Жизнь и смерть Екатерины Максимовой

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Жизнь и смерть Екатерины Максимовой

Катя Максимова родилась в 1904 году в Петрозаводске, старшей в многодетной семье чиновника. С детства она занималась в театральной студии, которой руководил Юрий Николаевич Юрьин. Девочка была талантлива, и после студии поступила в Ленинградский институт сценических искусств, готовилась стать актрисой. Но судьба распорядилась иначе.

Однажды, в середине 20-х годов, Катя встретила на улице своего старого учителя. Выглядел он плохо, ходил тяжело, опираясь на палку. Рассказал, что тяжело болен туберкулезом, что от него ушла жена, оставив маленькую дочь, что Луначарский устроил ему разрешение на поездку в Италию, но как он поедет – один, больной, с ребенком? В общем, кончилось все тем, что Катя поехала вместе с Юрьиным в Италию – как его жена, там его и похоронила. Отвезла девочку к родным в Москву и сама осталась в столице. На сцену она не вернулась. Сначала работала в каком-то учреждении, потом пошла аппаратчицей на завод «Точприбор». Стала мастером, затем начальником цеха. Жила в маленькой полуподвальной комнатушке в Нижне-Кисловском переулке, куда все время приходили друзья.

…Не совсем понятно, зачем Зорге во время краткого визита в Москву в 1927 году понадобилось заниматься русским языком. Может быть, он еще не знал своей судьбы и думал, что останется в Союзе, а может быть, занятия были просто предлогом познакомиться с красивой женщиной… Но, как бы то ни было, он присоединился к друзьям-немцам, занимавшимся с Катей и приходившим на уроки к ней домой. Катя понравилась темпераментному красивому немцу – надо ли говорить, как неотразимый Рихард понравился ей? Но на этот раз он и сам попался в сеть.

Потом он куда-то пропал. Катя часто вспоминала Рихарда, но от него не было никаких вестей. И вот однажды она пришла домой, а соседи говорят, что уже несколько раз приходил какой-то красивый иностранец, спрашивал ее. Вечером этот «иностранец» появился вновь.

В начале 1933 года они поженились, и Рихард переехал к Кате.

Ему было уже тридцать восемь лет. Урсула Кучински вспоминала, как он, придя поздравить ее с рождением ребенка, отвернул край одеяла и долго молча смотрел на малыша. Она так и не поняла, в чем дело, и подумала: «Наверное, такого маленького он никогда не видел…»

…Но теперь и у Рихарда появилась жена. Однако вместе они пробыли очень недолго, всего три месяца. Вскоре он снова уехал, надеясь, что командировка продлится недолго. Супруги еше раз увиделись через два года, когда Зорге на пару недель приезжал в Москву. Он побывал на приеме у Урицкого, и, в порядке «личного дела» Рихард попросил, чтобы Кате дали комнату получше. Перед расставанием они условились, что муж станет посылать ей какие-нибудь пустяковые сувениры, изготовленные в том месте, где он будет находиться – чтобы Катя хотя бы приблизительно знала, где он теперь.

Впрочем, письмами они могли обмениваться – письма снимались на микропленку и доставлялись вместе с донесениями. Иной раз Рихард ухитрялся посылать жене и посылки. «Милая Катюша! – писал он в одном из писем. – Наконец-то предоставилась возможность дать о себе знать. У меня все хорошо, дело движется. Посылаю свою фотокарточку. Очень тяжело, что я давно не знаю, как ты живешь. Пытаюсь послать тебе некоторые вещи. Серьезно, я купил тебе, по-моему, очень красивые вещи. Буду счастлив, если ты их получишь, потому что другой радости я, к сожалению, не могу доставить, в лучшем случае – заботы и раздумья. В этом смысле мы с тобой „бедняги“».

Вскоре Катя написала, что ждет ребенка. Рихард, не обращая внимания на суеверия или не зная о них, прислал посылку с детскими вещами и велел, если будет девочка, назвать ее Катей или хотя бы дать имя, которое будет начинаться с буквы «К». Однако ребенок так и не родился…

«Я постоянно спрашиваю себя, – написал ей как-то Рихард, – не была ли бы ты счастливее без меня? Не забывай, что я не стал бы тебя упрекать… хотя лично я все больше и больше привязываюсь к тебе и более, чем когда-либо, хочу вернуться домой, к тебе. Но не это руководит нашей жизнью, и личные желания отходят на второй план…» Как тут не вспомнить Нуленса, других нелегалов, которые брали с собой за границу жен и даже детей. Но не в Японию – это была совершенно не та страна, куда можно было взять близкого человека.

Два года, три, четыре… Обычные, средние сроки загранкомандировок разведчиков давно уже были исчерпаны. В январе 1937 года Рихард пишет: «Милая К. Итак, Новый Год наступил. Желаю тебе самого наилучшего в этом году и надеюсь, что он будет последним годом нашей разлуки…»

1938 год. «Дорогая Катя! Когда я писал тебе последнее письмо в начале этого года, то был настолько уверен, что мы летом вместе проведем отпуск, что даже начал строить планы, где нам лучше провести его. Однако я до сих пор здесь. Я так часто подводил тебя моими сроками, что не удивлюсь, если ты отказалась от вечного ожидания и сделала отсюда соответствующие выводы. Мне ничего не остается более, как только молча надеяться, что ты меня еще не совсем забыла и что все-таки есть перспектива осуществить нашу пятилетней давности мечту – наконец, получить возможность вместе жить дома. Эту надежду я еще не теряю даже в том случае, если ее неосуществимость является полной моей виной или, вернее, виной обстоятельств, среди которых мы живем и которые ставят перед нами определенные задачи…»

«Дорогая Катя! Наконец-то я снова пишу тебе. Слишком долго я не мог этого сделать, не получая также ничего от тебя. А мне это было так необходимо… Не знаю, не потеряла ли ты уже терпение, ожидая меня? Но, милая, иначе невозможно.

Мне кажется, ты захочешь меня увидеть, несмотря на то. Что ожидание было слишком долгим и я очень устал. Жизнь без тебя очень тяжела и идет слишком медленно. Что ты делаешь? Где теперь работаешь? Возможно, ты теперь уже крупный директор, который возьмет меня на фабрику, в крайнем случае, мальчиком-рассыльным? Ну ладно, уж там посмотрим. Будь здорова, дорогая Катя. Не забывай меня, мне ведь и без того достаточно грустно…»

Кате, действительно, в том же 1935 году выделили большую светлую комнату на четвертом этаже общежития политэмигрантов «Красная Звезда» на Софийской набережной. По тем временам это были прекрасные условия. В 1940 году связь с ней держал М. И. Иванов, который потом вспоминал, как выглядело это жилье.

«Мы поднялись на последний этаж и вошли в уютную комнату с квадратным столом и парой стульев, тщательно прибранной кроватью за ширмой и комодом с нависающим над ним зеркалом. В углу стояла этажерка с книгами, а недалеко от входа на тумбочке располагался керогаз, на котором стоял чайник».

«Она была мягкая и стеснительная, эта Катя, – продолжал дальше рассказчик. – Ввиду исключительных заслуг Зорге, в нарушение всех инструкций и предписаний, ей было разрешено писать мужу письма без перевода и обработки цензурой. „Без правки и с ее ароматом“, – так говорил Зорге перед своим отъездом. Екатерина писала по-французски, и с чтением ее писем Рихард мог справиться сам. Он же писал по-немецки, и я был невольным свидетелем интимных нежных выражений, естественных в семейной переписке. И мне и ей было неловко, когда я деревянным голосом озвучивал ласковые слова, сидя за накрытым скатертью столом, на котором стояли чашки с чаем и скромное угощение».

Как-то раз перед 7 ноября Иванов пришел в ней в очередной раз. Катя пошла в булочную за угощением к чаю, а он остался. Просматривал книги на этажерке, перелистывал семейный альбом, где были и фотографии Рихарда. Вернувшаяся Катя тихонько спросила: «Неужели ваш Рихард такая личность, что никто в Москве не может обойтись без его услуг там, за рубежом? Он ведь так давно не был в отпуске…» И тут же, оборвав себя, пошла заваривать чай.

Примерно в то же время о разрешении приехать в Москву просил и Рихард, но ему отказали. Почему – об этом потом…

«В другой раз она, рассказывая, что Рихард рекомендовал ей изучать немецкий или другой европейский язык, спросила, может ли она когда-нибудь стать помощницей Рихарда в его опасном деле? Подобные вопросы не входили в мою компетенцию. А говорить от себя не хотелось. Поэтому я многозначительно показал пальцем на потолок: „Все зависит от начальства и Господа Бога“. Мой жест она поняла и к этой теме больше не возвращалась».

В последний раз они виделись с Михаилом Ивановым в декабре 1940-го, накануне Нового года. «Встреча была продолжительной, говорили о разном. Я сообщил, что на определенное время вынужден покинуть Москву. В ее глазах засветился немой вопрос: „Туда?“ Я молча кивнул. Пожелав Кате счастья в Новом году и успехов в работе на ее заводе „Точизмеритель“, я попрощался. В тот раз вниз, до вахтера, Екатерина Александровна меня не провожала, а, постояв на ступеньках верхнего этажа, подняла руку и осенила меня прощальным жестом, как крестным знамением, так издавна провожали в далекий путь на Руси…»

Но они увиделись еще раз. Через несколько дней, уже в январе, Иванов уезжал в Японию. На Ярославском вокзале, перед посадкой в транссибирский экспресс он, перед тем, как сесть в вагон, окинул взглядом здание вокзала, толпу на перроне… И на соседней платформе увидел женщину в шубке и белом полушалке. Это была Катя. Заметив его внимание, она помахала рукой…

…Катю арестовали 4 сентября 1942 года, почти через год после ареста Рихарда. При обыске из «предосудительного» нашли только карту Москвы и нательный крестик. Впрочем, провал Зорге был тут ни при чем, и арестована она была вовсе не как ЧСИР («член семьи изменника Родины»). На следствии речь о Рихарде не шла, и после освобождения она была уверена, что с мужем все в порядке.

На самом деле Катю арестовали по оговору одной из родственниц. По крайней мере, так утверждается в публикации газеты «Московский комсомолец» «Подвиг жены разведчика». «МК» – не то издание, которому можно верить безоговорочно и даже с оговорками, тон статьи вызывает еще меньше доверия, да и сама она изобилует мелкими фактическими ошибками. Однако будем надеяться, что выдержки из следственного дела, приведенные там, подлинные.

Из показаний Гаупт Елены Владимировны, 1910 года рождения. Уроженки Свердловска, арестованной в мае 1942 года. 

«Я хотела скрыть участие в моей шпионской организации и деятельности моей родственницы Екатерины Максимовой. В мае 1937 г. я приехала в г. Москву и остановилась у Е. Максимовой на ул. Софийская набережная, № 34, кв. 74. Она жила там, занимая одну большую комнату, записанную на фамилию „Фрогт“, как я увидела из счета, поданного ей комендантом дома. Квартира ей стоила свыше 100 рублей. Я спросила ее, как ей хватает на жизнь своего заработка, она отвечала, что у нее есть другие источники дохода, и стала мне показывать кое-что из своих вещей, часы и еще несколько золотых вещей, а также нарядные платья. Я спросила, откуда она их взяла, она отвечала, что ей подарил все это Циша Фрогт. Я спросила, где он работает и много ли получает. Она ответила уклончиво, что по работе он часто бывает за границей в длительных командировках и лишь изредка приезжает в Москву. Она сказала, что мне поможет заработать денег, и предложила, под видом сбора статистических данных, дать некоторые сведения по своей работе. Затем она выдала мне 500 рублей и велела написать расписку, как счет получения аванса».

Из постановления о продлении срока следствия. 8 сентября 1942 года. 

«Установлено, что Максимова Е. А. с 1937 года поддерживала связи с германским подданным Зорге Рихард, временно проживавшим на территории СССР, заподозренным в шпионской деятельности…»

Интересна подпись: «Начальник следственного отделения транспортного отдела НКВД железной дороги им. Л. М. Кагановича, лейтенант госбезопасности Кузнецов». Невелико, значит, было дело, если им занимался какой-то лейтенант. Но следователь был куда как ретив. Трудно сказать, какие методы он применял, однако в октябре 1942 года Катя вроде бы призналась: «Да, с 1933 года я была агентом немецкой разведки. Была завербована на эту работу Шталем».

В ноябре 1942 года лейтенант госбезопасности Кузнецов написал: 

«Установлено, что в 1934 году Максимова связалась по поручению агента германской разведки, прибывшего из-за границы, со Шталем и собирала материалы о политических настроениях трудящихся СССР провокационного характера».

Нет ничего удивительного в том, что в 1942 году человека по имени Рихард Зорге заподозрили в шпионаже. Говорила ли Катя на допросах, кто на самом деле ее муж? В статье вроде бы утверждается, что говорила. Но так ли это? Жены разведчиков были проинструктированы крепко: не болтать, чем занимаются мужья! Никогда и ни с кем! И она просто-напросто не имела права рассказывать какому-то там лейтенанту, кто такой на самом деле Рихард. И, кстати, в той же статье говорится, что на вопросы следователей: известно ли ей, чем занимается за границей ее муж, она отвечала: «Нет!».

Почему она призналась? Вероятней всего, чтобы выйти из-под опеки ретивого лейтенанта. Расчет был простой: как «шпионку», ее либо отправят к более серьезному следователю, либо будут судить. Тогда можно сказать правду. И, действительно, 17 ноября 1942 года Катю перевели в Москву. Теперь перед ней сидел уже не лейтенант Кузнецов, а настоящий серьезный следователь – и она отказалась от своих свердловских показаний. К тому времени и оговорившая ее Елена Гаупт уже была на том свете: 2 ноября 1942 года она повесилась в камере следственного изолятора.

«Все это время я давала ложные показания, – заявила Катя на допросе. – Никакой шпионской работы я не выполняла. У меня не было другого выхода. Показания против Гаупт я дала только тогда, когда мне предъявили протоколы ее допросов, где она ссылается на меня как на вербовщицу… Про Шталя мне сказали, что он арестован за шпионаж, и мой муж также известен органам НКВД как шпион. Меня вынудили показать, что Шталь рассказал мне про мужа, будто Рихард вел шпионскую работу против СССР…. Но мне об этом ничего не известно…» Больше Катю на допросы не вызывали – проверяли.

Проверка не заняла много времени. Уже 13 марта Особым совещанием при наркоме за связи, подозрительные по шпионажу, она была приговорена к пятилетней ссылке в Красноярский край. 15 мая Катя приехала в Большую Мурту, населенный пункт в 120 километрах от Красноярска. По-видимому, она так и не сказала, кем был ее муж. А ссылка? Тут надо понимать, что такое в годы войны высылка из голодной Москвы в Сибирь. Дополнительный шанс пережить эту войну…

Судьба лейтенанта Кузнецова неизвестна. Но, судя по тому, сколько времени заняла проверка и по судьбе Кати, в Москве быстро разобрались с этим делом, по которому был явный оговор под давлением следствия и самоубийство в камере… После 1938 года в ведомстве Берия со следователями, выбивавшими и выдавливавшими из арестованных показания, особо не церемонились…

Итак, в мае 1943 года Катя приехала в Красноярский край. Летом 1943 года ее подруге в Москве позвонил какой-то мужчина и передал привет. Он познакомился с ней на вокзале в Красноярске. Пока они разговаривали, Катя выпила тринадцать стаканов горячего чая – в тюрьме давали только хлеб и воду.

21 мая она писала сестре. «Милая сестричка! Вот я опять наслаждаюсь небом, воздухом и полной свободой.

Случилось это на днях – мое возрождение. Правда, меня клонит к земле от слабости, как былинку… От Ики я буду получать, как и раньше, у него все в порядке…» Ей так и не сказали, что Рихард арестован. Даже в лагерь не отправили. По-видимому, проверили, установили полную невиновность и выпустили.

«Милая мамочка! – писала она. – Господи, какая я сейчас бедная, голая, грязная! Мама, пишите мне чаще, ради Бога, если не хотите, чтобы я сошла с ума. Ведь я столько времени ни от кого ничего не слышала. Приезжайте ко мне на свидание, буду очень рада. Верю, что опять буду на коне, добьюсь хорошей жизни. Сейчас бы как-нибудь не сдохнуть и продержаться. Подкормиться немножко – вот главное…»

На свободе она пробыла недолго. Уже через месяц с небольшим ее мать, Александра Степановна Максимова, получила письмо от человека, для которого изложение мыслей на бумаге явно было не в привычку.

«Здравствуйте! Привет из Сибири. Сообщаю вам, что ваша Катя 3 июля 1943 года, находясь на излечении в муртинской больнице, умерла. Сильно не беспокойтесь, видимо, ее судьба такова, и сейчас страна теряет тысячи героинь и героев. Если хотите узнать подробнее, то пишите. С приветом. Елена Васильевна Макеева».

Позднее, по-видимому, в ответ на запрос, пришло еще одно письмо.

«Ваша дочь поступила к нам в больницу 29 мая с химическим ожогом. Лечение проводилось открытым способом, т. е. был сделан каркас, который прикрывался простыней. Иногда у нее со слезами срывался вопрос: за что? Иногда она говорила, что только хочет увидеть свою мать…

Деньги, оставшиеся после нее, 450 рублей, израсходовали на могилу, похороны и крест. После нее остались вещи: серая юбка шерстяная, теплая безрукавка и сорочка. Галоши старые. Вещи хранятся на складе больницы у кастелянши…»

Судя по упоминанию о «героях и героинях», Катя погибла в результате несчастного случая на произвостве. Так и осталось неизвестным какое производство было в этой самой Большой Мурте – множество эвакуированных предприятий было разбросано по Сибири…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.