Свой-чужой сын: Алексей Бобринский

Свой-чужой сын: Алексей Бобринский

Кризис царственного брака

Весна 1762 года для императрицы Екатерины Алексеевны оказалась ужасной. Вроде бы, о чем ей беспокоиться? В самом конце 1761 года умерла Елизавета Петровна, на престоле оказался супруг Екатерины Петр III, а она стала императрицей. Но в этом-то и была вся проблема. Дело в том, что царственный брак был на грани распада. Он вообще не удался с самого начала — слишком разными людьми оказались обвенчанные в 1745 году Петр и Екатерина. Великий князь Петр Федорович, которому была с юности предназначена Екатерина, оказался некудышным мужем, он поражал всех инфантильностью, показывал свое пренебрежение к супруге, да и попросту избегал близости с ней. С годами различия супругов не сглаживались, как бывает в других семьях, а, наоборот, обострялись. О любви вообще не шло даже и речи. Невозможным стало само существование под одной крышей.

В то время Петр III необыкновенно сильно увлекся фрейлиной двора Елизаветой Романовной Воронцовой, племянницей канцлера Воронцова и сестрой княгини Дашковой. Все придворные поражались выбору императора. Лизавета не могла сравниться по своим достоинствам с императрицей Екатериной. Дипломаты были единодушны в оценке новой пассии императора: «Ума в ней ни грана. Трудно представить женщину безобразнее ее, похожа она на трактирную служанку». Еще резче высказывался другой дипломат: «Бранится она как солдат, косоглаза, а при разговоре изо рта ее летит слюна и исходит зловонье». Сплетничали, что она напивается с Петром и порой дерется с ним. Французский посланник Брейтель сообщал в Версаль, что Елизавета Воронцова объявлена первой фавориткой и «что многие полагают, что если у любовницы родится мальчик, император провозгласит ее женой, а мальчика сделает наследником».

Странна любовь народная

Удивительно народное восприятие власти. Народ, живший где-то далеко от золоченых чертогов и крайне редко лицезревший своих государей, всегда прислушивался своим большим ухом к тому, что доносилось до него из царского дворца, и затем безошибочно определял свои симпатии и антипатии. Дворцовые тайны существуют только для потомков и иностранцев. Для народа же тайн власти нет, и очень часто его глас действительно кажется гласом Божьим. Обычно подданные симпатизируют двум видам людей, оказавшимся на вершине власти: тиранам и страдальцам.

В краткое царствование Петра III такой страдалицей в глазах народа стала императрица Екатерина. Спустя два года, уже после того как летом 1762 года она захватила власть и свергла мужа, московский генерал-губернатор граф Салтыков доложил Екатерине, что «между простым народом в употреблении ходит песня» о том самом роковом любовном треугольнике: Петр III — Екатерина — Воронцова. Это была песня о печальной судьбе брошенной жены-императрицы. Она начиналась словами:

Мимо рощи шла одиниоханька, одиниоханька, маладехонька.

Никого в рощи не боялася я, ни вора, ни разбойиичка, ни сера волка — зверя лютова,

Я боялася друга милова, своево мужа законнова,

Что гуляет мой сердешный друг в зеленом саду, в полусадничке,

Ни с князьями, мой друг, ни с боярами, ни с дворцовыми генералами,

Что гуляет мой сердешной друг со любимою своею фрейлиной, с Лизаветою Воронцовою,

Он и водит за праву руку, они думают крепку думушку, крепку думушку, за единое,

Что не так у них дума зделалась, что хотят они меня срубить, сгубить…

Позже, в 1764 году, по указу Екатерины II генерал-прокурор А. А. Вяземский предписал Салтыкову, чтобы тот приложил усилия, дабы песня «забвению предана была с тем, однако, чтоб оное было удержано бесприметным образом, дабы не почуствовал нихто, что сие запрещение происходит от высочайшей власти». Что делали с народными певцами в полиции, можно только догадываться…

Положение Екатерины весной 1762 года было весьма близким к изложенному в песне, то есть отчаянным. Ходили упорные слухи о намерении государя развестись с женой. В Шлиссельбургской крепости готовили тюремные покои для ее заточения. При этом император обращался с женой демонстративно грубо. «Императрица находится в тяжелом положении. Ее третируют с подчеркнутым презрением, — писал французский посол. — Она с трудом сносит обхождение императора и высокомерие госпожи Воронцовой. Зная, что императрица — человек мужественный и сильный, я полагаю, что рано или поздно она примет смелое решение. Мне известно, что друзья стараются ее утешить, многие из них готовы рисковать головой ради нее, если она потребует.» Воронцова всегда была рядом с Петром, и, как доносили в свои столицы иностранные дипломаты, император заставил супругу наградить свою Лизавету женским орденом Святой Екатерины, на что имели право только женщины царского семейства. Для Екатерины же оказаться за пределами дворца, в тюрьме или монастыре, было немыслимо, и она была готова бороться за себя, готова принять помощь своих сторонников и друзей, но…

Можно ли рожать молча?

Но она не могла этого сделать, потому что… была беременна на последних месяцах, причем беременна тайно. Ведь с мужем Екатерина не жила уже несколько лет, а ребенка носила от своего любовника Григория Орлова. Это был упоительный роман. Красивый, мужественный кавалер был прекрасным любовником, рыцарем, готовым ради Екатерины на любую жертву. И она отвечала ему горячим чувством. И тут эта нечаянная беременность. Первые месяцы удавалось легко скрывать живот в широких одеждах, но на девятом месяце это делать было уже невозможно. В отчаянии Екатерина объявила, что подвернула ногу, и стала целыми днями уединяться в своей спальне…

Ей во что бы то ни стало нужно было обеспечить тайну родов. К счастью, супруги переехали в только что построенный Зимний дворец, и Петр, желая пореже видеться со своей ненавистной же ной, отселил ее от себя в другое крыло огромного здания. Но роды есть роды, и утаить их непросто. Нет, Екатерина не боялась, что будет кричать по-немецки и тем самым, как в известном сериале, выдаст себя посторонним. Она боялась, что будет просто кричать и тем себя разоблачит. И кроме того, не дай бог, чтобы роды шли тяжело, началась суета в ее покоях или, наконец, чтобы ребенок запищал. А как поступить с новорожденным — один Бог знает! Положиться в этом деле можно было только на двух-трех человек из прислуги. Первым из них был камердинер Василий Шкурин — преданнейший человек, верный раб. И вот тогда, согласно легенде, Шкурин придумал хитрый план, как отвлечь окружающих от родов царицы. Он решил поджечь свой дом в надел<де, что император, узнав, что горит дом дворцового служителя, устремится на пожар, а Лизавета за ним непременно увяжется. Так и произошло.

Спасительная корзина императрицы-кукушки

Когда ночью 11 апреля у Екатерины начались родовые схватки, план был приведен в действие. Дом Шкурина ярко горел, император руководил пожаротушением, никому не было дела до рожающей императрицы. А она благополучно и легко родила мальчика. Шкурин положил новорожденного в бельевую корзину, вынес ее из дворца и передал поджидавшей его родственнице. В августе 1762 года Екатерина, пришедшая к власти, отблагодарила Шкурина — сделала его бригадиром, дворянином и дала тысячу душ крепостных, «для незабвенной памяти нашего к нему благоволения». Позже Екатерина писала сыну: «Мать ваша, быв угнетаема разными неприязьми по тогдашним обстоятельствам, спасая себя и старшего своего сына Павла, принул<дена нашлась скрывать ваше рождение, воспоследовавшее 11-го числа апреля 1762 года».

А что же стало с мальчиком? Его назвали Алексеем, и он оказался в доме Шкурина. Через три месяца Екатерина свергла Петра III, стала императрицей Екатериной II, однако в положении сына ничего не переменилось. В чем же причина? Во-первых, Екатерина поначалу скрывала свое тайное материнство, как и раньше беременность, ибо политическое положение ее у власти было неустойчиво. Она опасалась ненужных ей слухов и сплетен, да и Орлов не проявлял отцовских чувств. Таких бастардов у него было, по-видимому, много. Как-то раз, много лет спустя после всей этой истории, Екатерина с собачкой гуляла в Царскосельском парке. Вдруг из куста к ней вылезла девица, которая заявила испуганной государыне, что она дочь Орлова, и предъявила какие-то бумаги с несомненными доказательствами.

Во-вторых, у Екатерины, женщины честолюбивой и властолюбивой, погруженной в политику с головой, никогда не было сильно развитого материнского чувства. Она была всегда в делах, и семья казалась ей маловажной частью ее существования. Кроме того, она не успела привязаться к сыну, полюбить его. Так же случилось, когда в 1754 году она родила старшего сына, Павла, и тогдашняя императрица Елизавета Петровна сразу же унесла новорожденного к себе, решив сама воспитать ребенка. Мать же снова увидела Павла только полтора месяца спустя. Хотя и при других обстоятельствах, но и младшего сына сразу же отобрали у Екатерины. Затем надвинулись нервные, судьбоносные события: заговор, тайная переписка, мятеж, победа — словом, Екатерине было не до малыша. Так получилось, что в ней так и не проснулось то нежное, щемящее и радостное чувство материнства, которым наделена каждая женщина. Впрочем, может быть потом, в нежнейшей, экзальтированной любви к своим юным фаворитам, а также внукам и выразилось это нереализованное материнское чувство стареющей Екатерины.

Заброшенный ребенок

Мальчик жил в семье камердинера вместе с родными сыновьями Шкурина тринадцать лет! И мать, по-видимому, ни разу не видела его. Иначе невозможно трактовать переписку Екатерины с Иваном Бецким относительно Алексея, завязавшуюся в 1775 году. Императрица попросила Бецкого, близкого ей человека, заняться мальчиком. Он уже подрос, и его следовало куда-то определить. Вероятно, Екатерина вспоминала о сыне и раньше. Ну, наверное, одеваясь в гардеробной, она иногда интересовалась у камердинера: как там поживает Алеша? Тот отвечал, что мальчик сыт, обут, одет. Ну и хорошо!

В январе 1775 года Бецкой, познакомившись поближе с жизнью Алеши у Шкурина, писал Екатерине: «Я полагаю, Ваше величество, что молодому человеку… не хорошо там, где он находится. Вследствие этого, он в скором времени переселится ко мне… Он слабого сложения… заставляю его посещать театры и собрания, что он очень застенчив и боязлив, я его сожалею…» Еще через две недели Бецкой сообщал: «Нахожу, что известный нам молодой человек по своему характеру кроток, а по своей послушности — достоин любви. Но по какому-то предопределению ему не довелось попасть в хорошие руки. Его робость, невежество, его простой образ мыслей возбуждают жалость, все его познания ограничены… он не обнаруживает ни к чему привязанности, ничто его не трогает, рассеян, почти ничего не говорящий, без малейшей живости, охотник спать». Все это умная и тонкая Екатерина должна была бы принять на свой счет. Мальчик остался без должного воспитания. Характеристика, данная Алеше Бецким, говорила о нем как о натуре неразвитой, педагогически запущенной. Впрочем, в семье лакея иное воспитание Алеше получить было затруднительно.

Но и после столь обстоятельных писем Бецкого об Алеше ничего в душе Екатерины не повернулось, она не захотела его даже увидеть. Сын жил где-то под боком, но в другом мире, а у нее были государственные дела, их было множество: «Я работаю как лошадь!» И поэтому императрица в ответном письме своем благодарила Бецкого за внимание к отпрыску, да еще поинтересовалась, приметил ли Иван Иванович у мальчика здравый смысл. Бецкой отвечал, что держал мальчика у себя, чтобы получше изучить его… Примечательно, что Бецкой жил рядом с государыней, на той же Дворцовой набережной (в здании нынешнего Университета культуры), то есть ближе чем в версте от Зимнего, и по желанию матери мог доставить мальчика во дворец через пять минут…

Впрочем, зачем это ей нужно? Выводы Бецкого ее успокоили, ведь он авторитетно писал: «Хорошее у него — от природы, все же худое является следствием дурного воспитания, в нем задушены хорошие побуждения…» Так и надобно их развивать в надлежащем учреждении, вроде сухопутного Кадетского корпуса. В апреле 1775 года императрица повелела называть мальчика Алексеем Григорьевичем Бобринским. До этого его именовали Шкуриным, потом Сицким… Так у мальчика появились и отчество — по настоящему отцу, и фамилия — по названию купленного для него села Бобрики в Тульской губернии. Впрочем, народная этимология, толкующая каждую фамилию или название по-своему, утверждает, что фамилия сына Екатерины произошла от той бобровой шубы, в которой Шкурин вынес бастарда из дворца. Вряд ли народ прав, нам симпатичнее версия с бельевой корзиной.

Погуляем на просторе!

Вскоре Бецкой поместил мальчика в сухопутный Кадетский корпус, который тот и закончил в 1782 году. Он был выпущен поручиком и тут же уволен для обучения за границей. Накануне путешествия мать и сын встретились, возможно, в первый раз после рождения Алеши. Но что это была за встреча! Запись в дневнике Бобринского: «Я имел счастие поцеловать у нее руку и приветствовать ее. Она играла в бильярд с Ланским… Ея величество села и стала говорить со мною о предстоящем мне путешествии… Она милостиво сказала мне, что надеется, что я доволен распоряжениями, сделанными относительно меня. У меня выступили слезы, и я едва сдержался, чтобы не расплакаться. Через несколько времени, она встала и ушла». Кажется, что теплее государыня принимала Суворова или Румянцева.

Бобринский отправился в Вену в компании еще двух молодых людей и наставника. Часто бывает, что, оказавшись за границей, на свободе, вдали от российского «всевидящего ока», русский человек становится таким, каким его создала природа. Природа эта тотчас проявилась и в Бобринском. Выяснилось, что все годы он носил в себе чувство презрительного превосходства над другими. Одновременно с проявившейся в нем спесью и пренебрежением к людям был виден замеченный еще Бецким сон души. Как писал сопровождающий Бобринского воспитатель, «из главных слабостей есть в нем еще беспечность и нерадение видеть или узнать что ни есть полезное. Его ничто не трогает, ничто не заманивает». Но наставник ошибся — Париж, точнее, притоны мировой столицы сразу же расшевелили Бобринского.

Дальше — больше. Мать посылала сыну довольно много денег, и вскоре он прославился в Париже своими кутежами, вел, как пишет современник, «жизнь развратную, проигрывал целые ночи в карты и наделал множество долгов». Узнав об этом, Екатерина потребовала немедленного возвращения Алексея в Россию, но он дерзко ослушался указа. Назревал скандал, и Бобринский переехал в Лондон.

Подальше, с глаз долой!

В Лондоне похождения молодого человека продолжались. Вокруг него вились проходимцы, которые обворовывали его… Как писал один его знакомый, раз утром «Бобринский ворвался к нему в комнату и умолял поехать с ним немедленно в Париж, ибо знакомая ему одна особа внезапно туда уехала, а без нее он жить не может». Утром Алексей уже мчался в Париж…

С большим трудом шесть лет спустя, в 1788 году, Бобринского, обремененного огромными долгами, удалось заманить в Россию, и императрица отправила непутевого сына под надзор в его эстляндское имение. Сюда, в эту эстляндскую ссылку, Екатерина в 1792 году прислала утвержденный ею герб Бобринских: орел — символ Орловых, часть Ангальтского герба родителей Екатерины и медведь — символ Берлина. Известно, что один из предков Екатерины, Альбрехт Медведь, основал Берлин. Девиз на гербе придумала Екатерина: «Богу слава — жизнь тебе». А вообще-то императрица была резко настроена против сына — ведь он не оправдал ее надежд. А на что же она могла рассчитывать?

И потом мало что изменилось в судьбе Бобринского. Жизнь его по-прежнему тратилась впустую. Перед ним были открыты тысячи путей, сотни возможностей стать великим политиком, ученым, коллекционером, полководцем (вспомним бастарда польского короля Августа II Морица Саксонского — великого французского полководца), словом, он, сын Екатерины, мог стать кем угодно. Но Бобринский не пошел ни по одному из лежавших перед ним звездных путей… С годами он превратился в ленивого, никчемного обывателя, деревенского жителя, заурядного русского барина. Он женился на немецкой баронессе Анне Унгерн-Штернберг, их потомки сейчас рассеяны по всей Европе.

Когда к власти пришел Павел I, он разрешил Алексею приехать в Петербург, принимал его, называл своим братом, пожаловал чином генерала и титулом графа, передал ему дворец на Галерной улице, определил на службу. Но Бобринский спал душой по-прежнему. Он ушел в отставку и до самой смерти в 1813 году жил помещиком то в Бобриках, то в Эстляндии. Неопрятный, в засаленном сюртуке, кое-как прикрыв плешивую голову париком, он слонялся по имению, строгал какие-то палочки и, не мыв рук, шел обедать… Обычный помещик, каких в России были тысячи, а между тем это был родной сын, кровь великой императрицы…