Лето 1942-го

Лето 1942-го

Когда 28 июня 1942 года началось новое грандиозное наступление, Гитлер впервые столкнулся с абсолютно новыми для него обязанностями, которые он сам себе присвоил, став главнокомандующим сухопутными войсками, то есть с руководством огромными армейскими массами в чрезвычайно рискованной наступательной операции. Несколько поверхностная оценка современных историков приписала ему «способность видеть оперативные возможности» и «чутье в вопросах стратегии», выделяя его среди тех «экспертов», которые его окружали. Возможно, в ряде случаев такие качества и придавали вермахту дополнительную напористость, но теперь этого было недостаточно. Теперь ему на деле пришлось доказывать, что он обладает теми качествами, которые на самом деле встречаются и у многих невоенных людей; теперь ему действительно пришлось с головой влезть в работу, которую раньше мог поручить «экспертам»; теперь ему надо было действовать так, чтобы подгонять свои фантастические идеи к суровым реалиям жизни – главным образом к соотношению сил с обеих сторон и факторам времени и пространства.

Сомнительно, что Гитлер когда-нибудь даже задумывался о существовании таких проблем. Во всяком случае, он никогда не думал о том, чтобы пойти простым путем: проверить свои амбициозные планы и детально проработать их в ходе военных игр и командно-штабных учений, что было правилом перед всеми крупными кампаниями. Он явно считал, что достаточно коротко обсудить свои основные замыслы с группой армий «Юг», что и сделал 1 июня, не захватив с собой начальника Генерального штаба сухопутных войск. Внешне порядок действий не изменился; обычная система и рутина: как всегда, представлялись доклады, проводились совещания, отдавались обычные приказы. Хотя отныне Гитлер непосредственно отвечал за удачи и провалы армии на Востоке, он, похоже, считал вполне допустимым проводить недели, а то и месяцы в Бергхофе, при этом начальник штаба сухопутных войск оставался со всем ОКХ в Восточной Пруссии, и Гитлер видел их, может быть, раз в неделю. Напротив, устные обсуждения с генералами с Восточного фронта происходили все чаще и чаще, им практически постоянно приходилось приезжать в верховную ставку по первому требованию, как правило в критические моменты.

Нельзя сказать, что Гитлер намеренно пренебрегал своими обязанностями по управлению сухопутными войсками, – то время и то внимание, которые он им уделял, достаточны, чтобы доказать, что это не так. Тем не менее слишком заметна была разница между ним и военным командующим, который все годы службы готовил себя для столь великой ответственности и не имел никакой иной жизненной цели. Трудно было ждать от такого человека, как Гитлер, что он сможет в полной мере охватить умом всю ту работу, которую взял на себя. Помимо того что он во многом игнорировал основные принципы командования, он был к тому же перегружен другими обязанностями, да и, наконец, это было не в его характере. Из разведданных о противнике он признавал только то, что его устраивало, и неприятную информацию зачастую отказывался даже выслушать. Как и раньше, время и расстояния оставались для него лишь туманными понятиями, которым не позволено было влиять на решимость человека, знавшего, к чему он стремится. Как солдат Первой мировой войны, он считал себя опытнее своих советников по части оценки боеспособности войск, и это служило темой нескончаемых и нудных научных трактатов. Правда, в итоге все это, как правило, отодвигалось на задний план и забывалось. Он уже показал, что не понимает принципа сосредоточения сил на решающем участке с точки зрения стратегии; теперь оказался неспособным применять его и в решении тактических задач, настолько боялся поставить себя под удар где бы то ни было. Своими неожиданными авантюрными решениями он годами держал в тревоге весь мир, а теперь, когда неожиданные ситуации складывались сами по себе, он показал, что не способен принять вовремя даже самые неотложные решения. Все меньше и меньше готов он был отдавать старшим командирам долгосрочные указания и, таким образом, позволял им действовать по собственной инициативе в широких пределах. Еще в большей степени, чем в собственной ставке, он продемонстрировал отсутствие самого важного качества военного руководителя – знания людей, а значит, понимания и взаимного доверия, которые проистекают из этого знания.

Таковы были проявления и отличительные особенности гитлеровского метода командования сухопутными войсками. Последствия их становились все заметнее. Отдавались распоряжения, которые не всегда были обоснованы военными требованиями, а, по крайней мере в равной степени, предназначались для поддержания престижа и достижения политических и экономических целей; поэтому на первое место ставились захват и оккупация территории. Ресурсы, необходимые для достижения поставленных целей, зачастую отсутствовали. Движение к этим целям упорно продолжалось «до последнего солдата и до последнего патрона», даже когда войска давно уже были истощены, резервы исчерпаны и нависла угроза окончательной катастрофы. Решения почти всегда запаздывали, и потому события опережали их с немыслимой быстротой, в результате чего противник все больше захватывал инициативу и мы теряли одну позицию за другой. Приказы выходили в такой форме, что душили всякую самостоятельность; это были приказы самодовольного всезнайки, перетасовывающего батальоны и дивизии с места на место и теряющего по ходу дела целые армии. Модель его поведения характеризовалась полным отсутствием самокритики; вместо этого присутствовали подозрительность, придирчивость и злость на всех, в результате чего лучшие умы армии постепенно исчезли и испытанные генералы ушли в историю как трусы и предатели.

При таких обстоятельствах напряженность и тревога возникли уже через несколько дней после начала наступления. Гитлер только что нанес новый визит в группу армий «Юг», где находился главный участок прорыва, от успеха которого зависели все последующие передвижения войск. Тупиковая обстановка вокруг Воронежа привела к первым серьезным разногласиям. 6 июля Гальдер пишет: «Опять ужасная сцена на совещании у фюрера по поводу командования этой группой армий». Позднее он продолжает эту тему таким замечанием:

«Несколько телефонных разговоров в течение этого дня с фон Боком (они были самыми неприятными), фюрером, Кейтелем (ОКВ) и фон Зоденштерном, начальником штаба группы армий «Юг». Все на одну и ту же тему. Эти телефонные перепалки по вопросам, которые необходимо спокойно обдумать и потом отдать четкие приказы, мучительны. Бессмысленная болтовня Кейтеля невыносима».

Спустя неделю все зашло так далеко, что фельдмаршал фон Бок, главнокомандующий на ударном направлении, с «выражением крайнего негодования» был уволен во второй раз; его начальник штаба избежал такой же участи благодаря вмешательству Гальдера. Гитлер оправдывал свое решение, ссылаясь на недавнее «неудачное предложение», с которым выступила группа армий «Юг», хотя оно и не было осуществлено; впоследствии он не упускал возможности приписать провал всего наступления медлительности Бока под Воронежем[202].

К середине июля наступление настолько продвинулось, что 16-го ОКВ и ОКХ отправились на новую штаб-квартиру в Винницу. ОКХ разместилось на окраине города; Гитлер со штабом ОКВ заняли лагерь в лесу в нескольких километрах северо-восточнее Винницы, Гитлер лично дал ему кодовое название «Вервольф» (оборотень). Зоны 1 и 2 верховной ставки расположились всего в нескольких метрах друг от друга в открытом лесном массиве, первая – в бараках, вторая – в бревенчатых домах. Меры безопасности, казалось, были строже, чем в Восточной Пруссии. Гражданское население еще оставалось и в городе, и в сельской местности и, в общем, было настроено дружелюбно. Мы обычно гуляли по лесу без охраны и купались поблизости в реке Буг (разумеется, только сотрудники зоны 2 в свободное от работы время), и никаких инцидентов не случалось. Летнее небо было безоблачным, жара удушающая, и на Гитлера, что понятно, она действовала особенно. Может быть, это способствовало разногласиям и вспышкам гнева, которые в последующие недели и месяцы достигли небывалого размаха.

В Северной Африке Роммелю только что пришлось расстаться со всеми своими амбициозными планами и перейти к обороне перед холмами Эль-Аламейна. Его положение оказалось настолько серьезным, что он склонялся к тому, чтобы немедленно отойти к позициям на ливийской границе, но Гитлер считал, что шестьдесят пять километров между непроходимой впадиной Каттара и Средиземноморским побережьем, бесспорно, самая лучшая оборонительная позиция во всей Северной Африке. В конце июля я, по собственной инициативе и без специального задания, совершил поездку в штаб Роммеля на передовой для того, чтобы составить собственное представление об обстановке. К моменту моего приезда Роммель опять подумывал начать наступление, совершая таким образом редкостный подвиг – действуя в согласии одновременно и с германской и с итальянской верховными ставками. На обратном пути я беседовал с нашими собственными представителями и представителями командования наших союзников в Бухаресте, Салониках и Афинах, а затем – с представителями итальянского главнокомандования в Риме. Благодаря этому я получил хорошее представление об обстановке в районе Средиземного моря в целом и, вернувшись на Украину, готов был рассказать о своих впечатлениях на ближайшем совещании в зоне 1 верховной ставки. На основании увиденного я представил общую картину сложной ситуации, в которой оказался Роммель, подчеркнув, что германско-итальянская армия находится в открытой пустыне и перед лицом противника, который, как с точки зрения боевой техники, так и боеприпасов, имеет значительное превосходство на суше, на море и в воздухе. К Роммелю в это время относились снисходительно, и Гитлер воспринял это спокойно. Случилась лишь одна вспышка раздражения, на этот раз со стороны Геринга. Гитлер обратился к нему: «Вы слышите это, Геринг, ковровые бомбардировки в пустыне!» Тому это, видимо, не понравилось, и он набросился на меня с бранью и словами, что нельзя позволять «любителям» делать доклады или оценивать обстановку в воздухе.

Гитлер оценивал масштаб первых побед нашего наступления на Востоке все выше и выше; однако чем выше была его оценка, тем больше он считал, что мы должны рассчитывать на то, что с целью оказания помощи русским западные союзники предпримут попытки высадить десант на Западе. 6 июля Гальдер высказывает в своем дневнике как разочарование, так и опасение, отмечая, что, «как объявлено несколько дней назад, по этой причине фюрер отказывается отпустить дивизию СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер», которая была бы весьма полезна для удара 1-й танковой дивизии». Три дня спустя опасения Гитлера, как обычно, выросли до такой степени, что он отдал этой дивизии и ряду других резервных дивизий категорические приказы двинуться на Запад, несмотря на то что дивизия СС была полностью боеспособна и представляла собой один из немногочисленных резервов на решающем фланге главной линии наступления. Кульминация наступила 23 июля, когда Гитлер вопреки всем нормам, регулирующим право Верховного главнокомандующего руководить в деталях диспозицией сил, грубо отклонил возражения не только Гальдера, но на этот раз и Йодля и приказал танковой гренадерской дивизии «Великая Германия», одному из элитных соединений сухопутных сил, остановиться в самый разгар наступления и готовиться к переброске на Запад.

В этой связи заслуживают внимания один или два момента: в приказе насчет переброски дивизии СС в числе самых угрожающих участков побережья, где возможна высадка противника, упоминались Нормандия, Па-де-Кале и район Дьеп – Гавр; 19 августа 1942 года британские и канадские самолеты сутки бомбили Дьеп; однако тех войск, которые стояли на Западе еще до 9 июля, вполне хватило, чтобы справиться с ними; приказы дивизии «Великая Германия» были позднее изменены, и ее задействовали для выполнения оборонительных задач на Восточном фронте в группе армий «Центр».

Были и другие случаи вмешательства Гитлера в боевые действия. Когда фактически еще продолжалось движение от Воронежа вдоль Дона, 9-я и 11-я танковые дивизии были направлены в распоряжение группы армий «Центр». В директиве ОКВ № 43 от 11 июля 1942 года говорилось, что после того, как Крым будет очищен от противника, основные силы 11-й армии должны будут выдвинуться по дороге из Керчи и идти вперед по обеим сторонам Малого Кавказа в том направлении, в котором окажется больше перспектив на успех. Гитлер исключительно по собственному почину решил отложить Кавказскую операцию, использовать в ней только небольшую часть 11-й армии, а основные ее силы повернуть на север для удара на Ленинград[203].

Эти и другие подобные примеры дают представление о серьезных расхождениях в оценке обстановки на раннем этапе наступления на Восточном фронте; они бросали тень на все планы и действия внутри ставки. К 24 июля войска, наступавшие от Воронежа, достигли Среднего и Нижнего Дона по линии фронта от Сталинграда на западе до Ростова на юге; Гитлер считал, что столь огромный территориальный выигрыш говорит о том, что успех этого наступления более-менее гарантирован и последующие операции будут носить характер преследования. Однако в ОКХ и у нас в штабе оперативного руководства ОКВ все еще ждали по-настоящему грандиозной победы; нам казалось, что мы нигде пока не подвели противника к сражению, о чем свидетельствовало малое количество пленных и захваченной боевой техники.

Поэтому подоплекой послужило одно из глубоких разногласий по весьма важным вопросам. На них, как правило, только намекали, но они проявлялись во все более многочисленных и более серьезных трениях по тактическим деталям. Например, 18 июля Гальдер записывает:

«Вчера я внес предложение, которое было категорически отвергнуто в пользу бессмысленной концентрации войск на северном берегу Дона у Ростова. Сегодня на совещании у фюрера мое предложение неожиданно приняли, и Всевысочайший отдал приказ широким фронтом перейти Дон и начать Сталинградскую битву».

На эту же тему он высказывается в своем дневнике 23 июля:

«Совещание у фюрера: 17 июля вопреки моему совету он приказал сосредоточить бронетанковые формирования у Ростова. Теперь даже непрофессионалу должно быть ясно, что сосредоточение подвижных войск в районе Ростова бессмысленно и что жизненно важный внешний фронт получается ослабленным. Я настоятельно предупреждал и о том и о другом. Люди на местах, где до победы рукой достать, злятся на главное командование и яростно его бранят».

Наконец, Гальдер переходит от деталей к картине в целом и всего лишь месяц спустя после начала наступления пишет:

«Эта бесконечная недооценка противника постепенно становится абсурдной и опасной. Она становится просто невыносимой. Невозможно заниматься серьезной работой. Отличительная черта так называемого «руководства» – патологическая реакция на сиюминутные впечатления и полное непонимание механизма командования и его ограниченных возможностей».

29 июля Гальдер снова возвращается к «сосредоточению войск» под Ростовом, на котором, как всегда, настоял Гитлер – и не в последний раз. Он пишет: «Жуткая нервозность. Нетерпимые высказывания по поводу ошибок людей, которые только выполняют им же [Гитлером] отданные приказы».

Так была подготовлена почва для бурного совещания, которое состоялось на следующий день; в тот момент никто этого не осознавал, но оно стало вступительной сценой к цепи зловещих событий, приведших к катастрофе в Сталинграде. И снова именно Гальдер точно определил суть происходившего; характеризуя позицию Йодля, он пишет с горькой издевкой:

«На совещании у фюрера выступил генерал Йодль. Торжественным тоном он заявил, что судьба Кавказа будет решаться под Сталинградом. Поэтому части группы армий «А» должны быть переброшены в группу армий «Б» (к тому времени группу армий «Юг» разделили на две группы – «А» и «Б»). Так идею, которую я предложил Гитлеру шесть дней назад, но тогда ее не понял ни один из великих умников ОКВ, преподнесли нам теперь как новую, и все с ней согласились».

Отсюда ясно, что все сошлись на том, как важен Сталинград. В определенной степени эта концепция была новой; в своих первоначальных планах Гитлер рассматривал этот город как важный «промышленный и транспортный узел» и говорил, что его надо захватить, чтобы обеспечить безопасность с фланга для главной операции на Кавказе. Однако по мере развития наступления росла уверенность в том, что безопасность, необходимая для проведения боевых действий в дальнейшем, может быть обеспечена только полным завоеванием всей Сталинградской области, и это решение было оформлено в виде приказа в директиве ОКВ № 45 от 23 июля относительно «продолжения операции «Блу-Брунсвик». Многие считали, что тот факт, что наши войска оказались рассредоточенными и, так сказать, затерялись на огромном пространстве между Черным и Каспийским морями, стало результатом директивы № 45. Я с этим не согласен. Истинная причина такого развития событий скорее кроется в целях и формулировках первоначальных гитлеровских планов этой весьма сомнительной операции; директива просто выделила расходящиеся направления, по которым должно было происходить дальнейшее наступление[204]. Если нужны дополнительные доказательства, то они есть в записи Гальдера, сделанной 16 июля, то есть за неделю до выхода директивы ОКВ № 45. Он пишет:

«Разговор с Геленом [начальник разведывательного отдела, занимавшегося иностранными армиями на востоке] и Хойзингером; основные мысли по поводу предстоящего сражения под Сталинградом. Мы должны продолжать борьбу за Ростов и севернее, и южнее Дона, но одновременно мы должны быть готовы для битвы за Сталинград и, пожалуй, инициировать ее».

Хотя все заинтересованные лица явно проявляли единодушие в оценке значения Сталинграда как пункта, от которого зависело будущее всей кампании, было множество других причин для разногласий. Гитлер по-прежнему подталкивал к тому, чтобы фактически одним махом достичь всех остальных целей, то есть полностью захватить северное и восточное побережье Черного моря, отрезать Грозный и осетинские дороги через Кавказ, «по возможности, на вершинных участках перевалов», западный берег Каспийского моря вместе с Баку и Нижнюю Волгу от Астрахани до Сталинграда, не говоря уж о целях, перечисленных в директиве № 45. Споры стали еще ожесточеннее, особенно с середины августа, когда темп наступления начал ослабевать из-за нехватки войск и транспортных средств. Но вместо того, чтобы признать реальные недостатки, Гитлер начал оказывать давление по всем направлениям[205]. Группы армий и армии оказались неспособными выполнить поставленные задачи, поэтому он начал теперь пытаться форсировать выполнение решений, лично перебрасывая отдельные дивизии с места на место.

Взрывной атмосфере в верховной ставке способствовал целый ряд обстоятельств: жара украинского лета была удушающей; на среднем Дону войска наших союзников продемонстрировали весьма умеренную боеспособность; кроме того, контратаки русских против группы армий «Центр» в районе Ржева становились угрожающими. Фельдмаршал фон Клюге, главнокомандующий группой «Центр», появился в «Вервольфе» 8 августа и высказал настоятельную просьбу дать ему возможность исправить ситуацию с помощью двух танковых дивизий (9-й и 11-й), которые были переброшены под его командование из района наступления. Гитлер, однако, упрямо настаивал на том, что две эти дивизии надо использовать в наступательных действиях, чтобы ликвидировать сухиничский клин, оставшийся со времен зимнего кризиса, утверждая, что это обеспечит нам плацдарм для последующего наступления на Москву. Клюге был неумолим, несмотря на все его аргументы, и в конце концов демонстративно вышел из кабинета с незабвенной фразой: «Следовательно, мой фюрер, ответственность за это вы берете на себя». Ранее я служил под началом Клюге и испытывал к нему глубочайшее уважение; его ответ и поведение в целом казались мне достойными подражания. Но это не помешало тому, что две недели спустя его снова вызвали в ставку и обвинили в провале операции из-за «неправильной расстановки сил»[206].

Поэтому Сухиничи оказались следующим гнойником для развития конфликта. Однако ситуация под Ржевом тем временем стала неконтролируемой; ее продолжение имело историческое значение. Через два дня, 24 августа, Гальдер на дневном совещании снова настаивал на том, что 9-й армии, которая вела бои под Ржевом, необходимо предоставить свободу маневра и разрешить занять более короткую линию обороны, которую она смогла бы удержать своими истощенными силами. Это привело к коллизии, которая всего лишь через девять месяцев после ухода их главнокомандующего лишила сухопутные войска и начальника Генерального штаба, реальные, а не мнимые умственные способности которого стояли за всеми их победами. Предложение Гальдера противоречило главному гитлеровскому принципу командования и явно вызвало у него раздражение. «Вы всегда приходите сюда с одним и тем же, – бросил он Гальдеру, – предлагаете отход», а затем, не переводя дыхания, выдал ряд в высшей степени уничижительных замечаний, в которых на сей раз задел даже строевые части. Закончил он свою тираду словами: «Полагаю, командиры столь же тверды, как и строевые части». Атмосфера была чрезвычайно напряженной; теперь Гальдер разозлился и на повышенных тонах ответил: «Я достаточно тверд, мой фюрер. Но там храбрые солдаты и молодые офицеры гибнут тысячами только потому, что их командирам не разрешают принять единственно разумное решение и у них связаны руки». Гитлер отпрянул, зло уставился на него и прохрипел: «Генерал-полковник Гальдер, как вы смеете так со мной разговаривать! Вы что, считаете, что можете учить меня, о чем думает солдат на передовой? Что вы знаете о том, что делается на фронте? И вы пытаетесь убедить меня, что я не понимаю, как там на фронте. Я этого не потерплю! Это возмутительно!»

Присутствовавшие на совещании были в полной растерянности. Кровавая битва под Ржевом за кусочек земли, давно уже не представлявший никакой ценности, продолжалась. Но теперь стало ясно, что окончательный разрыв между двумя этими людьми, не имеющими ничего общего, уже близок[207].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.