1. Греческая женщина

1. Греческая женщина

Сегодня едва ли можно согласиться с часто высказываемым утверждением, будто положение замужней женщины в Древней Греции было недостойным. Это совершенно неверно. Ошибочность этого суждения заключается в извращенной оценке женщин. Греки были плохими политиками в своей короткой истории, но восхитительными творцами жизни. Поэтому женщине они предписывали ограничения, которые отвела ей природа. Утверждение о том, что существуют два типа женщин – мать и любовница, – было усвоено греками на заре их цивилизации, в соответствии с ним они и действовали. О последнем типе мы поговорим позже, но не меньшую дань уважения следует отдать и женщине-матери. Когда греческая женщина становилась матерью, она обретала смысл жизни. Перед ней стояли две задачи, которые она считала первостепенными, – вести домашнее хозяйство и воспитывать детей, девочек – до замужества, а мальчиков – до той поры, пока они не начинали осознавать духовные потребности личности. Таким образом, брак означал для грека начало восхождения к итогу жизни, возможность познакомиться с новым поколением, а также способ организовать свою жизнь и свое хозяйство. Царство женщин включало полный контроль над домашними делами, в которых она была полновластной хозяйкой. Если угодно, назовите такое замужество скучным; в самом деле, так оно и было, если судить по той роли, какую играет современная женщина в общественной жизни. С другой стороны – оно было свободно от фальши и неестественности, присущих современному обществу. Не случайно в греческом языке нет эквивалентов таким нашим понятиям, как «флирт» и «кокетство».

Современный мужчина, возможно, спросит, не охватывало ли греческих женщин чувство отчаяния и обреченности при таком положении дел. Ответ будет отрицательным. Не следует забывать, что нельзя тосковать по тому, чего у тебя никогда не было; следовательно, хотя жизнь греческих женщин была ограничена строгими рамками (но от этого не ставшая менее благородной), они относились к своим обязанностям по дому настолько серьезно, что у них попросту не было времени предаваться посторонним мыслям.

Нелепость утверждений о недостаточно высоком положении греческой женщины убедительно подтверждается тем фактом, что в самых древних литературных сценах супружеской жизни женщина описывается в столь очаровательной манере и с такой нежностью, какую трудно себе вообразить. Где еще во всей мировой литературе расставание мужа и жены описано с таким пронзительным чувством, как в «Илиаде», в сцене прощания Гектора с Андромахой:

Он приближался уже, протекая обширную Трою,

К Скейским воротам (через них был выход из города

в поле);

Там Андромаха супруга, бегущая, встречу предстала,

Отросль богатого дома, прекрасная дочь Этиона;

Сей Этион обитал при подошвах лесистого Плака,

В Фивах Плакийских, мужей киликиян властитель

державный;

Оного дочь сочеталася с Гектором меднодоспешным.

Там предстала супруга: за нею одна из прислужниц

Сына у персей держала, бессловесного вовсе, младенца,

Плод их единый, прелестный, подобный звезде

лучезарной.

Гектор его называл Скамандрием; граждане Трои —

Астианаксом: единый бо Гектор защитой был Трои.

Тихо отец улыбнулся, безмолвно взирая на сына.

Подле него Андромаха стояла, лиющая слезы;

Руку пожала ему и такие слова говорила:

 «Муж удивительный, губит тебя твоя храбрость! Ни сына

Ты не жалеешь, младенца, ни бедной матери; скоро

Буду вдовой я, несчастная! Скоро тебя аргивяне,

Вместе напавши, убьют! А тобою покинутой, Гектор,

Лучше мне в землю сойти: никакой мне не будет отрады,

Если, постигнутый роком, меня ты оставишь: удел мой —

Горести! Нет у меня ни отца, ни матери нежной!

Старца отца моего умертвил Ахиллес быстроногий

В день, как и град разорил киликийских народов

цветущий,

Фивы высоковоротные. Сам он убил Этиона,

Но не смел обнажить: устрашался нечестия сердцем;

Старца он предал сожжению вместе с оружием пышным.

Создал над прахом могилу; и окрест могилы той ульмы

Нимфы холмов насадили, Зевеса великого дщери.

Братья мои однокровные – семь оставалось их в доме —

Все и в единый день преселились в обитель Аида:

Всех злополучных избил Ахиллес, быстроногий

ристатель,

В стаде застигнув тяжелых тельцов и овец белорунных.

Матерь мою, при долинах дубравного Плака царицу,

Пленницей в стан свой привлек он с другими добычами

брани,

Но даровал ей свободу, приняв неисчислимый выкуп;

Феба ж и матерь мою поразила в отеческом доме!

Гектор, ты все мне теперь – и отец, и любезная матерь,

Ты и брат мой единственный, ты и супруг мой

прекрасный!

Сжалься же ты надо мною и с нами останься на башне,

Сына не сделай ты сирым, супруги не сделай вдовою;

Воинство наше поставь у смоковницы: там наипаче

Город приступен врагам и восход на твердыню удобен:

Трижды туда приступая, наград покушались герои,

Оба Аякса могучие, Идоменей знаменитый,

Оба Атрея сыны и Тидит, дерзновеннейший воин.

Верно о том им сказал прорицатель какой-либо мудрый

Или, быть может, самих устремляла их вещее сердце».

Ей отвечал знаменитый, шеломом сверкающий Гектор:

«Все и меня то, супруга, не меньше тревожит;

но страшный

Стыд мне пред каждым троянцем и длинноодежной

троянкой,

Если, как робкий, останусь я здесь, удаляясь от боя.

Сердце мне то запретит; научился быть я бесстрашным,

Храбро всегда меж троянами первыми биться на битвах,

Славы доброй отцу и себе самому добывая!

Твердо я ведаю сам, убеждаясь и мыслью и сердцем,

Будет некогда день, и погибнет священная Троя,

С нею погибнет Приам и народ копьеносца Приама.

Но не столько меня сокрушает грядущее горе

Трои, Приама родителя, матери дряхлой Гекубы,

Горе тех братьев возлюбленных, юношей многих и

храбрых,

Кои полягут во прах под руками врагов разъяренных,

Сколько твое, о супруга! Тебя меднолатный ахеец,

Слезы лиющую, в плен повлечет и похитит свободу!

И, невольница, в Аргосе будешь ты ткать чужеземке,

Воду носить от ключей Мессеиса или Гиперея,

С ропотом горьким в душе; но заставит великая нужда!

Льющую слезы, тебя кто-нибудь там увидит и скажет:

Гектора это жена, превышавшего храбростью в битвах

Всех конеборцев Троян, как сражалися вкруг Илиона!

Скажет – и в сердце твоем возбудит он новую горечь:

Вспомнишь ты мужа, который тебя защитил бы

от рабства!

Но да погибну и буду засыпан я перстью земною

Прежде, чем тлен твой увижу и жалобный вопль твой

услышу!»

Рек – и сына обнять устремился блистательный Гектор;

Но младенец назад, пышноризой кормилицы к лону

С криком припал, устрашася любезного отчего вида,

Яркой медью испуган и гребнем косматовласатым,

Видя ужасный его закачавшийся сверху шелома.

Сладко любезный родитель и нежная мать улыбнулись.

Шлем с головы немедля снимает божественный Гектор,

На земь кладет его, пышноблестящий, и, на руки взявши

Милого сына, целует, качает его и, поднявши,

Так говорит, умоляя и Зевса, и прочих бессмертных:

«Зевс и бессмертные боги! О, сотворите, да будет

Сей мой возлюбленный сын, как и я, знаменит среди

граждан;

Так же и силою крепок, и в Трое да царствует мощно.

Пусть о нем некогда скажут, из боя идущего видя:

Он и отца превосходит! И пусть он с кровавой корыстью

Входит, врагов сокрушитель, и радует матери сердце!»

Рек – и супруге возлюбленной на руки он полагает

Милого сына; дитя к благовонному лону прижала

Мать, улыбаясь сквозь слезы. Супруг умилился душевно,

Обнял ее и, рукою ласкающий, так говорил ей:

«Добрая! Сердце себе не круши неумеренной скорбью.

Против судьбы человек меня не пошлет к Аидесу;

Но судьбы, как я мню, не избег ни один земнородный

Муж, ни отважный, ни робкий, как скоро на свет

он родится.

Шествуй, любезная, в дом, озаботься своими делами;

Тканьем, пряжей займися, приказывай женам домашним

Дело свое исправлять; а война – мужей озаботит

Всех, – наиболе ж меня, – в Илионе священном

рожденных».

Речи окончивши, поднял с земли бронеблещущий Гектор

Гривистый шлем; и пошла Андромаха безмолвная к дому

Часто назад озираясь, слезы ручьем проливая[8].

Разве можно подумать о женщине, которую столь трогательно изобразил Гомер в сцене расставания, как о существе несчастном и прозябающем? Если кому-то недостаточно этого примера, пусть еще раз перечтет в «Одиссее» отрывки, посвященные его жене Пенелопе. Как верно ждала она его, отсутствующего столько томительных лет! Как огорчена она, обнаружив свою беззащитность перед лицом грубых, разнузданных и буйных женихов. Исполненная достоинства, царица с головы до пят, с оскорбленной женской гордостью в результате поведения поклонников, она появляется в их разгульном обществе, ставя их на место речами, которые только может придумать истинная женщина. Как удивлена она переменами в своем сыне Телемахе, который из мальчика превратился в юношу, удивлена и послушна, когда он говорит ей: «Удались, занимайся, как должно, порядком хозяйства, пряжей, тканьем; наблюдай, чтоб рабыни прилежны в работе были своей: говорить же – не женское дело, а дело мужа, и ныне мое: у себя я один повелитель»[9].

Разве мог бы Гомер создать столь очаровательную идиллию, как в сцене с Навсикаей, если бы греческая девушка чувствовала себя несчастной, выполняя обязанности по дому? Можно ограничиться только этими сценами, поскольку читатели этой книги, видимо, знакомы с поэмами Гомера и сами припомнят сцены, описывающие жизнь женщин, с тем чтобы правильно представить себе положение замужней женщины в Древней Греции. Аристотель обращает внимание на то обстоятельство, что в произведениях Гомера мужчина выкупает невесту у ее родителей, а подарки невесте представляют собой натуральные продукты, в основном скот, и этого с точки зрения современного мужчины, возможно, не следовало делать. При этом мы не должны упускать из виду причины возникновения этого обычая: и древние тевтоны, и евреи считали, что незамужняя девушка – ценное подспорье в домашнем хозяйстве, потерю которого надо возместить семье, забирая ее из родительского дома. И кроме того, многие пассажи из Гомера рассказывают о том, как происходила передача невесты, за которой давали приданое. Критически настроенные люди могут посчитать этот обычай, существующий и поныне, в данной ситуации еще более недостойным, поскольку главная забота родителей – найти дочери мужа любой ценой. Замечательно, что даже у Гомера в случае развода приданое возвращается к отцу или ему должна быть уплачена соответствующая пеня. Конечно, уже во времена Гомера неверность жены играла большую роль; ведь и Троянская война предположительно была начата из-за неверности Елены ее мужу Менелаю: Елена последовала за красавцем Парисом, сыном фригийского царя, в чужую страну. И Клитемнестра, супруга Агамемнона, пастыря народов, позволила совратить себя Эгисфу во время многолетней разлуки с мужем и с помощью любовника, после притворно страстного приема возвратившегося Агамемнона, зарезала его в ванне, «как быка в стойле». Поэт или – что в данном случае одно и то же – наивное народное восприятие, конечно, достаточно снисходительны, чтобы снять вину адюльтера с этих двух неудачных замужеств и объяснить их страстью, ниспосланной Афродитой, а еще более – следованием року, который тяготеет над домом Танталидов; но это никоим образом не отменяет того обстоятельства, что оба народных вождя, могущественнейшие воины, о чем есть поэтические подтверждения в поэмах Гомера «Илиаде» и «Одиссее», оказались, по общепринятому мнению, обманутыми мужьями. Теперь легко понять, почему тень Агамемнона, убитого коварной женой, жестоко мстит женскому полу. Этот герой открывает список женоненавистников, столь многочисленных в греческой литературе, о чем мы будем говорить дальше.

…она равнодушно

Взор отвратила и мне, отходящему в область Аида,

Тусклых очей и мертвеющих уст запереть не хотела.

Нет ничего отвратительней, нет ничего ненавистней

Дерзко-бесстыдной жены, замышляющей хитро такое

Дело, каким навсегда осрамилась она, приготовив

Мужу богами ей данную гибель. В отечество думал

Я возвратиться на радость возлюбленным детям

и ближним —

Злое, напротив, замысля, кровавым убийством злодейка

Стыд на себя навлекла и на все времена посрамила

Пол свой и даже всех жен, поведеньем своим

беспорочных[10].

Менелай воспринимает измену менее трагично. После падения Трои он помирился со своей сбежавшей женой, и в «Одиссее» мы находим его мирно живущим и высокопо-читаемым в его родовом царстве Спарты вместе с Еленой, которая не чувствует никаких угрызений совести, рассказывая о «несчастье», посланном ей Афродитой.

«…и давно я скорбела, виной Афродиты

Вольно ушедшая в Трою из милого края отчизны,

Где я покинула брачное ложе, и дочь, и супруга,

Столь одаренного светлым умом и лица красотою»[11].

Не только у Гомера, но и у поэтов так называемого киклического эпоса мы находим рассказ о том, как Менелай, после завоевания Трои, хотел рассчитаться за оскорбленную честь и грозил Елене обнаженным мечом. Тогда она раскрыла перед Менелаем «яблоки своей груди» и настолько его очаровала, что он раскаялся, отбросил меч и заключил прекрасную женщину в объятия в знак примирения – милая история, которую так любили повторять поздние авторы – Эврипид и лирический поэт Ивик и которая стала любимым сюжетом вазовой живописи.

Следует иметь в виду, что все рассказы о замужних женщинах во времена Гомера относятся к жизни выдающихся людей, царей или знати, и мы мало знаем о положении женщины низших слоев. Но если принять во внимание, что гомеровский эпос дает нам полную картину жизни и менее знатных людей – земледельцев, пастухов, охотников, скотоводов и рыбаков, – тот факт, что мы не находим здесь упоминания о женщинах, только доказывает, что жизнь женщины была ограничена домом и что уже в те времена к женщине можно было применить фразу, позже сказанную о женщине Периклом: «Та женщина наилучшая, о которой в мужском обществе меньше всего говорят – и плохого и хорошего».

То, о чем повествует беотийский поэт Гесиод в земледельческом календаре, в поэме «Труды и дни» относительно женщин, только подтверждает эту точку зрения. Поэт находит теплые слова для незамужних девушек, которые «все еще остаются в доме на материнской половине и еще неискушенны хитростями украшенной золотом Афродиты». Пока снаружи лютует холодный ветер, ломая высокие дубы и сосны, заставляя страдать от холода стада и пастухов, она в своем жилище, хорошо натопленном, согревает ноги, натирает их маслом, а затем безмятежно засыпает на простынях. Конечно, поэт, будучи сам земледельцем по происхождению, не мог подняться над повседневной действительностью, и его наставление – о том, что сосед может жениться где-то в возрасте тридцати лет, а его избраннице должно быть лет девятнадцать, и она, конечно, должна быть девственницей, – ясно доказывает, что женитьба в то время была делом мало поэтичным. Однако даже такой ограниченный взгляд на женщину в те далекие времена показывает, что и среди людей низшего сословия женитьба не могла восприниматься делом незначительным, иначе Гесиод вряд ли столь эмоционально высказался бы о том, что «умный мужчина пробует все и останавливается на лучшем, чтобы избежать брака, над которым бы злословили его друзья: «Добрая жена – сокровище, а худая – худшая из пыток, которая будет лишь нахлебницей в доме и даже лучшего из мужей разорит и обессилит».

Очень важно, что уже этот наивный простой земледелец весьма тонко подмечает особенности женской природы. Не столь важно, что он приписывает все зло мира женщине, глупой и завистливой Пандоре, которая, будучи дружелюбно принятой Эпимефеем, открыла сосуд и выпустила оттуда все запечатанные там пороки человечества, поскольку здесь поэт следует мифологической традиции. Однако очень важна и примечательна его склонность к морализаторству, поскольку он считает своим долгом предостеречь женщин от тщеславия, высказываясь против соблазнительниц, которые, крутя задом, делают все, чтобы приманить мужчин этой частью тела, которую греки особенно ценили в молодых мужчинах и которую Лукиан осмелился назвать «частями юности». То, что упоминание такого женского приема соблазнения мужа можно найти у простого и наивного поэта, весьма показательно и говорит о том, что во все времена женщины использовали уловки, которые всегда безотказно действуют на мужчин. Гесиод также отмечает, что время года и температура также оказывают влияние на сексуальную жизнь: «Когда зацветает артишок и начинают трещать цикады, поворачивая год к лету, тогда дети самые крепкие, а вино – самое сладкое, женщины – самые сластолюбивые, но мужчины – хилы, поскольку кожа их сохнет от летнего жара», однако, продолжает он, хорошая пища и вино быстро восстановят их крепость.

С течением времени в эллинской культуре на первый план все больше выходил мужской пол, о чем свидетельствует то обстоятельство, что реальное образование было уделом лишь мальчиков. Девочек матери учили элементарным навыкам чтения и письма, а также наиболее необходимым вещам в домашнем хозяйстве – шитью и прядению.

Небольшие познания в области музыки были уже пределом образования девочек; мы ничего не знаем относительно занятий женщин наукой, зато часто слышим о том, что замужней женщине не пристало быть умнее, чем ей полагается, как ясно выразился Ипполит в трагедии Еврипида. Греки были убеждены в том, что место девушек и женщин – на женской половине, где нет нужды быть очень образованной. В те времена общение между мужчинами и женщинами было не принято, однако неверно было бы утверждать, что это было следствием уединенной жизни женщин. Скорее это было убеждение, что разговор с мужчинами, который афинянам был необходим, как хлеб насущный, невозможен для женщин, учитывая их совершенно иные психологические особенности и совершенно другие интересы, – именно это удерживало женщин в пределах женской половины дома. То, что молодые девушки, особенно перед замужеством, вели уединенную и безрадостную жизнь, возможно, было общим правилом, за исключением, быть может, Спарты. Лишь в отдельных случаях, вероятно на театральных представлениях, в праздничных процессиях или на похоронах можно было увидеть девушек вне дома, и тогда, несомненно, происходило некоторое общение между полами. Так, в очаровательной идиллии Феокрита повествуется о том, как во время праздничной процессии в гроте Артемиды, где «среди множества других животных» была даже львица, девушка увидела прекрасного Дафниса и тотчас в него влюбилась.

Замужество давало женщине гораздо большую свободу передвижения, но дом все так же оставался всецело в ее ведении. Эта максима, которую Еврипид облек в слова «[Уже то] не пристало женщине [чтобы] покидать дом», подтверждается тем фактом, что при печальном известии о поражении афинян при Херонее афинские женщины не отважились покинуть свои дома (Ликург, Леократ, 40), и, стоя на пороге почти без чувств от горя, они справлялись о своих мужьях, отцах и братьях, однако даже это посчиталось недостойным их и их города.

И в самом деле, из отрывка в «Гиперидах» можно заключить, что женщине не разрешалось покидать дом до той поры, пока встретивший ее мужчина не спрашивал о том [чья она жена, но только] – чья она мать. Поэтому и черепаха, на которой покоилась нога статуи Афродиты Урании Фидия в Элиде, считалась символом удела женщины, проводившей жизнь в тесных границах своего дома. «Незамужние девушки в особенности должны быть охраняемы, а домашнее хозяйство – удел женщин замужних». Во всяком случае, правила приличия предписывали женщине показываться на людях только в сопровождении гюнайконома, которым обычно было доверенное лицо из челяди мужского пола, или в сопровождении рабыни. Особенно трогательно, что даже Солон (Плутарх. Солон, 21) счел необходимым оговорить это обстоятельство в законе, который гласил, что женщина, появляющаяся на похоронах или празднествах, «не может носить более трех видов одежды; не может иметь при себе более одного обола, чтобы купить хлеба и питье», что в ночное время может появляться на улице лишь в носилках с зажженными факелами. Этот обычай сохранялся еще и во времена Плутарха. Однако Солон, еще в древности названный мудрым, конечно же знал, что то, что он имел в виду в столь маловажных законах, – это в сущности лишь утверждение мужского приоритета, который господствовал в культуре античности.

Было бы нелепо утверждать, что такие и подобные им правила одинаково действовали повсюду на территории Греции; нашей задачей было лишь представить общую картину в широких рамках, поскольку мы рассматриваем Грецию как некое территориальное целое, объединенное общим языком и обычаями, и не занимаемся подробным разбирательством различий в каждом отдельном случае, обусловленном особым временем и местом.

Когда Еврипид (Андромаха, 925) настоятельно рекомендует, чтобы женатые мужчины не разрешали своим женам встречаться с другими женщинами, поскольку те «учат их всему дурному», он, конечно, не одинок в своем мнении, однако на практике все было иначе. Мы, например, знаем, что женщины без сопровождения своих мужей посещали мастерскую Фидия и двор Пирилампа, друга Перикла (Плутарх. Перикл, 13), чтобы полюбоваться великолепными павлинами. Если женщины приветствовали Перикла после его надгробной речи и осыпали его цветами, из этого следует, что упомянутое уже нарушение приличий, вызванное известием об исходе Херонейского сражения, связано лишь с тем обстоятельством, что они спрашивали у прохожих дорогу поздней ночью, а не с тем, что им запрещалось покидать порог дома.

Здесь, как верно говорит пословица, противоположности сходятся. Многие держали жен в так называемых гюнайконитах (женских комнатах), которые хорошо охранялись и закрывались, а на пороге женской половины держали молосских псов, и наоборот, в соответствии с Геродотом, в Лидии не считалось зазорным, если девушки расплачивались за одежды своим телом. Если спартанские девушки носили одежды, отвергавшиеся в остальной Греции, с разрезом до бедер, которые обнажались при ходьбе, то в Афинах, согласно Аристофану, даже замужние женщины должны были содержаться во внутренних покоях, чтобы проходящие мимо мужчины не могли их случайно увидеть в окне.

Как уже утверждалось, затворничество греческих женщин способствовало простоте их характера и узости кругозора, подтверждение чему можно встретить в анекдотах и байках вроде той, в которой речь идет о жене царя Гиерона (Плутарх. О пользе врагов, 7). Когда какой-то недоброжелатель высмеял его за плохой запах изо рта, царь в гневе прибежал домой и спросил жену, почему она не указала на этот его недостаток. Жена, говорят, ответила, как и подобает честной и скромной жене: «Я думала, так пахнут все мужчины». Можно было привести несколько подобных анекдотов, однако вряд ли стоит воспринимать их серьезно, поскольку греки любили анекдоты, и, кроме того, они высоко чтили своих жен и ценили в них не только сексуальную и детородную функции. Одного мы не найдем в греческих мужчинах – того, что называют «галантностью». В Древней Греции не существовало разницы между словами «женщина» и «жена». У них «гюне» означало женщину безотносительно к возрасту, не важно, замужняя она или нет; и не было разницы, когда «гюнай» (женщинами) называли и царицу, и простолюдинку. В то же время в лингвистическом смысле это слово означает «та, которая рожает детей», и сама этимология показывает, что в женщине греки более всего почитали мать своих детей. Только в римский период появляется слово domina (госпожа) как обращение к женщине из правящего дома (отсюда французское слово «дама»). Греки оставили слово despoina (то же значение, что и «госпожа») для обращения к женщинам высокого ранга – женам царей, не применяя его к обычным женщинам, хотя в своем собственном доме женщина царила безраздельно и правила домашним хозяйством, будучи в истинном смысле слова госпожой, как это точно отобразил Платон в известном отрывке из «Законов».

Греки делили женщин на три категории, и, конечно, тем, кто не занимался флиртом, отдавалось предпочтение, как следует из речи против Неэры: «У нас есть куртизанки для развлечений, любовницы для ежедневного пользования и замужние, чтобы рожать нам детей и вести хозяйство».

Положение любовниц было разным. Нам известны женщины, являвшиеся полной собственностью хозяина, который мог даже продать их, например, в публичный дом; в законе, о котором говорит Демосфен, мать, жена, сестра, дочь, любовница перечисляются одной строкой, из чего можно сделать вывод, что отношения между мужчиной и его любовницей могли быть похожими на отношения между мужем и женой. Кроме того, только в героический век, описанный Гомером, обладание одной или несколькими наложницами было делом обычным, во всяком случае среди знати. В историческое время допустимость подобных отношений можно оспорить; в самом деле, многие факты говорят об этом, и, возможно, только в критических ситуациях (таких, как сокращение населения вследствие войны или мора) любовница могла занимать такое же место, как и жена, чтобы производить на свет потомство.

То, что мужчины обзаводились женами в основном, чтобы иметь потомство, следовало из официальной формулы обручения «для получения законнорожденных потомков» и открыто признавалось несколькими греческими авторами (Ксенофонт. Меморабилия, ii, 2, 4; Демосфен. Формион, 30). В Спарте пошли еще дальше: «Муж молодой жены, если был у него на примете порядочный и красивый юноша, мог ввести его в свою опочивальню, а родившегося от его семени ребенка признать своим». Следует согласиться с Плутархом, когда он сравнивает спартанские обычаи использовать для случки сук и кобылиц припускных самцов, главное – получить здоровое и крепкое потомство. В другом месте он рассказывает о некоем Полиагне, который был сводником для своей жены, за что был высмеян в комедии, поскольку держал козла, который принес ему много денег.

Также был хитрым сводником широко известный, благодаря речи против Неэры, некий Стефан, который заманивал богатых чужестранцев, пользуясь чарами своей молодой жены. Если незнакомец попадался на эту уловку, Стефан знал, как устроить, чтобы застать парочку в компрометирующей ситуации, после чего требовал значительную сумму от молодого человека, который был пойман на месте преступления in flagrante delicto. Таким же образом он сводничал, используя свою дочь: от некоего Эпенета, которого застал с ней в постели, он получил 30 мин. Мы нередко находим подобные ситуации в античной литературе, и таких случаев, о которых не упоминают пишущие авторы, должно быть, было немало. То, что застигнутые врасплох любовники предпочитали дать откупного, объясняется тем, что в подобных случаях закон обязывал их уплатить большой штраф за соблазнение замужней женщины или девушки безукоризненной репутации. Об этих штрафах мы поговорим позже.

В таком месте, как Афины, да и в остальной Греции, брак, по крайней мере если верить Платону, считался исполнением обязательства перед богами; гражданин должен был оставить после себя детей, которые поклонялись бы тем же богам. Также считалось моральным обязательством способствовать процветанию государства, поставляя для него новое поколение граждан. Вообще-то мы не располагаем подтвержденной информацией о законах, которые бы вменяли брак в обязанность гражданина, как это было в Спарте; Солон, говорят, отказался ввести такие законы со словами, что это не согласуется с его взглядами на отношения полов и что женщина не должна быть мертвым грузом в жизни мужчины. Если Платон поднимает брак на уровень требований закона и хочет, чтобы холостой мужчина расплачивался за безбрачие денежным штрафом и потерей гражданских прав, он принимает, как он это часто делает в «Законах», сторону спартанцев, у которых не только неженатый, но и поздно женившийся должен нести наказание, равно как и те, кто заключил худой брак, в результате которого на свет появились неполноценные дети, или такой брак, который оказался бездетным, – эти должны наказываться особенно сурово. Закон, в соответствии с которым законодатель Ликург вводит наказание для холостяков, предусматривал следующее: «Их не пускали на гимнопедии; зимою, по приказу властей, они должны были нагими обойти вокруг площади, распевая песню, сочиненную им в укор (в песне говорится, что они терпят справедливое возмездие за неповиновение законам), и, наконец, они были лишены тех почестей и уважения, какие молодежь оказывала старшим»[12].

Когда некий юноша не встал при появлении знаменитого, но холостого спартанского полководца Деркиллида и непочтительно произнес «ты не произвел на свет никого, кто позже уступил бы место мне», то его поведение получило всеобщее одобрение. Подобные наказания и унижения, кажется, не возымели особого действия в Спарте; количество неженатых мужчин в Греции было достаточно велико по разным причинам: многие не желали вступать в брак, то ли стремясь к спокойной жизни, не обремененной заботами о жене и детях, то ли по причине естественного неприятия женщин. В этом смысле характерен разговор Периплектомена с Палестрионом в «Хвастливом воине» Плавта:

П е р и п л е к т о м е н

Милостью богов, принять чем гостя, у меня все есть,

 Ешь и пей со мною вместе, душу весели свою,

Дом свободен, я свободен и хочу свободно жить.

Волею богов богат я, можно б и жену себе

Из хорошего взять роду и с приданым, только вот

Нет охоты в дом пустить свой бабищу сварливую.

П л е в с и к л

Почему не хочешь? Дело милое – детей иметь.

П е р и п л е к т о м е н

А свободным самому быть – это и того милей.

П а л е с т р и о н

Ты – мудрец, и о другом и о себе подумаешь.

П е р и п л е к т о м е н

Хорошо жену ввести бы добрую, коль где-нибудь

Отыскать ее возможно. А к чему такую брать,

Что не скажет: «Друг, купи мне шерсти, плащ сотку тебе.

Мягкий, теплый, для зимы же – тунику хорошую,

Чтоб зимой тебе не мерзнуть!» Никогда не слыхивать

От жены такого слова! Нет! Но прежде чем петух

Закричит, она с постели поднялась уж, скажет так:

«Муж! Для матери подарок подавай мне в Новый год,

Да давай на угощенье, да давай в Минервин день

Для гадалки-обиралки, жрицы и пророчицы».

И беда, коли не дашь им: поведет бровями так!

Без подарка не отпустишь также гофрировщицу;

Ничего не получивши, сердится гладильщица,

Жалоба от повивальной бабки: мало дали ей!

«Как! Кормилице не хочешь вовсе дать, что возится

С рабскими ребятами?» Вот эти и подобные

 Многочисленные траты женские мешают мне

Взять себе жену, чтоб петь мне эту песенку.

П а л е с т р и о н

Милость божия с тобою! Ведь свободу стоит раз

Потерять, не так-то просто возвратить назад ее![13]

Если очень многие рассуждали примерно так, то, с другой стороны, известное количество молодых девушек в Греции представляло собой определенную группу, которая, благодаря вечной борьбе отдельных полисов между собой, уносившей жизни многих и порою лучших мужчин, оставалась не у дел. Можно себе представить, что женщины, никогда не познавшие брака, старые девы, не были редкостью в Греции, и если наши авторы не входят в детали относительно этого несчастного типа женщин, то только лишь потому, что в греческой литературе женщина вообще играет подчиненную роль, а тем более старая дева. Однако уже у Аристофана мы находим жалобу Лисистраты: «А у женщины бедной пора недолга, и, когда не возьмут ее к сроку, / Уж потом не польстится никто на нее, и старуха сидит и гадает»[14].

Участь старой девы в некотором роде сходна с участью бездетного холостяка; в обоих случаях природа здесь не находит продолжения. Отсюда вполне естественно, что в Греции прибегали к помощи института усыновления довольно часто, кроме того, в те времена была еще дополнительная причина усыновить ребенка, а именно желание оставить после себя кого-то, кто приносил бы жертвы и дары на родительские могилы.

Плутарх рассказывает, что по законам Ликурга в Спарте тщедушных и безобразных детей относили к обрыву на Таигете, считая, что их жизнь не нужна ни им самим, ни государству. Даже в Афинах это было делом не таким уж неслыханным, особенно это касалось девочек. Этих детей оставляли в больших глиняных сосудах, обычно так, чтобы беспомощные малютки могли быть обнаружены и подобраны бездетными людьми или теми, кто очень любил детей. Нередки были и случаи продажи детей тем женщинам, которые не могли иметь детей, но не хотели терять мужей. Новая комедия, в которой сюжет о подмене детей присутствует постоянно, может служить подтверждением того, что такие случаи были довольно распространены. В качестве опознавательного знака таким детям обычно оставляли украшение или кольцо, чтобы позднее при соответствующих обстоятельствах они могли быть узнаны. Подобное узнавание сплошь и рядом происходит в комедиях.

Прежде чем перейти к описанию обряда бракосочетания в Греции, напомним читателю речь Исхмаха у Ксенофонта, обращенную к его молодой жене, в которой он с завидным простодушием объясняет ей ее обязанности. Суть этого наставления в том, что жена должна быть строга и трезвомысляща; она должна уметь изготовить одежду, быть знакома с тем, как правильно подготовить шерсть для прядения, а также отдавать слугам четкие распоряжения. Деньги и собственность, которые нажил муж, она должна беречь и тратить разумно. Главной ее обязанностью будет рожать и воспитывать детей; как пчелиная матка, должна она отдавать распоряжения рабам по их возможностям – мужчинам и женщинам, но и обязана следить за здоровьем и благосостоянием челяди. Она должна научить домашнюю челядь правильно выполнять их обязанности, руководя ими мудро и справедливо. Небольшой трактат Плутарха «Советы молодоженам» посвящен его недавно женившемуся другу и содержит удивительные наставления, которыми можно воспользоваться и в наши дни.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.