Обед с Генрихом Гиммлером

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Обед с Генрихом Гиммлером

Погожим весенним утром ранним поездом я приехал в Берлин. Личный секретарь Вальтера Шелленберга встретил меня на вокзале и повез к Ванзее. Новенький «мерседес» остановился перед большой виллой. Окружавший ее сад спускался прямо к берегам Ванзее.

Меня представили невысокому, полноватому человеку, сотруднику Шелленберга. Он и секретарь должны были подготовить меня к поездке в неведомом мне направлении. Тот человек не знал, кто я такой, но мне удалось выяснить, что его зовут Франц Геринг. Коллеги называли его «маленьким Герингом». Он был из породы служак, которые постоянно чем-то заняты, всегда себе находят дело. Он был в штатском, хотя, конечно, служил в СС.

Моя первая встреча с Генрихом Гиммлером была надежно засекречена. Путешествие в специальном воинском поезде в Бергвальд — это было кодовым названием поместья Гиммлера — прошло без оказий. Пополудни следующего дня, с опозданием в пять часов я прибыл к месту назначения. О конечной цели меня уведомил в дороге офицер СС, ответственный за курьерский вагон поезда.

После недавнего воздушного налета Зальцбург был все еще окутан дымкой. В Айгене близ Зальцбурга находится построенный в стиле позднего барокко замок, который Гиммлер облюбовал для своего уединения. В целях конспирации замку дали другое название — Бергвальд. А когда-то этот замок с парком сказочной красоты принадлежал князю Шварценбергу. Расположен он у подножья горы Гайзберг, откуда открывается великолепный вид на Зальцбургские Альпы и овеянную легендами гору Унтерсберг. Добраться туда непросто, дорога узкая, со множеством крутых поворотов. То поднимаясь, то опускаясь по этому серпантину, мы приближались к замку. Миновав эсэсовские кордоны, наш элегантный «мерседес» подкатил к внешней стене укреплений с кованными железными воротами необыкновенной красоты. Водитель подал условный сигнал, и охранник пропустил нас. Мне не пришлось предъявлять никаких документов. С той минуты в течение трех дней я оказался полностью отрезанным от внешнего мира под опекой эсэсовцев.

Я был встречен оберштурмбаннфюрером Занне и другими офицерами личного штаба Гиммлера. Затем меня — по ошибке, как выяснилось позже — отвезли в гостиницу «Естеррайхишер хоф». Едва успел я привести себя в порядок и передохнуть с дороги, как в номере зазвонил телефон. Адъютант Гиммлера сообщил, что у подъезда ждет машина, которая доставит меня к Гиммлеру. Когда я приехал, обед только начинался. Гиммлер и его люди уже сидели за столом. Как только я вошел, Гиммлер поднялся, чтобы встретить меня. Сердечность его приветствия была настолько искренней, что всякий, кто увидел бы его впервые, возможно, был бы приятно поражен. Гиммлер усадил меня справа от себя. И вот сижу бок о бок с шефом СС, который, похлебывая суп, ведет со мной учтивую беседу.

Кто был Гиммлер? Властитель? Человек железной воли? Или политическая счетная машина? Робот в очках с роговой оправой и куском стали в груди вместо сердца, вложенным неким злым духом при помощи магических заклинаний?

В прошлой своей жизни он торговал домашней птицей и удобрениями. Впервые мир о нем услышал 30 июня 1934 года в связи с делом Рема, когда Гиммлеру пришлось отдать приказ уничтожить «заговорщиков».

С тех пор в антинацистских кругах за ним закрепилась кличка «кровожадный пес». Говорят, что Геринг называл его Wurstchen, то есть человеком незначительным, «сосиской», а Дениц отзывался о нем не иначе, как der Himmler («этот Гиммлер»), что было завуалированной формой презрения к шефу С. Но что они в действительности знали о Генрихе Гиммлере?

Просторные окна наполняли столовую обилием света, и когда рассеялся туман, открылась величественная панорама Альпийских гор. Простая пепельно-серая мебель создавала атмосферу покоя, уюта. Здесь все разительно отличалось от гнетущей роскоши убранства столовой на вилле Хоршнер. За большим овальным столом сидело человек двенадцать. По левую руку от Гиммлера — молодая женщина с ослепительно-голубыми глазами. Рядом с нею Киррмайер, в прошлом сотрудник криминальной полиции, ветеран СС. Этот бывший полицай был «сторожевым псом» Гиммлера. Он был вне всякой политики и фанатично предан своему хозяину. Его колоритный баварский акцент был под стать деревенским замашкам. Киррмайер был человеком простым и грубым. Квадратная форма его головы говорила о несокрушимой воле, энергии, фанатизме. Вместе с тем я в нем подметил скрытые черточки благодушия, дружбы, прямоты и преданности старого служаки, который ради Гиммлера позволил бы с себя заживо кожу содрать. Выбирая Киррмайера на роль сторожевого пса, Гиммлер, как кажется, руководствовался здравым смыслом и безошибочным чутьем.

Справа от меня сидел оберштурмбаннфюрер Занне, специалист по «расовым вопросам», ученик профессора Вюста из Мюнхена, знатока санскрита, директора исследовательского института «Атлантис». Сразу за ним сидели три симпатичных офицера СС, которые с другого конца стола робко поглядывали на своего кумира, рейхсфюрера. Они молчали даже тогда, когда разговор оживился и принял шутливый оборот. Офицеры внимательно слушали, время от времени бросая на меня восторженные взгляды, какими обычно дети смотрят на Деда Мороза. Все трое были в безукоризненно подогнанных мундирах и при всей своей скромности демонстрировали прекрасные застольные манеры. Напротив меня сидел доктор Рудольф Брандт, адъютант и личный секретарь Гиммлера, к тому же начальник департамента правительственного ведомства со званием штандартенфюрера СС. Его близорукие глаза из-под увеличительных стекол очков внимательно присматривались ко мне, в то время как Гиммлер, Киррмайер и Занне вели оживленный разговор, в котором и я принимал посильное участие. Мертвенно-бледный цвет лица Гиммлера выделял его из всех сидевших за тем столом как человека, обремененного многими тяжелыми обязанностями. Если не считать его и Брандта, все гости выглядели свежими, здоровыми, упитанными. Задумчивые, грустные глаза доктора Брандта должны были на своем веку перевидеть столько ужасных вещей. И, несмотря на это, он был идеалистом, притом верой и правдой служил Гиммлеру. За обедом этот сумрачный человек не проронил ни единого слова. Рядом с Брандтом сидели две молодые дамы, его секретари.

Блюда разносили двое слуг в белоснежных ливреях и перчатках. Они внимательно за всем следили, но сами не произносили ни слова.

У Гиммлера это был один из разгрузочных диетических дней. Меня это устраивало, поскольку я вегетарианец. Моя личная философия близка к буддизму и его восприятию космоса. Еще в ранние годы я проникся убеждением, что не следует потреблять в пищу ничего, что хоть как-то связано с трагедией. И я всегда старался по возможности придерживаться этого правила. Но у Гиммлера были иные мотивы. Он перешел на обезжиренную, постную пищу по причине желудочно-кишечных осложнений.

Разговор зашел о вегетарианстве. Гиммлер сказал, что он ненавидит охоту, поскольку не может смотреть на страдания животных. Он расчувствовался и стал нас уверять, что не выносит даже вида крови. Поистине странных субъектов подчас выбирает провидение на роль кровавых палачей. Мне почему-то часто вспоминается это сентиментальное признание Гиммлера. Для близких то был приятный, милый человек. Говорят, был заботливым и любящим отцом. Как и всякая хищная птица.

То, что «сторожевой пес» Гиммлера демонстрировал за столом дурные манеры и вел себя как неотесанный деревенщина, никого не удивляло. Но подобные манеры казались недопустимыми для начальника полиции, министра внутренних дел третьего рейха, рейхсфюрера СС. В чем-то Гиммлер даже превосходил Киррмайера — ставил локти на стол, вытягивал вперед руки, по-крестьянски звучно хлебал суп. Рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер не старался скрывать отсутствие хороших манер, как не скрывал того же его верный страж Киррмайер. В сравнении с другими гостями эти двое здесь казались совершенно неуместными. Молодые офицеры СС исподтишка мне улыбались через стол, заметив, что крестьянские манеры их Рейхсхайни привлекли и мое внимание. Затем Гиммлер завел со мной разговор:

«Я вам весьма признателен за то, что вы приехали, и за то, что рассказали Шелленбергу об «Arthasastra» (сборник наставлений в области политики и фальсификаций). Это поистине бесценная книга, в своем роде совершенно уникальная. Древние индийцы были столь основательны, что не упустили ни один из аспектов управления государством. В самом деле, я очень вам благодарен, господин Вульф. Странно, что никто из моих людей не обратил мое внимание на существование подобной литературы».

На мгновение я лишился дара речи. Гиммлер говорил о том индийском сочинении, которое гестапо конфисковало у меня дома и которое мне так и не вернули.

Придя в себя, я сказал: «Согласен, удивительное произведение. В нем содержится вся мудрость, необходимая правителю». И дальше я пояснил: «Мир Древней Индии, в которой жил Каутилья, нам совершенно чужд. Внутренний порядок в Древней Индии держался на строгой иерархии, на вершине ее стоял царь со своими советниками. Затем шли касты, строго-настрого отделенные друг от друга, а их организация, их архетипы во многом соответствовали представлениям и практике древних индийских астрологов. Каждая из каст в сравнении с другой имела свои особые преимущества. Исполнение своих предопределенных обязанностей для членов касты служило залогом вознесения на небо и слияния с бесконечным (parabrahman). Стоило только нарушить этот порядок вещей, и весь мир обрекался на гибель в последующей неразберихе. Далее, в том индийском сочинении говорилось, что человек должен предаваться удовольствиям (kama), не вступая при этом в конфликт с нравственностью (dharma) и пользой (artha); не должен он быть лишен и радостей жизни. Если человек позволял себе излишество хотя бы в одном из этих трех аспектов, — удовольствие, нравственность, польза, — тем самым он вредит себе и прочим двум аспектам. И все же превыше всего польза, ибо «Артхашастра» писалась в основном для царя и правящей касты. На вопрос, должны ли учитываться моральные соображения, когда принимается то или иное решение, автор «Артхашастры» отвечает: что полезно (царю), тому и следует отдавать предпочтение (перед dharma и kama)».

Тут Гиммлер начал длинный монолог на заданную тему и пришел к заключению, прямо противоположному тому, что излагалось в «Артхашастре», чем очень меня удивил. Я знал, что «Артхашастра» не налагает никаких обязательств на царя по отношению к своему народу. Несколько глав в том сочинении посвящались организации и работе тщательно продуманной внутренней шпионской сети. И вот Гиммлер в своих высказываниях о Каутилье, чье сочинение он тщательно изучил, объявил, что использовать подобную шпионскую сеть в отношении германской нации было бы непристойно и недостойно.

Невероятно было такое слышать от человека, создавшего изощреннейшую, бдительную машину слежки, которая работала с фанатичной энергией. Но то были подлинные слова, сказанные шефом секретной полиции, одним из столпов национал-социалистической партии. Хотя сама партия — движение массовое, но состоит она из отдельных клеточек, которые постоянно отмирают и возрождаются. И каждый отдельно взятый член партии становился «важным звеном национал-социалистического сообщества», а это, в свою очередь, означает, что любой член партии шпионит за всяким другим членом партии. Шпионство в национал-социалистическом движении было всеобщим, всеобъемлющим, начиналось оно с какого-нибудь ничтожного чинуши, а замыкалось на главе гестапо, Генрихе Гиммлере. Действуя по поручению Гитлера, Гиммлер разработал методы современного террора, с его помощью построил разветвленную систему, важнейшим фактором которой стало шпионство. За чтобы ни брались национал-социалисты, предпочтение отдавалось обману. Ложь и блефу них были в почете. Процветала безнравственность, ибо она естественна для людей, прибегающих к террору. Иногда безнравственность демонстративно провозглашалась, но чаще служила прикрытием какого-то заговора.

Гиммлер использовал типично нацистский прием, превознося высокие идеалы и ценности, к которым ни он, ни его подручные не имели ни малейшего отношения. Все национал-социалистические акции предпринимались в защиту священных, божественных и, следовательно, высоконравственных предначертаний. В тот день в Бергвальде, в кругу своих последователей, веривших каждому его слову, Гиммлер, расправив грудь, с возмущением осудил уловки и коварство, провозглашенные Каутильей в «Артхашастре».

Этот лицемер, фанатичный приверженец расовых законов и национал-социализма, был воплощением жестокости и звериной сущности гитлеровского режима. Гиммлер считал себя добропорядочным, не имея понятия, что это значит, он считал себя честным, хотя, душой и телом служа национал-социализму, вырос на коварстве. Его эсэсовские методы стали символом тотально аморального правительства нацистов. Эти методы были рассчитаны на худшие человеческие качества: жестокость, мстительность, зависть, алчность, воровство, ложь и обман. Он методично насаждал их в Германии, отчего разложение нации пошло такими темпами, что перенос этой смертельной заразы на самих зачинщиков можно было считать лишь вопросом времени. В своем монологе Гиммлер преподносил беспринципные акции СС как «святые подвиги» во имя «тысячелетнего рейха».

Максимы Каутильи в его «Артхашастре» предназначались для индийского князька, чьи владения граничили с землями таких же удельных князьков. В подобных государствах внутренний порядок поддерживался силами, хотя и независимыми от правителя, но они действительно его поддерживали, как и правитель поддерживал их. Вот почему «польза» (artha) ценилась столь высоко. Князь (или правящая каста) пеклись об одном — как бы удержать в руках власть. Следовательно, политические проблемы при таком правлении сводились к одному вопросу: какс помощью пряника усладить жизнь своих друзей и как с помощью кнута наказать своих врагов?

«Для нас политика — это народное государство в полном смысле этого слова, — заявил Гиммлер. — Это предполагает устранение всех сил, за исключением тех, что служат единой созидательной идее. На тех же принципах мы строим отношения с другими странами, хотя наши дипломаты это искусно скрывают. Следовательно, нас заботит не личность, а народ, нас привлекает не просто сила, а сила как средство для воплощения нравственной идеи».

Подобно всем нацистским бонзам Гиммлер боялся публичных дискуссий, а потому избегал прямых вопросов, пока мы не остались с ним наедине. В присутствии своих лейтенантов, секретаря и подчиненных он говорил напыщенно и грозно, требовал изъявления восторгов к «монументальнейшей идее, какую когда-либо знал мир». Он говорил трескучие фразы, сулил светлое будущее, вещал о великой божественной миссии фюрера по отношению к простому народу. По всему было видно, что присутствующие весьма восприимчивы к его речам. Гиммлер же использовал те самые пропагандистские трюки, что пускались в ход в 1933-м, даже в 1920-егоды, когда они буквально завораживали слушателей.

После обеда адъютант проводил меня в кабинет Гиммлера. В приемной дежурила блондинка подчеркнуто «нордической» наружности, одна из секретарш Гиммлера, которая и доложила обо мне. Гиммлер приветствовал меня столь же радушно, как раньше. Мы сели за небольшой круглый стол в углу комнаты подальше от окна, выходившего в парк. На горизонте маячила лилово-голубая громада Зальцбургских Альп.

Кабинет у Гиммлера был большой, просторный, не загроможденный ничем лишним. И здесь бросалась в глаза простота обстановки. На паркетном полу всего лишь один ковер. Немногие предметы меблировки были изготовлены из дорогой древесины натуральной расцветки, и все выдержано в современном шпееровском стиле Ренессанса. Письменный стол без особых затей, под ним прямоугольный одноцветный ковер. Никакой роскоши, ничего вычурного. Напротив стола, на стене висела картина: застигнутая бурей ладья древних викингов у скалистого побережья Норвегии. За дешевой театральностью сюжета этой написанной маслом картины скрывалась своя символика: корабль гиммлеровской судьбы на всех парусах идет через опасные рифы национал-социалистической политики. Остальные стены были пусты.

Уже после того, как мы сели, Гиммлер поспешно поднялся и закрыл обе двери, ведущие в приемную, а ключ положил в карман. Он уже распорядился, чтобы его не беспокоили. Сторожевой пес, герр Киррмайер, звучно дышал за второй дверью.

Гиммлер изложил свое отношение к астрологии и другим оккультным наукам. Его высказывания были живы и не лишены интереса. Он рассказал мне о собственных наблюдениях за фазами луны. Его предки, сказал он, были знакомы с крестьянскими приметами и всегда точно рассчитывали время посадки овощей и злаков. И сам он все важнейшие дела начинал лишь при определенных фазах Луны. Как только мы остались одни, речь Гиммлера стала раскованной, свободной от политического жаргона.

«Я сожалею, что вынужден был вас отправить в тюрьму, но нужно было покончить с публичной астрологией. Этого нельзя было дольше терпеть. Все связанное с астрологией должно быть запрещено. От нее было много вреда. Фридрих Великий в пору Семилетней войны также запретил астрологию. По его указу предсказателей, астрологов, хиромантов и пасторов, которые посмели бы сказать что-либо худое против войны и его плотики, бросали за решетку. Странствующим хиромантам он велел предсказывать победы и долгую жизнь его солдатам, чтобы те не дезертировали и смело шли в бой. Он повелел пасторам провозглашать со своих кафедр войну Пруссии священной, справедливой и угодной Богу. Ослушников строго карали. Фридрих II предупредил также и астрологов, что, если их предсказания пойдут вразрез с его волей и интересами государства, они тоже окажутся за решеткой», — заметил Гиммлер.

«Но Фридрих Великий не запрещал астрологическую практику, распространение астрологической литературы, календарей, — возразил я. — Он предоставил людям многие свободы. Руководствуясь здравым смыслом, он использовал предсказателей в своих целях и в интересах государства».

«В третьем рейхе мы были вынуждены запретить астрологию, — продолжал Гиммлер. — Тот, кто нарушит новые постановления, должен быть готов до конца войны просидеть в концлагере. Мы не можем позволить астрологам заниматься практикой, за исключением тех, кто работает на нас. В национал-социалистическом государстве астрология должна остаться privilegium singulorum. Она не для широких масс».

«Я на себе успел почувствовать всю суровость ваших новых постановлений, — возразил я, — и все же не могу разделить вашу точку зрения».

«А вы очень страдали в концлагере? — спросил Гиммлер. — Можете назвать фамилии охранников, которые были с вами жестоки?»

«Боюсь, что не смогу, — ответил я. — Никогда не знал фамилий охранников СС, с которыми приходилось иметь дело. Они друг друга называли по именам. Сначала ваши люди очень скверно со мной обращались, но позже, когда нас стали выводить на работу, расчищать завалы после бомбежек, стало полегче. Обычно я, полеживая на траве, объяснял охранникам их гороскопы».

Это развеселило Гиммлера.

«Никакие ваши запреты не помогут, — продолжал я. — Те астрологи, которые превосходно знают свое дело, работают как и прежде. Просто они стали осторожней. Как только вы удалили из общества наиболее видных представителей этой профессии, на поверхность тут же всплыли звездочеты. Они предлагают своим клиентам устраивать чаепития и занимаются своим делом за чашкой чая. Недавно один из них на свадьбе предсказал приглашенным судьбу, составлял гороскопы, за что был осыпан деньгами и подарками. Сегодня, практикуя подпольно, предсказатели становятся неподконтрольными государству, а такого рода астрология очень опасна.

«В ваших полицейских постановлениях наука астрология приравнивается к гаданиям и предсказанию судьбы. Второй параграф гласит: «В соответствии с данными постановлениями, предсказание судьбы следует понимать как прорицание грядущих событий, как ворожбу о прошлом или настоящем, а равно и другие формы предсказаний, не основанные на естественных процессах восприятия. Особенно это относится к гаданию на картах, составлению гороскопа, толкованию знамений и снов». Но все дело в том, что астрология как раз и основывается на естественных процессах восприятия», — сказал я.

«Мы исходим из того, — отвечал Гиммлер, — что астрология как универсальная доктрина находится в кричащем противоречии с нашим философским миропониманием. Астрологи утверждают, что умеют составлять гороскопы для всего земного шара, всего человечества. Но это как раз то, против чего мы, национал-социалисты и члены СС, категорически возражаем. Доктрина, в равной мере применимая к неграм, индийцам, китайцам и арийцам, никак не согласуется с нашими представлениями о расовой душе. Каждый из названных мною народов имеет свою особую расовую душу, как и мы имеем свою, и, следовательно, никакая доктрина не способна охватить собою все случаи».

«Но в астрологических руководствах индийских ариев, — возразил я, — дается описание созвездий, отражающих многообразие расовых характеристик, что в древней индийской культуре нашло практическое отражение в системе каст. Еще в древности астрологи достаточно подробно разработали эту проблему».

Мне стало ясно, что хотя Гиммлер и знал о притеснениях астрологов его людьми, он ничего не знал об истинных достижениях научной астрологии.

И тут он сказал:

«Притеснения астрологов действительно велики, господин Вульф. Мне это известно из донесений. Астрологи фигурировали в ряде сенсационных процессов. В Берлине вредоносная практика предсказаний судьбы с помощью так называемых гороскопов к 1934 году достигла таких размеров, что я уже тогда подумывал запретить астрологию. Гороскопные лавчонки появлялись как грибы в любой части Большого Берлина и во многих других городах. Заплати только денежки, и легковерный простак тут же узнает, что ему уготовано в будущем! Вот вам и предсказание судьбы!»

«Остается пожалеть о том, — заметил я, — что при этом пострадали и серьезные астрологи, когда вы очищали Берлин от шарлатанов. Полиция и впрямь должна была воспользоваться этим постановлением и защитить людей от обмана и вымогательства. И вскоре после обнародования вашего запрета определенные круги в Берлине основали национал-социалистическое общество членов оккультных профессий с единственной целью защитить людей, работающих в этой сфере. Возглавляемая доктором Губертом Коршем Ассоциация научной астрологии, входившая в Немецкий астрологический центр в Дюссельдорфе, в то время была единственной из оставшихся астрологических организаций. Я знаю, шарлатаны от астрологии причинили нам много вреда, но пока нет оснований утверждать, что серьезные астрологи имели что-либо общее с ними или привлекались к шумным судебным процессам».

После этого Гиммлер просмотрел гороскопы Сталина и Черчилля и наконец заговорил о гороскопе Гитлера. Делясь своими наблюдениями о гороскопе Гитлера, я дал неприукрашенный отчет о трагическом исходе его военных кампаний, описал его болезнь, зловещие обстоятельства его карьеры, а также таинственную смерть.

«Гитлер не будет убит, — сказал я Гиммлеру, слегка изменив ранее данное толкование Шелленбергу. — На это не рассчитывайте! Возможно, будет предпринято покушение на его жизнь, но он уцелеет».

Уже год, как Гиммлер имел мой отчет о гороскопе Гитлера. Его передал ему Керстен. В отчете я утверждал, что Гитлер встретит смерть в 1945 году. Я особо подчеркнул этот факт, надеясь поколебать хорошо известную нерешительность Гиммлера и побудить его выступить против Гитлера еще до истечения указанного срока, чтобы не оказаться застигнутым катастрофой врасплох. Я полагал, он сочтет нужным свергнуть Гитлера и приступить к мирным переговорам. Если бы даже это ему не удалось, это могло бы приблизить восстание внутри страны, что положило бы конец нацистскому режиму.

«Что же, по-вашему, мы должны сделать? — спросил Гиммлер. — Вы уверены, что еще можно выправить ситуацию? В России у нас есть в резерве свежие дивизии. Конечно, их недостаточно. Мы должны обезопасить себя и на Западе».

И Гиммлер заговорил о «секретном оружии», возлагая на него большие надежды.

Выразив сомнение в том, что с помощью нового оружия нам удастся добиться решающего перелома в войне, я вновь обрисовал обстановку и в заключение осмелился высказать предположение, что арест Гитлера мог бы стать для Гиммлера единственной возможностью спасти себя.

Гиммлер ответил без малейших колебаний: «Это было бы нетрудно. Я бы мог послать Бергера с бронетанковой дивизией, тем временем мои люди заняли бы все важнейшие объекты».

Это многое проясняло. Гиммлер изучал возможность мятежа против Гитлера и даже подумывал о том, чтобы самому его возглавить. «Вы понимаете, господин Вульф, — добавил он с ноткой угрозы в голосе, — то, что мы с вами сейчас обсуждаем, не что иное, как государственная измена, которая нам может стоить жизни, если бы Гитлер узнал о наших планах».

«Я понимаю, задача трудная и опасная, — отвечал я. — Но ведь каждый из нас хоть завтра может погибнуть при воздушном налете. Я уверен, отношение к вам за границей изменится, если вы заключите мир и откроете концлагеря. Гитлер же настолько ослеплен, что помочь ему уже невозможно. Если все пойдет как прежде, война будет вскоре проиграна. Вот почему вы должны действовать! Ваши войска по-прежнему боеспособны, ивы легко могли бы взять власть в свои руки. Созвездия ваши на ближайшее будущее благоприятны, чего нельзя сказать о созвездиях Гитлера. Не медлите, пока не поздно!»

Гиммлер был задумчив и мрачен. «Единственное, чего я боюсь, так это народа, — сказал он. — Вы же понимаете, все не так просто. После захвата власти в различных частях рейха и на оккупированных территориях начнутся мятежи, и мне придется подавлять их с величайшей жестокостью. Непредсказуема и реакция части населения. Это очень серьезный шаг, и он чреват большими волнениями». Именно это я и надеялся услышать. Подобно моему другу доктору Говертсу и многим из тех, кто входили в кружок Крейсау, — группу сопротивления, организовавшую покушение на Гитлера 20 июля 1944 года, — я полагал, что вслед за падением Гитлера начнется «война диадохов» за власть, а все завершится полным разгромом национал-социализма.

«Даже в самом худшем случае мятежи будут подавлены в течение двух-трех месяцев, — заверил я Гиммлера, — при условии, что вам удастся заручиться поддержкой генералов, занимающих ответственные посты».

«В таком случае мы должны действовать быстро. Я подумаю об этом. А пока, прошу вас…»

Да, оказывается, Генрих Гиммлер в приватной беседе, когда не разыгрывал из себя всемогущего, мог произнести «прошу вас». Роста он был среднего. Резковатые движения изобличали его нервную натуру. Говорил он быстро, оживленно жестикулируя. Нередко делал оговорки. В одном случае, рассуждая о гороскопе, он произнес «рождиние» вместо обычного «рождение». Это навело меня на мысль, что Гиммлер мог ознакомиться с содержанием моей папки, которая любезнейшим образом была у меня отобрана офицером СС и передана в камеру хранения, — так вот, втой папке, в одном из отчетов слово «рождение» оказалось напечатанным как «рождиние», и я его не исправил.

Гиммлер был очень бледен. Веки воспаленные, красные, должно быть, от чрезмерного чтения. Зрачки какого-то серо-мышиного цвета, а типично монгольские брови почти свисали на глаза. Волосы у него были темные. Выпуклый лоб невысок, без крутизны по бокам, зато полноватые виски казались почти наростами. Резко скошенный подбородок отступал, как пасть амфибии или челюсть акулы. Гиммлер был плохо выбрит. Верхнюю губу и щеки покрывала жесткая щетина. Нижняя губа имела приятный изгиб, но уголки рта были как бы зашпилены, что придавало лицу выражение циничное, резкое и скрывало присущие ему жестокость и слабость.

Пока мы обсуждали военно-политическую обстановку, я для себя сделал три вывода. Взгляды Гиммлера (это было в конце мая 1944 года) поражали своей наивностью, я даже задавался вопросом, вполне ли он со мной откровенен. Гиммлер утверждал, что в скором времени Германия подпишет с западными державами сепаратный мир. Англия основательно потрепана, а США, хотя пока и не ослаблены, все же не сумели в полной мере развернуть свой военный потенциал. После того как будут объявлено перемирие и согласованы условия договора, война на Востоке будет продолжена. Благодаря выгодным стратегическим позициям, которые занимает немецкая армия, эта война может длиться десятилетиями, если будет поддержана западными союзниками. Но неужели Гиммлер ничего не слышал о Тегеранских соглашениях? Неужели не знал, что сепаратный мир невозможен? Постепенно я приходил к выводу, что в вопросах политики Гиммлер чрезвычайно наивен. Позже, когда я встречался с ним в Хоэнлихене, Гарцвальде и Любеке, незадолго до конца войны, этот человек, занимавший самые высокие государственные посты, задавал мне странные, прямо-таки детские вопросы, стараясь получить от меня астрологические озарения относительно военно-политической обстановки. Видит Бог, Гиммлер не был гением. Скорее, посредственностью, особенно когда приходилось его видеть в домашней обстановке, без блестящей свиты.

После того как мы немного подкрепились, Гиммлер заговорил о своем гороскопе. Набросок его гороскопа был мною сделан еще в 1934 году. Гиммлер не знал точного времени своего рождения, и мне пришлось взять за основу расположение планет на полдень. И вот теперь мы попытались установить точное время его рождения, так сказать, обратным числом. В подобных случаях астролог составляет гороскоп на прошлое, а затем выверяет его, сравнивая с действительно происходившими событиями в жизни этого человека. Если созвездия совпадают с течением событий в прошлом, становится возможным определить точный момент рождения человека и составить его гороскоп на будущее. Пока я готовил этот уточненный гороскоп, я заключил из нашего разговора и вопросов Гиммлера, что он достаточно сведущ в астрологии. Он употребил несколько профессиональных терминов, которые узнал не от меня. Он говорил о тройственных аспектах, о благоприятных и не благоприятных знаках, о возвышении планет.

Тогда же я передал Гиммлеру папку с моими наблюдениями по универсальной астрологии. Особенно его привлек доклад, который я составил на заданную тему: «Существует ли угроза нового монгольского нашествия?». Завершая доклад, я писал, что, возможно, уже близок день «Битвы у Пчелиного Древа», сражения, предсказанного седой легендой, бытовавшей на берегах Рейна и в Вестфалии. Я высказал предположение, что эта битва, как и Битва на Вельзер-Хайде, также упоминавшаяся в стародавних легендах, теперь неотвратимы.

Гиммлер возражал: «Битва у Пчелиного Древа и Битва у горы Унтерсберг на Вельзер-Хайде близ Айген-Бертесгадена к теперешней войне не имеют никакого отношения. Время тех битв наступит не скоро».

«Не могу согласиться с вами, — сказал я. — Разве разрушенный до основания Кельн, о чем недвусмысленно говорится в пророчестве, и массированные бомбардировки городов Рейна-Вестфалии не наводят на мысль, что предсказанная Битва у Пчелиного Древа, которой суждено решить судьбу Германии, уже началась? Разве этот срок уже не наступил?»

Гиммлер холодно принял мои возражения. Я это сразу почувствовал и впредь решил быть осторожней — подождать, пока не завоюю его доверие удачными предсказаниями.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.