Глава 9 ШПОРЫ ДЛЯ КРАСНОГО КОНЯ

Глава 9

ШПОРЫ ДЛЯ КРАСНОГО КОНЯ

Стране не до слёз, не до шуток: у ней боевые дела, — я видел, как на парашютах бросаются люди с крыла.

Николай Асеев

К 1927 году, в общем и целом, закончился послевоенный восстановительный период. Определилось состояние советской экономики и перспективы ее развития. Власти СССР бодро рапортовали об успехах — это было нетрудно, достаточно выбрать наиболее благоприятные статистические показатели, а из них — самые высокие цифры. Впрочем, о реальном состоянии экономики тоже говорили открыто, опуская лишь выводы и подменяя их «задачами социалистического строительства».

А состояние экономики было катастрофическим. В результате политики нэпа удалось кое-как восстановить то, что имела Российская империя, — но и только. Сил на развитие уже не набиралось, более того, и перспектив не просматривалось. Радостные репортажи маскировали такие неприятные вещи, как износ основных фондов, — еще несколько лет, и промышленность начнет попросту рушиться. Если что и рухнет скорее, чем промышленность, так это железные дороги, число аварий на которых приближалось к критическому пределу. По официальным данным, которые привел на XIII съезде Советов председатель ВСНХ Г. И. Ломов, износ основных фондов в среднем по стране оценивался в 36,6 %, по металлопромышленности — на 43 %, на Урале — до 50 %. А ведь это официальные данные, то есть лучшие показатели, изловленные в статистических дебрях. Каковы реальные — едва ли кто-то знал, но они были всяко не лучше. Впрочем, износ фондов являлся самой мелкой из проблем советской экономики.

Несколько приличней обстояло с энергетикой — в смысле фондов, но не объемов. За семь лет социалистического строительства суммарную мощность электростанций удалось удвоить: в 1927 году страна имела 858 станций общей мощностью 620 000 кВт, или 620 МВт. Много это ли мало? Проектная мощность одного только ДнепроГЭСа[229], достигнутая им к 1939 году, составила 560 МВт — почти столько, сколько в 1927 году производила вся страна. А ведь развитие промышленности ограничивала не только, да и не столько материальная основа — станки, в конце концов, можно купить, все лучше, чем покупать товары, — сколько отсутствие энергетической базы. Что, так и продолжать гонять уголь по дорогам?

Да, дороги… Они традиционно являлись лучшим оборонным сооружением России. В 1927 году к этому пределу подошли и железнодорожные линии — еще несколько лет, и в случае войны их лучше будет не взрывать, а оставлять в неприкосновенности, на страх агрессору. Ну и в довершение счастья на советской экономике мертвым грузом висело чудовищное сельское хозяйство, проблемы которого мы уже столько времени обсуждаем. Проводить индустриализацию без аграрной реформы — все равно что накачать бицепсы и бежать марафон на костылях. В рамках параолимииады очень даже смотрится, но на той арене СССР противостояли вполне здоровые соперники.

Для подъёма промышленности нужны были деньги и люди. СССР обладал потрясающе неприхотливым и благодарным народом, готовым жить в бараках и работать за кусок хлеба, особенно если он знает, во имя чего это нужно[230]. «Во имя чего» — долго объяснять не требовалось, немыслимый социалистический эксперимент был по-прежнему близок большинству населения. Народ отчаянно ругал правительство, но это в России в порядке вещей, вот если перестают ругать — надо срочно разбираться, что происходит. Однако с образованием и квалификацией рабочей силы дело обстояло намного хуже, чем энтузиазмом — половина населения страны была неграмотна (в прямом смысле), а образование большинства второй половины ограничивалось церковно-приходской школой. Лопатой махать смогут, а вот стать к станку…

Впрочем, перед тем как ставить население к станку, надо было где-то взять сами станки. Практически все оборудование предстояло закупать за границей. Советского было очень мало, а уж качество… Индустриальная культура России насчитывала всего-то полвека, из которых на мирное развитие приходилось не более тридцати лет. Это — культуру производства — тоже еще предстояло создать.

Впечатляет?

К 1927 году стало ясно, что обычным, нэповским, эволюционным путем страну не поднять и даже не удержать. До предела завинченный налоговый пресс не давал средств не только для развития, но даже для латания дыр. В 1927 году пошли на то, чтобы расконсервировать печатный станок — пользы было примерно столько же, сколько от носового платка при гриппе. Полегчало… на пять минут.

Оставался ещё один путь — искать средства за границей, то есть либо брать кредиты, либо открыть экономику для иностранного инвестора. Кредиты, может быть, и дадут — но на каких условиях? В начале 20-х основным условием дипломатического признания страны была отмена государственной монополии внешней торговли, которая одна лишь и оберегала Россию от разграбления. Тогда правительство сумело отбиться, но теперь дожмут, а потом высосут страну досуха, вывезя всё, что в ней ещё осталось. Это мы в 90-е проходили, знаем…

Иностранные инвестиции тоже не решали проблемы. Инвесторы вкладывают деньги не в то, что нужно для страны, а в то, во что сами хотят. Опыты с концессиями еще раз подтвердили: иностранцев привлекают в СССР две вещи — дешевое сырье и дешевая рабочая сила, остальное их не интересует. То есть этот путь обрекал страну фактически на колониальную эксплуатацию.

Грядущее, обозначившееся еще летом 1917 года, снова придвинулось на расстояние вытянутой руки. Промышленный крах, медленное мучительное умирание или столь же мучительное звериное выживание большей части населения, колонизация территорий, привлекательных как источники сырья или продовольствия, и превращение остального в «русскую пустыню». Возможно, с каким-то правительством. Может быть, даже большевистским — пусть устраивают свой первобытный коммунизм, авось пригодится потом для ненужных территорий.

Это, конечно, худший из всех возможных прогнозов. Лучший… наверное, лучше. Однако едва ли намного.

Теперь, по крайней мере, ясно, почему в международной обстановке вокруг СССР в середине 20-х годов царило затишье. Зачем тратить силы и деньги на операции против режима, который вскоре либо развалится сам собой, либо сдастся и отдаст страну колонизаторам?

Правда, оставался еще один, гипотетический вариант — что эти большевики опять придумают что-нибудь невозможное, как это уже было в годы Гражданской войны. По такого, впрочем, едва ли кто ожидал. В СССР оставался еще один резерв — колоссальный мобилизационный потенциал населяющего ее народа, та самая «не укладывающаяся ни в какие рамки аккордная мобилизация». Этот потенциал всегда существует, но далеко не каждое правительство способно им воспользоваться — в первую очередь потому, что для этого нужен такой же огромный, как этот потенциал, кредит доверия.

Но если он есть, то можно рискнуть. Сорвать все предохранители, задействовать весь административный ресурс военизированной партии — пусть и при практически неуправляемом низовом аппарате (но неуправляемом в нужную сторону!); одним движением швырнуть страну в качественно иную экономическую систему; сжечь все мосты за спиной и пойти вперед, куда указывает начерченная на бумажке стрелка, априори воспринимая не только овраги, но и пропасти всего лишь как «технические вопросы».

Делать из умирающей аграрной империи современную промышленную сверхдержаву[231] методом народной стройки… нет, это не безумие. Рядом с этим безумие — уныло, умеренно и аккуратно.

Когда они начали задумываться о таком варианте? Судя по последующим событиям, эти планы прорабатывались достаточно давно — поскольку таких экспромтов в жизни не бывает. Экспромтом проведенная коллективизация стала бы последним деянием в истории России. Нэп — это не только проверка старых механизмов управления страной, но и создание новых. За это время были изучены новые формы хозяйствования, хотя и начерно, но проработан и испытан аппарат управления плановой экономикой, создан пусть и временный, однако более-менее работающий аппарат управления государством. Так что советское экономическое чудо было подготовлено — насколько вообще можно подготовить деяние такого масштаба.

Но вот со временем получается петрушка. Создается четкое ощущение, что реформа началась раньше срока и шла ускоренными темпами. На том же XV съезде Молотов говорил:

«Мы знаем, что развитие индивидуального хозяйства по пути к социализму есть путь медленный, есть путь длительный. Требуется немало лет для того, чтобы перейти от индивидуального к общественному (коллективному) хозяйству… Нельзя забывать, что на ближайшие годы наше сельское хозяйство будет развиваться главным образом как масса мелких крестьянских хозяйств».

Все прочие деятели, начиная со Сталина, тоже постоянно говорят о колхозах — но именно как о весьма далёкой перспективе.

Что же произошло?