ШПЕНГЛЕР И ГУМИЛЕВ

ШПЕНГЛЕР И ГУМИЛЕВ

Творческое озарение приходит из бессознательного, но ведь в бессознательное должны попасть какие-то исходные идеи, представления, образы, из которых потом появится новая, оригинальная мысль. Идею «пассионарности» заимствовать было неоткуда, зато на Гумилева должен был повлиять сам интеллектуальный климат эпохи.

Теория Гумилева должна была родиться именно в первой половине XX века, когда традиционную для сознания европейца веру в разум и рациональность мироздания разрушали с двух сторон философы-иррационалисты и ученыепозитивисты. Первые считали, что действиями людей руководят безличные иррациональные силы – «Мировая Воля», «воля к власти» или «жизненный порыв». После мировой войны популярность этих идей, высказанных впервые еще в XIX веке, только росла. Позитивисты же искали объяснение человеческих поступков в биологической природе человека, обращались к естественным наукам.

Когда говорят о влиянии других мыслителей на Гумилева, то прежде всего вспоминают Шпенглера, Данилевского, Леонтьева, Тойнби, евразийцев. Культуролог Константин Фрумкин в пассионарности Гумилева находит много общего с «порывом» Анри Бергсона и «харизмой» Макса Вебера, Марлен Ларюэль и Андрей Элез считают, что идеи Гумилева близки к социоби ологии.

Но в 1939-м году социобиологии еще не было, имя Бергсона не встречается ни в одном из сочинений Гумилева, не упоминается ни одним из его друзей, близких, биографов. Имя Макса Вебера даже на страницах «Этногенеза и биосферы» упомянуто лишь однажды, да и то Гумилев, скорее всего, знал Вебера лишь в пересказе Вернера Зомбарта. О сочинениях Арнольда Тойнби Гумилев узнает во второй половине пятидесятых, не раньше. Тогда же познакомится с некоторыми работами евразийцев, хотя ничего ценного для будущей пассионарной теории этногенеза в трудах евразийцев не было. А вот Шпенглер – другое дело.

«Закат Европы» был хорошо известен московской и ленинградской интеллигенции. Невозможно представить, чтобы Гумилев уже в тридцатые годы его не читал. «Закат Европы» был настольной книгой Эммы Герштейн, так что Гумилев, если даже и не прочел Шпенглера раньше, наверняка мог взять книгу у своей подруги. В 1945 году в Германии Гумилев напишет очерк «Размышление о закате Европы», в котором шпенглеровские мотивы очевидны.

Человечество разделено на несколько культур (Шпенглер), культурно-исторических типов (Данилевский). У каждой культуры свой цикл развития – от рождения к смерти, исчезновению. Идея не новая, но особенно ярко высказанная в новое время как раз Шпенглером, Данилевским, Леонтьевым – единственным русским философом, которого высоко ценил Гумилев.

Гумилев перенял у Шпенглера идею непреемственности культур. Гумилев будет подчеркивать, что даже китайцы времен Шан-Инь, времен Хань, времен Тан – разные этносы, хотя возмущенные синологи с ним никогда не соглашались. Разными народами оказались евреи времен Авраама и евреи времен Моисея, русичи и русские, древние эллины и византийские греки.

У Шпенглера Гумилев перенял и пристрастие к сравнительноисторическому методу и составлению диахронных таблиц. Шпенглер сравнивал культуры по возрастам: «весну» античной культуры с «весной» культуры индийской, западной, арабской и т. д., «осень» античной культуры с «осенью» прочих культур… Гумилев сначала, еще в университете, полюбит синхронное сопоставление народов (помните игру, занимавшую Льва и его товарищей на скучных лекциях?), а в научных работах будет применять и развивать именно диахронный метод Шпенглера: сравнивать этносы по фазам этногенеза – подъем Эллады с подъемом Хунну, надлом в Китае и надлом в Древнем Риме. В научнопопулярных книжках Гумилев будет диахронию пропагандировать, доказывать ее преимущества перед синхронистическими сопоставлениями. По словам Гумилева, сравнивать Россию и Европу одного века (скажем, начала восемнадцатого) — все равно что сравнивать пятилетнюю девочку и взрослую женщину, пусть даже девочка (Петровская Россия) красит губы и надевает мамину шляпу, чтобы походить на элегантную немолодую даму.

Гумилев заимствовал и деление истории этноса на фазы. Хотя в пассионарной теории этногенеза фазы не совпадают с «сезонами» Шпенглера, но преемственность здесь очевидна, а «цивилизация» Освальда Шпенглера напоминает гумилевский этнос инерционной фазы этногенеза, или фазы обскурации. «Цветущей сложности» Константина Леонтьева соответствует акматическая («акме» – древнегреч. расцвет) фаза у Гумилева. Приблизительно совпадают и сроки жизни культур, культурно исторических типов и этносов.

И все-таки считать Гумилева последователем Данилевского, Леонтьева и даже Шпенглера нельзя. Никто из этих философов не попытался найти источник, определяющий жизнь и смерть культур или цивилизаций. Гумилев начинает там, где Шпенглер останавливается, он ставит вопрос, который немецкого философа даже не интересовал: хорошо, культура проживает несколько более тысячи лет и проходит все фазы, от «весны» до «зимы», однако в чем же причина таких циклов?

Но главное различие в другом. Гумилев – позитивист, который верит в превосходство естественных наук над гуманитарными. Во второй половине шестидесятых Гумилев объявит об открытии им новой, притом естественной науки – этнологии. Он будет по мере сил применять методы естествознания в истории и этнографии. Все это совершенно невозможно, противоестественно для Шпенглера, который утверждал нечто прямо противоположное: историю нельзя изучать методами естественных наук. В истории нет законов. Предмет историка – частное, конкретное, неповторимое. Науки естественные (науки о природе) и гуманитарные (науки о духе) резко отличаются друг от друга по своим методам. Гумилев это разделение попытается преодолеть.

Наконец, материалист Гумилев не принимал важное для Шпенглера понятие «душа» культуры. Культура для Гумилева – это техносфера, совокупность мертвых вещей.