58. Битва за Урал

58. Битва за Урал

Видный ученый и флотоводец, патриот и честный человек… К сожалению, на посту Верховного правителя Колчаку могли пригодиться лишь два последних качества. А к ним так недоставало других! Он не был полководцем, плохо разбирался в сухопутной стратегии (традиционно для русских моряков). Не был администратором. Не был политиком (традиционно для всех русских военных). Не был «вождем», способным «зажигать» массы. Каким же он предстает перед нами в последний год своей жизни? Генерал А. П. Будберг, далеко не из лизоблюдов наоборот, желчный и склонный к критике человек, называл его "вспыльчивым идеалистом, полярным мечтателем и жизненным младенцем". Он писал:

"Несомненно, очень нервный, порывистый, но искренний человек, острые и неглупые глаза, в губах что-то горькое и странное, важности никакой, напротив, озабоченность, подавленность ответственностью и иногда бурный протест против происходящего". "Характер и душа адмирала настолько налицо, что достаточно какой-нибудь недели общения с ним для того, чтобы знать его наизусть. Это большой и больной ребенок, чистый идеалист, убежденный раб долга и служения идее и России…"

Но убеждений и честности оказывалось далеко не достаточно для служения России в новом качестве. Отсюда рождалась неуверенность, постоянные колебания. Современники вспоминают, что Колчака было очень легко убедить в каком-нибудь решении, стоило лишь доказать его пользу для России. Но не было никаких гарантий, что решение тут же не будет изменено под влиянием другого доклада, доказывающего пользу России в обратных действиях.

"Жалко смотреть на несчастного адмирала, помыкаемого разными советниками и докладчиками; он жадно ищет лучшего решения, но своего у него нет, и он болтается по воле тех, кто сумел приобрести его доверие". "Попав на высший пост, адмирал со свойственной ему подвижнической добросовестностью пытался получить не приобретенные раньше знания, но попал на очень скверных и недобросовестных учителей, дававших ему то, что нужно было для наставления адмирала в желательном для них духе, — писал Будберг. — Не думаю, чтобы они делали это сознательно, ибо и сами учителя были очень малограмотны, сами знали только отвлеченные теории и не имели должного практического опыта. На наше горе, эти учителя не были даже третьестепенными подмастерьями своего ремесла".

Ну каких «учителей», какие кадры мог представить заштатный Омск? Правительство составилось из провинциальных общественных деятелей и чиновников, в лучшем случае губернского масштаба. Став всероссийским, оно прежде всего принялось пыжиться, пытаясь придать себе внешние формы Петербурга. Часто это выглядело карикатурно. Например, в министерстве земледелия образовалось аж 17 департаментов с полными штатами, были даже отдельные департаменты охоты и рыбной ловли. На деле же правительство было беспомощным и импотентным. Стремясь к налаживанию нормальной жизни, издавало законы, решения, постановления, которые оказывались либо мертворожденными и невыполнимыми, либо оставались на бумаге. До сибирской глубинки руки правительства не доставали, агенты власти на местах часто оказывались никуда не годными. Каких-либо средств провести свои решения в жизнь правительство не имело. Столичный Омск, не сумев воссоздать лучшие черты Петербурга, перенял все его худшие черты, возродив «придворные» интриги и притягивая, как магнитом, карьеристов и авантюристов. Адмирал стал для Белого Движения идеальным, чистым знаменем. Но собирались под этим знаменем люди самые разные. Далеко не одни лишь идейные борцы.

Еще более пагубно те же недостатки сказывались в военной сфере. В отличие от Деникина и Краснова, стоявших у истоков Белого Движения в своем регионе, Колчак пришел "на готовое", он плохо знал своих подчиненных, вынужден был полагаться на факты их заслуг в 18-м году (часто преувеличенных, мнимых или случайных), на чужое мнение. А на чье? В восточном Белом Движении, вспыхнувшем одновременно во многих очагах от Волги до Владивостока, единства не было, сильно сказывалось региональное и личное соперничество. К тому же путчисты, свергнувшие Директорию и приведшие к власти Колчака, постарались себя не обидеть. Так оказались наверху атаман Сибирского казачества Иванов-Ринов и генерал из капитанов Лебедев.

Авторитетные полководцы собрались на юге, а на востоке приходилось выбирать из тех, кто есть. Противоболыпевистское восстание выдвинуло немало настоящих талантов, но оно же подняло много пены, и на каждого Каппеля, Пепеляева, Войцеховского находились Гайды, Лебедевы, Голицыны. Тем более, как это часто бывает, все лучшее оставалось в тени. Командиры, всей душой болеющие за дело, редко отлучались от своих войск. А пена всплывала на поверхность, была постоянно на глазах, стараясь показать себя в выгодном свете. В результате рождались и принимались эффектные планы разгрома красных, красивые на бумаге, но невыполнимые. В армии часто проявлялись авантюризм и повстанческие пережитки. Вместо повиновения была модной критика получаемых приказов, их безграмотная корректировка, пересуды и сплетни по адресу начальства. Чтобы судить об уровне командования, можно привести пример, как Лебедев назвал никуда не годными начальников 11, 12, 13-й дивизий и их полков, потому что они… управляли боем по телефону. Из «опыта» сибирского восстания штаб Верховного делал вывод, что в гражданской войне командиры должны непременно водить войска с винтовкой в руках, как и делали многие белогвардейские мальчишки-генералы. Это когда в Красной армии всеми средствами насаждался профессионализм и укреплялась дисциплина.

Но нельзя судить о правлении Колчака только по отрицательным примерам. Он многое сделал и еще больше пытался сделать для возрождения России. В его политической декларации говорилось, что диктатура необходима только до победы над большевиками, в дальнейшем власть должна быть передана Учредительному Собранию. В качестве основных принципов после победы должны были осуществляться народоправство, демократические свободы и земельная реформа. Учитывая местные чаяния, гарантировался и созыв Сибирского Учредительного Собрания. Были приняты аграрные законы, основным пунктом которых земля до решения Учредительного Собрания оставалась у фактических владельцев, крестьян. К сожалению, сибирскому крестьянству это было "до лампочки", земли у него было навалом, а крестьянство за фронтом о колчаковских решениях так и не узнало. Но интересно, что в Архангельском крае, где аграрное законодательство разрабатывалось Северным правительством из эсеров и народных социалистов, крестьяне, получавшие некоторые сведения из Сибири, потребовали введения колчаковских, а не эсеровских законов, считая их более справедливыми и благоприятными.

Верховному правителю пришлось работать в сложнейшем узле международных противоречий, причем узле тройном. Во-первых, это был узел российской политики Англии, Франции, США, Японии. Во-вторых, узел их региональной, дальневосточной политики. В-третьих, сибирские миссии этих стран часто вынашивали собственные интересы, независимые от государственных. Так, японцы, прикомандированные к Семенову, регулярно получали крупные взятки, сглаживая в докладах Токио самые скандальные проявления «атаманщины». От имени Колчака в Париже работала Всероссийская дипломатическая делегация, представлявшая интересы «белой» России и добивавшаяся (безуспешно) представительства России на конференции держав-победительниц. Колчак относился к интересам Родины крайне щепетильно. Широко известен пример с Финляндией, готовой вступить в союз, но требовавшей за это признания своей независимости и территориальных уступок — Карелии, Кольского полуострова. Колчак решительно отказался, тем более что ответные обещания Финляндии были очень неопределенными. Адмирал сумел заставил признать свой протекторат Бухару и Хиву, разрабатывал инструкции для Архангельска и Юга России.

При нем была создана правительственная комиссия по снабжению предметами первой необходимости населения местностей, освобождаемых от большевизма. Приказы Колчака категорически запрещали реквизиции у местных жителей, телесные наказания — даже при подавлении крестьянских восстаний. Он заботился о солдатах, прибавляя им жалованье, вникая в вопросы снабжения и быта, многократно ездил на фронт для личных проверок. Пытался он бороться и с коррупцией, рассылая своих ревизоров. Причем карал не только за взятки, но и за попустительство взяточникам. Например, был арестован и отдан под суд начальник военных сообщений ген. Касаткин за то, что не принял мер против взяточничества коменданта станции Омск поручика Рудницкого. Правда, к ощутимым результатам эта борьба не приводила. Снимали и сажали десятки, а продолжали брать и спекулировать тысячи. Ведь коррупция и спекуляция порождались не «белогвардейщиной», а общим безвременьем, падением нравов и русской психологией. Не менее пышно, чем в белых областях, эти явления процветали и в Совдепии. Уж там-то скольких спекулянтов и взяточников ЧК с трибуналами перестреляли, а между тем сами были заражены коррупцией сверху донизу. Что уж говорить о Колчаке, если даже при Сталине коррупцию не извели — наоборот, еще шире развернулась! Где уж было бороться с этим злом белогвардейщине, старавшейся действовать в рамках старых российских законов?

И даже в последний, самый тяжелый год Колчак урывками, по мере возможности возвращался к любимому делу своей жизни — освоению Севера и Арктики. При нем началось строительство Усть-Енисейского порта. В январе 1919 г. в Томске был создан Институт исследований Сибири, были организованы геологическая экспедиция Н. К. Урванцева, Обь-Тазовская экспедиция, ботаническая экспедиция В. В. Сапожникова и гидрографическая Д. Ф. Котельникова. 23.04.19 образовался Комитет Северного морского пути во главе с участником экспедиции Ф. Нансена золотопромышленником С. В. Востротиным, и совместно с Архангельским правительством была организована арктическая экспедиция. Командовал ею известный полярник, сподвижник Колчака по прошлым исследованиям капитан 1-го ранга Б. А. Вилькицкий. Экспедиция на нескольких ледоколах прошла из Архангельска в Сибирь, доставив туда груз винтовок, и в ту же навигацию вернулась обратно, привезя в Северную область сибирский хлеб и валенки для армии. При экспедиции был и научный отдел во главе с К. К. Неупокоевым. Карта полярных морей висела в кабинете Колчака наряду с картой боевых действии. Глядя на нее, он отдыхал душой в минуты усталости, нервного перенапряжения и срывов… И мечтал когда-нибудь вернуться туда, в суровый Ледовитый океан, к близкому и родному делу…

Пожалуй, стоит процитировать и такие строки из дневника Будберга:

"На свой пост адмирал смотрит, как на тяжелый крест и великий подвиг, посланный ему свыше… Едва ли есть еще на Руси другой человек, который так бескорыстно, убежденно, проникновенно и рыцарски служит идее восстановления единой и неделимой России. Истинный рыцарь подвига, ничего себе не ищущий и готовый всем пожертвовать, безвольный, бессистемный и беспамятливый, детски и благородно доверчивый, вечно мятущийся в поисках лучших решений и спасительных средств, вечно обманывающийся и обманываемый, обуреваемый жаждой личного труда, примера и самопожертвования, не понимающий совершенно обстановки и неспособный в ней разобраться, далекий от того, что вокруг него и его именем совершается…"

Летом Сибирской армии Колчака пришлось расплачиваться за то, что ее командующий вовремя не поддержал Западную армию. Теперь красные обходили ее с юга, резали коммуникации, а с фронта навалились окрепшие и усилившиеся за счет пополнений 2-я и 3-я армии большевиков. 1.07 пала Пермь. Колчак наконец-то снял Гайду. Сибирская армия разделилась на 1-ю, под командованием Пепеляева, и 2-ю, Лохвицкого, грамотного и толкового генерала, в мировую войну командовавшего русской бригадой во Франции. Западная армия Сахарова стала 3-й. Главнокомандующим был назначен ген. Дитерихс. Произошли кадровые перестановки и у красных. Командующим Восточным фронтом стал Фрунзе. Планируя битву за Урал, он решил продолжить разгром южного крыла колчаковцев, наиболее потрепанного и деморализованного в майско-июньских боях.

Облегчил реализацию плана сам ген. Сахаров. Вместо того чтобы воспользоваться передышкой, вызванной перегруппировкой красных и переброской их соединений на Южный фронт, и как следует укрепиться на уральских перевалах, он 3.07, едва приведя в порядок разбитые части, легкомысленно бросил их в наступление на Уфу. Но ведь и Фрунзе использовал передышку для усиления оставшихся у него войск. Когда корпус Каппеля завязал упорные бои, тесня правый фланг 5-й армии, Фрунзе тут же сделал ответный ход. Воспользовался тем, что основная часть войск Сахарова собралась вдоль железной дороги Челябинск Уфа и направил в обход 26-ю и 27-ю дивизии (по 9 полков, от 1 до 3 тыс. чел. в каждом). По Бирскому тракту и горным тропам они должны были выйти на железную дорогу недалеко от Златоуста, отрезав каппелевский корпус. 2-я армия, наступавшая севернее, должна была обеспечить второе кольцо, повернув от Екатеринбурга на юг, к Челябинску. В задумке план привел бы к полному уничтожению армии Сахарова.

На этот раз главной задачи войска Фрунзе не выполнили. Малочисленные гарнизоны и заслоны белогвардейцев в горах остановить лавину красных полков, конечно, не смогли. Но задержали ее в коротких кровопролитных боях на переправах через реки Юрюзань и Ай, у селений Киги, Нисибаш, Дуван. Каппель успел выйти из готовящегося окружения. Задержалась и 2-я армия, увязнув в сражении за Екатеринбург. Тем не менее колчаковцы понесли очередное поражение, 13.07 — Златоуст, а 14.7 — Екатеринбург были заняты красными. После этого 2-ю красную армию расформировали, передав часть ее сил в 3-ю и 5-ю, а часть вместе с штабом и управленческим аппаратом передислоцировалась на юг для организации контрудара против Деникина.

В советской литературе неизменно рисуется трогательный, единодушный энтузиазм, с которым уральское рабочее население встретило «освободителей», массами ринувшись записываться в Красную армию, что, мол, и явилось одной их главных причин большевистских побед — поскольку за счет этого энтузиазма красные легко восстановили потери и смогли создать значительный перевес над колчаковцами. Да, главным фронтом уже стал не колчаковский, а деникинский. Центральная Россия перестала питать Восточный фронт пополнениями. Но в «энтузиазме» позволительно усомниться. Советских историков и писателей разоблачает сам Ленин. 9.06.19 он приказывает РВС Востфронта:

"Мобилизуйте в прифронтовой полосе поголовно от 18 до 45 лет, ставьте им задачей взятие ближайших больших заводов вроде Мотовилихи, Матьяра, обещая отпустить, когда возьмут их, ставя по два и по три человека на одну винтовку".

Неплохой энтузиазм! Хватай и гони в бой, а цена освобождения — взятие большого завода, где можно мобилизовать поголовно новых. 2–3 человека на винтовку — т. е. вождь, посылая в атаки необученную толпу, заранее списывает в потери 50–60 %. Задавить мясом, закидать врага человеческими головами. А сзади, само собой разумеется, пулеметы коммунистических или интернациональных батальонов.

1.07 Ленин напоминает:

"Крайне необходимо мобилизовать немедленно и поголовно рабочих освободившихся уральских заводов"

— видимо, чтобы не допустить таких же восстаний, как в Ижевске и Воткинске.

19.07

"Следует принять особые меры — первое, для нерастаскивания оружия уральскими рабочими, чтобы не развилось у них губительной партизанщины, второе, для того, чтобы сибирская партизанщина не разложила наших войск".

Из Ижевска и Воткинска, где в 18-м после подавления восстания красные устроили массовые расправы, поголовно расстреливая семьи рабочих, ушедших к белым, в 19-м, при вторичном оставлении городов, ушли с колчаковцами 40–50 тыс. чел. В Омске образовался целый барачный городок ижевских беженцев. На их основе Ижевская бригада ген. Молчанова, понесшая большие потери в весенних боях, была развернута в дивизию. Нет, не очень-то единодушно и не очень-то восторженно встретил Урал красных, если от рабочих оружие приходилось прятать. А причиной побед стали массовые мобилизации, позволяющие не считаться ни с какими потерями.

В стане колчаковцев случилось самое страшное — началось разложение армии, усиливающееся от поражения к поражению. Когда посыпались удары, сразу всплыли все ее слабые стороны: и низкий уровень командования, и мобилизационный принцип формирования, и отсутствие спайки частей. Красные пустили в ход свое мощное оружие — пропаганду. Она слабо действовала, пока белые войска победоносно шагали к Волге. Не станешь же переходить к противнику, который в панике удирает… А когда пошли сплошные поражения, мобилизованный мужик начал кумекать по-своему: стоит ли погибать? Солдат с Урала и из Поволжья видел, как армия все дальше отходит от его деревни, а в перспективе рисовалось отступление на бесконечный российский восток. Верным способом вернуться домой казались дезертирство и плен. Солдат из Сибири видел, что в условиях катастрофы гораздо выгоднее вернуться домой в рядах победителей-красных. С тыловыми пополнениями до него доходили слухи о восстаниях и партизанщине, разливающейся в родных краях и тоже усиливающейся по мере поражений… Пошли случаи сдачи в плен и перехода к врагу целыми подразделениями. Ни на юге, ни на северо-западе столь массовой сдачи и измены не наблюдалось — это характерно только для востока и севера, где комплектование армий было мобилизационным и где советская власть оказалась быстро сброшенной, не успев развернуть на полную катушку свои злодеяния.

Белые армии таяли. А красные получили еще один существенный источник пополнений — перебежчиков и пленных тут же ставили в строй. Чтобы не было никаких фокусов, распихивали понемногу в надежные части и гнали "искупать кровью вину". Колчаковское командование остановить процесс распада не могло. Большинство младших офицеров составляли прапорщики из гимназистов и юнкеров, попавших на фронт после краткосрочных курсов. Старые солдаты называли таких "шестинедельными выкидышами". Ни малейшим авторитетом они обладать не могли. В трудных ситуациях терялись, порой паниковали, становились для подчиненных обузой, а не спасителями, умеющими найти выход. Да и офицеры военного времени, более опытные, перестали быть надежной опорой командования. Память жутких офицерских расправ 17-го была слишком свежа — и у них, и у солдат, среди которых имелось немало фронтовиков, участвовавших в подобных расправах. Когда такие же эксцессы появились и в колчаковской армии, многие офицеры стали в критической ситуации бросать свои подразделения, опасаясь, что их перебьют или уведут к красным.

Между тем штаб Верховного во главе с Лебедевым разработал новый кардинальный план разгрома большевиков. Генералу Дитерихсу, отличному командиру и превосходному тактику, но — увы! — неважному стратегу, план понравился. На бумаге и впрямь все выглядело красиво. 5-ю армию Тухачевского заманивали в Челябинск, как в ловушку. Севернее города начинала наступление группа Войцеховского из 16 тыс. чел., перерезая железную дорогу Челябинск Екатеринбург. Южнее атаковала группа Каппеля из 10 тыс. чел. и перерезала магистраль Челябинск — Златоуст. В лоб наступала группа генерала Косьмина.

23.07 красные пошли на штурм Челябинска и на следующий день заняли город. Тотчас же перешли в контрнаступление фланговые группировки белогвардейцев. Поначалу операция развивалась удачно. Войцеховский, ударивший в стык между двумя красными дивизиями, разметал их и глубоко вклинился в расположение противника. Теснил большевиков Каппель… Но план Лебедева упустил ряд «мелочей». Например, что сильная армия, опираясь на ресурсы большого города, вовсе не обязательно запаникует под угрозой окружения и бросится наутек, как 5 месяцев назад. Что она может принять сражение на равных. Не учитывал он и того, что севернее наступала 3-я армия красных, которую командование тут же повернуло во фланг Войцеховскому. Одну дивизию из резерва фронта немедленно двинул Фрунзе, нацелив ее на белые тылы. И пошло побоище…

Потери с обеих сторон были огромными, но красные легко компенсировали их. В одном лишь Челябинске «поголовной» мобилизацией за несколько дней набрали 8,5 тыс. чел. Белые бросали сюда все, что могли. Три дивизии были сняты с переформирования почти неподготовленными. И все перемалывалось в челябинской мясорубке. Жесточайшие бои продолжались 7 суток. 29.07 Дитерихс двинул в бой последние колчаковские резервы — две сибирские дивизии, вообще только еще формирующиеся, даже не прошедшие курсов стрельбы. Но и это усилие не принесло перелома. А затем ход сражения, колебавшийся туда-сюда, надломился в пользу красных. Битва неумолимо стала превращаться в разгром белогвардейцев. Поражение было полным. Только пленными колчаковцы потеряли 15 тыс. То, чего не удалось добиться Фрунзе между Уфой и Златоустом, случилось благодаря просчетам колчаковской Ставки под Челябинском. Окончательно надорвавшиеся, потерявшие и стратегическую инициативу, и значительную долю боеспособности, белые армии оставили Урал и отступали в Сибирь. С этого времени власть Колчака была обречена. Дальнейшее ее существование определялось уже не фронтовыми операциями, а сибирскими расстояниями…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.