Дебаты и результаты

Дебаты и результаты

Обсуждение указа началось в Думе 23 октября 1908 года — спустя два года после того, как он вошел в жизнь и уже при III Думе. В ней дворяне, составлявшие менее 1 % населения, получили 178 депутатских мест, или 43 % их общего числа.

Столыпинская аграрная реформа вызвала большой шум по всему политическому спектру. Левые, разумеется, злились — у них в очередной раз пытались увести социальную базу. Ленин назвал свою работу на эту тему «Последний клапан». Имеется в виду предохранительный клапан в паровой машине, который может «выпустить пар» и предотвратить взрыв при избыточном давлении. По мнению Ленина, других шансов, кроме столыпинской реформы, у правительства уже не имелось. Он писал:

«В истории бывали примеры успеха подобной политики. Было бы пустой и глупой демократической фразеологией, если бы мы сказали, что в России успех такой политики "невозможен". Возможен!».

Впрочем, тут всё понятно. Радикальная оппозиция есть радикальная оппозиция.

Позиция либералов была интереснее. Трудно сказать, насколько они недовольны указом, насколько просто привыкли критиковать власть.

Кадет А. Е. Березовский:

«Указ приведет к образованию сельского пролетариата, который волей — неволей нами этой свободой толкается на грабежи и присвоение чужой собственности, которая нас всех так измучила и предел которой мы желали бы положить… В будущем нашем постановлении этот обезземеленный народ, в сущности, наталкивается на то, чтобы броситься на те же землевладельческие земли и осуществлять свое право на них явочным порядком».

И ведь, как стало ясно из дальнейшей русской истории, Березовский оказался прав.

Зато Столыпина поддержали правые, которые вообще-то его не одобряли, считая слишком либеральным, и даже некоторая часть ультраправых, которых сам премьер откровенно не любил. Так, знаменитый черносотенный депутат Н. Е. Марков 2–й[94] высказался в присущем ему откровенно — циничном стиле о малоимущих крестьянах, которые в результате реформы оказались бы в проигрыше:

«И скатертью им дорога, пусть уходят, а те, кто из них сильнее, те пусть остаются. Говорят о кулаках. Что такое — кулак? Это хороший деревенский хозяин, который действительно каждую копейку бережет и умеет извлекать из своего состояния больше, чем это делают растопыри, люди, которые растопыривают руки и землю теряют».

Против были, так сказать, «ультраправые из ультраправых» — вроде основателя «Союза русского народа» доктора Дубровина (которого впоследствии выжили из созданной им организации). Такие господа вообще ни о каких реформах слышать не желали. И ведь по — своему они были правы. Удайся реформы Столыпина — и получилась бы совершенно иная страна. Причем куда более иная, чем это сложилось после прихода к власти большевиков.

Но интереснее всего мнение тех, кого реформы задевали непосредственно — крестьянских депутатов. ВIII Думе их было две группы. Одни входили в группу трудовиков, то есть умеренно левых, большинство же являлись так называемыми «правыми крестьянами» — то есть теми, кого продвинули в Государственную думу правые. Эти были даже не консерваторами, а конформистами — то есть стояли за начальство, придерживаясь принципа: начальству виднее. Интереснее высказывания как раз вторых.

Вот что заявил крестьянин Сидоренко (Киевская губерния):

«Закон 9 ноября хорош, потому что як будет право собственности, так можно и одобрение получить, но что касается малоземелья и безземелья, то пока не будут удовлетворены безземельные, до тех пор не будет у нас по России спокойствия».

То есть это означает: вы нам сперва дайте землю, а потом мы уж поглядим.

Что вообще полностью противоречит духу реформы.

Что же касается итогов… Те, кто представляет реформу Столыпина как возможную альтернативу революции 1917 года, обычно сетуют: а вот если бы его не убили…

Но давайте поглядим.

Как видим, никакой тенденции к росту нет — совсем наоборот. Процесс не пошел. Мало того: из выделившихся хозяйств реально единоличных было 1265 тысяч — 10,3 % всех хозяйств, остальные как-то балансировали. Многие хитрили: получали отруб, то есть приобретали лучшие условия внутри общины — но из нее не выходили! Так, на всякий случай…

Причины выхода были разные.

«Так, в ответах корреспондентов Вольного экономического общества выделяются три причины выхода из общины: 1) боязнь потерять при переделе имевшиеся излишки земель: 2) стремление продать землю; 3) желание вести самостоятельное хозяйство. По сведениям, собранным Московским обществом сельского хозяйства, в 1909 г. укрепили землю в собственность для ее продажи 52,5 % опрошенных, из опасения потерять излишки земли при переделе — 27,3 % и для улучшения хозяйства лишь 18,7 %».

И. Ковалъченко, историк

«Сильных хозяев» оказалось еще меньше — 4–5 %. Для создания нового социального слоя среди крестьян этого маловато…

Конечно, можно говорить — это только начало, а вот потом бы раскачались… Но сие уже из области веры. Так же, к примеру, можно верить, что нэп был прекрасным проектом, и если бы злодей Сталин его не свернул… (Подобных публикаций в конце восьмидесятых была бездна.)

Зато реформы снова породили в деревне напряжение, которое вроде бы сбили карательными отрядами. Во — первых, земля тех, кто выделялся, насовсем уходила из общины. А по какому праву? Потому что начальство так захотело! К тому же напомню, что по закону, если мирской сход не хотел выделять отруб, то прибывал земский начальник и продавливал раздел своей волей. Но земля-то разная — получше и похуже, «удобья» и «неудобья», и делить ее можно по — всякому. Как вы думаете, земский начальник действовал по справедливости? Как-то не верится. Скорее всего, он проводил в жизнь «генеральную линию», которая была за то, чтобы поддерживать желающих выделиться. Можно догадаться, кому отходила лучшая земля. А ведь большинство земских начальников были дворянами. То есть — «снова баре нас обманывают». И получили…

Член Государственного совета М. В. Красовский, выступая на Госсовете с докладом, посвященным Указу 9 ноября, отмечал: «Оказалось, что вместо степенных мужиков, которых думали получить в Думу в качестве представителей крестьянства, явилась буйная толпа, слепо идущая за любым руководителем, который разжигает ее аппетиты».

Князь М. М. Андроников, которого уж никак нельзя назвать левым, докладывал великому князю Николаю Николаевичу:

«Конечно, путем репрессий и всякого рода экзекуционных и административных мер удалось загнать в подполье на время глубокое народное недовольство, озлобление, повальную ненависть к правящим, — но разве этим изменяется или улучшается существующее положение вещей? …В деревне наступает период "самосуда", когда люди, окончательно изверившись в авторитете власти, в защите закона, сами приступают к "самозащите"… А убийства не перечесть! Они стали у нас обыденным явлением при длящемся "успокоительном" режиме, только усилившем и закрепившем произвол и безнаказанность административных и судебных властей».

Сейчас является общим местом говорить, что большевики, придя к власти, начали проводить всякие социальные эксперименты. А чем занимался Столыпин? Именно социальными экспериментами, которые не находили в народе никакой поддержки — в отличие от большевиков.

Недаром в 1917 году столыпинских хуторян начали громить раньше, чем помещиков.

С переселением вышло еще хуже.

«Переселенческая политика особенно наглядно продемонстрировала методы и итоги столыпинской аграрной политики. В 1908–1909 гг. за Урал двинулась огромная масса крестьян — 1,3 млн. Большинство их там ожидали, начиная с переезда в знаменитых "столыпинских"[95] вагонах и кончая прибытием на место, полное разорение, смерти, болезни, неслыханные мучения и издевательства чиновников. Главным итогом стало массовое возвращение на родину, но уже без денег и надежд, ибо прежнее хозяйство было продано. За 1906–1916 г. из-за Урала возвратилось более 0,5 млн человек, или 17,5 %; в 1910–1916 гг. доля возвратившихся составила 30,9 %, а в 1911 г. — 61,3 %».

А. Аврех

Обычно провал переселенческой политики объясняют отвратительной организацией этого процесса, воровством и равнодушием чиновников. Это всё было. Глава МВД мог бы организовать процесс и получше. Но ведь в XVII веке люди вообще шли за Урал на свой страх и риск! Да только в те времена никто не считал ушедших, и шли они, по сути, «в один конец». Сколько сгинуло в пути, умерло от болезней и голода — никто не знает. А в XX веке было полегче, и те, кому не повезло устроиться, сумели вернуться. С другой стороны, на такие рискованные дела, как переселение в незнакомые края, идут люди с особым складом характера. При Столыпине такие, скорее всего, предпочли попробовать себя на тех же хуторах, в бизнесе и так далее.

Но в любом случае — можно представить, с каким настроением люди возвращались. Успокоению страны это отнюдь не способствовало.

«При всех трудностях, с которыми сталкивались переселенцы, они несомненно внесли, как показано в обширной литературе, существенный вклад в хозяйственное освоение новых регионов. Однако переселения не ослабили ни земельной нужды крестьянства, ни социальной напряженности в деревне. Не привели они и к заметному росту могущества состоятельных слоев деревни, хотя прежде всего им достались земли переселенцев».

И. Ковальченко

Но что самое главное — как уже отмечалось, так и не было создано нового социального слоя, который противостоял бы любым потрясениям.

Итак, реформа провалилась. Могло ли быть иначе? Нет, не могло.

Любая реформа провалится, если люди ее в большинстве не примут. А столыпинскую реформу не приняли. И можно сколько угодно сетовать на «темный народ», который, дескать, не понимал своего счастья. Но факт есть факт. Большевистские колхозы впоследствии люди приняли, а столыпинские реформы — нет.

«Оказавшись недостаточной для решения аграрного вопроса, реформа стала вполне достаточной для того, чтобы разрушить привычные устои деревенской жизни, т. е. большинства населения в России. Миллионы вышедших из общины, покинувших отчие дома и переселявшихся за Урал, массовая продажа полосок, постоянные переделы и новое землеустройство — все это создавало атмосферу неустойчивости и всеобщей истерии. А невозможность противостоять издевательствам и насилию, ощущение бессилия против несправедливости — по всем законам социальной психологии — рождало лишь злобу и ненависть. Столыпин хотел принести успокоение, но принес лишь новое всеобщее озлобление. Это и стало одной из главных причин того глубокого нравственного кризиса, в который была ввергнута Россия.

Столыпин после подавления первой русской революции мечтал об умиротворении и двадцати годах покоя. Не вышло. Не о "благостности" шла речь, а о том, что в стране вновь назревал кризис общенационального масштаба».

В. Логинов, историк