Местные очаги римской цивилизации

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Местные очаги римской цивилизации

В то время как римское начало в центре сошло на нет, провинциальную «римскость» ожидали разные судьбы. Как мы видели, худший (с римской точки зрения) сценарий реализовался севернее — на Британских островах. Здесь мы не располагаем возможностью привлечь какой-либо связный письменный источник, когда же около 600 г. историческая традиция вновь возобновляется{491}, оказалось, что обращенный в христианство, романизованный, говоривший на латыни класс землевладельцев, еще около 400 г. преобладавший в Центральной и Южной Британии, исчез. Вместе с ним исчезли типичные для его стиля жизни виллы, тогда как хозяйственное производство уменьшилось в объеме и деградировало. Население существенно сократилось, деньги вышли из обращения, городская жизнь пришла в упадок, а продукты производились главным образом не на продажу, а для собственного потребления. К примеру, позднеримская керамика в Британии производилась гончарами, распространявшими свою продукцию в радиусе около 40 километров вокруг нескольких центров керамического производства, таких как Оксфорд и Ипсуич. После 400 г. керамика производилась исключительно для нужд собственного потребления. Кроме того, старые имперские провинции Британии были поделены между мелкими королевствами (сначала их было, вероятно, двадцать или более), чьи границы в большинстве своем не имели ничего общего с политической географией римской Британии. Как именно все это произошло, является предметом дискуссии. В Викторианскую эпоху считалось, что англосаксонские завоеватели вытеснили все подвластное кельтское население римской Британии на запад, в Уэльс и Корнуэлл, а также за море, в Бретань. Более поздние источники зафиксировали немало местных уроженцев из числа бриттов, которые «стали» англосаксами точно так же, как прежде они становились римлянами. Как бы мы к этому ни относились, собственно римские обычаи и образ жизни в Южной Британии исчезли довольно быстро, после того как были порваны связи с остальным римским миром{492}.

Впрочем, британский катаклизм не был типичным. Что касается областей Северо-Восточной Галлии, в которых археологическая картина схожа с той, что наблюдается в Южной Британии, в них устоявшиеся формы провинциальной жизни вовсе не исчезли столь внезапно и полностью. В Галлии к югу от Луары, каковы бы ни были их первоначальные опасения, местные римские землевладельцы практиковали разнообразные формы сотрудничества с новой властью. Как мы видели в IX главе, существовала определенная цена, которую следовало уплатить. Находясь в зависимости от ряда факторов, не в последнюю очередь от наличия финансовых средств во вновь образованных королевствах, эти люди должны были поступиться большей или меньшей частью своей земли. В небольшом Бургундском королевстве, по-видимому, имели место более значительные конфискации, чем у его лучше обеспеченных соседей — вестготов, но, возможно, бургундские власти подсластили пилюлю, снизив налоги. Однако римские землевладельцы могли много чего предложить варварским правителям, и, как результат, администрация последних в целом старалась сохранить то неравномерное распределение собственности, которое являлось главным залогом существования класса землевладельцев. Поэтому к югу от Луары мы наблюдаем удивительно мало подвижек в социальном плане. Сидоний и его друзья пережили трудные времена, однако сохранили в своем распоряжении достаточно собственности, чтобы вернуть себе позиции в обществе. Аналогичным образом в Испании и Италии римский землевладельческий класс в целом пережил первый шок, вызванный падением империи. В то время как в занятой вандалами Африке захват Гейзерихом Карфагена сопровождался широкомасштабными конфискациями собственности в Проконсульской Африке, римских землевладельцев в двух других провинциях, подпавших под власть Гейзериха в 439 г., а именно в Бизацене и Нумидии, оставили в покое, и, поскольку к империи вандалов присоединялись другие территории, конфискации более не повторялись.

Итак, во многих областях местные очаги римской цивилизации сумели неплохо сохраниться. Католический клир, образованные миряне, виллы, города и более сложные формы хозяйственного производства и обмена — все это до известной степени продолжало существовать (везде, кроме Британии) наряду с классом землевладельцев. В результате на большей части территорий старого римского Запада распаду государственных форм и структур сопутствовало сохранение римской провинциальной жизни{493}.

Впрочем, даже если судить по ситуации в Южной Галлии, местный образ жизни на постримском Западе вовсе не оставался все тем же «римским». Подробное изложение всего того, что произошло в этих провинциях после падения Рима, является темой другой книги, однако, для того чтобы во всех красках представить себе падение Западной Римской империи, важно отметить некий существенный момент. Одна из многочисленных дискуссий, связанных с проблемой гибели империи, посвящена вопросу о том, какое значение следует придавать тем политическим переменам, которые имели место на протяжении V в. Являлся ли крах римской государственности действительно судьбоносным событием в истории Западной Евразии, или же он представлял собой всего лишь поверхностное явление, гораздо менее важное, чем более глубокие процессы (такие как возрастание роли христианства), которые протекали, не будучи существенно затронуты событиями, связанными с крушением империи? Традиционная историография не сомневалась в том, что 476 год обозначил (по крайней мере в Западной Европе) водораздел между античностью и Средневековьем. В последнее время постулат о том, что гибель Римской империи отметила начало резкого упадка, породил несколько более детальных концепций, которые гораздо теснее связаны с историческими реалиями. Как мы видели, не было никакого внезапного и повсеместного переворота, и этот факт заставил вновь обратить внимание и на теорию преемственности, и на представление о том, что лучший способ понять ход исторического развития в поздне- и постримском периодах состоит в том, чтобы рассматривать его с точки зрения органичной эволюции, а не катаклизма{494}.

У меня нет никаких сомнений в том, что эти новые историографические установки в целом представляют собой закономерную реакцию на прежние исторические догмы, и я не разделяю мнения (которое берет начало, безусловно, от самих римлян), будто, поскольку Римская империя представляла собой более высокий уровень общественного развития, после того как он сошел на нет, единственно возможным путем дальнейшего развития был упадок. Однако согласиться с недооценкой исторической значимости гибели Западной Римской империи, на мой взгляд, тоже было бы ошибкой. Безусловно, это было уже обветшавшее здание. Занимавшее столь обширную территорию при наличии слабо развитых путей сообщения и малоэффективной бюрократии, оно едва ли могло быть иным. Коррупция царила повсюду, о законах вспоминали лишь от случая к случаю, и значительный объем властных полномочий сохранялся у местных общин. Тем не менее, поскольку это было многовековое унитарное государство, ему удалось, порой коренным образом, изменить те установки, в соответствии с которыми протекала жизнь на местах. Означенный феномен проявился прежде всего в разнообразных процессах, которые (не вполне справедливо) именуются «романизацией». Для того чтобы воспользоваться теми выгодами, которые несла с собой империя, провинциальным элитам требовалось получить римское гражданство. Простейший способ осуществить это заключался в том, чтобы добиться для своего родного города прав латинского гражданства и занять в нем высокий пост. Таким образом, переход к данному типу городской жизни сопровождал установление римского господства. Кроме того, вы были обязаны говорить на «правильной» латыни (поэтому изучение латинской литературы тоже широко распространилось) и показывать всем, что вы приобщились к ценностям классической цивилизации. Общественные сооружения, в которых можно было вместе с равными себе вести эту самую «цивилизованную жизнь» (базилики, термы и т. д.), а также представленный на виллах стиль «домашней» архитектуры были конкретными проявлениями этого римского взгляда на вещи. В то же самое время Pax Romana принес с собой такой важнейший позитивный фактор, как мир, положив начало тому взаимодействию между разными регионами, которое породило множество новых экономических возможностей.

В значительной степени то, что называют романизацией, вовсе не было процессом, направляемым «сверху» государственной властью. Скорее она представляла собой результат частных «ответов» покоренных элит на непреложный факт существования империи, поскольку они старались приспособиться к новым условиям римского господства, тяготевшего над ними. Впрочем, существенной стороной дела было то, что, в то время как эти элиты меняли свой быт, чтобы принять участие в той жизни, которую им предлагало Римское государство, их безопасность обеспечивали имперские войска. Таким образом, римский образ жизни на местах был неразрывно связан с самим фактом существования империи.

Взаимовыгодная природа таких отношений очевидна. Как мы видели, в значительной мере бремя, ставшее результатом стремления Римского государства в III в. существенно повысить уровень налогообложения в провинциях, легло на старые городские советы. Чаще всего именно в этих советах медленно угасали традиционные формы римской провинциальной политической жизни. Вы тратили деньги для занятия той или иной должности, приобретая друзей и сближаясь с людьми, чья поддержка в свое время обеспечила бы ваш приход к власти и контроль над провинциальными финансами. В результате перераспределения этих доходов произошла полная смена приоритетов, и провинциальные элиты не замедлили на это отреагировать: так, в середине III в. почти совершенно исчезают надписи, свидетельствующие о щедрых актах благотворительности, благодаря которым в прежние времена отдельные лица делали карьеру. К IV в. от должностей в городских советах отказываются ради постов в системе имперской бюрократии, которая отныне стала новым средством достижения власти на местах. Как только имперский центр изменил свою политику, местные римские элиты, в свою очередь, изменили тактику, причем зачастую, особенно в долгосрочной перспективе, совершенно непредвиденным образом.

Слишком многое в провинциальной жизни зависело от политической ситуации и состояния культуры в империи, чтобы их можно было обойти вниманием. Возьмем, к примеру, образование. Филологическое образование, ставшее неотъемлемым признаком позднеримских элит — латинской на Западе, греческой на Востоке, — доставалось недешево. Оно требовало почти целого десятилетия интенсивных занятий с грамматиком, и лишь представители класса землевладельцев могли позволить себе вложить столь значительные средства в обучение своих детей. Как мы уже отмечали, они шли на это, поскольку правильное латинское (или греческое) произношение тотчас же выделяло человека из общей массы как «цивилизованного». Кроме того, оно было необходимо чаще всего для личного продвижения в чинах. В большинстве своем новые чиновники вышли из недр прежних городских советов, т. е. из числа куриалов, для которых классическое образование оставалось de rigueur{495}.

Однако на постримском Западе парадигма карьерного роста представителей элит начала претерпевать изменения. В новых условиях речь шла скорее о воинской службе у одного из королей, нежели о продвижении по бюрократической лестнице в качестве основной возможности сделать карьеру для большинства представителей светских элит, даже в тех областях, где римское землевладение сохранялось и после 476 г. и где преобладала «южногалльская модель». В результате затратное филологическое образование перестало быть необходимым. Потомки как римских, так и варварских элит на деле продолжали хранить древние традиции. Редко кто из франкских или вестготских королей попадал в анналы истории благодаря своей любви к латинской поэзии. Когда «настоящий» латинский поэт по имени Венанций Фортунат прибыл ко двору из Италии, он привел в восхищение придворных сановников как римского, так и франкского происхождения. Этот субъект уже к ужину сделал карьеру благодаря своему пению, а на десерт все получили его сольное выступление, состоявшее из исполнения изящных куплетов. Если оставить за скобками этот эпизод, никто из сановников более не заботился о получении полноценного римского образования. Эти люди обучали своих детей чтению и письму, однако их цели стали более скромными. В результате к 600 г. письменность была доступна почти исключительно клирикам, в то время как представители светской элиты все более тяготели к тому, чтобы довольствоваться лишь умением читать, в частности Библию; они более не рассматривали владение пером в качестве важной составляющей своего имиджа. Именно Римское государство, опять-таки не вполне осознанно, создавало и обеспечивало те условия, в которых достаточно широкое распространение светской образованности являлось неотъемлемым признаком элитарности, тогда как с исчезновением этого государства появились новые критерии образованности{496}.

Нечто подобное можно сказать и в отношении христианства. Христианизация, во-первых, средиземноморских стран и, во-вторых, более обширных областей Центральной, Восточной и Северной Европы в I тысячелетии иногда рассматривается как та трансформация, на которой падение Рима в целом никак не отразилось. Отчасти это мнение справедливо, однако оно может ввести в заблуждение. Христианская религия всегда развивалась (особенно в отношении церковных институтов) в соответствии с условиями того времени. Как мы видели в третьей главе, романизация христианства явилась важным историческим фактором в процессе христианизации империи. Благодаря императору Константину и его преемникам созываемые с начала IV в. под эгидой императора церковные соборы смогли выработать большинство догматов веры. Кроме того, Церковь выстроила совершенно особую иерархию епископов, архиепископов и патриархов; географическое расположение их резиденций во многом отражало имперскую административную структуру с ее местными и региональными центрами. Да и римские императоры-христиане ни на йоту не отступали от того самого притязания, которое выдвигали их предшественники-язычники, а именно, что власть им вручало божество — они просто переосмысливали это божество как христианского Бога. Поэтому, как им казалось, они имели полное право вступать в отношения с Церковью на всех уровнях. На деле они так и поступали, созывая соборы, издавая нормативные акты и вмешиваясь в назначение старших клириков.

Христианство, как оно развивалось внутри имперских структур, таким образом, очень сильно отличалось от того, каким оно было до обращения Константина, и исчезновение Римского государства опять-таки оказало на него очень серьезное воздействие. Прежде всего границы новых королевств в некоторых случаях не совпадали с границами позднеримского административного деления. Таким образом, епископы порой оказывались в одном королевстве, тогда как архиепископы — в другом. Один за другим архиепископы Арля (он находился на территории Вестготского королевства, однако его церковная юрисдикция простиралась на земли бургундов) попадали в опалу у своих королей, которые, питая подозрения в связи с их контактами по ту сторону границы, лишали архиепископов их постов. Кроме того, имели место перемены в интеллектуальной сфере. В римском обществе авторитетные миряне, которые были образованны не хуже (если не лучше), чем клирики, нередко принимали участие в диспутах о вере. Однако по мере того как широкая образованность сходила на нет, миряне в скором времени оказались не в состоянии этим заниматься, поэтому интеллектуальное пространство раннесредневековой Церкви стало исключительно клерикальным. Этого не случилось бы, если бы миряне оставались столь же образованными, как и клирики. Не менее важно и то, что короли на постримском пространстве унаследовали от своих предшественников притязания на авторитет в вопросах веры и присваивали себе право назначать епископов и созывать соборы. Результатом всего этого стало то, что христианство в те времена существовало в рамках неких образований, которые Питер Браун назвал «христианскими микрокосмами». Единой Церкви не существовало; более того, границы постримских королевств обусловили появление региональных церковных организаций, и эти общины на территории разных королевств практически не нуждались друг в друге{497}.

Прежде всего возвышение средневекового папства как высшего авторитета для всего западного христианства невозможно себе представить без разрушения Римской империи. В Средние века папы стали играть в Церкви многие из тех ролей, которые римские императоры-христиане считали своей прерогативой, как то: издание нормативных актов, созыв соборов и осуществление (или инициирование) назначений на высокие должности. Если бы на Западе по-прежнему правили римские императоры, невозможно себе представить, чтобы папы сумели отхватить себе столько суверенитета. На Востоке, где все еще правили императоры, сменявшиеся один задругим патриархи Константинопольские, чей правовой и административный статус соответствовал статусу римских пап, считали для себя невозможным поступать иначе, нежели как покорные слуги императоров. Назначаемые по воле императора, они постепенно превратились в имперских чиновников, всецело покорных императорским повелениям{498}.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.