Зачем была нужна Тайная канцелярия?

Зачем была нужна Тайная канцелярия?

Созданные в ходе Петровских реформ военная империя и новый аппарат власти имели уязвимые места с точки зрения политической стабильности режима. Уже с конца XVII века утвердившаяся было самодержавная власть подвергалась испытаниям при малолетних или неспособных к правлению монархах – в 1682–1689 годах началась борьба за власть между соперничавшими группировками знати. При этом возможность выбора между равно законными претендентами провоцировала такую ситуацию еще при старой системе престолонаследия.

Уничтожение традиционных способов и институтов выражения групповых мнений и интересов (упразднение Земских соборов и Боярской думы, ликвидация автономии церкви) также способствовало политической нестабильности; в этих условиях наблюдается усиление роли придворных «партий». Принципиальной особенностью петровской «революции» была установка не на сохранение и «улучшение» признанных норм и обычаев, а на «отказ от существующей традиции и от преемственности по отношению к непосредственным политическим предшественникам».[64] Смена модели культурного развития России сопровождалась изменением поведения самого государя, даже выглядевшего теперь не как православный царь. Упразднение Петром патриаршества, провозглашение себя «крайним судией» Духовной коллегии (Синода) и принятие титула «Отца Отечества» означало в глазах подданных разрыв с древнерусской традицией. В результате церковной реформы верховная власть подчинялась теперь только Богу, но не церковным канонам.

Идеолог Петровских реформ Феофан Прокопович провозглашал право монарха изменять культурно-бытовые нормы, включая «всякие обряды гражданские и церковные, перемены обычаев, употребление платья, домов строения, чины и церемонии в пированиях, свадьбах, погребениях и прочая». Следствием этого явился «Устав о наследии престола» 1722 года, отменявший утвердившуюся (но никогда и нигде не закрепленную юридически) традицию передачи власти от отца к сыну. Новое светское обоснование власти одновременно «снижало» образ царя в глазах подданных, тем более что критерием оценки деятельности монарха становилось «общее благо».

Рационалистическое толкование такого «блага» могло привести к сомнениям в уместности некоторых преобразований, а культурная ломка – вызывать естественный протест. Получалось, что сам Петр I, опираясь на сложившиеся в русском обществе традиции, подрывал те из них, которые обеспечивали устойчивость власти. Насильственная европеизация вместе с нарушением прежнего порядка престолонаследия могла только усилить эти настроения: сознательное «антиповедение» государя едва ли способствовало законопослушанию подданных.

В трактате «Правда воли монаршей», призванном разъяснить новый порядок престолонаследия, Феофан доказывал необязательность самого принципа наследственной монархии: «Священник не должен пещися, дабы сын его был священник, тако и воевода, и градоначальник»; – тем более государь, стоящий выше любого «человеческого закона», в выборе наследника волен не принимать в расчет даже само «сыновство» и сделать преемником любого «честного и умного юношу». Более того, трактат рассматривал ситуацию, когда монарх скончался, не успев назначить наследника: в таком случае «должен народ всякими правильными догадами испытовать, какова была или быти могла воля государева», и определять престол «первородному» или иным возможным наследникам, не исключая дочерей, «где женская власть не отставлена» какими-либо иными законами.

Подобная интерпретация фундаментальной основы монархического правления оправдывала не только произвол власти, но и право подданных «испытовать» кандидатов на престол – при категорическом отрицании идеи избирательной монархии. Петровская «Табель о рангах» стимулировала активность неродовитых дворян и выходцев из «подлых» сословий. Поколение «выдвиженцев» вместе с «прививкой» ему новых представлений получило широкие возможности, отразившиеся в повестях Петровской эпохи в образе нового русского шляхтича, делавшего карьеру, обретавшего богатство, повидавшего весь мир. Герой появившейся в окружении царевны Елизаветы «Гистории о некоем шляхетском сыне» в «горячности своего сердца» уже смел претендовать на взаимную любовь высокородной принцессы. В такой дерзости не было ничего невозможного. «Как к ней пришел и влез с улицы во окно и легли спать на одной постеле» – в «эпоху дворцовых переворотов» эта литературная ситуация стала реальностью.

Борьба различных группировок за трон, начавшаяся еще в 1682 году, обозначилась в деле царевича Алексея, а потом с новой силой разгорелась после смерти Петра I. С 1725 по 1762 год на российском престоле сменились семь императоров и императриц, чье «восшествие» и правление сопровождались большими и малыми дворцовыми «революциями». Такая нестабильность была «платой» за реформы, за ломку традиционной политической культуры. Репрессии против одних представителей знати и выдвижение других, «перетряска» кадров порождали неуверенность в завтрашнем дне и ропот.

«Я бы розст[р]елял государыню императрицу, что де бояр жалует из маэоров в капитаны», – публично переживал верный холоп – юный «камардин» (камердинер) капитана Михаила Чебышева. Сам Чебышев в конце 1729 года сумел каким-то образом подступиться к фавориту Петра II Ивану Долгорукову и выпросить назначение плац-майором в Ригу. Но после смерти императора Долгоруковы попали в опалу, и новоиспеченного майора вместо веселой жизни в Риге ждала отправка в Эзельский полк. Он отказался от назначения и был разжалован в капитаны и отправлен под конвоем на Украину в полевую армию. Обиженный офицер пытался создать «дело» и объявил со слов некоего сидевшего на рижской гауптвахте солдата о заговоре латышских крестьян с целью «руских салдат, которые у нас по квартерам стоят, побить»; но здесь ему опять не повезло, поскольку солдатское «разглашение» было признано ложным.[65]

Подспудная, но непрерывная борьба в правящей элите делала необходимым появление специальной структуры для борьбы с попытками покушения на престол со стороны очередной группы недовольных. Другое дело, что реагировать на полупьяные разговоры о «перемене» власти или очередные «непристойные слова» в адрес монарха или его министров было куда легче, чем предотвратить переворот.