Танец и игра в мяч. Еда и застолье. Законы гостеприимства. Гостиницы

Танец и игра в мяч. Еда и застолье. Законы гостеприимства. Гостиницы

Танцы, которые в античности всегда считались выставлением себя напоказ, можно рассматривать как театрализованные представления в широком смысле. Античность не знала танцев в современном виде, а именно как движение танцующей пары под музыку для собственного удовольствия. Танец эллинов – это искусство ритма и мимики; то есть это телесное выражение внутренней идеи посредством движения, как поэзия – выражение идеи посредством слова. Поэтому греческий танец был настоящим искусством, не бесцельным кружением, но всегда ритмическим выражением внутренних процессов при участии и движении всех частей тела, а не только рук и ног. По этой причине греки, приверженные красоте, находили несравненное удовольствие в танцевальных представлениях, которым мужчины обучали юношей и которые сопровождали праздники, а также застолья, пирушки и другие частные мероприятия. Так было даже и в далекой древности; находки на Крите рассказывают о прекрасных танцах женщин в доисторический эгейский период и об их очень легких нарядах; и Гомер несколько раз упоминает о ритмических танцах, призванных доставить удовольствие зрителям. В течение всего периода античной цивилизации мы встречаем описание танцев как выражение телесной красоты и изящества движений в литературе, живописи и пластических искусствах; кроме разрозненных упоминаний в произведениях античных авторов, в нашем распоряжении есть несколько монографий по искусству танца. Сохранившиеся до наших дней стенные росписи из Помпей и вазовая живопись очаровывают нас невероятной красотой и неповторимой грацией изображенных движений, не говоря уже о благородной наготе, частичной или полной, молодых танцоров, мужчин и женщин.

История греческого искусства танца, даже и не полная, может составить отдельный том. В соответствии с задачами нашего исследования мы вынуждены будем ограничиться рассмотрением лишь тех греческих танцев, в которых в той или иной степени выражен сексуальный посыл.

Мы упомянули о том, что греки не были знакомы с танцами в нашем понимании; это положение следует дополнить близким по смыслу высказыванием Платона о том, что было бы желательно, чтобы на праздниках молодые юноши и девушки вместе исполняли танцы с целью поближе познакомиться друг с другом перед вступлением в брак. Это тот самый отрывок, где он требует, чтобы молодые люди противоположного пола имели возможность увидеть перед свадьбой друг друга обнаженными, «насколько позволяет скромность»; хотя неясно, требует ли он, чтобы они танцевали вместе или чтобы юноши танцевали перед девушками и наоборот. Но даже если он высказывается в современном духе, понимая танец как танец пары, это означает, что такая практика не была принята, во всяком случае в Аттике; и у нас нет подтверждений, что она стала традиционной и в более поздний период. Хорошо известное описание плясок на щите Ахилла в «Илиаде» мало соответствует представлению о современном танце; это скорее совместный танец в хороводе молодых юношей и девушек, а не по отдельности: «Юноши тут и цветущие девы, желанные многим, / Пляшут, в хор круговидный любезно сплетяся руками. / Девы в одежды льняные и легкие, отроки в ризы / Светло одеты, и их чистотой, как елеем, сияют; / Тех – венки из цветов прелестные всех украшают; / Сих – золотые ножи, на ремнях чрез плечо серебристых. / Пляшут они, и ногами искусными то закружатся, / Столь же легко, как в стану колесо под рукою испытной, / Если скудельник его испытует, легко ли кружится; / То разовьются и пляшут рядами, одни за другими. / Купа селян окружает пленительный хор и сердечно / Им восхищается; два среди круга их головоходы, / Пение в лад начиная, чудесно вертятся в средине»[48].

Лукиан так описывает танец эфебов в Спарте: «Даже и теперь можно видеть их молодежь, так же усердно обучающуюся танцу, как они обучаются ношению оружия. Состязания в борьбе они заканчивают танцем. Флейтист садится в середину круга, играя на своем инструменте, и отбивает ритм ногами. Другие следуют заведенному порядку, наблюдая за ритмом, и исполняют танец – то боевой, то плавный, – который был бы угоден Дионису и Афродите. Затем они затягивают песнь, в которой призывают Афродиту и муз присоединиться к ним и танцевать вместе. Одна из этих песен рассказывает, как танцевать с ними: «Вперед, юноша, двигайся и веселись как только можешь», то есть пляши изо всех сил. То же самое они делают, исполняя танец под названием хорм.

Хорм танцуют вместе юноши и девушки, танцуя один перед другим, одновременно образуя фигуру в виде ожерелья. Хоровод ведет с одной стороны юноша, который самозабвенно танцует, имитируя движения воина в будущем сражении; молодая девушка вслед за ним учит свою сторону грациозным движениям, так что все зрелище являет собой единство силы и скромности. Среди спартанцев так танцуют танец гимнопедии».

То, что в Греции танцы были очень популярны, подтверждают свидетельства многих античных авторов. Очень выразительно это описал Лукиан: «На Делосе ни одно жертвоприношение не обходится без танцев, все они сопровождаются музыкой и танцами. Хороводы мальчиков кружатся под звуки флейты и кифары; некоторые танцуют вместе, а другие – наиболее искусные – отделяются от толпы, исполняя свой собственный танец. Поэтому песни, сочиненные для таких хороводов, называются гипорхемата, то есть танцы с песнями, коими полны произведения лирических поэтов».

Затем он перечисляет большое количество танцев, не описывая их, к сожалению, подробно, их перечислением мы не станем утомлять читателей. Все эти танцы содержали элементы эротики, и все же самый древний из известных мне танцев приводит Геродот: «У тирана Сикионского Клисфена, сына Аристонима, внука Мирона, правнука Андрея, была дочь по имени Агариста. Дочь эту он пожелал отдать в жены тому из эллинов, кого она признает самым доблестным… Тогда все эллины, которые гордились своим происхождением, отправились свататься в Сикион… Между тем наступал день свадебного пиршества, и Клисфен должен был объявить, кого из женихов он выбрал… После угощения женихи начали состязаться в песнях и откровенно-шутливых рассказах. В разгаре пиршества Гиппоклид, который всецело завоевал внимание остальных гостей, велел флейтисту сыграть плясовой мотив. Когда тот заиграл, Гиппоклид пустился в пляс и плясал в свое удовольствие. Клисфен же смотрел на эту сцену мрачно и с неприязнью. Затем, немного отдохнув, Гиппоклид велел внести стол. Когда стол внесли, Гиппоклид сначала начал исполнять на нем лаконские плясовые коленца, а затем другие – аттические. Наконец, упершись головой о стол (и подняв ноги вверх), он стал выделывать коленца ногами. Уже при первом и втором танце Клисфен думал, хотя и с ужасом, что этот бесстыдный плясун может стать его зятем, но все же еще сдерживался, не желая высказывать свое неудовольствие. Когда же он увидел, как тот исполняет ногами пантомиму, то не мог уже молчать и вскричал: «О, сын Тисандра, ты, право, проплясал свою свадьбу!» А Гиппоклид ответил ему: «Что за дело до этого Гиппоклиду!» и со смехом покинул залу. Отсюда пошла известная поговорка о Гиппоклиде»[49].

Несмотря на то что описанное здесь безрассудство имело место в приватной компании, все же этот танец был широко известен и, конечно, благодаря его идее мог быть назван непристойным, а он к тому же исполнялся на публике. Того же свойства были и старинные танцы, исполнявшиеся на празднествах Артемиды, и танец каллабидов, а также знаменитый сиккин. Сами древние не были уверены в происхождении этого названия, однако нам известно, что в сатирических драмах этот танец исполняли сатиры, и в ходе гротесковых кривляний они постепенно срывали с себя одежды, что, с нашей точки зрения, определенно считается неприличным. Мягкие звуки флейты, несомненно, добавляли настроения в исполнение этого танца.

Тоже непристойным, или скорее эротическим, был и кордакс, который состоял из движений вперед и назад, как бы имитирующих шаги пьяного; к этому добавлялась серия гротескных движений, которые намеренно и явно повторяли движения тела, и заканчивался танец тем, что танцоры обнажались, так что кордакс стал типичным названием непристойного танца.

Подытоживая, можно сказать, что кордакс был аналогом того, что в наши дни называется «эксгибиционизмом», но с той основной разницей, что греки получали удовольствие от такого эксгибиционизма, который им предлагался, и разумно избегали общественного скандала, время от времени позволяя себе исполнять такие танцы.

Игры в мяч тесно связаны с танцем, если рассматривать их с точки зрения художественного представления. Гармоничные движения играющих, которые выставляли напоказ красоту телесных форм, можно было назвать почти танцевальными в античном смысле слова. Гомер изобразил феакийцев, которые хотели оказать гостеприимство своему гостю Одиссею следующим образом: «Но Алкиной повелел Галионту вдвоем с Лаодамом / Пляску начать: в ней не мог превосходством никто победить их. / Мяч разноцветный, для них рукодельным Полибием сшитый, / Взяв, Лаодам с молодым Галионтом на ровную площадь / Вышли; закинувши голову, мяч к облакам темно-светлым / Бросил один; а другой разбежался и, прянув высоко, / Мяч на лету подхватил, до земли не коснувшись ногами. / Легким бросаньем мяча в высоту отличась пред народом, / Начали оба по гладкому лону земли плодоносной / Быстро плясать; и затопали юноши в меру ногами, / Стоя кругом, и от топота ног их вся площадь гремела»[50].

Афиней описывает разные виды игры в мяч и дает ученые объяснения названия и происхождения игры, цитируя строки из комедии Дамоксена: «Мальчик, около семнадцати лет от роду, играл в мяч. Он был выходцем с Коса, острова, который порождает богов. Когда он обращался к зрителям, кидал им мяч и ловил его обратно, мы громко аплодировали и кричали: «Какой красивый мальчик! Какое изящество и гармония во всех его движениях!», а когда он заговорил, каждый вскричал: «Чудо красоты! Никогда не видел подобной чарующей грации! Если я еще задержусь здесь, со мной что-то произойдет; и – ах! – вот уже мое сердце томится от любви».

Особую возможность получать удовольствие от наблюдения за танцем, сопровождавшимся вкрадчивыми звуками музыки, особенно сладостной флейты, предоставляли, помимо общественных праздников, пиры и застолья. Греческие застолья, или, как греки их называли, симпосиуме, столь часто описаны и хорошо представлены в литературе, что подробный рассказ о них был бы излишним. Наконец, мы можем обратиться к двум произведениям античности, которые следует прочитать всякому, кто хочет больше узнать о самом духе античной культуры. Это произведения Платона и Ксенофонта, которые дошли до нас под одним названием «Пир». Если утонченное повествование Ксенофонта с его живой правдой и свежестью вводит нас в бытовые условия общества его времени, то интеллектуальная и в то же время легкодоступная философия Платона, с беседами, полными аромата поэзии, о природе любви, всегда будет занимать читателя, если только он не погружен полностью в тривиальности ежедневного быта, и наполнит его сладостным томлением по цветущему веку гуманности, и он всегда будет, по словам Гёте, «всей душой устремляться к земле греков».

Здесь следует упомянуть, что вино в Древней Греции было настолько дешево, что его вполне могли позволить себе даже рабы; что зачастую вина употребляли слишком много; что женщины настолько отдавали должное вину, что во многих местах, например в Массилии и Милете, женщинам запрещалось пить вино и они вынуждены были довольствоваться чистой водой.

На симпосиуме, если он проходил в соответствии с обычаем, употребление вина начиналось лишь по завершении общей трапезы. Обычно выбирался распорядитель, так называемый симпосиарх, или басилевс, чьим распоряжениям должны были следовать собравшиеся. Он решал, в какой пропорции следовало смешивать вино и воду. Естественно, пропорции зависели от интеллектуального уровня гостей.

Среди людей образованных застолье обычно сопровождалось умными беседами, о которых так ярко рассказывают Платон, Ксенофонт и Плутарх. Однако здесь царила полная свобода жестов и шуток, и естественно, когда дар Бахуса оказывал свое воздействие, снимались все ограничения.

Не следует рассматривать эти шутки сквозь призму критики. Плутарх приводит множество такого, что можно считать глупостью, но что доставляло удовольствие гостям в веселом и возбужденном состоянии под воздействием выпитого вина. Нельзя было вносить в так называемые задания чего-либо задевающего участников симпосиума, предлагая, например, спеть косноязычным, или причесываться лысым, или плясать хромым. Так, на одном из симпосиумов, чтобы уколоть академика Агаместора, у которого одна нога была сухая и увечная, предложили, назначив штраф за невыполнение, всем выпить кубок, стоя на правой ноге; когда же очередь давать задание дошла до Агаместора, он предложил всем выпить так, как он покажет; затем, взяв небольшой глиняный сосуд, он всунул в него свою увечную ногу и в этом положении осушил кубок. Все остальные, признав себя неспособными повторить это, должны были уплатить штраф.

Как рассказывает Лукиан, любимым «наказанием» было станцевать голым или трижды пронести на руках флейтиста вокруг зала.

Гостей симпосиума обслуживали главным образом молодые рабы, чье особое умение выражалось в способности преподнести наполненный до краев кубок. В очаровательном «Четвертом разговоре богов» Лукиан описывает похищение троянского царевича Ганимеда и введение в должность виночерпия любимца Зевса, который покорил Зевса тем, как он искусно наполнял и вручал кубок. Если верить Ксенофонту, лучшими в этом умении были персидские виночерпии, которые с неимоверным изяществом подавали кубок, держа его тремя пальцами. Во всяком случае, как замечает Поллукс, этикет требовал, чтобы мальчики, обслуживавшие гостей на пирах, умели подавать кубки, держа их на кончиках пальцев. Прислуживавший мальчик по очереди обходил гостей, наполняя вином их кубки или предлагая им свеженаполненные кувшины с вином и водой. Все, кто знаком с греческими обычаями, может себе представить, что во время таких обходов мальчика нежно гладили и трогали, даже если это явно не подтверждается литературными авторитетными источниками, а также изображениями пластического и живописного искусства. Лукиан, например, говорит (Пир, или Лапифы, 15, 26, 29): «Между тем я заметил, что приставленный к Клеодему мальчик, красавец виночерпий, улыбается украдкой, – я считаю нужным упомянуть и о менее существенных подробностях пиршества, в особенности о вещах изысканных; и вот я стал внимательно приглядываться, чему же мальчик улыбается. Немного погодя мальчик подошел взять у Клеодема чашу, тот же при этом пожал ему пальчик и вместе с чашей вручил, по-моему, две драхмы. Мальчик на пожатие пальца снова ответил улыбкой, но не заметил, по-видимому, денег, так что не подхваченная им монета со звоном покатилась по полу, – и оба они заметно покраснели. Соседи недоумевали, что это за деньги, так как мальчик говорил, что он не ронял их, а Клеодем, возле которого возник этот шум, не показывал вида, что это он их обронил. Итак, перестали беспокоиться и не обратили на это внимания, тем более что никто ничего и не заметил, за исключением, по-моему, одного только Аристенета, который спустя некоторое время переменил прислужника, незаметно отослав первого и дав знак другому, более взрослому, здоровенному погонщику мулов или конюху, стать возле Клеодема. Это происшествие таким образом – худо ли, хорошо ли – миновало, хотя могло повести к великому позору для Клеодема, если бы оно стало известно гостям и не было немедленно замято Аристенетом, который приписал все дело опьянению»; «Это я привел немногое из многих аргументов, чтобы ты уразумел, каким пренебрег ты мужем, предпочтя угощать Дифила и даже собственного сына ему поручив. Неудивительно: учитель приятен юноше и сам от общения с ним получает удовольствие. Если бы мне не было стыдно говорить о подобных вещах, я бы еще кое-что мог присовокупить, в справедливости чего, если пожелаешь, ты сможешь убедиться, расспросив дядьку Зопира. Но не подобает смущать свадебного веселья и говорить худое о других людях, в особенности обвиняя их в столь постыдных деяниях. И хотя Дифил заслужил того, сманив у меня уже двух учеников, но я… я во имя самой философии буду молчать»; «Итак, когда раб, наконец, окончил чтение, взоры всего стола обратились на Зенона и Дифила. Испуганные, побледневшие, они смущенным видом своим подтверждали справедливость Гетемоклова обвинения. Сам Аристенет был встревожен и полон смятения, но, тем не менее, пригласил нас пить и пытаться сделать вид, будто ничего не произошло: он улыбался и отослал раба, сказав, что примет все написанное во внимание. Немного погодя и Зенон незаметно встал из-за стола, так как дядька – очевидно, по приказанию отца – кивнул ему, чтобы он вышел»[51].

Павсаний писал, что «Сатир» Праксителя был изваян в виде юноши виночерпия.

Утверждение ученого архиепископа XII в. Евстафия Солунского о том, что в качестве виночерпиев иногда нанимались девушки, должно быть признано ошибочным, что понятно для каждого, кто проникся психологией греков хотя бы в малой степени, тем более что я не могу привести ни одного греческого автора в подтверждение этого мнения. Несомненно, что веселое настроение, вызванное вином, иногда могло способствовать приглашению гетер, нагота которых помогала веселому застолью и которые могли подливать вино и исполнять другие подобного рода обязанности; однако, в соответствии с эстетическими воззрениями эллинов, это была привилегия юных рабов. Хотя у Микаэли есть описание рельефа, где девушка наполняет из кувшина кубки гостей, облокотясь на два застольных ложа, а три другие девушки играют на музыкальных инструментах, однако это, безусловно, исключение из правил.

Насколько высоко ценилось умение виночерпия, свидетельствует тот факт, что на общественных праздниках виночерпии избирались из юношей самых знатных фамилий. Так, Афиней пишет: «В старину вино разливал один из самых знатных юношей, как у Гомера, сын Менелая; Еврипид в юности также был виночерпием. Во всяком случае, Теофраст в своем трактате о пьянстве говорит: «Я слышал, что Еврипид в Афинах также был виночерпием у так называемых плясунов». Этот танец исполнялся в храме Аполлона Дельфийского самыми знатными афинянами, которые были одеты в наряд, сделанный в Фере. И Сапфо восхваляет своего брата Лариха, который был виночерпием в Пританее (городском дворце) в Митилене. Среди римлян знатнейшие юноши должны были выступать в роли виночерпиев на общественных праздниках, а также во время общественных жертвоприношений, подражая со всей почтительностью эолийцам».

То, что радости застолья сопровождались в соответствии со вкусом и капризом всякого рода представлениями плясунов, акробатов и певцов обоего пола, едва заслуживает особого напоминания: мы уже говорили о женщинах-танцовщицах, которые танцевали на пирах фессалийской знати. Песни и пляски неотделимы от пиршественного застолья и у Гомера; есть также несколько произведений живописи, где изображены флейтистки и кифаристки. Если серьезные люди во время застолий имели обыкновение рассуждать о серьезных вещах, они обычно отсылали флейтисток, как Эриксимах у Платона, который замечает, что флейтистка может играть для своего удовольствия, если ей нравится, или на женской половине; в «Протагоре» Платон высказывается более сурово: «…мне кажется, разговоры о поэзии всего более похожи на пирушки невзыскательных людей с улицы. Они ведь не способны, по своей необразованности, общаться за вином друг с другом своими силами, с помощью собственного голоса и своих собственных слов, и потому ценят флейтисток, дорого оплачивая наемный голос флейт, и общаются друг с другом с помощью их голосов. Но где за вином сойдутся люди достойные и образованные, там не увидишь ни флейтисток, ни танцовщиц, ни арфисток, – там общаются, довольствуясь самими собой, без этих пустяков и ребячеств, беседуя собственным голосом, по очереди говоря и слушая, – и все это благопристойно, даже если и очень много пили они вина»[52].

Однако такое мнение могло иметь и исключения; общественный вкус мог и отказываться от услуг танцовщиц, однако позже их могли использовать для других целей; в самом деле, в соответствии с Афинеем, их часто продавали с аукциона, а вазовая живопись не оставляет сомнений в том, что их часто использовали просто как женщин для удовлетворения сексуальных потребностей. В пьесе Хэремона рассказывается о таких девушках, которые всегда были к услугам друзей: «Одна возлегла там и при лунном свете показывала обнаженную грудь, после чего сбросила одежды; другая обнажила в танце бедро, и голая представляла собой живую картину; третья оголила круглые руки, нежно обнимая подругу. Одна из них выставила на обозрение бедра, когда раскрыла складки одежды, так что очарование ее великолепного тела обнаружило себя свыше всяких ожиданий».

На роскошной свадьбе македонца Карана, подробно описанной Афинеем, среди других развлечений рядом с флейтистками появляются самбикистрии, то есть девушки, играющие на самбике – треугольном струнном инструменте. В этот раз они прибыли с Родоса и были одеты в легкие, как эфир, одежды, так что многие гости приняли их за обнаженных. Позже на празднике появились танцовщицы итифаллы, которые также исполняли фаллические песни; вдобавок прыгуны, мужчины и женщины, плясали голыми над торчащими из земли мечами и зажженным огнем. Затем появился хор из 100 исполнителей, который запевал свадебные песни, потом опять танцовщицы, одетые нереидами и нимфами. После того как кувшин с вином несколько раз обошел гостей, спустились сумерки, и была открыта комната, устланная белыми полотнищами, где молодежь резвилась в костюмах наяд, Эрота, Артемиды, Пана, Гермеса и других мифологических персонажей, раздавая серебряные светильники, стараясь делать это самым изящным образом. Исполнительницы на самбике, благодаря готовности услужить каждому, пользовались особой популярностью. Плутарх упоминает их наряду с кинедами.

Из других греческих авторов понятно, что на пиршествах очень любимы были акробаты, и Беккер так это описывает в своей реконструкции: «Профессиональный плясун, который выставлял свое искусство за деньги, ввел прекрасную девушку и красивого юношу, а также флейтистку. Юноша играл на кифаре и перебирал струны в унисон флейте. Затем звуки кифары смолкли; у девушки было несколько обручей, которые она, танцуя под звуки флейты, подбрасывала в воздух и ловила один за другим. Ей вручали все больше и больше обручей, наконец, около дюжины она стала подбрасывать к потолку и ловить, а зрители горячо аплодировали ее грациозным движениям и сноровке.

Затем большой обруч, окаймленный острыми ножами, был положен на пол и закреплен. Девушка вновь начала танец, сделала несколько кувырков в середине круга, все убыстряя движения, так что зрители стали опасаться, как бы она себя не поранила. Затем к ней присоединился юноша, который стал делать симметричные движения в очень быстром темпе, и зрители уже не могли различить, где мелькали его руки, а где – ноги, и это произвело на зрителей очень сильное впечатление. Ему также громко аплодировали, а некоторые считали, что юноша выиграл этот танцевальный конкурс».

Если пирушки и попойки часто устраивались в частных домах, то рестораны и отели в нашем понимании в античности были неизвестны. Разумеется, во всяком случае в поздний период в Афинах, были места, где мужчины могли поиграть в кости, выпить и поговорить, как это сказано у Эсхина: «Он проводил дни в игорном доме, где устраивали петушиные бои и играли в кости»; все же такие места нельзя было назвать ресторанами в современном смысле.

В античности не могло быть отелей еще и потому, что еще с древнейших времен, со времен, описанных у Гомера, был очень развит обычай гостеприимства, так что чужеземцы могли быть уверены в радушном приеме. Этот же обычай сохранился и позже. Хорошо известен рассказ Геродота о том, как Мильтиад, сидя перед домом и видя проходящих мимо друзей, вставал и приглашал их в свой дом. В самом деле, известен закон, который в память Зевса Ксения, защитника права гостеприимства, регулировал и вменял в обязанность дружелюбное обхождение и теплый прием чужестранцев. Даже среди варваров мы находим высокое почитание прав гостеприимства: такой закон был у лукан, народа, населявшего южную часть Италии, который запрещал отказывать чужестранцу, который просился на ночлег после захода солнца, и налагал суровое наказание за неисполнение этого закона.

Естественно, что с развитием общественных отношений в частных домах уже не хватало места; поэтому постепенно стали появляться места, соответствующие нашим гостиницам. Хотя намек на подобные места можно встретить уже у Гомера и Гесиода, это так называемые лесхе; они обычно представляли собой общий зал, который служил ночлегом для бездомных и нуждающихся людей. В плохую погоду люди находили здесь приют или встречались, ведя праздные разговоры; в то время подобными местами были и кузни. Интересно, что Гесиод выступал против подобных мест, полагая, что они для праздношатающихся и ленивых: «Чтобы пережить холодную зиму, некоторые мужчины окружают там себя теплом и удобством, понапрасну теряя время, тогда как дома его дожидается много непеределанных дел». В более поздний период оставаться в таких местах, которых было немало, во всяком случае в Афинах и Беотии, считалось уже неприличным, и люди из хороших семей считали это ниже своего достоинства. Это не относится к знаменитому лесхе в Дельфах, который был построен за счет населения Книда и служил укрытием и приютом для бесчисленных толп людей, прибывавших в Дельфы. По описанию Павсания, две длинные стены этого здания были украшены живописью с многочисленными фигурами художника Полигнота, одна из сцен изображала покорение Трои и отплытие на родину греков, другая – посещение Одиссеем подземного мира.

С течением времени в каждом крупном населенном пункте появились пандокейон (гостиницы); и в наиболее часто посещаемых местах, таких, как Олимпия или Книд, куда каждый год стекались толпы людей увидеть знаменитый храм и статую Афродиты работы Праксителя, привлеченные не в последнюю очередь удовольствиями и любовными увлечениями, которыми полны были такие места, эти гостиницы содержались на общественный счет. Фукидид рассказывает о подобном здании, возведенном спартанцами в Платеях около храма Геры, которое имело 200 футов в длину со множеством комнат для странников, и, тем не менее, такие здания были крайне примитивны. Так, например, каждый постоялец должен был привозить с собой постельные принадлежности, поэтому каждый путешествовал, имея при себе рабов, которые несли этот багаж.

Конечно, такие гостиницы разнились по степени комфортности в зависимости от принадлежности их постояльцев к тем или иным слоям общества; некоторые из них, как и во все времена, служили убогими прибежищами для деклассированных элементов, где чужестранец не мог быть спокоен за свою жизнь. Так, Цицерон пишет: «Два друга, некие аркадяне, были вместе в дороге. Прибыв в Мегару, один из них остановился в трактире, другой – у своего знакомого. После ужина оба легли спать. И глубокой ночью тот аркадянин, что остановился у знакомого, увидел во сне своего друга, умолявшего его прийти к нему поскорее на помощь, так как трактирщик собирается его убить. Напуганный этим сном, он было поднялся с кровати, но затем, поразмыслив, посчитал, что не стоит придавать значение увиденному во сне, и снова лег спать. И ему опять приснился товарищ, который теперь уже просил его, чтобы он, если не пришел ему на помощь живому, по крайней мере, отомстил за его смерть. Трактирщик, убивший его, положил его труп на повозку и сверху забросал навозом. И мертвый во сне просил живого пораньше прийти к городским воротам, чтобы перехватить там повозку, прежде чем она выйдет за город. На этот раз аркадянин был настолько встревожен сновидением, что совсем рано он уже стоял у городских ворот, и, когда появилась повозка, спросил у человека, погонявшего волов, что у него в повозке. И тот в страхе тут же пустился бежать. Покойника обнаружили в повозке. Трактирщик, после того как это дело раскрылось, был казнен»[53].

В греческой гостинице также могла случиться и сцена второй истории Цицерона, в которой хозяин из жадности убил постояльца, а окровавленный нож подбросил другому постояльцу, чтобы отвлечь от себя подозрения.

О том, что гостиницы зачастую кишели насекомыми, можно прочесть у Аристофана. У того же автора мы узнаем, что хозяйками постоялых дворов часто бывали женщины. Поэтому, кроме того, что они могли поставлять девушек для интимных услуг, легко объяснить, почему Теофраст называет постоялый двор и бордель в одном ряду, а также почему женщины – хозяйки гостиниц пользовались дурной репутацией.

Страбон откровенно описал сцену на постоялом дворе во фригийской деревне, когда во время землетрясения погибло много девушек вместе с их хозяином, замечание интересное еще и тем, что, оказывается, не только хозяйка могла поставлять девушек для удовольствия посетителей, но и человек, который занимался этим постоянно на деловой основе и который следил за тем, сколько времени тот или иной посетитель пользуется их услугами и за какую цену. Напротив, знатные и особо состоятельные люди обычно возили своих женщин с собой; женщины из гарема прибывали в гостиницу после того, как туда въехал их господин. Так, в соответствии с описанием Плутарха, поступал Деметрий, долгое время бывший правителем Афин, поселяясь в Парфеноне на Акрополе; этой теме посвящена сатирическая песенка, весьма популярная в то время: «Он превратил Акрополь в постоялый двор и привел девушек (гетер) в храм девушек (кариатид)».

Шло время, число путешественников увеличивалось, а с ними росло и число гостей всех рангов, так что Плутарх говорит о простом выборе; в более позднее время мы слышим уже об очень комфортабельных гостиницах, в которых, как отмечает Эпиктет, можно было оставаться дольше, чем необходимо. Это особенно характерно для североафриканского города Каноп в дельте Нила, чьи жители были людьми очень состоятельными, их богатство, в частности, способствовало проведению многочисленных шумных праздников. Страбон пишет: «…Но наиболее удивительное зрелище представляет собой толпа людей, спускающаяся вниз по каналу из Александрии на всенародные празднества. Ибо каждый день и каждую ночь народ собирается толпами на лодках, играет на флейтах и предается необузданным пляскам с крайней распущенностью, как мужчины, так и женщины; в веселье участвуют и жители самого Канопа, которые содержат расположенные на канале гостиницы, приспособленные для отдыха и увеселений подобного рода»[54].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.