Кто с мечом к нам придет…

Кто с мечом к нам придет…

А они перешли. Да иначе и быть не могло. Сразу после бегства отца Насриддин-хан (он стал популярен, поскольку налоги, которые никто не отменял, никто и не пытался взимать) объявил о необходимости восстановить ханство в его старых границах от Ак-Мечети до Пишпека. Ходжент, Ташкент и прочее подразумевалось само собой. Это понравилось всем, в первую очередь, кочевым и почти кочевым племенам, жаждавшим простора и традиционных промыслов, и мысль обрастало плотью. Уже в начале третьей декады июля мелкие «партии» мятежников появились у границы Туркестанского края, а 5 августа, – по указанию Михаила Терентьева, «общими силами не менее 10 тысяч всадников», – началось вторжение. Вполне возможно, сыграло роль полученное мятежниками от некоего Юсупа, ханского конюха, известие, что Худояра в этот день намерены вывозить в Ташкент (подержать за шею беглого владыку хотели многие). Но, несомненно, был и четкий план: судя по операциям агрессоров, они намеревались, подняв местных киргизов и перерезав трассу Ташкент – Ходжент – Самарканд, не позволить небольшим русским частям соединиться. Плюс, нарушив почтовую и телеграфную связь, отсечь Туркестан от России. Во всяком случае, атаки на ямские станции были согласованы во времени и координировались из единого центра.

6—8 августа важнейшие дороги оказались во власти конных шаек. Худояру, правда, чудом удалось проскочить, а вот персонал станций плюс несколько русских офицеров и военных чиновников, оказавшихся не в том месте и не в то время, были захвачены, и некоторые, – хотя приказ из Коканда требовал не убивать «неверных», а везти в столицу, – даже зарезаны. Как, в частности, 8 августа военврач Петров, недавно овдовевший и ехавший с маленькими дочками в Ходжент; повстанцы убили его на глазах у детей, а девочек увезли в Коканд. Впрочем, иногда коса била в камень. 7 августа, – об этом писано очень много, всеми, но грех не помянуть еще раз, – почтальон Степан Яковлев, отставной солдат из пскопских, имея два ружья и винтовку, почти двое суток в одиночку защищал свою наскоро укрепленную станцию. Сперва стрелял, убив с вышки свыше полусотни напавших (из трехсот), потом, когда станцию подожгли, кинулся в рукопашную, убил прикладом еще двух или трех, но, разумеется, и сам погиб, а голову опять-таки увезли в Коканд, как великий трофей.

К вечеру 8 августа огромная, по призыву муллы Исса-Аулие разбухающая армия появилась уж и под Ходжентом. Тамошние жители, правда, кочевников боялись и вставать под знамена джихада не спешили, но гарнизон был так мал, что оружие выдали всем русским, вплоть до женщин, и наутро штурм сорвался. Примерно то же, – оружие всем, – кстати, было и в Ташкенте, куда однако шайки не добрались (их авангард 11 августа был уничтожен под Зюльфагаром), к Ходженту же вскоре подоспела подмога. Не слишком большая, – всего четыреста штыков, – но, как оказалось, вполне достаточная. Попытавшись атаковать около Коста-Кола, 16 тысяч воинов Абдуррахмана не преуспели, и автобачи, с трудом удержав потрепанное воинство в некоем подобии порядка, отступил от Ходжента к крепости Махрам, куда уже привел более 40 000 «гази» самозваный Пулад-бек. Однако к Махраму вел своих 4000 солдат (все, что можно было наскрести) и Кауфман.

22 августа кокандцы, пытавшиеся скопом задавить колонну, откатились прочь, а спустя два дня почти шестидесятитысячная «орда» перестала существовать. Ее буквально смели, заодно взяв и крепость. Потери при этом, по подсчетам скрупулезнейшего Антона Керсновского, составили 5 убитых и 8 раненых, агрессоров же погибло не менее 3000 человек, и если на поле боя сосчитали в точности (1237 убитых), то счесть жертвы бегства не мог никто. Казаки, получив распоряжение «рубить и рубить», выполнили его досконально. «Словом, – вспоминал очевидец, – погром вышел жестокий в возмездие за дерзкое нарушение нашей границы, за вторжение в наши пределы и беспокойство наших подданных». И это ошеломило. Всех. «Неверные, – сообщал в приватном письме Якуб-беку его посол в Коканде мирза Али-Махмуд, – до сих пор вели себя человечно, словно лучшие из правоверных. Истинно известно, что в Бухаре, если кто-то сдавался в плен, они таких кормили, поили их водой и отпускали, не причинив зла. Сейчас они, словно обезумев, пленных не берут».

Должные выводы не умедлили. «Скопища», не слушая призывов мулл и Пулат-бека, начали рассасываться, в ставке Кауфмана появились ходоки от купеческих «братств», даже из «святых городов», а из Коканда привезли уцелевших русских пленных, захваченных в начале августа, в том числе женщин и детей. К платьицу Вареньки Петровой, шести лет, беленькой и синеглазой младшей дочери зарезанного доктора, было даже приколото письмо с печатью, удостоверяющее, что ни некий Сотым-бек, убивший ее отца, ни хан, которому ее подарили, «не оборвали с цветка лепестки наслаждений» (позже, по просьбе Кауфмана, Варя была «взята на попечение Ее Величества Государыни», а вот о судьбе старшей, восьмилетней Наденьки, ничего не известно)…