«Финик добродетели»

«Финик добродетели»

Противоположной крайностью является безоговорочное восхищение Годуновым, который предстает чуть ли не идеалом правителя, «цветяся аки финик листвием добродетели» (цитата из «Русского хронографа», источника начала семнадцатого столетия). Там же сказано, что Борис был «светлодушен и нравом милостив». Это не является угодничеством или лестью со стороны автора, поскольку написано уже после годуновского падения, во времена, когда прежнего царя было принято ругать и винить во всех несчастьях страны.

Подобное отношение к Борису, в отличие от противоположного, основывалось не на слухах и сплетнях, а на видимых результатах годуновской деятельности.

Апологеты Бориса все подозрения по поводу «удобных» для Годунова смертей объявляли клеветой и бездоказательными домыслами, а на самое серьезное и аргументированное обвинение, по поводу углицкой трагедии, отвечали столь же серьезно и аргументированно. Уже в недавние времена лагерь «защитников» Годунова сильно пополнился и обзавелся дополнительными доводами.

Сергей Платонов пишет, что Дмитрий не представлял особенной угрозы для всесильного Годунова даже в случае смерти царя Федора: «Если бы удельный князь Димитрий оставался в живых, его право на наследование престола было бы оспорено Ириной. Законная жена и многолетняя соправительница царя Ирина, разумеется, имела бы более прав на трон, чем внезаконный припадочный царевич из «удела».

Того же мнения придерживается другой выдающийся историк Г. Вернадский, пришедший к выводу, что смерть царевича была случайной.

Замечательный знаток эпохи Р. Скрынников, изучив все имеющиеся материалы дела, выстраивает убедительную версию, которая оправдывает Бориса.

Вкратце она выглядит так.

Материалы следствия показывают, что один лишь Михаил Нагой, дядя царевича, упорно твердил об убийстве, хотя сам не был свидетелем происшествия и, согласно опросу других очевидцев, был в то время «мертв пиян». Другой дядя, Григорий Нагой показал, что все «почали говорить, неведомо хто, что будто зарезали царевича»; еще один Нагой, Андрей Федорович, – что «царевич лежит у кормилицы на руках мертв, а сказывают, что его зарезали, а он того не видел, хто его зарезал». Непосредственные свидетели, малолетние товарищи Дмитрия по игре в ножички, рассказали, что «играл-де царевич в тычку ножиком с ними на заднем дворе и пришла на него болезнь – падучей недуг – и набросился на нож».

Мамка Василиса Волохова, которую называют годуновской шпионкой и участницей заговора, как выяснил Скрынников, вовсе не была прислана в Углич правителем, а состояла при царевиче с давних пор. Царица сама не видела, как погиб сын и, колотя поленом мамку, виновную в недогляде, первая, непонятно с чего, закричала, что Дмитрия зарезал сын Волоховой. С этого и начался кровавый мятеж.

Конечно, весьма вероятно, что комиссия Шуйского вела расследование однобоко, давила на свидетелей, фальсифицировала протоколы и т. д. Однако помимо документов имеются и другие доводы, логические, которые развенчивают миф о «выгодности» убийства для Годунова.

Во-первых, в то время все еще надеялись, что Федор и Ирина, которым было по 34 года, произведут потомство (и вскоре действительно родилась дочь).

Во-вторых, даже при ранней смерти царя Годунов мог и дальше править от лица царицы-сестры. Ему некуда было торопиться, устраняя весьма гипотетического соперника.

В-третьих, если бы началась борьба за трон, у слабого клана Нагих не было никаких шансов на победу – в Москве имелись куда более сильные боярские партии, тоже породненные с царским домом.

Наконец, в-четвертых, очень уж странно был выбран момент для столь скандального преступления: на севере шла тяжелая война со Швецией, на юге готовился к нашествию крымский хан. Если Годунов и планировал убийство царевича, это можно было бы сделать в менее критической ситуации, без риска добавить к внешним проблемам внутренние.

В общем, по мнению немногочисленных, но авторитетных сторонников годуновской невиновности, Борису не должны были являться «мальчики кровавые в глазах». Если же снять с Годунова вину в убийстве восьмилетнего ребенка, этот исторический деятель сразу предстает в совершенно ином свете: «финик» не «финик», но, пожалуй, один из самых симпатичных правителей в отечественной истории.

Угличское следственное дело. 1591 г.

Приняв страну разоренной, травмированной, униженной поражениями, Борис сумел привести дела в более или менее сносное состояние и даже вернуть территории, утраченные Иваном Грозным. Проблемы начались лишь в самый последний период – и, как будет показано ниже, не по вине Годунова. «Он правил умно и осторожно, и четырнадцатилетнее царствование Федора было для государства временем отдыха от погромов и страхов Опричнины», – пишет Ключевский.

Непредвзятые современники, оставившие потомкам свои записки, вспоминали Бориса с уважением. Князь Катырев-Ростовский пишет, что покойный «державе своей много попечения имел и многое дивное о себе творяще»; ему вторит один из первых отечественных историков Авраамий Палицын (нач. XVII в.): «Царь же Борис о всяком благочестии и о исправлении всех нужных царству вещей зело печашеся».

Еще удивительнее читать похвалы Годунову во «Временнике», сочинении дьяка Ивана Тимофеевича Семенова (Ивана Тимофеева), который очень не любит Бориса, называет «рабоцарем» и усердно пересказывает про него все злые слухи. «…Он много заботился об управлении страной, имел бескорыстную любовь к правосудию, нелицемерно искоренял всякую неправду…; во дни его домашняя жизнь всех протекала тихо, без обид…; он был крепким защитником тех, кого обижали сильные, вообще об утверждении всей земли он заботился без меры…; всякого зла, противного добру, он был властный и неумолимый искоренитель, а другим за добро искренний воздаятель», – перечисляет дьяк (цитирую перевод на современный язык), приходя к выводу, который, кажется, ставит его в затруднение: «И то дивно, что хотя и были у нас после него другие умные цари, но их разум лишь тень по сравнению с его разумом, как это очевидно из всего». (Объяснение этому парадоксу автор в конце концов находит в том, что Борис «от младых ноготь» состоял при хорошем царе Федоре и, должно быть, «навыкнул благу».)

Для той жестокой эпохи Годунов отличался поразительной гуманностью. Он не любил проливать кровь и делал это лишь по крайней необходимости. Одерживая верх над политическими врагами, даже самыми непримиримыми, не отправлял их на плаху, а ограничивался ссылкой или «политической казнью» – пострижением в монахи. При этом Борис еще обладал редким для правителя даром ценить в подчиненных деловые качества, а не личную преданность – именно этим объясняется то, что он, бывало, возвращал из ссылки своих явных недоброжелателей вроде Богдана Бельского или Василия Шуйского и доверял им важные государственные дела.

Еще экзотичней выглядела заботливость Годунова о простом народе, благом которого никто из правителей раньше не интересовался. Венчаясь на царство, новый царь произнес удивительную фразу: «Бог свидетель сему, никто же убо будет в моем царстии нищ или беден!». Впоследствии он по мере сил старался выполнять эту клятву: оказывал помощь погорельцам и голодающим, трудоустраивал безработных, впервые построил в Москве богадельни для обездоленных. Ворчливый дьяк Иван Тимофеев признаёт, что Борис был «требующим даватель неоскуден, к мирови в мольбах о всяцей вещи преклонитель кротостен, во ответех всем сладок, на обидящих молящимся беспомощным и вдовицам отмститель скор».

В довершение портрета второго, «благостного» Годунова следует прибавить, что этот человек был образцом нравственности в личной жизни: верным мужем, заботливым отцом и врагом «богомерзкого винопития» (вероятно, юность, проведенная в Александровской слободе, привила Борису отвращение ко всякого рода безобразиям).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.