Папины дети

Папины дети

Отвлечемся на какое-то время от вопросов быстротечных и сиюминутных, обратим взгляды в горни выси и поговорим об Унии, многократно уже в тексте помянутой, но так все еще и не разъясненной.

Тонких богословских нюансов тоже касаться не станем, тем паче что и неинтересно оно, а просто констатируем факт: в середине XVI века Римская католическая церковь, еще недавно державшая под контролем всю Западную Европу, пребывала в состоянии глубочайшего и, как казалось многим, неизлечимого кризиса. Давно назревшая и, наконец, провозглашенная Лютером Реформация корежила привычные стереотипы. Трещала по швам вся система, и в какой-то момент стало ясно, что привычными мерами в стиле «тащить и не пущать», вплоть до срочно реанимированного Священного Трибунала, как бы он ни лютовал, ограничиться не выйдет.

В такой ситуации тесно сплоченная «ватиканская мафия», веками не подпускавшая к кормушке никого чужого, расступилась, давая дорогу вольнодумным чудакам, верующим в Христа и болеющим за Церковь искренне, а не напоказ. Особая комиссия, созданная по приказу папы Павла III (Александр Фарнезе, ученик Помпония Лета, одного из светочей Просвещения), изучив вопрос, официально назвала главной причиной кризиса злоупотребления и «маловерие» князей церкви. По итогам работы комиссии началась подготовка к созыву Тридентского собора — долгого, трудного, но в итоге сделавшего совершенно беспощадные выводы, признав причиной победного шествия ереси, в первую очередь, вырождение и одичание самой церкви, в первую очередь, клира. Короче говоря, рыбу — впервые за тысячу с лишним лет — чистили с головы, не останавливаясь перед публичными покаяниями и репрессиями против наиболее увязших в коррупции и разврате «неприкасаемых».

А пока в эмпиреях кипели страсти, рушились репутации и изымались состояния, на грешной земле уже вовсю пахали. Монахи и миряне из числа тех, кто еще недавно на кухнях и в кельях рассуждал о том, что «система прогнила насквозь, систему нужно чистить», теперь, получив возможность действовать, взялись за дело с восторгом. На улицах охваченных ересью городов Европы появились ополченцы Господни — театинцы, капуцины и в первую очередь иезуиты, братья ордена Сердца Христова, основанного испанским идальго Игнасио Лойола, успевшим за острую критику в адрес «зажравшихся» посидеть в подвалах инквизиции и с трудом избежавшим костра. Это были люди совсем иной, еще невиданной закалки, сравнимые разве что с христианскими мучениками начала эры. Их невозможно было ни напугать, ни подкупить, ни опровергнуть, ибо жизнь земную они не ставили ни во что, суетные блага — тем более, а в диспутах на голову превосходили любого. Фактически они были чужими даже среди своих, потому что вмешивались в не свои дела, требуя радеть о Христе прежде, чем о своих бастардах, капиталах и прочих жизненно важных материях. А уж протестанты вообще ненавидели их лютой ненавистью. И не без оснований. Поскольку яд и кинжал, о которых говорилось вслух, в сущности, были мелочью. То есть случалось и такое, но это было как раз в порядке вещей. А вот простить иезуитам их возведенную в культ логику, их ставку на просвещение «заблудших», их безупречную аргументацию было совершенно невозможно. На что ученики Святого Игнасио не обращали никакого внимания, «зажигая свечу истинной веры» и там, где она угасла, и там, где еще никогда не была зажжена, от хижин до дворцов и от Франции до Китая. Впрочем, это тема хоть и невероятно интересная, но отдельная, для нас же сейчас важно, что именно благодаря иезуитам Риму удалось вернуть в свое лоно Речь Посполитую.

Сейчас в это трудно поверить, но в XVI веке Польша, вот уже три столетия по праву слывущая одной из «жемчужин Папской тиары», была не менее слабым звеном в католической цепи, нежели Нидерланды. Реформация, быстро найдя отклик в населенных немцами городах, перекинулась и на дворянство, сперва как очередная мода, затем как еще один способ реализовать «шляхетскую вольность», выступая уже не только против светской власти, но и против власти духовной. «На зуб» пробовалось все, от классики вроде лютеранства и кальвинизма до антитринитаризма — возрождения учения Ария, давно забытого к тому времени «архиересиарха» IV века, отрицавшего Троицу и проповедовавшего человеческую сущность Христа. К середине столетия в Польше фактически установился режим полной веротерпимости, линии обороны Костела трещали по всем фронтам. Примерно так же обстояло дело и в Великом Княжестве Литовском, где православные магнаты покровительствовали «еретикам» в пику своим католическим собратьям, а православная церковь — приниженная, «второсортная» и находящаяся на содержании у магнатов — мало что могла противопоставить напористой пропаганде заезжих миссионеров. По сообщениям очевидцев, наступило время, когда в некоторых регионах Польши и Великого Княжества трактат De falsa et vera unius Dei cognitione — «библия ариан» — полностью вытеснил из обихода Священное Писание.

На таком фоне и развернулась во второй половине XVI века деятельность иезуита Петра Скарги-Повеского, безупречно честного и, судя по всему, вообще очень хорошего человека, прослывшего под конец жизни «совестью Польши». Абсолютно ничего не боясь, иезуит публично предупреждал обезумевших от обилия вольностей магнатов и шляхту, что ничем хорошим это не кончится, требовал уважать королевскую власть и не обижать «хлопов». Параллельно с работой в верхах отец Скарга не забывал и о насущном; в считаные годы он создал сеть иезуитских коллегиумов для способных ребят из всех слоев общества и любого вероисповедания, причем уровень обучения не уступал заграничному, а плату «Иисусовы братья» взимали по принципу «от каждого сколько совесть велит». Ничего удивительного, что дуэль с идеологом «арианства» Фаустом Социном, высоколобым любителем диспутов, на «высокие» темы была выиграна вчистую; польская Реформация пошла на закат. Однако борьбой с «ересью» круг интересов Скарги не ограничивался; тщательно изучив ситуацию в православных регионах Речи Посполитой, он выступил в защиту «схизматиков», заявив, что они такие же добрые христиане, как католики. Залогом же прекращения вражды, взаимопонимания, преодоления ереси и общего процветания, по мысли Скарги, могла и должна была стать церковная уния. Причем — указывал «совесть Польши» — уния чисто «иерархическая». То есть признание Киевской митрополией верховной юрисдикции Рима «без касательства до канона», а проще говоря, без посягательства на свободу совести.