Письмо без ответа

Письмо без ответа

29 августа В. И. Воротников записал в дневнике: «Зашел к К. У. Черненко, который возвратился из отпуска». Однако «несмотря на полуторамесячный отдых в Крыму, он выглядел неважно»[1758].

Делая эту запись, Виталий Иванович не знал, что в августе К. У. Черненко отдыхал не только в Крыму, но и в больнице[1759].

Зенькович H. A. пишет, что первым нарушил обет молчания и приоткрыл эту тайну помощник К. У. Черненко В. Прибытков[1760]. Однако книга В. Прибыткова «Аппарат», на которую ссылается Н. Зенькович, увидела свет в 1995 г.[1761], а рассказанная им история появилась в печати уже в 1992 г. И поведал о ней Е. И. Чазов[1762].

Отметив, что летом 1983 г. К. У. Черненко отправился в Крым, он сообщил: «Отдыхавший там же, в Крыму, министр внутренних дел Федорчук, которого активно поддерживал Черненко, прислал ему в подарок приготовленную в домашних условиях копченую рыбу»[1763].

«У нас, – пишет Евгений Иванович далее, – было правило – проводить строгую проверку всех продуктов, которые получало руководство страны. Для этого как в Москве, так и в Крыму были организованы специальные лаборатории. Здесь же то ли охрана просмотрела, то ли понадеялись на качественность продуктов, которые прислал близкий знакомый, к тому же министр внутренних дел, короче – такой проверки проведено не было»[1764].

«К несчастью, рыба оказалась недоброкачественной – у Черненко развилась тяжелейшая токсикоинфекция с осложнениями в виде сердечной и легочной недостаточности. Выехавшие в Крым наши ведущие специалисты вынуждены были из-за тяжести состояния срочно его транспортировать в Москву», так как возникли опасения «за исход болезни»[1765]. С тех пор история с копченой рыбой не сходит со страниц книг и статей. Однако, как заявил в интервью Антону Колесникову В. В. Федорчук, летом 1983 г. он находился не в Крыму, а в Москве. Поэтому рыбу семье Черненко принес не он, а его зять, причем, если исходить из содержания интервью, не в копченом, а в натуральном, сыром виде[1766].

Но самое главное в другом. Упомянутую рыбу ел не только Константин Устинович, но и все члены его семьи, между тем отравился только он. Одного этого достаточно, чтобы поставить версию Е. И. Чазова под сомнение.

Зачем понадобилось ему бросать тень подозрения на В. В. Федорчука, остается загадкой. То ли для того, чтобы списать на него допущенную охраной К. У. Черненко халатность, то ли для того, чтобы скрыть факт имевшего место покушения. Во всяком случае, из больницы К. У. Черненко вышел инвалидом[1767].

«С октября 1983 г., – пишет Е. И. Чазов, имея в виду Ю. В. Андропова, – он перестал непосредственно руководить Политбюро, ЦК, Верховным Советом СССР и не появлялся в Кремле»[1768]. В связи с этим помощник К. У. Черненко В. Печенев утверждает, что с того времени, как Юрий Владимирович Андропов снова лег в больницу, «вся реальная власть» в партии, а значит, и в стране «полностью» сосредоточилась «в руках Черненко»[1769]. В отсутствие Ю. В. Андропова на лидерство как глава правительства стал претендовать H. A. Тихонов.

«В связи с болезнью генсека, – пишет М. С. Горбачев, – заседания Политбюро и Секретариата вел Черненко. Лишь изредка он поручал мне вести Секретариат… Тихонов предпринял попытку взять на себя председательствование на Политбюро, но это не прошло. Прежде всего из-за Юрия Владимировича, который хотя и находился в тяжелом состоянии, ясности ума не терял»[1770].

На этой же почве произошло обострение отношений между H. A. Тихоновым и М. С. Горбачевым. «Как-то, – вспоминает Михаил Сергеевич, – еще в дни пребывания Андропова в Крыму, он сказал мне в телефонном разговоре, чтобы я обязательно выступил в качестве заключающего прения на Пленуме ЦК, который намечался на ноябрь». «Я стал обдумывать выступление, анализировать политические и практические итоги прошедших девяти месяцев. Как раз в этот момент из отпуска вернулся Тихонов. Узнав о том, что я намерен выступить на Пленуме, он тут же позвонил Андропову и заявил, что, поскольку слово предоставят Горбачеву, обязан выступить и он». Ю. В. Андропов не стал возражать[1771].

Юрий Владимирович не желал выпускать из рук бразды правления и не оставлял надежды вернуться в Кремль.

«Первые недели после операции, – пишет Е. И. Чазов, – Андропов, хотя и был подавлен всем случившимся, но продолжал еще работать в больнице – принимал своих помощников, проводил даже небольшие заседания, читал присылаемые материалы, принимал решения»[1772]. Подобным же образом характеризовал положение дел и А. И. Вольский. «Начиная с октября 1983 г. Юрий Владимирович уже был тяжело болен. Но даже когда он находился в больнице, не было ни одного дня, чтобы он не приглашал к себе тех или иных руководителей, своих помощников и не обсуждал с ними важнейшие вопросы страны…»[1773]

Подтверждение этого мы находим в воспоминаниях Г. А. Арбатова и А. Е. Бовина.

Как явствует из воспоминаний А. Е. Бовина, 1 сентября Ю. В. Андропов позвонил ему, «сказал, что завтра уезжает в отпуск» и предложил «к возвращению» подготовить записку по национальному вопросу. А. Е. Бовин составил такую записку и 30 сентября представил ее П. П. Лаптеву. После операции Ю. В. Андропов ознакомился с запиской, сделал на ней пометки и предложил А. Е. Бовину доработать ее с учетом сделанных им замечаний[1774].

Подобную же записку, посвященную проблеме творчества и интеллигенции, Ю. Андропов поручил подготовить Г. А. Арбатову и после операции тоже ознакомился с нею[1775].

Первоначально, по утверждению Е. И. Чазова, «никто, кроме врачей, не знал истинного состояния Ю. Андропова»[1776]. Но иностранными журналистами было замечено, что после встречи с американскими сенаторами, которая имела место 18 августа[1777], Ю. В. Андропов перестал появляться на людях[1778].

Это особенно стало бросаться в глаза осенью, когда в связи с гибелью южнокорейского самолета произошло дальнейшее обострение советско-американских отношений и за рубежом поднялась волна антисоветской истерии. Многие ожидали, что глава советского государства появится перед телекамерами, однако все ограничилось только тем, что 29 сентября в советской печати появилось «заявление» Ю. В. Андропова[1779], а 27 октября его ответы на вопросы газеты «Правда»[1780].

После 18 августа Ю. В. Андропов не принимал участия ни во встречах с главами и представителями иностранных государств и братских партий, которые посещали Москву, ни в общественно-политических мероприятиях, которые проходили в столице. Причем, если первоначально это объяснялось его нахождением в отпуске, что соответствовало действительности, затем, когда отпуск слишком затянулся, появилась версия о том, что генеральный секретарь простудился[1781].

Драматизм ситуации обнаружился в начале ноября, когда Ю. В. Андропов оказался неспособным участвовать в торжественном заседании, посвященном 66-й годовщине Октябрьской революции[1782], а затем в праздничной демонстрации 7 ноября[1783]. Это был первый случай, когда глава советского государства не участвовал в подобных торжествах.

Если до этого никто, кроме врачей, не имел представления о реальном состоянии здоровья Ю. В. Андропова, и Агитпроп мог объяснять его отсутствие на людях «простудой»[1784], теперь стало очевидно, что дело не в «простуде». И если советские средства массовой информации на этот счет хранили молчание, за рубежом отсутствие Ю. В. Андропова на трибуне Мавзолея 7 ноября вызвало оживленные толки[1785].

Но даже члены Политбюро не имели на этот счет полного представления. Судя по всему, они подняли этот вопрос перед К. У. Черненко только 10 ноября, т. е. только после ноябрьских праздников, когда собрались на очередное свое заседание. И только 17-го Константин Устинович проинформировал Политбюро о состоянии здоровья Ю. В. Андропова, причем, судя по всему, не вдаваясь в подробности. «О том, что Ю. В. Андропов находится в ЦКБ, – записал в этот день в дневнике В. И. Воротников, бывший кандидатом в члены Политбюро, – я узнал лишь сегодня»[1786].

Если верить Е. И. Чазову, «в середине (ноября) 1983 г.», т. е. после ноябрьских праздников, Ю. В. Андропов заговорил с ним «о бесперспективности своего положения»[1787]. Однако имеющиеся в нашем распоряжении мемуарные свидетельства лиц, которые контактировали с ним в это время, свидетельствуют, что Юрий Владимирович не терял надежду на выздоровление до самого последнего момента[1788].

По всей видимости, именно в это время в окружении Ю. В. Андропова возникли подозрения, что ухудшение его здоровья имеет искусственный характер. По свидетельству Ф. М. Бурлацкого, к Юрию Владимировичу явился один из его помощников и заявил: «Ходят упорные слухи, что кто-то через врачей мстит вам за борьбу с коррупцией… Надо бы тщательно проверить». Отмечая этот факт, Ф. Бурлацкий утверждает, что Ю. В. Андропов отнесся к подобным подозрениям с сомнением и не дал согласия на их проверку[1789].

Однако факты говорят о другом. «Мне, – вспоминает Е. И. Чазов, – позвонил Чебриков, председатель КГБ, которого я хорошо знал, и попросил заехать к нему. В новом здании КГБ вежливый секретарь Чебрикова тут же проводил меня в его новый кабинет, который своей официальной помпезностью разительно отличался от уютного кабинета Андропова в старом здании»[1790].

«Чебриков, – читаем мы в воспоминаниях Н. И. Чазова далее, – был явно смущен, растерян и не знал, как начать разговор. Думаю, что играло роль то, что он знал уровень наших отношений с Андроповым. «Знаете, Евгений Иванович, я получил официальное письмо от сотрудников КГБ, в котором они пишут о недостатках в лечении Андропова и требуют моего вмешательства в обеспечение процесса лечения». «И он показал мне письмо, которое, к моему удивлению, было подписано людьми, совсем недавно высказывавшими восхищение тем, что нам удалось так долго сохранять работоспособность Андропова»[1791]. Позднее Евгений Иванович уточнил, что одним авторов этого письма являлся начальник 9-го управления КГБ СССР генерал Юрий Сергеевич Плеханов[1792].

Поскольку воспоминания Е. И. Чазова были опубликованы в 1992 г., а В. М. Чебриков умер в 1999 г.[1793] и не поставил эти воспоминания под сомнение, к описанному эпизоду можно относиться с доверием.

Как отреагировал Е. И. Чазов на сообщение шефа КГБ?

«Стараясь сдержать свое возмущение, я ответил, что не собираюсь отчитываться перед двумя сотрудниками КГБ, подписавшими письмо и ничего не понимающими в медицине. Если необходимо, я, как член ЦК, где и когда угодно – на Пленуме ли ЦК или в печати – могу рассказать или представить в письменном виде всю ситуацию, связанную с болезнью Андропова, в том числе и причины обострения болезни»[1794].

Если Е. И. Чазов действительно отреагировал на информацию В. М. Чебрикова таким образом, эту реакцию трудно не назвать странной.

Во-первых, Евгений Иванович хорошо понимал, что ни перед членами ЦК КПСС, ни тем более в печати никто не позволит ему выступить с информацией о состоянии Ю. В. Андропова и причинах обострения его болезни. Во-вторых, и это самое главное, вряд ли члены ЦК КПСС разбирались в медицине лучше тех двух сотрудников КГБ СССР, которые обратились с письмом к руководителю КГБ.

Поэтому, если Е. И. Чазов действительно был уверен в правильности лечения Ю. В. Андропова и готов был дать по этому поводу отчет, то его следовало дать не членам ЦК КПСС, а независимой медицинской комиссии.

Но послушаем Евгения Ивановича дальше: «Кроме того, сотрудники КГБ, присутствующие на консилиумах, знают мнение ведущих ученых страны о характере болезни и проводимом лечении. Они знают мнение и ведущего специалиста США, профессора Рубина, с которым встречались. Кроме того, они следят за каждым шагом и действием профессоров и персонала»[1795].

Поскольку болезнь Ю. В. Андропова стала приобретать необратимый характер не из-за почек, то ссылка на «ведущих ученых страны» и «профессора Рубина» была рассчитана только на то, чтобы увести разговор от причины обострения болезни Ю. В. Андропова осенью 1983 г. в сторону.

В заключение Е. И. Чазов выложил на стол самый главный козырь – он обратил внимание В. М. Чебрикова на то, что он более чем кто-нибудь заинтересован в сохранении жизни Ю. В. Андропова[1796].

И хотя этот козырь мог произвести впечатление только на сентиментальных барышень, В. М. Чебриков, если верить Е. И. Чазову, после него дрогнул. Правда, не потому, что устыдился того, что дал повод подумать, будто бы сомневается в профессионализме Евгения Ивановича.

«Видимо, где-то внутри у него, – пишет Е. И. Чазов, – появилось сожаление, что он поднял вопрос о письме. Кто знает, а может быть, я изменю своим принципам и сделаю достоянием всех членов Политбюро и ЦК тот факт, который знали очень немногие, в частности он и я, факт, что дни Андропова сочтены»[1797].

Из этого явствует, что к середине ноября В. М. Чебриков уже знал, что генсек безнадежно болен. Кто мог посвятить его в это? Только Е. И. Чазов. Следовательно, к тому времени они уже обсуждали состояние Ю. В. Андропова. Может быть, даже не один раз.

Когда и как произошло это, оба предпочли умолчать. Однако есть основания утверждать, что разговор имел место во второй половины октября, когда решался вопрос о возможности участия Ю. В. Андропова в праздничных торжествах. Как глава КГБ В. М. Чебриков должен был знать, будет ли присутствовать на них генеральный секретарь, а это значит, следует ли принимать для его охраны соответствующие меры.

Но тогда получается, что уже в октябре, через две-три недели после первой операции, Е. И. Чазов информировал шефа КГБ о безнадежном положении генсека.

Что должен был сделать шеф КГБ, получив такую информацию? Во-первых, немедленно довести ее до сведения членов Политбюро, в крайнем случае, до сведения К. У. Черненко. Во-вторых, поставить вопрос о необходимости проведения консилиума. Ведь речь шла о жизни главы государства. Между тем шеф КГБ не только предпочел сохранить полученную информацию в тайне от руководителей партии и государства, но и отверг возможность привлечения к решению вопроса о судьбе генсека других специалистов.

«Считайте, что этого разговора не было, – заключил он, – а письмо я уничтожу. И еще: ничего не говорите Андропову»[1798].

Если бы письмо на имя В. М. Чебрикова пришло в обычном порядке, он был обязан в течение месяца дать ответ его авторам и копию своего ответа оставить в архиве КГБ СССР.

Но, вероятнее всего, Ю. С. Плеханов передал это письмо В. М. Чебрикову из рук в руки. Следовательно, оно нигде не было зарегистрировано, и, кроме двух его авторов и шефа КГБ, никто о нем больше не знал. В таких условиях В. М. Чебриков мог после беседы с Е. И. Чазовым уничтожить письмо и не оставить в архиве его следов.

Имел ли он право проигнорировать его?

Для ответа на этот вопрос необходимо учесть, что появлению упомянутого письма предшествовало возникновение у Ю. В. Андропова флегмоны, непринятие мер по ее ликвидации, повлекшее за собой возникновение угрозы гангрены, неудачная операция и такое лечение прооперированного участка, следствием которого стало, заражение крови.

Поэтому авторы письма имели все основания обратить внимание руководителя КГБ на подобные факты, поставить перед ним вопрос о необходимости проведения расследования и принятия соответствующих мер. Если все это было проявлением халатности и непрофессионализма, требовалась немедленное обновление медицинского персонала. Подобное обновление было тем более необходимо, если во всем этом был злой умысел.

Из этого вытекает, что В. М. Чебриков совершил должностное преступление и фактически отдал судьбу Ю. В. Андропова в руки Е. И. Чазова.

Зачем же тогда он вызывал Е. И. Чазова на Лубянку? С одной стороны, чтобы предупредить его о поступившем сигнале, с другой стороны, чтобы в случае необходимости иметь возможность утверждать, что он не оставил письмо без последствий.

Вернувшись с Лубянки, Е. И. Чазов обдумал сложившуюся ситуацию и понял, что, несмотря на заверения В. М. Чебрикова, над ним начали сгущаться тучи. Тем более, что у него возникло ощущение, что за письмом двух сотрудников КГБ стоял не кто-нибудь, а сам Ю. В. Андропов. «Зная Ю. Плеханова, его осторожность, дружеские отношения со мной, – пишет Евгений Иванович, – сейчас я почти уверен, что письмо было написано с подачи самого Андропова»[1799].

Сделав такое заявление, Е. И. Чазов тем самым признал, что к середине ноября Ю. В. Андропов перестал доверять ему как врачу. А, может быть, и не только как врачу.

Этого не мог не понимать и В. М. Чебриков.

А поскольку он продемонстрировал нежелание бороться за жизнь Ю. В. Андропова, это означает, что фактически вместе с Е. И. Чазовым они приговорили его к смерти. Если, конечно, подобный сговор не произошел раньше.

Подобное поведение В. М. Чебрикова вызывает удивление, если учесть, что по своему характеру он был лишь исполнителем и отличался осторожностью.

Но кто мог подвигнуть шефа КГБ на такие действия?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.