Призыв к читателю

Призыв к читателю

После того как я рассказал, о чем, в сущности, пойдет здесь речь и в какой путь, полный неизведанного, я пускаюсь, позвольте мне воззвать — за неимением соответствующего божества — к Читателю, к его, Читателя, проницательности. Не к разуму, а именно к проницательности я взываю.

Видите ли, за последнее время я много раздумывал об этих вещах… Как знать, не состоит ли трагедия Прометея, где-то на самой ее глубине, именно в том, что не сумел он (будучи недостаточно сведущ в делах человеческих) должным образом разграничить разум и проницательность. Нельзя и нам с помощью разума — ratio — подходить к этому, в относительной целостности сохранившемуся, волнующему эпизоду нашей древней истории. Ибо, приближаясь к нему лишь с помощью разума, мы будем от него отдаляться! У нас немного данных для раскрытия загадки Прометея. Хотя, как мы увидим, их все-таки больше, чем это кажется на первый взгляд. Изучив предварительно материал, я нашел достаточно опорных точек для того, чтобы рискнуть взяться за разгадку этой таинственной истории строго филологическими методами. Более того, и я и Читатель, пожелавший вместе со мною отправиться в путь, должны будем придерживаться этих методов исследования неукоснительно.

Традиция, именуемая «мифологией», неоднородна. Одна ее часть — сказка. Не только самые первые сказители, но и те, что продолжали складывать, формировать ее, передавая из уст в уста, знали, что это сказка, так и рассказывали. Даже если в сказке появлялись боги и вся она в целом учила богопочитанию и богобоязненности. Возьмем хотя бы историю Арахны! Человек, разумеется, издревле знал пауков, их образ жизни, знал, как они ткут свою паутину и для чего паутина им служит, — все это он знал бесконечно раньше, чем присочинил историю Арахны. О том, что жила-была однажды некая дева, и умела она ткать столь искусно, что не было ей соперниц среди смертных; тогда она вызвала на состязание самое Афину. Богиня выиграла, надо полагать, со значительным опережением, Арахну же в наказание за самонадеянность превратила в паука. Сказка превосходная, но только сказка, и тот, кто выдумал ее, знал это. Одним словом, к уздечке — коня: что-то разбудило фантазию человека, и родилась сказка. Некоторая — и немалая — часть мифологии именно такова: явления природы, обычаи, происхождение которых терялось в тумане времен, тревожили воображение, рождали выдумки. (Как если бы о масках, которыми сербы под Мохачем испокон веков провожают зиму на масленицу, кто-то сказал, будто их придумали, чтобы пугать турок. Между тем турок и в помине не было в тех краях, когда маски уже существовали.)

Другая часть мифологических сказаний — аллегория. Здесь, но только здесь, уместен рационалистический подход: в конце концов, аллегория есть творение разума. Для объяснения того или иного явления, для иллюстрации нравственной истины изобреталась определенная система символов. Это нетрудно проследить и по некоторым напластованиям мифа о Прометее. (А также по историям о Прометее, созданным уже в новое время.)

Ну, например: существует версия, утверждающая, что человека сотворил Прометей; тело будто бы слепил из земли, потом украл с неба огонь, и стал огонь душой человека. Здесь перемешано многое: шумеро-аккадская легенда о сотворении человека, огонь как символ души, наконец, раннее осознание того, что Энгельс сформулировал в словах: «Человека создал труд». Более поздним напластованием надо признать и сказание о том, что Прометей якобы украл огонь у Аполлона, вернее, у Гелиоса, да еще с помощью Афины. Аллегория очевидна: богиня Разума поддерживает предприятие, в результате коего Человек становится обладателем частицы Солнечной стихии — огня.

Да и самое слово «украл» уже элемент чужеродный, чисто рационалистический — попытка найти причину к имеющемуся «следствию».

Прометей был бог, он имел столь же свободный доступ к огню — «небесному огню», если угодно, — как и любой другой небожитель, уж во всяком случае не менее свободный, чем божество младше его по возрасту и рангу — Афина, коей он же и помог в свое время появиться на свет. Если бы его «преступлением» была именно кража, наказание не оказалось бы столь жестоким. Мы ведь знаем, что кое-кто — а именно Гермес — однажды действительно обокрал Аполлона. И что же? Аполлон, «самый человечный из богов», лишь посмеялся. Если бы соучастницей «преступления» была Афина, гнев Зевса, очевидно, обрушился бы и на нее. Или Афина смягчила бы наказание Прометею. (Таким правом обладал каждый из богов!) Однако ни о чем подобном мы не знаем.

История Прометея — традиция очень-очень древняя. И, если мы хотим в ней разобраться, надо отбросить все более поздние, рационалистические привески, принять ее такой, какой рассказывалась она нашими предками. Теми предками, для которых огонь действительно означал огонь и ремесло было ремеслом в самом прямом смысле слова; предками, которые с помощью одних лишь органов чувств, без какого-либо процеживания сквозь разум, не угадывали-подразумевали, но видели в яростно клубящейся грозовой туче взлохмаченного гневного Зевса; не верили, что видят, а действительно видели в блистающей молнии выкованный Гефестом перун Зевесов и не искали никаких человечьим умом постижимых причинно-следственных связей между поступком Прометея и обрушенным на него наказанием. И однако же в примитивности своей они видели гораздо глубже!

Нет, они не испытывали нужды в легенде о сотворении человека Прометеем, да и не стали бы отделять таким способом человека от животных, в которых еще почитали своих непосредственных предков. (Следовательно, видели в животном мире нечто, много-много тысячелетий спустя с превеликими трудностями подтвержденное наукой. Как и в богах своих видели что-то такое, к чему наука начинает подступаться только сейчас.) Относительно же сотворения мира они без всяких ухищрений угадали то, что выразила некогда, у начал нашего летосчисления, философия: боги, олицетворяющие явления природы, сами суть эти явления, «причина» же их — либо некий человеческими мерками неизмеримый Мировой Дух, Mens Mundi, — сказать о котором нечего, ибо невыразимо сие человечьим словом, человечьей мыслью, — либо, что практически то же самое, Закон Материи, Natura Naturans. Поэтому примем к сведению: по сравнению с интуицией давних-давних наших предков и наш разум еще не приблизился существенно к некоторым особо отдаленным истинам. (Так, каковы новейшие наши познания относительно сотворения мира? Что-то где-то взорвалось однажды, не в первый и не в последний раз, разлетелось брызгами во все стороны, мы же в одной из капель этой Разбрызганности, в капле, именуемой нами Млечным Путем и состоящей из двухсот примерно миллиардов звезд и еще во много крат большего числа планет, на одной планете, вращающейся вокруг одной из звезд, посреди всевозможных перипетий, какие случались за минувшие сотни и сотни миллионов лет, стали тем, чем являемся ныне. Но что оно было — то, что взорвалось однажды, и почему взорвалось и во что в конце концов превратится?)

Итак, повторю еще раз: если мы хотим отыскать путь к разгадке тайны, окружающей Прометея, необходимо разобрать этот миф буквально, притом в самом древнем его варианте.

Был среди богов некий бог, который увидел, что один род населивших Землю живых существ не имеет — то ли по изначальному недосмотру Эпиметея, то ли по иной причине — ни когтей, хоть чего-то стоивших в борьбе за существование, ни клыков, ни силы особенной, ни достаточно быстрых ног, ни защитного панциря, ни способности к мимикрии, так что существо это беспомощно и совершенно беззащитно; у него остается единственный способ выжить — овладеть огнем. (То есть он должен научиться пользоваться инородным и могучим орудием, а для этого его необходимо одарить еще и сноровкой, способностями к различным ремеслам.) И бог сотворил это диво, ни раньше, ни позже ни одному другому животному недоступное: нашелся человек, самый первый, кто не побежал с паническим воплем прочь от зажженного молнией леса, а сумел взять огонь в руки, собрать, раздуть, сумел приспособить к своим нуждам эту ужасную стихию опустошения.

Давайте же попробуем именно так рассмотреть, исследовать историю Прометея! Буквально, слово за слово, без каких-либо аллегорий и сомнительных параллелей. Ведь аллегории дали бы нам лишь весьма доступные, но в действительности касающиеся самой поверхности вещей общие места. А ложные параллели повели бы ложным путем, и не только в осмыслении загадки Прометея, но в понимании сущности человека и мира вообще. Даже если с помощью какой-то параллели мы по видимости перевели бы миф на «язык разума». Ибо на сей раз в мифе больше подлинности, чем в любых выкладках разума.

Вот почему я обращаюсь к проницательности Читателя и покорнейше прошу забыть о том, что он обладает еще и разумом. Уверяю, что благодаря проницательности — Читатель убедится в том сам — ему откроется гораздо-гораздо больше.