись в моросящую непроглядную степь.
Всю дорогу и весь вечер обсуждали случившееся, которое обрастало новыми эпизодами. Один краше другого. Выходило, что наша рота технического обеспечения бригады, усиленная двумя танками и группой автоматчиков, обратила в бегство не то полк, не то бригаду румын, не то черт его знает что. А был, видимо, всего-навсего обоз с фуражом. И то здорово! Несмотря на нудный моросящий дождь, настроение у всех было преотличное. Мы только что одержали победу над врагом!
Как это принято, после любого боевого эпизода, окончившегося победой над противником, обычно представляют отличившихся при этом к правительственным наградам. Возможно, и этот момент не упустят, если его как следует распишут, и будут составлять списки на награды. Кого внесут в наградные листы? Пусть уж это будет заботой командира.
Пятница, 9 октября 1942 г. Как быть доктору Майе?
Колонна остановилась на окраине поселка Зергента. Отлучаться от машин не разрешили. Так всю ночь и простояли на окраине. Погода не менялась: мелкий моросящий дождь и периодические порывы сильного холодного ветра. Видно, решался вопрос, где нам располагаться. Поселок был забит подразделениями нашей бригады. В каждом доме поселка жили местные жители — калмыки.
Командир роты сообщил, что роте предстоит этой ночью совершить марш в район, где будем какое-то время находиться, пока бригада будет получать пополнение. Нам надлежит там развернуть мастерские и ремонтировать технику. Условия жизни у нас будут особые. Все работы, передвижения, выезды и приезды будут проводиться ночью, а днем все должно замереть, чтобы противник не догадался о существовании там воинского подразделения. Он приказал готовить машины к маршу, ждать его приезда и убыл на рекогносцировку нового района нашей дислокации. Я сделал почти все перевязки личному составу на улице возле транспортной машины, проверил продукты для ужина, место забора воды и ушел в медсанвзвод. Взял с собой водителя Суляна. Я давно ему обещал взять с собой. По дороге узнал, что Сулян там бывал, и неплохо Александра его встречала, но всегда была занята и толком поговорить не удавалось.
— Как поговорить, с каким толком? — спросил я его.
— Просто так. По душам поговорить. Как это было, когда первый раз ее привез в бригаду. Темнит она. Нет той прежней искренности. Разобраться хочу.
Возможно, она и была к нему ласковой, когда он ее привез в бригаду. Ночь они вместе провели, как он рассказывал. Были внимательны друг к другу еще какое-то время. На что он может надеяться? В этом и решил разобраться.
В калитку вошла доктор Майя.
— Ее вызывал Максимов. Она от него. Он ее слопает тихой сапой. Смотрите, не прозевайте! — шепнула мне Панченко.
— Он для меня сильный соперник, — заметил я.
— Здравствуйте, коллеги! — Майя подошла к нам. — Кто сильный соперник и в чем?
Значит, услышала последнюю фразу.
— Батальонный комиссар Максимов сильный соперник. В любви, — выпалил я.
Она остановилась, уставилась на меня.
— Зачем вы так больно? Вы, вы, вы жестоки. Все! Это же мои муки, моя рана, а вы туда же солью. Никакой поддержки. Одно зубоскальство. В бездну провалишься — никто руку не протянет, еще подтолкнут. Ждете спектакля на чужом несчастье?
И со слезами убежала в другой дворик.
— На больную мозоль наступили. Трудно ей, бедняжке, — сказала Панченко. — Куда ей деваться? Видно, припер к стене. Я пошла к ней.
— Скажи мне, у тебя с ней какие-то отношения? — прервал мои мысли Семен.
— Я отношусь к ней с большим уважением, как к товарищу. Панченко пошутила, говоря, что я сохну по ней. Максимов ее добивается, и ей все труднее устоять. И мы попали в это ее больное место. Как бы ей помочь? Честно говоря, я на все для нее готов, но она против. Была против.
— Чем же ты ей можешь помочь? Если он решит, то своего добьется. Никуда ей не деться. Садовский же сошелся с доктором Ложкиной, и живут открыто, как муж с женой.
— Он может жениться на Зое, если останутся в живых. Они оба холостяки, и их можно не упрекать. А вот Максимов как смеет приставать?! Да где его совесть? Она еще молода, у нее жених, и куда он лезет, старый и женатый?
— Захочет — влезет. Чем же ты ей хотел помочь?
— Мог бы, если бы она захотела. Не поймешь, что они хотят. Уверен, твердо уверен, что с ним она не хочет сходиться. Она ему категорически отказала, но он пристает.
Подошел красноармеец Сулян.
— Доктор, пошли к себе. Я все решил. Здесь для нас никого нет. Наши женщины еще подрастают, и если мы уцелеем в этой войне, то они нас дождутся. А тут у нас никого нет. Пошли.
— Мне надо задержаться. Иди, я скоро буду. Будь здоров, Семен, до встречи!
Пошел в другой дворик, где расположен личный состав медсанвзвода. Встретилась медсестра. Широко улыбнулась мне — сама любезность — и с ухмылкой спросила:
— Вам кого?
— Где тут доктор Майя?
— Она нуждается в утешителе, там ее найдете, — и указала на крыльцо.
Я попал в прихожую, если так можно назвать место, где зимой держат скот. Услышал слева за дверями голос Панченко и вошел в комнату. Майя лежала на кушетке.
— Чего пришли? — спросила Панченко. — Обидели и пришли.
— Никто не хотел обижать. Решили пошутить, а вышло боком. Майя, извините, что моя неудачная шутка причинила боль. Не хотел я этого. Вы знаете, что не желаю вам неприятностей. Напротив, только добра хочу. Случилось что? Скажите!
— Ничего пока не случилось.
— Зачем же вы к нему ходите?
Она села на кровать. Ожидал, что выгонит или разразится бранью. Но она спокойно ответила:
— Таблетки ему нужны.
— Пусть их носит Иванов.
— Приказывают мне. Кроме таблеток ему надо измерять давление, а это только я могу правильно делать, — сказала она.
— Там же рядом доктор Ложкина, имею в виду у командира бригады. Пусть она и ему меряет давление.
— Он считает, что лучше всех я ему меряю давление, и ему сразу становится лучше, — и чему-то улыбнулась.
— Вы можете серьезнее? — начал я, запинаясь.
— Могу.
— Вам это ничем не грозит?
— Чувствую, что грозит. Все уже смотрят на меня, как на потенциальную любовницу. И мне все труднее.
— Не ходите к нему.
— Но он настаивает и присылает за мной.
— И вам это начинает нравиться.
— Нет. Нет! Не обижайте меня! Прошу…
— Зачем же держитесь за эту нить? Вам кушать приторно и бросить жалко. Кончать сразу надо!
— Она же подчиненная, и как не пойти, если просят оказать помощь. Как можно кончать сразу? — вмешалась доктор Панченко.
— Можно. Я предложил выйти за меня замуж. Фиктивно для себя, для нас, а для всех на законных основаниях, и пусть все об этом знают. И Максимову об этом сказать. Что любим друг друга и мы — муж и жена. Можно и расписаться, не жить вместе, иногда встречаться на людях, а после войны разведемся и каждый — свободная птица. Не выход ли это из создавшегося положения? А она отказывается. Вот и вся история, — закончил я одним дыханием.
— Оставьте меня! Я сама разберусь, — залилась она опять слезами.
— Хорошо, оставляю. Если надумаете — рассчитывайте на меня. Другого я придумать в этой обстановке не могу.
Я встал и пошел к выходу.
— Подождите!
Майя вскочила с кушетки, бросилась ко мне, припала на колени, схватила мои руки и стала их целовать, обливать слезами.
— Спасибо, дорогой мой человек, я все обдумаю… Не могу я, в конце концов, поймите же, не могу я связать вас браком со мной, пусть и фиктивным. Это противоестественно. Как жить в обмане!? Как притворяться? Это и бессовестно, подло. Наконец, подло по отношению к вам. Не знаю, не знаю, как быть… Ранили б и попала бы в госпиталь, потом в другую часть или убили б, — и залилась слезами.
Пока шли все эти причитания, слезы, я поднял ее на руки. Очень хотелось прижать к себе, поцеловать, но я сдержался, опустил ее на кушетку, прикрыл одеялом и пошел к дверям.
Суббота, 10 октября 1942 г. Введено единоначалие.
Ночью совершили марш по калмыцкой степи. Ни одного населенного пункта по пути нашего следования не видел. Всю ночь не спал. Был старшим машины и следил, чтобы водитель не уснул и не врезался во впереди следовавшую машину.
Все думал о Майе. Люблю ли я ее? Мог ли я состоять в фиктивном браке с ней? Как бы это выглядело? Действительно, это не так просто. Если муж и жена, то надо быть вместе или хотя бы временами вместе, уединяться. Она более благоразумная, чем я, видно, правильно поступила пока, что не согласилась на мое предложение.
Рано утром еще затемно подъехали к какому-то поселку, населенному калмыками. Машины растолкали в две большие кошары, где еще недавно стоял скот. С нами прибыл инженер-подполковник Иванов. Он строго предупредил, что наше пребывание в поселке должно быть скрытым от врага и вообще от людей. Для этого все ремонтные работы будут проводиться в основном ночью. Срочные работы будут проводиться и днем, но только в кошарах. Передвижения по поселку личного состава днем запретили, как и движение автомашин и другой военной техники. Кухни разместили в одной из кошар, выделив и огородив для них определенный угол. Запретили гражданскому населению отлучаться из поселка. На дороги, ведущие в поселок, выставили караулы, укрыв их в наспех выкопанных убежищах. Предупреждали население, чтобы никуда не отлучались из поселка.
Интересовала эпидемиологическая обстановка. Пока заметил много больных трахомой, особенно старшего возраста, были больные и среди детей. Подобрали место для медицинского пункта поближе к кошарам в одном из домиков. Он состоял из двух половин. Одну половину из двух комнат уступили нам, в другой половине осталась жить семья: муж с женой и двое детей. Медицинскую помощь оказывал в одной из двух кошар, где оборудовал специальное место. Личный состав расположился в кошарах, кто где. Большинство у стены уложили солому, на ней и располагались. Ремонтный взвод для себя сделал нары, покрыл их соломой, брезентом, и пригрелись друг к другу. Кто располагался в кабинах машин, кто в спецмашинах. Устраивался, как всегда, кто как мог.
Перед ужином построили роту. Командир сообщил, что Президиум Верховного Совета СССР принял постановление «Об установлении полного единоначалия и упразднении института военных комиссаров в Красной Армии». Для всех политработников, как и для командиров Красной Армии, вводились общие воинские звания и знаки различия. Отныне к Титову нужно обращаться по воинскому званию: «Товарищ заместитель командира по политической части» и уже не «товарищ комиссар». Для нас какое это имело значение? И так он дрожал перед командиром, во всем ему угодливо подчинялся, и мы не чувствовали, чтобы комиссар постоял за кого-нибудь, даже за себя. Сейчас вообще никто не посмеет возразить в чем-либо командиру. Единоначальник!
Воскресенье, 11 октября 1942 г. Затаились в кошарах.
В кошарах строили нары для всех взводов по образцу ремонтного. Кошары не топились, но и ветер там не гулял, как на улице. Весь день ушел на размещение личного состава, на оборудование мест для ремонта техники. Ни я, ни мои товарищи не понимали, зачем такая конспирация. Говорят, такое было распоряжение вышестоящего командования. О нас никто не должен знать.
Понедельник, 12 октября 1942 г. Ушли в подполье.
Пошли спокойные и нудные дни. Ремонт машин производили ночью. Развод караула через двенадцать часов в темное время суток рано утром и вечером. Получили задание выкопать невдалеке от кошар в небольшой балке капониры для машин с горючим и укрытия для боеприпасов — склады бригады. Работы намечены на следующие ночи. Для ужина не хватило запасов воды. Командир не разрешил набирать в светлое время суток, хотя колодец был в 100 метрах от кошар и к ужину не было чая. С наступлением темноты набрали воду, и ужин затянулся допоздна. Прием больных, спать и отдыхать приказали только в кошарах. Условия для всех были очень тяжелые.
Вторник, 13 октября 1942 г. Дни поменяли на ночи.
Хлеб кончился. Пошли сухари. И тоже с песком. Крупа в основном пшенная в большом количестве, немного гороха и перловки. Овощи — лук, картофель сушеные. Пшено идет и на суп, и на кашу. Консервы. В первые дни было свежее мясо, а сейчас не подвозят. «Гуляют» бычки и коровы в степи. Бить не разрешают. Подбирают их калмыки в свои стада. Поднимали вопрос перед командиром роты, но он категорически запретил стрелять их.
Очень тяжелое положение в Сталинграде. Кровопролитные бои идут в городе. Немцы во многих местах вышли к Волге. Тут решается и наша участь. А что толку, что мы зарылись здесь в степи. Или еще будет толк? Важное значение имеет сейчас Сталинград. Его должны удержать и, видно, нас также готовят для этого. Дело за танками. Их пока нет.
Среда, 14 октября 1942 г. Нужно утеплять машины.
Ночью копают капониры для машин, боеприпасов и отдельно хранилище для горючего. Копали все, за исключением наряда. Основное орудие производства — лопата и лом.
Большая группа красноармейцев и командиров столпилась у одной машины, выглядевшей довольно странно. Вся кабина ГАЗ-АА была обита шкурами крупного рогатого скота разного рисунка и цвета. Дверцы кабины этой машины были открытые сверху и обтянуты брезентом внизу, как и крыша кабины. Сейчас вся кабина была в шкурах. Шкуры были еще сырыми, специфически пахли. Они не были вычищены, а просто просолены и подсушены, куски шкуры лежали и в кабине под ногами. Машина была Федьки Бяширова. Это он ее так утеплил. Всем было ясно, что так будет теплее в рейсах к зиме, а холода уже давали о себе знать. Идея всем понравилась, и недостатка в высказываниях не было.
— Ну и зверя заимел! Фриц шарахаться будет от такого чудовища. Подумает, новое оружие появилось.
— Даешь, Федька! Страху на всю степь нагонишь.
— Сколько бычков перевел на свою зверюгу?
Невдалеке стояли Манько с Геном и что-то горячо обсуждали. Командир роты был у себя в машине в другой кошаре. Манько пошел за ним и вскоре привел его, замполита и Китайчика. Командир молча осмотрел кабину снаружи и внутри и сказал, что идея нравится. Доложит зампотеху бригады и, если разрешит, то все открытые машины утеплим таким же образом. И мясо будет. Весь день обсуждали это событие.
Четверг, 15 октября 1942 г. Тяжело Сталинграду.
Земляных работ было еще много. Ночью пришли машины с боеприпасами. Их разгрузили, уложили в одно убежище, накрыли брезентом. Машины убыли. Говорили, что в следующую ночь еще привезут, а нас торопили с работой. Поняли, что не зря она делалась. Под утро еще затемно снял пробу пищи — опять пшенная каша с мясными консервами, сухари, чай. Позавтракал и занялся перевязками. Их было очень много на этот раз. После завтрака построили личный состав. Командир роты обошел строй и обратился ко мне:
— Доктор! Чего перевязал почти всю роту? Если не руки, то шею. Всех больными сделал. Говори, в чем дело?
— Мозоли натерли, а на шее фурункулы и в других местах. Нужно рукавицы выдать людям. Так совсем испортят руки, — тихо добавил я.
— Рукавицы получили для перехода на зимнюю форму одежды, — отозвался старшина роты Николаев.
— Сколько пар рукавиц получили? — спросил командир старшину.
— Хватит на всех.
— Вот всем и выдать рукавицы через командиров взводов и пусть берегут и на зиму. Командиры взводов! Получить рукавицы и через 15 минут убыть на работы. Разойдись!
Приехал старшина Кругляков и поразил нас неожиданным известием. Они были обстреляны в пути сюда группой наездников-калмыков из винтовок в районе оврага, мимо которого частью идет дорога на Зергента. Не слезая с лошадей, обстреляли машину и когда из кабины Кругляков ответил выстрелами из карабина, они скрылись в овраг. Кабина и кузов машины местами были пробиты пулями. Это уже не первый случай в бригаде, и об этом предупредили нас. Кругляков привез из продсклада бригады крупы, консервы, сушеные овощи, сухари. Мы ушли отдыхать, обсуждая и возмущаясь случившимся.
Отдельно на противне жарилось свежее мясо и картофель для командира и его подручных. После ужина политрук Титов оставил всех возле кухни и зачитал свежие газеты, которые привез Кругляков: «Сын Отечества» 51-й армии и «Сталинградский воин» — газета 57-й армии.
В обсуждениях после читки газет и во время ночных работ спрашивали себя: зачем нас прячут в этой глуши?
Пятница, 16 октября 1942 г. «День рождения».
Скрытость нашего пребывания, неизвестность цели, изнурительная работа неблагоприятно сказывались на настроении людей. Очень переживал Николай Манько из-за отсутствия писем от жены, заметно сник человек. Да и для всех нас нужна была какая-то разрядка. И Саркисян придумал организовать «день рождения Манько» без его ведома. Решил сделать ему сюрприз и нам доставить удовольствие, чтобы несколько разнообразить нашу монотонную жизнь. Попросил меня провести это мероприятие в медпункте. Организацию стола взял на себя Костя Наумов. Договорился с хозяином дома, где размещался медпункт, о помощи продуктами, за что обещал поблагодарить его. Были и баранина, говядина, овощи и, конечно, алкогольная жидкость — калмыцкий самогон (надо отметить — отвратительного запаха и вкуса, но никто не отравился).
Вечером, после распределения объема работ личному составу на ночь, собрались в медпункте Саркисян, Ген, Манько, Наумов, старшина «Крошка» и я. Когда стали поздравлять Николая, он удивился и заявил, что никакого дня рождения в этот день у него нет. Саркисян признался, что это он придумал, чтобы внести какое-то разнообразие в нашу жизнь и встряхнуть от уныния Николая. Затею одобрили, Саркисяна и Наумова поблагодарили. Хорошо посидели.
Поговорили о наших делах, об обстановке в Сталинграде, высказали уверенность, что нас ожидают важные события после укомплектования бригады, что наше пребывание в скрытости в этом районе имеет какой-то стратегический смысл. Вскоре все направились к личному составу и включились в ночную работу.
Суббота, 17 октября 1942 г. Бросаем курить.
Трудно работалось в эту ночь. Возможно, баранина с добавками была тому причиной. Устали люди, выбились из ритма жизни, и днем не удавалось толком отдохнуть.
Все же старались, но результаты были низкие. Калмыков сказал, что земляных работ еще много.
После завтрака сделал перевязки всем в одном из уголков кошары, кому лекарства дал. Ушел в поселок. Там меня ждали женщины и дети. Уже не первый раз. Кому перевязку сделать, но были и больные. Страдали кожными заболеваниями. Были случаи чесотки. Мне нечем было ее лечить. Рассказал личному составу роты о трахоме, чесотке, как уберечься от этих болезней. Были больные с хроническими заболеваниями дыхательных путей — бронхиты, возможно и туберкулез. Медицинского работника в поселке не было. Старался не отказывать в помощи местным жителям по возможности.
Ушел в медпункт. Манько и Наумов уже отдыхали. Стоял сильный запах табака со вчерашнего дня. И они добавили своим куревом.
— Ну и воняет табаком у вас. Проветрим, — и я открыл окно. — Знаете что, хлопцы. Давайте бросим курить. Ввели сахар вместо табака. 300 граммов сахара на человека в месяц. Будем сахар получать. Здоровее будем. Идет?
— Я согласен, как ты, Костя?
— И я попробую.
— Не пробовать надо, а разом решить. Иначе не получится, — проговорил я. — Предлагаю пари на три литра самогона. Кто первый нарушит, ставит три литра самогона. Нужна такая мера. Кто за?
— Согласны, — ответили оба, — начнем с завтрашнего утра. Сегодня накуримся до одури и баста, — заключил Костя.
— Пусть с завтрашнего дня, — сказал Манько. — У меня не было сильной тяги к курению. Курил из-за моды, чтобы поддержать компанию. Думаю, что легко смогу бросить.
— Итак, с завтрашнего дня.
Из штаба бригады поступило распоряжение отправить в Зергента, в техчасть бригады, одного воентехника-автомобилиста и с ним пять водителей для получения машин ЗИС-5 для нашей роты и обеспечить их сухим пайком на трое суток. Из воентехников назначили Костю Наумова. На машине ГАЗ-АА ночью они уехали. Костя настоял и получил сухой паек на пять суток. Водители были все вооружены карабинами, Костя, кроме пистолета — еще автоматом.
Участились случаи обстрела наших машин.
Воскресенье, 18 октября 1942 г. Банды в степи.
Приехавшие под утро из Зергента и Ханата водители с боеприпасами сказали, что из этих мест и других населенных пунктов идет эвакуация всего населения. Должно быть, ожидается крупное наступление немцев.
Внес ясность приехавший несколько позднее инженер-подполковник Иванов. Он сообщил, что есть приказ командующего Сталинградским фронтом о выселении гражданского населения за пределы 25-километровой фронтовой полосы от линии фронта, куда попали и эти населенные пункты. По поводу работ объявил благодарность личному составу и сказал, что нужно еще сделать хранилища для горюче-смазочных материалов. Это работа на две ночи. После чего начнет прибывать военная техника и роте надлежит заняться ее обслуживанием и ремонтом. Одобрил инициативу Феди Бяширова и разрешил утеплять кабины машин шкурами. Шкуры доставать по своей инициативе. Я попросил разрешения работы производить днем и дать возможность людям отдыхать ночью. Он возразил, сказал, что приказ о выполнении всех наружных работ только ночью отменить не может и все остается в силе. Предупредил о повышении бдительности по охране машин и в рейсах. В мотострелковом пулеметном батальоне был ранен водитель в районе Дербен-Худук. Шныряют банды калмыков на лошадях. Обстреляют и скрываются в балках, оврагах, куда автомашинами нельзя пройти. Из армии выделена специальная группа по уничтожению этих банд.
Понедельник, 19 октября 1942 г. Подарки из тыла.
Подобрали группу по отстрелу крупного рогатого скота в степи для заготовки шкур для утепления кабин. Старшим назначили старшину автовзвода «Крошку». Таежный охотник, должен с этим делом справиться. А главное — появится свежее мясо.
После того как был командиром назначен объем работ на предстоящую ночь, замполит Титов сказал нам, что на роту выделили из бригады восемь посылок, которые прислали трудящиеся Ярославской области воинам-сталинградцам. В Зергента была делегация швейной фабрики — группа женщин, которые вручали подарки и посылки воинам. К нам решили их не возить, а посылки прислали.
— Кому их вручать? — спросил замполит.
— Лучшим, конечно, — послышались голоса.
— А кто лучший? Все стараются.
— На каждый взвод по посылке выдать. А там уж командир пусть решает кому, — предложил замполит.
— Давайте так сделаем, — предложил Саркисян. — После ночной работы перед завтраком разложим содержимое посылок на верстаках в ремонтной кошаре. Пусть каждый возьмет, что ему понравится. Условие: брать только одну вещь. Пускать в первую очередь самых работящих. Сразу после работы, вернее, кто первый выполнит задание.
— Хорошо придумал.
— Молодец, Самсон!
— Не Самсон, а Соломон. Царь такой был мудрый у древних евреев.
— Пусть Соломон, но по справедливости придумал.
— Так и сделаем, — решил командир. — Замполит, организуешь это дело. Все свободны. Вывести людей на работу.
Утром пришли все к ремонтной кошаре. Здесь всех построили в шеренгу по два человека. Порядок построения объявил старшина Николаев. Первым — ремонтный взвод, затем автовзвод, электрики и все остальные. Завели всех в кошару.
Перед строем на верстаках, на примитивных полках из досок между ними, было разложено содержимое посылок. Были тут носки грубошерстные, варежки, кисеты, пачки махорки, кусочки мыла, щетки зубные, одежные и сапожные щетки, вязаные шапочки, крем для обуви, карандаши, бумага, конверты, подворотнички, носовые платки, полотенца, шарфы, ложки, ножницы, нитки, красиво расписанная кружка, и среди всего этого восседала детская кукла. Люди как-то размякли, глядя на все эти домашние предметы. Вспомнился дом, близкие, родные. Некоторые зашмыгали носом, стали протирать тыльной стороной ладони глаза.
Каждый думал о своем доме, близких. Не стеснялись смахнуть слезу, вытереть глаза платочком или ладонью, стали покашливать. Последовала команда:
— Брать по одному предмету, который понравился. По одному шагом марш вдоль верстаков!
Тронулись по одному вдоль верстаков. Каждому что-то досталось. За завтраком делились впечатлениями, пошучивали друг над другом. Вспоминалась домашняя обстановка, мелочи домашнего обихода. Видно, этот эпизод с подарками заставил каждого вспомнить дом, своих родных и близких. Где они сейчас и как им живется? Увидимся ли? На этот раз мало кто лег отдыхать. Писали письма, вспоминали дом, говорили о близких. Без команды люди пошли в мастерские к технике, стоявшей на ремонте, хотя имели право на отдых до обеда.
Вторник, 20 октября 1942 г. Наконец помыли людей.
Появились туши свежего мяса — результат заготовки шкур. Последних было все мало. Ездили к гражданскому населению и кое-что набрали. Договорились с каким-то убойным пунктом, где будут шкуры для наших оставлять. Выделывать их не могли. Просаливали и высушивали на ветру. Шкуры становились жесткими, как листы железа.
Как бы то ни было, «стадо» странных зверей — такой вид имели наши машины — увеличивалось. Ветер не так уже гулял по кабине.
Прошлой ночью закончили земляные работы. Надолго ли? Но стало легче. Решили в этот же день провести помывку личного состава и стали к этому готовиться. Приготовили две бочки для холодной воды. Два брезента. Одним опоясали четыре дерева и прикрепили его гвоздями. Вторым накрыли сверху крышей и опустили край на образовавшийся от первого брезента просвет — вход с пологом. Получилось что-то наподобие юрты. Набросали на пол ветки и сделали сток для воды. После ужина в кухонных котлах согрели воду, и всю первую половину ночи шла помывка людей. Запускали группами по семь человек, а дежурные из каждого взвода носили им холодную и горячую воду.
На этот раз выдали всем новое белье. Вместо пуговиц на нательной рубашке и кальсонах у пояса и внизу были завязки. Неудобны были: натирали ноги в голенях и если завязывались узлом, то трудно было их развязать, и их обрывали.
С нашей попутной машиной прибыли пять наших водителей, которые ездили с Наумовым. Они доложили, что автомашины не получили. В Зергенте Наумову выдали разнарядку, доверенность и направили в Ханату, где они должны были их получить. Но почему-то машины им не достались, и Наумов с водителем решили остаться там и ждать следующую партию. Остальных водителей отправил попутной машиной, считал, что доберутся в роту. Причитающуюся часть сухого пайка им не выдал, все оставил себе. Водители голодные, очень ругали Наумова, сказали, что он остановился у какой-то женщины, привозил ей от ее родственников картофель в тот день, когда должны были получать машины, пропьянствовал и прозевал их.
Среда, 21 октября 1942 г. Визит «рамы».
Не так уж далеко от фронта оказались мы. Около полудня услышали гул самолета, вовремя ударил гонг, и каждый из нас затаился, где был. В небе появилась «рама». Зловещий «Фокке-Вульф» — немецкий разведывательный самолет, после которого, по имеющемуся у нас опыту, хорошего ждать не приходится. «Рама» облетела поселок и окрестности вокруг, вернулась и сбросила две небольшие бомбы. Одна упала на площади поселка у колодца, где женщины стирали белье. Возле них были и дети. Среди них были ранены две женщины и ребенок. Вторая бомба упала у края одной из кошар транспортного взвода. Выворотила угол кошары, осколками побила стоявшие там колесные машины. К счастью, люди не пострадали. В момент облета никто не выскочил из кошар и не болтался по поселку. Считали, что самолет не заметил наличие военного гарнизона. Убежища только накануне прикрыли большими защитными сетками.
Оказал помощь пострадавшим женщинам и девочке.
После ухода «рамы» командир всех собрал и строжайше запретил днем выходить из кошар. Приказал выставлять караул в блиндажи у въезда в поселок в темное время суток и менять его два раза в сутки, также в темное время. На время несения наряда брать с собой сухой паек и воду. В случае появления «рамы» или других самолетов противника не стрелять, чтобы не выдать свое присутствие в этих местах.
Выехал прошлой ночью в поисках Наумова старший воентехник Александр Ген. Подполковник Иванов, зампотех бригады, приказал отправиться в Ханату, найти там Наумова и немедленно доставить в штаб бригады в Зергенту. Узнать, почему не получил машины, не пропала ли разнарядка, когда можно ожидать получение машин и другой военной техники.
Воентехник Ген поехал с одним из водителей, который в прошлом был с Наумовым и знал, где он остановился.
Четверг, 22 октября 1942 г. Утепляем машины.
Привезли ночью партию шкур из какого-то убойного пункта. Шкуры издавали очень зловонный запах, распространившийся на всю кошару. Решили их замочить, смыли соль, кровь, очистили часть жира и оббивали кабины сырыми шкурами. Так было удобнее с ними работать. Страшные выходили «звери». Главным консультантом был, конечно, Федя Бяширов.
У меня уже были на исходе перевязочный материал и медикаменты, о чем доложил командиру роты и просил уже не первый раз разрешить мне съездить в медсанвзвод.
— Не буду тебя отпускать сейчас. Это почти на двое суток. Днем же не поедешь. Напиши заявку и передай Калмыкову. Я с ним этой ночью поеду, и через два дня он тебе все привезет.
Ожешко устанавливал печку в кошаре. Сделал он ее из двухсотлитровой бочки из-под бензина. Обогревались возле нее, но кошару обогреть она не могла. Становилось все прохладнее, дул насквозь пронизывающий влажный ветер.
Вернулся Саша Ген. Подполковника Иванова не застал и приехал сюда. Доложил о своей поездке командиру роты и зашел к нам. Мы с Манько узнали следующее.
Ген справлялся у представителей армейской автослужбы в Ханате. К ним обратился Наумов утром 18 октября. Ему ответили, чтобы он за машинами явился к вечеру, но он не приходил. На следующий день он также не явился, и они перераспределили автомашины другой части. Когда пришел к ним Наумов, ему сказали, что машины отдали другой части, так как он не прибыл в указанное время. Ему приказали убыть в часть и ждать там следующей разнарядки. Он приходил к ним еще раз, и они повторно приказали ему убыть в часть и там ждать. Нашел Наумова по указанному водителями адресу. Он был пьян, как и хозяйка, у которой он остановился. От водителя Ген узнал, что Наумов сошелся с этой женщиной, привозил ей картошку от родственников, уголь. Наумов сказал, что его обманули, отдали машины другой части, и он решил ждать следующую партию машин. Ген сказал ему, что подполковник Иванов приказал, чтобы он с ним вернулся в штаб бригады. Наумов не согласился выполнить приказ, сказал, чтобы Ген уехал и что через какое-то время выедет следом за ним. Ген был вынужден уехать один. Слил Наумову часть своего бензина, чтобы тот мог добраться до Зергенты или к нам в роту.
Пятница, 23 октября 1942 г. Быстрее бы дело!
Под утро приехал Наумов, ввалился в медпункт, где спали я и Николай. Не раздеваясь и не разговаривая, лег спать на кушетку. Через два часа пришел посыльный от командира за Наумовым. Раскачали его, и он с проклятиями и матерщиной ушел за посыльным. У командира был подполковник Иванов и старший воентехник Ген. О чем там был разговор, не знаем — можно только догадаться по виду его, когда вернулся. Костя курил, на вопросы не отвечал, просто не замечал нас. Достал из шкафчика кусок хлеба, налил из фляги полную кружку какой-то вонючей жидкости, выпил всю, закусил хлебом, лег на кушетку, накрылся плащ-палаткой с головой и отключился.
Потом от Гена узнали, что состоялся очень серьезный разговор, и командир настаивал на предании его суду военного трибунала. Когда его отпустили, Иванов сказал, что доложит командиру бригады на его усмотрение.
Утром шел моросящий дождь. В нашей одежонке было уже холодно. Шинель не согревала. Грелись вокруг железной печки в кошаре. И у большинства личного состава работ определенных не было. Не проводились и ремонтные работы — нечего было ремонтировать. Техника не прибывала. Безделье расхолаживало людей, портило настроение, особенно ограниченное пространство пребывания — кошара. Трудились, как всегда, повара, и им помогали, остальные валялись на нарах, и сон уже не шел. Чаще слышна была матерщина. Письма не получали. Изредка газеты армейские и не очень свежие. По рукам шла газета «Красная Звезда» со статьей И. Эренбурга и стихотворением М. Светлова. Проникновенными были в нем слова, что и на нашей улице будет праздник! Трудились транспортники по обивке кабин шкурами, а основная масса стала скучать. Нередки были перепалки по пустякам. Народ нужно было чем-то занять. Быстрее бы дело!
Суббота, 24 октября 1942 г. Наумов раскрыл свою душу.
Приехал Калмыков с командиром. Передал комплект перевязочного материала. Из медикаментов — мелочь. Сказал, что сами они сидят на полуголодном пайке. Был бы сам — вырвал бы больше и более нужное. Он взял, что дали. Спасибо и на этом.
Опять был случай обстрела водителей из нашей бригады группой наездников, как полагают, из местных жителей. Немцы или румыны не решились бы забираться в эти места в таком малом количестве. Завязалась перестрелка, и бандиты скрылись. Среди наших были раненые.
Вечером в медпункте произошел очень неприятный инцидент. Были у нас Ген с Саркисяном. Наумов выплеснул Гену всю свою гадкую душу, считая его виновником своего положения. Начал с того, что обозвал его гадкой мордой, что эта проклятая еврейская нация только пакостит русским, что Ген предал его, старался утопить, вместо того чтобы помочь выкрутиться из этой ситуации, в которую попал, как он считает, случайно, по обстоятельствам, мол, что не бывает с человеком. Далее говорил, что знал в Одессе парней его нации, с которыми дружил и дела делал, что это были пацаны что надо, горой стояли за Костю, а Ген, мол, выродок недобитый.
Наумов не успокоился и продолжал:
— Думали сплавить меня? Не вышло! Меня простили. Ты, — обратился он к Гену, — гнида проклятая! Таким евреям в Одессе не прощали.
Внезапно выхватил пистолет и выстрелил над головой Гена. Пуля оставила отметину в стене. Саркисян и Манько заслонили Гена. Наумов отошел к дверям, пистолет взял на предохранитель и вложил его в кобуру. При этом продолжал ругаться в адрес Гена многоэтажным матом, оскорблял его и его предков, пригрозил, что при удобном случае еще проучит его. И ушел. Все застыли. Так неожиданно все произошло. Через какое-то время Ген, побледневший, медленно произнес: «Одесский босяк. Выпустил накопившийся пар. Духа не хватило бы у него выстрелить в меня. Представил нас одесской шпаной и решил попугать и себя утвердить, пошляк».
Тут заговорили все с возмущением и осуждением. Разговор сводился к тому, чтобы пойти к командиру, все рассказать, дабы привлечь Наумова к ответственности — предать суду военного трибунала. Ген просил всех забыть этот инцидент, не вести нигде никаких разговоров. Мол, Наумов ничтожный человек, трус, не посмеет пойти на убийство своих, хотя и подлый человек. Предложил бойкотировать его и на этом поставить точку. Нехотя согласились с Геном. Каждый из нас чувствовал себя очень скверно. Осталось ощущение, что нас облили грязью. За что? Каково Гену? Он выполнил свой гражданский и воинский долг.
Немало раздумий было над тем, почему командование танковой бригады в боевой обстановке простило преступное поведение в эпизоде с автомашинами? Вспомнился эпизод с Наумовым, когда он с моей невольной помощью ограбил амбулаторию — заставил меня подобрать ему лекарство для лечения гонореи. И это был не последний подлый случай за период совместной службы в бригаде. Как впоследствии выяснилось, он был осведомителем «СМЕРШа».
Воскресенье, 25 октября 1942 г. Не всегда нужна принципиальность в мелочах.
Очень уныло шли дни. Больше лежали. Опять стало казаться, что до нас никому никакого дела нет. Свежее мясо кончилось. Бычков запретили бить в степи. Шкур достаточно навезли из какой-то заготконторы. Опять тушенка, селедка, пшено, сухари. Селедки было еще несколько бочек. Нехорошо припахивала, но ее выдавали или на завтрак, или на ужин. Входила в норму. С сухарями плохо шла. Пшено варили для личного состава в день два раза, а то и три. Мог быть суп пшенный и каша пшенная в обед. Иногда была только перловка — «шрапнель». На этом фоне рядом с общими котлами на противне жарилась свежая картошка с мясом, а в кастрюле — суп рисовый или с макаронами для командира и его окружения (заместитель, комиссар, уполномоченный особого отдела и попроще — старшина роты, командир хозвзвода, повара и мне предлагали). Я попробовал изменить это положение и кушать из общего котла, а командир грозился избавиться от меня и чинил мне ряд неприятностей. Даже маленький командир может позволить себе все. Никто ему не указ. А как же более крупные командиры, военачальники? В ответе ли за свои действия? На совести которых не только «бытовые» мелочи, а жизнь подчиненных им миллионов людей?
Год и четыре месяца длится война. Должен же быть ей конец, но когда? Трудно ждать и трудно ничего не делать, как мы сейчас.
Понедельник, 26 октября 1942 г. Получаем пополнение.
Прошлой ночью прибыло пополнение. Шофера и ремонтники в основном, слесари и электросварщик. В большинстве более пожилого возраста, не воевали. Пополнились и другие подразделения бригады. Получили один «студебекер» и два «доджа». Первая очень мощная по размерам и силе машина, две вторые поменьше, все хорошей отделки, красивые. Долго любовались ими, прощупали каждую деталь. Кабины удобные для водителя. Должно быть, и в ходу хороши. Может заграница делать! Еще бы! Кровью не обливаются. Стараются для торговли. Закончим войну — не такие машины будем делать. Пока для нас это капли.
Ничего нельзя скрыть, тем более в маленьком армейском коллективе, где люди живут одной тесно переплетенной жизнью. В роте были шокированы случаем с Наумовым. Люди до мелочей все знали, хотя официальных разговоров или разборов не было. Горячо обсуждали между собой и все осуждали его поступок. Ни от кого не слышал сочувствия в его адрес. Особенно люди были возмущены оскорблением Саши Гена. Тот пользовался большим авторитетом и уважением у личного состава своей трезвой рассудительностью, степенностью, эрудицией и простотой. Хулиганская выходка Наумова в отношении его не оставила равнодушных. Возможно, под воздействием осуждающего общественного мнения и только поэтому Наумов попросил прощения у Гена, сказав при этом, что зря распалился тогда, а сейчас убедился, что гады водители, а не Ген, которые все разболтали в подробностях. Ген не стал с ним разбираться, сказал, что понял, кто он есть, и впредь знать его не желает. Командование роты и бригады пока этот поступок Наумова не разбирало, видно, решили из каких-то им ведомых соображений этот случай замять.
Вторник, 27 октября 1942 г. У командира фурункул.
До завтрака дежурный передал, что вызывает меня командир роты. Что опять стряслось? Хорошего от его вызова не ждал. Постучал в дверь машины, зашел и доложил, что прибыл.
— Прыщ можешь лечить?
— Посмотреть надо.
— Смотри. На шее сел. Только зреет.
На затылке сидел небольшой фурункул, еще глубоко в подкожной клетчатке.
— Да, только начинается, еще не созрел.
— Как сделать, чтобы не созревал, а сразу прошел.
— Как абортом прерывают беременность, можно прервать и его цикл развития — вскрыть.
— Резать?
— Да. Разрезать, вставить турунду. Гной выйдет и ранка заживет.
— Он же не созрел еще, откуда же гной?
— Там пока только очаг воспаления. Воспалилась волосяная луковица — место, из которого растет волос. Если вскрыть, то выйдет экссудат, гной не успеет образоваться, и место это потом заживет, — старался доходчиво объяснить суть.
— А если не резать?
— То ускорить его созревание.
— Как?
— Мазью. Есть такая — ихтиоловая. Можно из дегтя пополам с вазелином. Я пользуюсь последней. Облучать хорошо синим светом — лампа такая есть, но у меня нет. Можно фару приспособить, от подфарника рефлектор с лампочкой. Тоже разогреет.
— Как будешь лечить?
— Я повязки буду делать из дегтя пополам с вазелином, а вы подфарник приспособите, а может быть, и фару от мотоцикла для обогрева и рассасывания. Хотя бы два раза в день.
— Напряжение какое?
— От аккумулятора, двенадцать вольт.
— А сколько дней будет заживать?
— Неделю, может десять дней.
— А если только смазывать йодом?
— Дольше. Две недели или превратится в карбункул.
— А это что?
— Это пакет фурункулов. Несколько гнойных стержней из одного фурункула больших размеров.
— Ну и страшное рассказываешь. А наши так болеют?
— Бывает, когда негде мыть шею и долго ходят грязными. И когда мало свежих овощей, не хватает витаминов.
— Я-то шею мою регулярно и овощи ем — больше других, а почему вскочил фурункул?
— Растерли, внесли инфекцию.
— Ладно, давай лечи.
Сходил за своим ящиком. Обработал шею спиртом, смазал йодом, положил каплю мази и клеолом укрепил повязку. Он приспособил себе для облучения фару. Два раза в день приходилось мне делать ему перевязки после облучения, два раза в день имел приятное удовольствие общаться с ним. Может быть, поймет других, как трудно быть больным.
Среда, 28 октября 1942 г. На что надеяться?
Водители рассказывали, с каким удивлением встречали их разукрашенные шкурами машины на трассах, армейских и фронтовых складах. Так же утеплили кабины машин и в других подразделениях бригады. Прозвали наших «железными бычками».
Заболел серьезно один ремонтник еще до обеда. Сильные боли в животе. По всем признакам похоже было на острый аппендицит. Нужно оперировать. Доложил командиру роты, что срочно нужно везти в медсанвзвод. Просил разрешить мне везти его. Сказал, что ночью пойдут в Зергенту наши машины и отвезут его. Мне сопровождать больного не разрешил.
— Кто мне повязки делать будет?
— Сделаю наклейку и через сутки опять перевяжу. Нужно лекарства получить.
— Не поедешь. Напиши заявку, и я поручу кому-нибудь привезти тебе медикаменты.
Больного отправил на одной из попутных машин.
Четверг, 29 октября 1942 г. Надвигается зима.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.