«Громи немцев!»

«Громи немцев!»

Исход войны с поляками выглядел однозначно. В сентябре 1655 г. царь писал своим сестрам: «Постояв под Вильно неделю для запасов, прося у Бога милости и надеяся на отца нашего великого государя святейшего Никона патриарха молитвы, пойдем к Варшаве!»… Но именно в этот момент вмешалась вдруг новая сила. В Швеции отречение Христины привело к власти воинственную «старую партию». Правда, ее вдохновитель Аксель Оксеншерна уже умер, но канцлером стал его сын Эрик, всецело продолживший политику отца. Карл X Густав и Эрик снизили поборы с крестьян и горожан, чем сразу завоевали общую популярность. В течение года отмобилизовали войска. Был заключен союз с Трансильванией и Бранденбургом — курфюрст которого мечтал оторвать от Польши Пруссию. Разгромленная Польша выглядела очень соблазнительным куском. И Карл объявил Яну Казимиру войну. Предлог был выбран первый попавшийся, такой же, к какому придирался Алексей Михайлович — ошибки в титуле. После чего две армии, Карла X из Померании и Магнуса Делагарди из Риги, сразу начали вторжение.

Пришли они фактически «на готовое», пользуясь плодами побед, купленных русской кровью. Их свежие, полнокровные полки шагали триумфальным маршем. А у Речи Посполитой уже не было сил для сопротивления. Лифляндские крепости открывали ворота перед Делагарди. А армия Карла быстро захватила Познань, Мазовию. Ян Казимир сумел собрать лишь слабенькое подобие войска, шведы шутя разнесли его под Страшовой Волей, и король бежал в Силезию, под крыло императора. И польское государство, по сути, распалось. Протестант Радзивилл перешел на сторону Карла. Многие видели в шведах избавителей от нашествия «московитов». Без боя сдались Варшава, Краков. Сапега, наоборот, обратился к Алексею Михайловичу, умоляя его взять Польшу под защиту и обещая за это избрание польским королем. Выделилась и партия, не желающая ни Карла, ни царя и возлагавшая надежды на австрийского императора Фердинанда. А шведский король обращался к Алексею, предлагая ему союз и раздел польских земель. Казалось бы — принять предложение, и вперед!

Но не все было так просто. Шведы с самого начала повели себя крайне недружественно. Несмотря на реверансы с царем, Карл X направил посланцев и к Хмельницкому для сепаратных переговоров. Предлагал ему заключить союз, а военные действия на стороне русских приостановить. За что обещал отдать «всю русскую землю» — Украину и Галицию. Но отдать от своего лица! И не царю, а Хмельницкому, как суверённому властителю. Российское правительство об этих тайных пересылках узнало. Кроме того, в Кейданах шведы провели конференцию с литовской шляхтой, а в Устье — с польской, заключив соглашения о подчинении Речи Посполитой Швеции. Причем пообещали отобрать у русских занятые земли. Шведские части захватили г. Гродно, уже присягнувший Алексею Михайловичу. На Двине солдаты Делагарди вступили на территорию, контролируемую царскими войсками, заняв Дисну и Друю.

Наши армии в летнем наступлении устали, рассыпались отдельными отрядами, к битвам с новым врагом были не готовы. И чтобы не допустить преждевременных столкновений со шведами, Алексей Михайлович остановил наступление на запад. Частям Трубецкого и Долгорукова было приказано отойти к Могилеву, Золотаренко — к Старому Быхову. Через послов в Стокгольме Иевлева и Нестерова царь заявил протест шведскому правительству по поводу вторжения Делагарди. И подкрепил его силой. Из состава группировки Трубецкого на Двину был переброшен полк Ордина-Нащокина с артиллерией. Делагарди нагло потребовал от воеводы «невмешательства» в дела оккупированных им земель. Но Ордин-Нащокин атаковал шведские заставы и в четырехдневных стычках оттеснил их от Дисны и Друи к Браславлю.

Пошли переговоры, разведка и оценка сложившейся обстановки. Выбор предстоял двоякий. Либо изменить курс на 180 градусов и в союзе с ослабленной Польшей выступить против Швеции, либо в союзе с Карлом добивать поляков — с явной перспективой после этого все равно столкнуться со Швецией. Посольский приказ в это время возглавлял блестящий дипломат думный дьяк Алмаз (Ерофей) Иванов. Австрийский посол Мейерберг писал о нем: «Будучи знаком с иностранными краями, при исправлении многих посольств столько показал примеров хитрости, коварства, находчивости, что удостоен был должности смотрителя за тайным архивом царским, за иностранными послами и докладчика их посольств». И под руководством Иванова русская дипломатия старалась сориентироваться в столь резко изменившемся политическом раскладе.

Шведское вторжение встревожило не только русских. Яна Казимира готовились поддержать император, папа. К ним примкнула Дания, давно точившая зубы на северную соседку. Антишведскую позицию заняла Голландия, понявшая, что важную для нее балтийскую торговлю Стокгольм запросто прижмет, если сумеет сделать море своим монопольным владением. Союзом с Карлом стал тяготиться и Бранденбург, поскольку занесшиеся шведы мало считались с ним. И против Карла X начала складываться мощная коалиция. А сама Польша, которая предпочла «культурных» оккупантов русским «варварам», очень быстро раскаялась. Шведские солдаты и офицеры рассматривали войну в первую очередь как способ наживы. И к тому же были ортодоксальными лютеранами. А кого же грабить, как не «папистов»?

По стране покатилась волна бесчинств. Захватчики разоряли монастыри, костелы, вешали священников, резали монахов, глумились над монахинями, насилуя их на алтарях. Зверски пытали, требуя выдать ценности. Громили деревни, поместья, местечки. В России это, кстати, вызвало отталкивающее впечатление. Хотя русские и считали католиков еретиками, не дозволяя им сооружать своих церквей в нашей стране, но в занятых районах Литвы и Белоруссии царь сохранил костелы и монастыри в целости и сохранности. Впрочем, шведы и православных святынь не щадили — для них любые иконы, алтари, священнослужители были нетерпимы, а оклады, утварь, златотканные облачения являлись отличной добычей. И людей православных не щадили. После отвода русских войск шведские отряды ринулись в Белоруссию, и от ужасов их нашествия жители Минска прятались в Крестогорском урочище, в 30 км от города, молясь о заступничестве перед чудотворной иконой Богородицы-Млекопитательницы.

Но результатом этих кошмаров явилось восстание. Точно так же, как Русь, уже вроде погибшая в Смуту, поднялась за поруганную православную веру, так поляки поднялись за католическую. И не случайно восстание вспыхнуло в Ченстохове, одном из главных центров католичества. Возглавил его Чарнецкий, а вера всколыхнула и объединила народ. У шляхты, еще недавно индифферентной и своевольной, будто открылось «второе дыхание». Брались за сабли юнцы, старики. И крестьяне, еще вчера готовые восстать против господ, вооружались топорами, вилами, шли за шляхтой, создавали партизанские группы. Захватчиков стали истреблять по всей стране. Отряды Чарнецкого получили помощь от императора и папы, а вскоре вернулся из-за границы Ян Казимир и обосновался во Львове.

Российская дипломатия взвешивала все «за» и «против», вела переговоры. Паны, принявшие было сторону царя, тоже выглядели не очень-то надежными партнерами, лукавили. То обещали избрать на королевство Алексея Михайловича, то его сына, то говорили лишь о рассмотрении их кандидатур. Но принять сторону шведов — значило восстановить против себя не только поляков, а и белорусов, подвергавшихся резне и грабежам, выступить против всей антишведской коалиции. К тому же на линии соприкосновения армий продолжались провокации. Браславский комендант Уленберг, который должен был провести с друйским воеводой Ординым-Нащокиным переговоры о демаркационной линии, вместо этого устраивал нападения на русские заставы, захватил на сопредельной территории имение Сапеги, монастырь, ряд деревень. На ультиматумы об отводе войск Уленберг не реагировал. И в середине февраля 1656 г. Ордин-Нащокин предпринял штурм монастыря, выгнав оттуда шведов.

На выбор, стоявший перед русским правительством, наложились и другие факторы. Так, лозунгом всей войны являлся возврат «исконных русских земель». То есть земель, прежде входивших в великое княжество Киевское. Шведы часть этих территорий хапнули из-под носа. Ну и, наконец, оставалась нерешенной проблема выхода к Балтике и районов у Финского залива, отнятых у России в Смуту. И царское правительство выбрало войну с Карлом X. А с поляками в Вильно было заключено перемирие, согласно которому Москва обязалась помогать Польше против шведов, а паны брали обязательство после смерти Яна Казимира избрать королем Алексея Михайловича или его наследника.

Правда, Виленский договор вызвал серьезные осложнения с Хмельницким. Сперва гетмана оскорбило, что его представителям не позволили участвовать в переговорах наравне с послами суверенных держав — уполномоченные царя разъяснили, что казаки являются подданными царя и не могут составлять самостоятельной делегации. Кроме того, Богдан оценивал политику сугубо с точки зрения своих, украинских интересов. А с этой точки зрения ему казалось естественным добить Польшу в союзе с Карлом и Ракоци. И хотя Хмельницкий сам был мастером вести дипломатические интриги во все стороны ради временного выигрыша, но того, что и Москва может лавировать, понимать не хотел.

Разлад подогревало его окружение. Противники России из числа старшины полагали, что под номинальной властью Карла или ослабленной Польши им было бы лучше. И распускали слухи, что наивный царь, помирившись с поляками, вообще отдаст им Украину — в надежде, что после избрания польским королем она все равно вернется под его власть. Слухи эти не имели под собой никакого основания, но на Украине после 8 лет войны не верили уже никому. И Хмельницкий в письмах к Алексею Михайловичу горячо доказывал ошибочность Виленского договора, доносил «о неправдах и хитростях лядских», уверял, что «они этого договора никогда не додержат, они на веру нашу православную давно воюют и никогда желательными быть не могут, а теперь они этот договор для того сделали, чтобы, немного отдохнув и договорившись с султаном турским и татарами и другими посторонними, снова на ваше царское величество воевать».

О коварстве Речи Посполитой в Москве прекрасно знали и без него. В наказах послам даже специально требовалось следить, чтобы король и паны при заключении договоров целовали крест, а не подставку под ним — подобным способом поляки давали обещания, которые заведомо не собирались исполнять. Уж конечно же, Посольский приказ знал и польские законы, по которым никакой договор не мог гарантировать королевского избрания. Но в той конкретной обстановке, которая сложилась в начале 1656 г., Виленский договор выглядел вполне здраво и реально. Ударить в спину Польша была не в состоянии. А если паны не исполнят своей части договора, ну и что? Это всегда можно будет использовать как предлог к новой войне. После разборки со шведами. И куда поляки денутся от условий, которые потом им продиктуют?

Предшествующие победы очень высоко подняли международный авторитет России. Вслед за Украиной «под государеву руку» попросилась Молдавия. Ее господарь Георгица Стефан направил посольство к Алексею Михайловичу, и был заключен договор, согласно коему Молдавия вошла в подданство Москвы. К царю прибыли послы австрийского императора, курфюрста Бранденбурга. И впервые в российской истории Алексей Михайлович организовал «посольский съезд», то есть международную конференцию с участием России, Австрии, Бранденбурга и Голландии — для обсуждения вопросов примирения с Польшей и войны со Швецией. К датскому королю Фредерику III выехало посольство стольника Данилы Ефимовича Мышецкого с предложением совместного удара на общего врага. А Ордину-Нащокину было поручено разузнать о состоянии дорог и укреплений в Лифляндии, склонять на сторону России местных жителей и установить контакты с герцогом Курляндии Якубом.

В Польше дело клонилось не в пользу шведов. Народной войны они не выдерживали. Шляхетское ополчение и партизаны громили их в хвост и в гриву. Карлу X пришлось оставить Краков и Варшаву. И русское командование выработало план войны довольно взвешенный и реалистичный. Не лезть в польскую кашу, а воспользоваться отвлечением туда шведских сил и пробить дорогу к Балтике. Для этого сосредотачивались две армии. Одна — в Смоленске, Витебске и Полоцке, а другая — в Новгороде и Пскове. Первая под командованием царя и Черкасского представляла собой ту же основную группировку, которая сложилась в ходе польских кампаний. Теперь ей предстояло вдоль Западной Двины наступать на Ригу и таким образом отрезать от главных сил Карла X Лифляндию — Северную Латвию и Эстонию.

На них некогда распространялась власть киевских князей, да и после разгрома Ливонского ордена Иваном Грозным они некоторое время входили в состав России, поэтому тоже считались «исконными» землями. Второй армией командовал Алексей Трубецкой. В ее состав вошли «служилые люди Новгородского разряда» и перебрасывался «прибылой полк» Ромодановского. Задачей этого войска было наступать на отрезанную Лифляндию, очищая ее от шведов. А вспомогательные удары наносились севернее, у устья Невы и в Карелии. По инициативе Никона к Трубецкому были направлены донские казаки, чтобы действовать на Балтике так же, как против турок на Черном море.

К походу на «немцев» (так называли на Руси все германоязычные народы, включая скандинавов) готовились еще с зимы. В Новгород, Псков и Полоцк шли огромные обозы с припасами. На Каспле и Белой строились флотилии. Речное судостроение на Руси вообще было очень развито. Существовало несколько типов судов: будары — грузовые баржи, дощаники, насады, челны — большие лодки, струги — довольно крупные суда, достигавшие 30–35 т водоизмещения, были струги «с чердаки и чуланы» (с каютами и трюмами). Ордина-Нащокина направили в Курляндию, договориться с герцогом Якобом о нейтралитете и просить его выступить посредником в переговорах с Ригой, чтобы склонить ее к сдаче.

15 мая 1656 г. Алексей Михайлович выехал из Москвы в Полоцк, а 17 мая Россия объявила шведам войну. И сразу на севере начали действовать отряды Петра Пушкина и Петра Потемкина. Войск у них было немного — солдаты, дворянское ополчение и донские казаки. Их задачей было отвлечь неприятеля, заставить распылять силы. Пушкин из Олонца подступил к Кореле (Кексгольму). Его солдаты при поддержке сочувствующего местного населения быстро поставили «табор» — укрепленный лагерь, и «острожки» (шведы писали — форты), взяв крепость в осаду. А Потемкин с казаками прорвался на Неву. 3 июня вышел к Нотебургу (Орешку). Атаковать эту сильную крепость он не стал. Заставил гарнизон укрыться за стенами, блокировал заставами и двинулся дальше. 6 июня русские внезапно налетели на крепость Ниеншанц в устье Невы (ныне Шлиссельбург) и с ходу взяли ее штурмом. Победителям достались собранные там огромные запасы хлеба, предназначенные для шведской армии.

И казачьи челны вышли в Финский залив. Воевать на море донцы умели отлично. Челны снаряжались несколькими легкими пушками, а каждый казак брал в рейд 2–3 ружья. Владели ими мастерски — на 50 шагов попадали в монету. И в морском бою казаки вели убойный беглый огонь с одного борта, а гребцы второго борта перезаряжали оружие. Сметали врага ливнем свинца, а потом кидались на абордаж. Так было и на Балтике. У острова Котлин (то бишь рядом с нынешним Кронштадтом) встретили шведские суда, везшие воинский отряд. В морском бою неприятеля разбили, корабли захватили и потопили. А потом совершили дерзкий рейд в Финляндию, взяли и сожгли крепость Нейшлот. Словом, наши солдаты и казаки отличились в тех же местах, где позже будет воевать Петр — но за полвека до него. Конечно, тягаться с регулярным шведским флотом легким челнам было трудно, но на это и не рассчитывалось. От столкновений с высланными против них эскадрами казаки уклонялись. Навели изрядного шороха, переполошили врага, заставили оттянуть резервы в Финляндию. После чего Потемкин вернулся к Нотебургу и остановился осадным лагерем.

Армия Трубецкого, перейдя границу, осадила и взяла крепость Мариенбург, за ней Нейгаузен. А царское войско медленно двигалось вниз по Двине. На стругах, баржах и плотах везли пушки, продовольствие, боеприпасы. Течение реки перекрывали несколько городов, укрепленных по последнему слову фортификации, с каменными стенами, многочисленной артиллерией. Первым из них на пути армии встал Динабург. Но брать крепости наши предки хорошо умели. 20 июля осадили ее, быстро возвели шанцы и батареи, начали бомбардировку. Под прикрытием артогня воины подошли к стенам траншеями и апрошами. А 31 июля последовал штурм — и город пал. По приказу царя он был переименован в Борисоглебск. Что символизировало — отныне он становится русским городом.

Между тем в Копенгагене вел долгие переговоры князь Мышецкий. Датчане были не против союза, но… смертельно боялись остаться со шведами один на один. И требовали пункта, чтобы Москва обязалась не заключать сепаратного мира с Карлом. В Россию с Мышецким поехал посол Косс. Посетил царскую ставку, и вроде бы условия наступательного союза удалось согласовать. Мышецкий и Косс с этим проектом отправились обратно в Данию. А Ордин-Нащокин договорился о благожелательном нейтралитете Курляндии, герцог согласился помочь «всячески промышлять о сдаче Риги».

Шведы же, как и предполагалось, разбрасывали свои силы. Комендант Выборга с полком в 1150 человек выступил на выручку Кореле. Рассчитывал, что своим нападением вынудит Пушкина снять осаду, но наткнулся на рвы и частоколы, которыми олонецкие солдаты окружили свои «острожки» и «таборы». Атаковал, был отбит и убрался восвояси. А части Трубецкого в начале августа подошли к Юрьеву (Дерпт, ныне Тарту). Как писали шведы, это был «собственно центр всей Лифляндии». И самая сильная крепость на ее восточных рубежах. Город окружала «красивая крепкая стена с мощными башнями», а внутренней цитаделью служил старый епископский замок, возвышающийся на крутой горе. Трубецкой расположился за р. Мовжей (Эмайыги), и ратники стали строить лагерь — «городок земляной против города».

Царская армия, прежде двигавшаяся по левому берегу Двины, у Динабурга переправилась на правый, чтобы не заходить во владения герцога Курляндского. Воинам было категорически запрещено нарушать его границы и задевать его подданных. Войско подступило к следующей крепости — Кокенгаузену (Кокнесе). Тоже мощной твердыне. Царь писал сестрам, что по силе укреплений она могла сравниться со Смоленском. Но после короткой осады, 14 августа, полки пошли на штурм. Драка была жестокой, шведы сопротивлялись отчаянно. Тем не менее наши воины неудержимо ворвались на стены. В рубке гарнизон погиб почти целиком. Русские потери составили 67 убитых и 430 раненых. А город переименовали в Дмитров.

Ордин-Нащокин, вернувшись из Курляндии к царю, подал предложение, что для успеха дальнейших действий надо взять крепость Дюнамюнде (Шанцы), контролирующую устье Двины, чтобы отрезать Ригу от моря. И Алексей Михайлович поручил эту операцию ему, выделил отряд полоцкого ополчения и вяземских городовых казаков. А передовые полки главной армии от Кокенгаузена совершили стремительный бросок и 21 августа вышли к Риге. Комендант Делагарди не ожидал столь быстрого появления русских, даже не успел сжечь пригороды и вырубить обширные сады вокруг города, закрывающие сектора обстрела собственной артиллерии. Что оказалось очень удобно для осадных работ. Под прикрытием садов, почти без потерь, войска под руководством генерала Лесли стали строить шанцы и батареи. Но Дюнамюнде Ордин-Нащокин с налета захватить не сумел. А посредническая миссия герцога Якоба кончилась неудачей. Предложение о капитуляции рижане и Делагарди отвергли, надеясь отсидеться за укреплениями. И действительно, как ни сильны были другие здешние крепости, с Ригой не могла поспорить ни одна из них. Айрман писал: «Этот город имеет прекрасный вал и ров с водой и отличные бастионы… На стене имеется страшная башня, расположенная в сторону суши, которая может подвергнуть обстрелу вокруг всего города».

На других участках фронта продолжались бои. В конце августа шведы предприняли вторую попытку деблокировать Корелу. Из Выборга туда отправился генерал Левенгаупт с 1600 солдат. Но воины Пушкина опять заперлись в острожках, отразили многочисленные атаки и в Корелу Левенгаупта не пропустили. Понеся потери, он отступил. А Трубецкой, осадив Юрьев, разослал отряды рейтар и дворянской конницы по всей Эстонии. Один из них ходил «к морю», добравшись «до Колывани» (Ревель, ныне Таллин). Узнав, что шведы выслали войско для помощи осажденному Юрьеву, Трубецкой отправил навстречу часть сил во главе с Семеном Измайловым. Одержали полную победу, «генерала и немецких людей побили и языки поимали», после чего взяли «немецкий город Кастер».

Под Ригой 1 сентября началась бомбардировка из 6 батарей. Толстенные стены не поддавались, ядра увязали в них. Современники писали потом, что даже 10 лет спустя было видно, «какими огромными ядрами неприятель обстреливал эту башню и намеревался ее разрушить; но все было тщетно, и он не причинил ей вреда» (Айрман). Однако и положение осажденных было трудным. Делагарди делал все возможное, чтобы затянуть осаду. Предпринимал вылазки, по сути, посылая людей на смерть — вылазки отражались, а при полном превосходстве русских в кавалерии мало кому из участников удавалось убежать в крепость. Но комендант добился выигрыша во времени. Наступила осень, холодная и дождливая, среди осаждающих начались болезни. Дороги развезло, затруднился подвоз продовольствия. Из-за этих лишений стали перебегать к противнику некоторые иностранные офицеры — под городскими крышами было уютнее.

Правда, и у шведов ситуация была уже критической. У них кончались боеприпасы, продовольствие. Но 12 сентября король «на многих кораблях» прислал им крупные военные силы, порох, ядра, продукты. Ордин-Нащокин к этому времени взять Дюнамюнде так и не сумел — отряд у него был сборный, малодисциплинированный. А военного флота, чтобы помешать вражеской эскадре, у Алексея Михайловича не было. Хотя флот-то, если рассудить, имелся — у потенциальных союзников датчан. Но они в войну все еще не вступили. Условия, привезенные Мышецким, их тоже не удовлетворили, предлагались разные поправки. А принять их не было полномочий у русского посла (ведь прежний проект одобрил сам царь). И тянулись обсуждения, переписка с государем… А шведская эскадра беспрепятственно проникла в Двину и разгрузилась в Риге. После этого генерал Лесли посоветовал Алексею Михайловичу снять осаду, считая ее уже безнадежной. Но царь счел обидным отступить, не попытавшись штурмовать.

Атаку назначили на 2 октября. Один из перебежчиков успел сообщить об этом Делагарди. И тот решил упредить штурм отчаянным контрударом. Рано утром, когда наши полки выдвигались на исходные позиции, вдруг вывел за ворота все наличные силы и бросил на не успевших изготовиться русских. Неожиданность обеспечила успех. Шведы смяли и отбросили полки Цыклера, Ненарта, Англера, Юнгмана, захватили 17 знамен. В нескольких местах ворвались в русские лагеря и редуты, поджигая их. Большие потери понес приказ стрельцов, направленный на выручку атакованным частям. Враг пробовал даже пробиться к царской ставке, но был встречен и отброшен людьми, собранными окольничим Стрешневым. Сеча шла до полудня. Сорганизовавшись и восстановив порядок, наши воеводы начали теснить шведов и загнали их обратно в крепость.

Но штурм был сорван. 5 октября Алексей Михайлович приказал снять осаду и возвращаться в Полоцк. Отход осложнился тем, что большие баржи с боеприпасами застряли на мели, а окрылившиеся шведы выступили в преследование. Тогда царь велел арьергарду под командованием Ордина-Нащокина организовать глубокий рейд под Ригу. И едва русская конница показалась у города, противник тут же одумался и оттянул войска назад для прикрытия Риги. Русские смогли без помех снять с мели суда и вернуться на свою территорию.

К Юрьеву шведы тоже послали сильные подкрепления. Но тут события разыгрались иначе, чем под Ригой. Войско, шедшее на выручку к осажденным, Трубецкой разгромил, «и тех немец многих побили и языки поимали». В результате этой победы гарнизон счел свое положение безвыходным, и 12 октября город сдался. Отряды Пушкина под Корелой и Потемкина под Нотебургом были малочисленными, тяжелой артиллерии не имели. Поэтому активности не проявляли. Постояли до осени, отвлекая на себя неприятеля, и ушли в свои пределы. Но в целом, несмотря на неудачу под Ригой, кампания была выиграна. За русскими остались Кокенгаузен, Динабург, Мариенбург, Нейгаузен, Юрьев — вся Восточная Лифляндия. Комендантом Кокенгаузена с подчинением ему остальных завоеванных городов царь назначил Ордина-Нащокина.

А в Москве в отсутствие государя Никон в большей степени занимался не военными делами, а углублял церковное реформаторство. Он издал книгу «Скрижаль», где осуждал «арменоподражательную ересь», проклинал двоеперстие и добивал уже поверженных оппонентов — Неронова, Аввакума и др. Кстати, с характером Никона и его склонностью к крайним решениям было связано еще одно любопытное событие. Иностранных офицеров, купцов, мастеров в России жило уже много. Причем в то время они в нашей стране предпочитали переходить на русскую одежду — более удобную и соответствующую климату, чем европейская. Но в один прекрасный день Никон, проезжая по улице и благословляя народ, вдруг заметил, что некоторые люди не кланяются и не падают ниц. Поинтересовался, и оказалось, что это чужеземцы. Патриарх чрезвычайно рассердился, заявил: «Нехорошо, что недостойные иностранцы таким случайным образом также получают благословение». И издал приказ, требующий от всех закордонных приезжих немедленно сменить платье на свое национальное. В общем, глядишь, если бы не этот приказ, то и Петру не пришло бы в голову переряжать Россию в европейские костюмы…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.