Глава восемьдесят первая Проблемы наследования

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава восемьдесят первая

Проблемы наследования

Между 14 и 69 годами н. э. римские императоры все больше сходят сума, город горит, в нем начинается преследование христиан

Со смертью Августа Тиберий, которому к тому времени было уже пятьдесят четыре года, получает всю полноту власти принцепса.

Тиберий понимал, что жители Рима не собираются автоматически провозглашать его следующим Августом; большинство из них знало, что Август выбрал его «скорее по необходимости, чем по предпочтению», как пишет Светоний.‹1329› Сенат тоже мог легко отвернуться от него, в особенности, если он проявит слишком большое желание власти. Поэтому, выйдя к сенаторам через месяц после смерти Августа, чтобы быть официально признанным как глава государства, Тиберий попытался следовать стратегии Августа. Он с видимым смирением предложил сложить с себя власть, чтобы ему охотно ее возвратили. Но он не смог особо хорошо разыграть это смирение. Когда Сенат попытался вернуть ему власть, он продолжил вроде бы отказывать им уклончивыми ответами, пока они совсем не расстроились и кто-то из них не выкрикнул: «Или делай дело, или покончим с этим!»‹1330› Наконец он смог-таки утвердиться преемником Августа — но так никогда и не получил ни титула Императора, ни нового титула Август.

Он назначил себе наследника еще даже до смерти Августа — своего племянника Германика, который командовал римскими легионами на Рейне (римляне знали эту провинцию как Германию, а кельтские племена, которые кочевали по ней — как германцев). Теперь он призвал Германика назад в Рим и организовал его выборы в консулы, а затем послал его управлять провинцией Сирия.

Вскоре по прибытии в Сирию Германик умер, оставив жену и юного сына Калигулу. Люди в Риме начали шептаться, что Тиберий приказал убить его. Так как именно Тиберий организовал возвышение Германика (предпочтя его собственному сыну Друзу, который не был ни красив, ни популярен), это обвинение не походило на правду. Но у него имелись свои корни. Тиберий был угрюмым, непривлекательным человеком и не умел говорить; человек, который получил власть императора во всем, кроме обладания титулом, явно нуждался в личном магнетизме, чтобы скрывать трещину между видимостью республики и реальностью существующей империи. Тиберий не имел того прославленного обаяния, которое отличало Цезаря.

Друз, который тоже не обладал им, теперь стал и консулом, и очевидным наследником. Но в 23 году н. э. он также умер — видимо, от желудочных проблем. При этом, Тиберий, похоже, потерял веру в себя. Не прошло и три года, как он оставил Рим и отправился сначала в Кампанию, а затем на Капри. Тут он и оставался, руководя римскими делами на расстоянии и никогда не приезжая в город.

Эта далекая царская рука была совсем не тем, о чем договаривался Сенат. Сенаторы поступились собственной властью, чтобы одна авторитетная персона могла предотвращать гражданскую войну и мятеж. Но Тиберий находился на Капри, купаясь в прибое с шумной толпой голых мальчишек, которых он называл своей «мелюзгой». Он все больше и больше демонстрировал намерение проводить свои дни в удовольствиях, а так как теперь он был императором (во всем, кроме титула), у него были средства делать эти удовольствия крайне экстраординарными. Он строил по всему своему острову маленькие пещеры и гроты и нанимал мальчиков и девочек, чтобы те одевались нимфами и Панами; гроты он называл «убежищами Венеры» и проводил в них время в точности так, как предполагало их название. Он купил знаменитый порнографический трактат и хранил его в своей библиотеке, «чтобы иллюстрация требуемой позиции всегда была под рукой, если кому-нибудь потребуется руководство для совершенствования исполнения».‹1331› Местные жители называли его «этот старый козел». Он был третьим римским принцепсом и первым, кто позволял себе удовольствие безоговорочного исполнения всех своих желаний. Не требовалось долгого времени, чтобы эта исключительная власть развратила всех должностных лиц.

Рим времен Тиберия. Границы крупнейших римских провинций

Тем временем Сенат работал по поддержанию жизни города. А впереди, похоже, уже маячила гражданская война. Луций Элий Сеян, новый командир преторианской гвардии (она уже официально являлась личной армией принцепса) готовил почву к захвату власти, как только Тиберий умрет.

Но в 31 году Тиберий обнаружил (как именно — Тацит умалчивает), что Сеян не только стал любовником жены его умершего сына Друза, но эти двое замышляли отравить Друза. Он приказал арестовать и допросить Сеяна. Тот был признан виновным, далее последовала чистка, которая уничтожила сотни горожан Рима, включая собственных меленьких детей Тиберия и даже сына мертвого Германика, который умер от голода в тюрьме. С этого времени потакание своим слабостям у Тиберия начало превращаться в жестокость: «Он не пропускал ни одной пытки, ни одной казни», — пишет Светоний.

Пока Тиберий беспокоил римлян дома, в далекой Галилее бродячий пророк Иисус все более нервировал большую и могущественную группу священников в Иерусалиме, оспаривая их право контролировать религиозную жизнь иудеев.[292] Со времени упразднения института первосвященника и этнарха иудейские священники не имели больше никакой политической власти, и поэтому были особенно чувствительны к ограничениям власти религиозной, которая у них осталась.

Но, чтобы заставить замолчать Иисуса, им нужна была помощь римлян. Им пришлось обвинить его в политических оскорблениях перед Иродом Антиппой, который отрапортовал обо всем в Рим. Обвинение заключалось в том, что Иисус называл себя «Царем иудеев», что должно было разозлить Ирода.

Но Ирод, который, вероятно, слышал о чистках, идущих в Риме, не был совершать каких-либо действий, пахнущих независимостью — во всяком случае, не тогда, когда Тиберий был занят искоренением сопротивления. Он отослал Иисуса прямо к римскому прокуратору, который заменил его брата Архелая, с сообщением, что пусть лучше римляне, а не он, сделают что-нибудь с этим пророком.

Этот прокуратор, Понтий Пилат, на деле был уверен в собственной безопасности не больше, чем Ирод. Он тоже не хотел, чтобы его подозревали в совершении чего-то, что может показаться заговором против далекого, злого и непредсказуемого принцепса. Беспорядки в Палестине, находящейся под его контролем, не могли принести ему ничего хорошего. Поэтому Пилат согласился казнить Иисуса, который не возразил ему, когда Пилат спросил, действительно ли он объявлял себя царем иудеев. Выбранный способ, распятие, был стандартным римским наказанием для мятежников — сторонники Спартака были казнены точно так же.

Пилат скорее следовал политике: лучше обезопаситься сразу, чем сожалеть потом. Несколько позднее, уже в 36 году н. э. он попал в похожую не слишком острую, но потенциально опасную ситуацию из-за группы мятежников-самаритян — и, не раздумывая, казнил их всех. Это вызвало отрицательную реакцию населения и подъем антиримских настроений в Палестине. Римский правитель Сирии, прямой начальник Пилата, снял его с должности и отослал с позором обратно в Рим.

В 37 году Тиберий умер от болезни; он долго промучился перед тем, как испустил последний вздох — похоже, в конце концов его кто-то задушил. Когда Рим узнал, что принцепс умер, люди выбежали на улицы с криками: «Тиберия — в Тибр!»‹1332›

Ни Тиберий, ни Август не взяли себе царский титул, но передача власти становилась похожей на царскую. Тиберий выбрал своим наследником одного из сыновей умершего Германика, юного Калигулу,[293] но не побеспокоился провести церемонию, официально делавшую Калигулу совместным проконсулом. Четыре года тому назад Калигуле была дарована должность квестора — финансового чиновника, но он не получил никакого титула. Сенат наградил его титулом принцепса, властью понтифика максима и военной императорской властью без переименования его сначала пожизненным членом совместного проконсулата, а также без формальной церемонии сдачи его прежних постов.

Калигула начал с того, что рассеял мрачные подозрения, под которыми все еще жило так много римлян после чисток Тиберия. Он освободил всех заключенных, пригласил высланных вернуться в город и провел несколько налоговых реформ, которые помогли наиболее бедным римлянам.

Но хорошее начало оказалось обманчивым. Описания современников разделяют царствование Калигулы на два этапа. Одни говорят, что он был злобным с самого начала, но достаточно долго скрывал это, чтобы усилить свою власть (Светоний пишет даже, что именно его рука задушила Тиберия); другие заявляют, что в начале своего правления Калигула переболел серьезной болезнью и вышел из нее другим человеком. Все рассказы перечисляют шокирующие преступления: он убил своего кузена, свою бабушку и своего тестя; он спал со всеми тремя своими сестрами, с проститутками мужского и женского пола, а также с чужими женами; он разорвал на куски сенатора и протащил эти останки по всем улицам; он заставил своих телохранителей играть с ним в войну и убил их, когда они заколебались, можно ли ударить его; он поднял налоги и затем бешено тратил деньги. Ходили слухи, что он намеревался сделать консулом своего коня, и наверняка он не уважал римские институты. В 39 году он уволил обоих консулов и силой разогнал Сенат.

Менее чем за век Рим прошел очень длинный путь. Ранее сенаторы здесь могли убить человека лишь потому что тот мог захотеть стать императором. Теперь Рим терпеливо сносил неслыханную автократию. Проблема с распадом личности Калигулы заключалась в том, что она причиняла неудобства не всем одинаково: он щедро раздавал деньги и привилегии тем, кто мог оставаться на его стороне. Поэтому всегда находились языки, готовые донести о государственной измене принцепсу, а наказания Калигулы были такими изобретательно жестокими, что мало кто хотел рисковать.

Это не спасло его, хотя на время он удерживал на себе взгляды Рима, ожидавшего следующего оскорбления. Но жизнь империи не прекратилась, когда центральная фигура империи кончила плохо.

На римской восточной границе парфянский царь Артабан III, сын того самого патриота, который отобрал трон у прорим-ского Вонона I, правил Парфией и постепенно восстанавливал национальное самосознание. Его профиль был отчеканен на монетах (много их найдено в Экбатане) с подстриженной по древнеперсидской моде бородой, и его традиционализм был отмечен попытками снова установить сильный контроль над парфянскими городами. Он посадил своих родичей, теперь принцев царской семьи, на троны малых царств, чтобы те правили от его имени и докладывали лично ему: система, скопированная со старых персидских сатрапий.

Плиний пишет, что в Парфии существовало восемнадцать таких малых царств, и Артабан III положил глаз на Армению, чтобы сделать ее девятнадцатым. Армения, которая когда-то принадлежала империи селевкидов, теперь стала буферным государством между Парфией и Римом. Она не была полностью независимой, и со времени правления Августа благозвучно именовалась «римским протекторатом» — это означало, что римские войска поддерживали правление симпатизирующего Риму царя. Артабан планировал посадить на армянский трон своего сына Арсаса и сделать из нее вместо римского парфянский протекторат.

Примерно в тридцатых годах I века н. э. он напал на Армению с севера с помощью нанятых скифских войск. Сражение в столице закончилось гибелью Арсаса. Артабан, не желая отступать, судя по всему, организовал еще одно нападение, собираясь посадить на армянский трон другого своего сына.

Видимо, командующий римским контингентом не хотел начинать большую войну так близко к восточным границам Рима. Он предложил Парфии мирные переговоры. В 37 году н. э. Артабан согласился встретиться с римским дипломатом на римско-парфянской границе — посередине Евфрата. Оба, не желая ставить ногу на территорию другого, вошли на соединяющий берега мост, и провели переговоры прямо в его центре. В конце концов и парфянские, и римские войска были частично отведены; Армения осталась буферным государством с определенной долей зыбкой независимости.

Артабан III хотел войны с Римом так же мало, как и римская сторона — войны с Парфией. В то же время Парфия на своей восточной границе оказалась перед лицом другого врага — царства Кушан.

Население Кушана первоначально составляли кочевники юэ-чжи[294]. После того, как юэ-чжи вторглись в развалившуюся греческую Бактрию, одно из их племен на юге распространило свое влияние на соседние кланы, и медленно разрослось в отдельную страну. Кушаны принадлежали к азиатской расе, но на своих монетах они использовали греческий алфавит, который освоили во время продвижения на юг через греческую Бактрию. На одной стороне монеты изображался Зевс, а на другой — сидящая со скрещенными ногами фигура, которая могла быть Буддой. Кушан, который вскоре распространился вниз до Гандхары, был соткан из влияний как Запада, так и Юга.

Около 30 года н. э. Кушанское царство попало под правление амбициозного человека по имени Куюла Кадфис. О нем известно немногое — лишь то, что он продержался на троне почти пятьдесят лет, и что за это время Кушан разросся на запад достаточно далеко, чтобы начать теснить восточную границу Парфии Арта-бана III. Древняя китайская хроника говорит, что он «вторгся в Анкси» (Парфию); это «вторжение» было более похоже на захват восточных территорий, которые не были полноценной частью системы Парфянского государства. Одной из них была земля Га-офу, где теперь расположен Кабул. Кушан, добавляет китайская хроника «Хоу Хань-ши»[295], становится «очень богатым».

Кушанское царство

Рост Кушана под властью Куюлы Кадфиса был грубо остановлен, когда из тени появился другой воин, завоевавший область Пенджаб (до того она находилась под контролем Кушана), и расширил собственное царство аж до современной долины Кабула. Его звали Гондоферн.

Мы знаем о нем в основном из хроники, созданной как минимум на сто лет позднее. Это «Деяния Фомы», текст, написанный учеными, принадлежавшими к теологической ветви ортодоксального христианства, именуемой гностицизмом. Эта история берет начало в Сирии и повествует о путешествии Фомы Ди-дима, ученика Иисуса, который упомянут в посланиях Нового Завета в связи с отказом поверить в воскрешение, пока не увидит Иисуса во плоти — благодаря чему получил прозвание Фомы Неверующего.

История о путешествии Фомы вплоть до встречи с Гондо-ферном начинается, согласно «Деяниям Фомы», в Иерусалиме. Иисус после воскрешения из мертвых явился своим ученикам, дав им задание распространить новость о нем по всему миру. Фома взял на себя работу идти в Индию. Он не испытывал восторга по этому поводу, пока не получил видения: «Ночью перед ним появился Иисус и сказал ему: Не бойся, Фома, иди в Индию и проповедуй там слово, потому что с тобой мое благословение». Вскоре Фома неожиданно встретился с купцом, «пришедшим из Индииу по имени Аббан, который был послан от царя Гондо-ферна».‹1333›

Купец согласился быть его проводником в Индию. Со временем до самого Гондоферна доходят слухи о прибытии Фомы, так как различные чудеса окружают его. Он требует Фому к себе и просит его, как святого, благословить его дочь и ее новоиспеченного мужа; они только что отпраздновали свою свадьбу. Фома соглашается помолиться за царственных невесту и жениха, после чего им двоим в их спальне является Иисус и говорит, что если они откажутся от радостей плоти, («воздержатся от этих непотребных сношений») и не будут иметь детей, они найдут озарение (основа гностической теологии). Оба поддаются убеждению и становятся новообращенными в гностическую ветвь христианства Фомы. Однако когда Гондоферн узнал, что двое решили жить в целомудренной гармонии (что означало «без наследника»),

«Он разорвал свои одежды и сказал тем, кто стоял подле него: „Быстро отправляйтесь, обойдите весь городу найдите и приведите мне этого человека, который чародей, который по несчастливой судьбе попал в этот город; которого я своими собственными руками привел в этот дом“».‹1334›

Фома смог улизнуть, и после ряда различных приключений помирился с царем — которого, вероятно, тоже удалось обратить и крестить.

Многие века эту историю исключали, как абсолютно мифологическую. Но найденные монеты Гондоферна продемонстрировали, что он действительно существовал, и что он правил на севере Индии. А приведенный выше рассказ предполагает, что это царство имело крепкие связи с землями на западе.

Действительно ли Гондоферн стал христианином, неизвестно — но само христианство в I веке нашей эры начало приобретать видоизмененную форму, как и новое понятие идентичности. Иудейский пророк Павел, римский гражданин, писал о смерти и воскрешении Иисуса как о процессе, который повторялся в жизни верующих христиан. Обращение, говорит он в письме, написанном христианам Рима, приносит смерть старой испорченной сути, а сила Христа поднимает дух снова, восстановленным и обновленным. «Почитайте себя мертвыми для греха, — утверждает Павел, — живыми же для Бога. Представьте себя Богу, как оживших из мертвых».‹1335› Распространение культа христианства дает своим приверженцам взамен старой совершенно новую идентичность.

Но старая идентичность, пусть даже и трансформированная, исчезает не совершенно. В другом письме, к христианам Галатии, Павел пишет: «Нет уже иудея, ни язычника, нет раба, ни свободного; нет ни мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе». И все же, в другом месте своих писем он совершенно ясно отмечает, что христиане остаются иудеями и язычниками, рабами и свободными, не говоря уже о мужчинах и женщинах. Христианин ощущал свою внутреннюю идентичность, как последователь Иисуса Христа — но при этом не отказывался ни от своей национальной принадлежности, ни от своего пола или места в социальной иерархии.

В конце концов, христианство возникло на подчиненной территории — в Иудее, где было позволено сохранять свою идентичность, лишь одновременно натягивая на себя другую. Обитатели Иудейского царства являлись иудеями, не римлянами — но они также были подданными Рима, и некоторые из них даже стали жителями Рима.

Все жители римских провинций сталкивались с проблемой разграничения двух разных идентичностей, которыми обладали одновременно, но для иудеев проблема была особенно острой. Не было ничего изначально несовместимого между ощущением себя римлянином и христианином или римлянином и язычником, либо даже римлянином и египтянином. Но Калигула собирался сделать невозможным — быть одновременно и римлянином, и иудеем.

К 40-му году н. э. Калигула решил, что он святой. Он указал установить для поклонения свои статуи: «Он хотел, чтобы его считали богом, — пишет историк Иосиф Флавий, — и чтобы его приветствовали как такового».‹1336› Декрет Калигулы разошелся по всем римским владениям. Но в Иерусалиме иудеи, которым их собственными законами было запрещено поклоняться образу, стали умолять местного римского военачальника не заставлять их оказывать почести статуе Калигулы.

Военачальник, разумный человек по имени Петроний, согласился послать в Рим письмо, спрашивая, действительно ли необходимо поклонение статуям. Но ответ, пришедший из столицы, оказался неожиданным — Калигула мертв, преторианская гвардия наконец-то убила его. Он пробыл принцепсом три года и десять месяцев.

Через двадцать семь дней после того, как прибыло известие о смерти Калигулы, пришло другое сообщение: от мертвого Калигулы. Оно угрожало казнить Петрония, если статуи не будут установлены. Корабль, который вез это письмо, обогнал в море другой, несший известие о кончине сумасшедшего принцепса.

Теперь Сенат решил вообще покончить с институтом прин-цепсов и разделить власть, которая временно была объединена в руках принцепса, вернувшись к старой республиканской системе. Но против выступили две силы. Клавдий, дядя Калигулы и брат умершего Германика, сам вознамерился занять должность принцепса. Он подкупил преторианскую гвардию, и она оказала ему поддержку. Эти элитные солдаты оказывали теперь на римскую политику больше влияния, чем любые военные когда-либо раньше, и вероятно, восстановление Республики было возможно только после роспуска гвардии. При республике они потеряли бы свой статус и самое соблазнительное — свою власть.

В течение нескольких дней Клавдий сосредоточил в своих руках всю власть принцепса, понтифика максима и императора; он заплатил гвардии, приказал убить убийц Калигулы (все им были благодарны — но если оставлять их в живых, создался бы дурной прецедент) и распланировал следующие свои действия.

Очевидно, он решил вести политику кнута и пряника, чтобы создать себе положение и авторитет. Он вернул земли, конфискованные Калигулой, и простил всех, кого Калигула подозревал в предательстве. Его либерализм выразился также в форме амнистии тем, кого Калигула осудил, при этом были сожжены записи об их предательствах.

Однако либерализм распространялся лишь до той точки, где Клавдий начал бояться за собственную жизнь. Между 41 и 42 годами он без разбора казнил сенаторов и римских аристократов, если считал, что может оказаться в опасности. В этом его поддерживала его жена Мессалина, прославившаяся стремлением добиться осуждения и казни врагов мужа.

Самых больших достижений Клавдий добился в Британии, где царь по имени Каратак бросил вызов власти римлян. Некоторое время легионы в Британии были заняты тем, что помогали мелким племенам на юго-востоке отбиваться от покорения их Каратаком. Это не помогло римлянам завоевать весь остров, но сдержало королевство Каратака и не дало ему обрести такую силу, при которой подобное завоевание стало бы невозможным.

К 43 году Каратак объединил все территории юга Британии и поставил под угрозу римский контроль над Английским Каналом. Поэтому, чтобы отогнать бриттов от берега, Клавдий отправил через Канал четыре легиона, собранных в самой Галлии.

Когда легионы высадились в Кенте, люди Каратака, которые никогда прежде не видели такого многочисленного войска, были поражены. Легионы с боем проложили себе путь вперед и обеспечили римскую границу на юго-востоке Британии. После того, как район Темзы была уже в безопасности, сюда прибыл сам Клавдий. В течение шестнадцати дней он лично командовал продвижением вперед — необычный поступок для человека, который очень мало сражался лично во время своего правления. Тем временем Второй легион под командованием Веспасиана, доверенного военачальника Клавдия, продвигался далее на запад. Укрепление римской власти в Британии[296] было огромным политическим достижением времен правления Клавдия.

Но вскоре Клавдий погрузился в домашние проблемы. Его жена Мессалина обвенчалась со своим любовником — совершив дерзкий, вызывающий поступок, который мог быть первой ступенью в попытке свергнуть самого Клавдия. Но эта попытка провалилась, и Клавдий казнил обоих. После смерти Мессалины он женился на младшей сестре Калигулы, своей племяннице Агриппе (это потребовало специального разрешения от Сената). У нее был сын от предыдущего брака, маленький мальчик по имени Луций Домиций. Клавдий усыновил его, дав ему семейное имя Нерон.

В 51 году он объявил Нерона своим наследником. Как только он это сделал, Агриппа начала предпринимать шаги, чтобы обеспечить свою безопасность. Она вполне обосновано ожидала, что император устанет от нее; Тацит сообщает, что она «особенно испугалась», когда услышала, как Клавдий в пьяной откровенности заметил, что «это его судьба сначала терпеть злодеяния своих жен, а затем наказывать их».‹1337› Естественно, Агриппа желала, чтобы Клавдия не стало и ее сын оказался на троне еще до того, как муж окончательно отвернется от них обоих.

Тацит говорит, что она тщательно выбирала яд: что-то, что дало бы видимость изматывающей болезни, а не выглядело внезапным резким ухудшением самочувствия, которое выдало бы ее преступление. В 54 году н. э. она положила яд в грибы, приготовленные для Клавдия. Когда Клавдий почти уже спасся благодаря мощному поносу, который вывел большую часть яда из его организма, Агриппа приказала доктору вызвать у него рвоту — якобы для того, чтобы спасти его. Доктор был участником заговора и добавил немного яда на перо, которое вставлял Клавдию в горло.

Вот таким образом в шестнадцать лет Нерон стал принцепсом. Он был слишком молод, чтобы принять этот пост; нельзя было даже сказать, что он имеет какой-то опыт благодаря предыдущей службе в правительстве. Форма правления в Риме становилась все больше и больше походила на монархию.

Нерон начал свое правление, как и Клавдий, заплатив преторианской гвардии, чтобы добиться ее лояльности. Он также пообещал сенаторам (в речи, написанной его учителем Сенекой), что вернет им некоторые из их властных полномочий, как обещал Август. Это был экстраординарный шаг, который предполагает, что Нерон (или Сенека) прекрасно понимал, как далеко ушел Рим от первоначальной Республики. То был рискованный шаг, и решение Нерона следовать подсказке Сенеки показало и его отвагу, и его бесстрашие.

Но он также прибегнул для своей защиты и к тактике Клавдия. Родной сын Клавдия, Британик (рожденный от опозоренной Мессалины) умер от «эпилептического удара» всего четыре месяца спустя. Нерон приказал также распустить телохранителей своей матери и выслал ее из царской резиденции: она уже устранила одного принцепса, чтобы обезопасить свое положение, а он тоже хотел оставаться в безопасности.

После этого первые пять лет правления Нерона были демонстративно добродетельными; позднее римляне дали ему имя Нерон Пятилетний. Возможно, его учитель Сенека мог влиять на него в его молодые годы, или же поначалу в нем не проявлялся семейный порок — прогрессирующее расстройство психики. Но с двадцати лет поведение Нерона сначала начало делаться все более эгоистичным, а затем стало склоняться к безумию. В 58 году он влюбился в Поппею, жену своего друга Отона. Нерон отослал Отона в далекую провинцию и пригласил Поппею остаться во дворце; он вообще-то был уже женат, но игнорировал протесты своей жены.

В 59 году он решил избавиться от матери окончательно. Он построил разваливающуюся лодку, которая должна была развалиться на воде вместе с ней на борту, и собрался отправить мать в путешествие по реке. Нерон еще не был настолько не в себе, чтобы не понимать, как будут видеться эти события другим людям. Но к его ужасу мать спаслась и добралась до берега; согласно одному рассказу, Нерон приказал слуге убить ее, как только она ступит на землю. Затем он развелся с женой, а потом убил ее, и ее голова была принесена Поппее в качестве подарка. После этого Нерон объявил о разводе Поппеи с ее мужем Отоном и женился на ней сам.

Тем временем римские солдаты в Британии, пользовались попустительством своего командующего, вели себя так, будто не знали никаких ограничений. На руинах старой столицы Каратака был построен новый город — Камулодун, он был целиком заселен ветеранами римской армии.‹1338› В качестве рабочей силы использовались пленные из покоренного ближайшего племени триновантов, у них отобрали землю, а их самих обратили в рабство.

В 60 году умер вождь обитавшего неподалеку еще меньшего племени иценов; он оставил после себя вдову Боадицею[297] и двух дочерей. Так как у него не было сына, римский правитель в Британии решил просто присоединить территорию иценов к римской провинции. Римские войска вторглись на территорию иценов, солдаты изнасиловали обеих девочек и избили Боадицею.

Оскорбленная и обесчещенная Боадицея, видя, что ее страна исчезает у нее на глазах, организовала мятеж, и тринованты присоединились к ней. Они решили напасть на недостроенный город Камулодун. Согласно последующим римским рассказам, этой атаке предшествовали предзнаменования: упала статуя Победы, в недостроенных домах были слышны крики и пронзительные визги, море приняло цвет крови, а отлив оставил на песке «что-то вроде человеческих трупов».

Однако не нужно было предзнаменований, чтобы увидеть, что надвигается беда. Новый город имел для своей защиты лишь крохотный гарнизон, и лавина взбунтовавшихся бриттов без труда смяла его. Девятый легион, который располагался здесь, был вырезан почти до единого человека; его командир бежал в Галлию.

Римский наместник Паулин спас положение, возглавив жестокое подавление мятежа. Правильно организованная атака в боевом строю смогла сломить сопротивление неорганизованного войска бриттов.‹1339› Боадицея спаслась бегством, а затем приняла яд.

Следующий наместник более осмотрительно обращался с бриттами и заставил римских солдат в Британии соблюдать дисциплину и вести себя более воздержанно. Но не было никого, кто мог бы добиться столь же воздержанного поведения от Нерона. Он проводил время в оргиях и пьянках, поднял налоги в провинциях, чтобы оплачивать свои прихоти, а также снова начал организовывать суды за государственную измену, как это делал Калигула.

В 64 году н. э. в Риме случился пожар, который быстро распространился по более бедным районам города. Ветер подхватывал огонь и раздувал его. Город был застроен деревянными домами, они стояли стена к стене, и огонь разгорелся так, как никогда прежде. «Беду, в которую попал город, нельзя было сравнить даже с вторжением галлов, — пишет Дион Кассий. — Весь Палатинский холм, театр Тавра[298] и почти две трети остального города сгорели. Бессчетное количество людей погибло».‹1340›

Нерона в это время в городе не было, но его жестокость убедила римлян, что он способен на все. Немедленно поползли слухи: Нерон инициировал пожар, чтобы очистить землю для своего нового дворца… или, что еще хуже, просто для развлечения.

В действительности сознание Нерона еще не полностью погасло. Он вернулся в город и развил деятельность по оказанию помощи, пострадавшим. Увы, он пришел на помощь не в первую ночь по возвращении, когда его так захватил величественный вид пламени, мечущегося над Римом, что он взобрался на скалу и целиком пропел балладу «Взятие Трои». После этого его репутация была потеряна навсегда. Как замечает Тацит: «Все усилия людей, все щедрые подарки [Нерона]… не вытеснили злого мнения, что страшный пожар стал результатом приказа».‹1341›

Все вместе, пожар, безумие, суды над предателями побудили сенаторов в апреле 65 года спланировать убийство императора. В такое отчаяние Сенат не приходил со времен смерти Цезаря более ста лет тому назад. Но заговор был раскрыт, конспираторов приговорили к смерти, а Нерон еще глубже погрузился в свою паранойю. Его старый учитель Сенека, узнав, что его подозревают в предательстве, убил себя и жену в собственном доме, чтобы избежать пыток и казни.

Примерно в это время начались гонения на христиан. Нерону, приговаривающему к смерти всех подозреваемых в заговоре против него, нужно было как-то отвлечь внимание от своих злодеяний. Христиане оказались для него удобным козлом отпущения, отвлекающим заодно и от пожара. Но, похоже, его также питала и искренняя ненависть. Хроника Сульпиция Севера повествует:

«Нерон не мог, как бы ни старался, избавиться от обвинения, что город был подожжен по его приказу. Поэтому он развернул обвинение против христиан, и к невинным были применены самые жестокие пытки. Мало того, были изобретены новые способы умерщвления: например, завернутые в шкуры диких животных у они умирали, разорванные собаками, а многие были распяты или погибали на костре, и немало их приберегалось для этой цели, потому что когда заканчивался день, их использовали для ночного освещения… В это время Павел и [его ученик] Петр были приговорены к смерти, первому отрубили мечом голову, а второй был казнен через распятие».‹1342›

Павел, римский еврей, стал христианином, и смог в письменной форме дать самое ясное выражение той идеи, что одна самоидентификация может сосуществовать в людях разных национальностей и связывать их в единое целое. Но сейчас именно в ней виделась опасность для империи.

В 66 году Нерон принял решение, подтолкнувшее его на путь поражения: он оставил Армению. Теперешний царь Парфии, Вологаз I, отказался признавать соглашение, заключенное посередине Евфрата в дни Калигулы, и послал парфянские войска в Армению, чтобы захватить ее. Римские войска втянулись в эту кампанию еще в 53 году н. э., за год до смерти Клавдия, и постепенно борьба превратилась в нерешительную вялотекущую войну, которая длилась почти четырнадцать лет. Но в римских владениях тоже происходили волнения; провинции были неспокойны под бременем слишком высоких налогов, и армии не хватало, чтобы обеспечить повиновение везде.

Нерон решил, что лучше будет заключить с Парфией мир. Поэтому он согласился признать царем Армении Тирида-та, брата Вологаза. Три тысячи парфян явились с Тиридатом в Рим, чтобы наблюдать за церемонией передачи Нероном армянской короны. Вероятно, Нерон считал, что это станет блестящей демонстрацией римского величия — он приказал закрыть двери храма Януса, показывая, что теперь во всей империи царит мир. Но для наблюдавших за действом римлян наличие тысяч победоносных парфян на их улицах, должно быть, выглядело поражением.

Кроме того, поведение Нерона становилось, как ни трудно в это поверить, все хуже и хуже. Он в ярости забил до смерти свою беременную жену, а затем приказал кастрировать маленького мальчика по имени Спор, который был похож на его мертвую жену, чтобы он не мог жениться, а вдобавок устроил из этого публичную церемонию.

Через два года после сдачи Армении командир преторианской гвардии заявил, что гвардия поддержит наместника Испании, опытного солдата (и бывшего консула) по имени Гальба, если тот захочет претендовать на верховную власть — то есть пожелает стать главнокомандующим всех римских военных сил. Гальба опирался на полную поддержку своих войск в Испании, а также заручился поддержкой правителя соседней провинции: им случайно оказался Отон, чью жену Нерон украл, а затем убил. Отон был рад предоставить свою армию в распоряжение Гальбы.

Нерон, поняв, что утрата опоры на преторианскую гвардию означает потерю трона, бежал в порт Остия и приказал снарядить себе корабль. Гвардейцы следовали за ним по пятам, и никто из капитанов в порту не пустил его на борт. Нерон бросился в город — но гвардейцы обложили его в одном из домов на окраине. Традиционным жестом в такой ситуации было самоубийство. Нерону помогли — один из его помощников держал его руку и направлял кинжал. «Последовало такая публичная радость, — пишет Светоний, — что люди напялили колпаки, символы Республики, и бегали в них по всему городу».‹1343›

Гальбе было уже далеко за семьдесят, он с трудом двигался из-за артрита и не имел никаких родственных связей ни с одним предыдущим принцепсом Рима. Но становилось все яснее, что реальная власть принцепса заключена не в его власти как проконсула, или понтифика максима, или главы трибунов, или любого гражданского института, который заключался бы в титуле Первого Гражданина. Реальная власть принцепса находилась в руках главнокомандующего армией. И чтобы сохранить империю, правитель Рима нуждался в поддержке преторианской гвардии. Республика стала империей, а империя управлялась теперь чем-то вроде тайной хунты: группы могущественных солдат, которые могли поставить или убрать номинального правителя, но реальную власть держали в руках сами.

Гальба оказался плохим номинальным лицом. Он пришел в Рим во главе своих войск и с Отоном. Но, оказавшись в городе, он отказался распускать поддержавших его солдат, как делали императоры до него.‹1344› Вскоре начали появляться предзнаменования о том, что он не будет править долго; наиболее серьезное проявилось тогда, когда жертвенные цыплята сбежали от него во время жертвоприношения.‹1345›

Вероятно, предзнаменования организовали недовольные члены преторианской гвардии, которые решили перенести свою лояльность с Гальбы на Отона. Через семь месяцев после взятия власти императора Гальба приносил жертвы в храме

Аполлона, когда преторианская гвардия объявила императором Отона вместо него. Гальба услышал новость и бросился на Форум, чтобы противостоять мятежникам. Там он был убит, тело его выбросили на дорогу, а голову насадили на шест.

Сенат со скрипом согласился утвердить Отона императором и принцепсом. Тем временем армия, стоявшая на реке Рейн, объявила, что она хочет вместо него видеть императором Вителлия, командующего силами в Германии. Теперь в Римской империи стало два императора, один утвержденный Сенатом в должности принцепса и предложенный преторианской гвардией, другой — не утвержденный, но с громадной армией за спиной.

Вителлий двинулся к Италии, где его люди построили мост через По и встретились с меньшими силами Отона в битве при Кремоне. Армия Отона была разбита, сам он с редким смирением решил, что ни ему, ни Риму не будет никакой пользы от полномасштабной войны. Он привел свои дела в порядок, сжег бумаги, раздарил свои вещи, хорошо выспался ночью и утром заколол себя. То был поступок человека с ясным сознанием и необычайным мужеством — именно такой император был бы нужен Риму.

Взамен Рим получил Вителлия, практичного и беспринципного. Он направился к столице, где показал свою власть, распустив старую преторианскую гвардию и создав ее вновь из собственных лояльных войск. Но другим римским легионам не понравилось предпочтение, оказанное солдатам из немецкой провинции. Вскоре войска, располагавшиеся в восточной части империи, объявили, что они будут поддерживать своего кандидата, Веспасиана — римского полководцы, который уже проявил себя во время войн против Британии, и который был награжден назначением на пост правителя Сирии.

Веспасиана не было вблизи от Рима; он находился в своей провинции, подавляя мятеж в Палестине. Со времен угроз Калигулы поставить свою статую в храме, иудейское сопротивление римскому правлению росло. Статуи удалось избежать, но иудеи чувствовали, что рано или поздно от них потребуют сделать что-либо действительно ужасное. В 66 году группа повстанцев, называемых зелотами, напала на римский гарнизон, стоявший в Иерусалиме. Местный правитель прислал войска, но и они потерпели поражение. Ситуация становилась достаточно серьезной для самого Веспасиана, опытного генерала — он должен был вмешаться и устранить проблему. С помощью своего сына Тита, тоже видного полководца, Веспасиан смог загнать мятежников назад в Иерусалим и взять город в осаду.[299]

А в Риме Вителлий объедался, пьянствовал и доставлял себе прочие удовольствия, пока его солдаты готовились защищать его власть. Римские войска, которые поддерживали Веспасиана, двинулись в метрополию. Армии встретились у Кремоны, где состоялось генеральное сражение, длившееся четыре дня. Судя по всему, войска Веспасиана одержали победу — вскоре они оказались в самом Риме, где попытались атаковать Капитолий, занятый солдатами Виттелия. В разыгравшейся новой битве и сами строения Капитолия, и огромный храм Юпитера Оптим Максим сгорели дотла. В декабре 69 года солдаты Веспасиана ворвались в лагерь Вителлия, убили его и распорядились его телом традиционным образом: выбросили в Тибр.

Веспасиан очень желал занять свое место, но не хотел лично возвращаться в Рим, прежде чем завершит осаду Иерусалима. Поэтому Сенат, который отчаянно стремился успокоить его буйных сторонников прежде чем они спалят что-нибудь еще, объявил Веспасиана принцепсом — как Августа, Тиберия и Калигулу до него. Таким образом, титул ему был дан еще до вступления в Рим.

Декрет даже не перечислял имена Калигулы, Нерона, Гальбы, Отона или Вителлия: их стерли из записей, damnatio memoria. В предыдущем году четыре правителя получали титул принцепса, и было ясно, что номинальная власть, которой награждал Сенат, с точки зрения людей была чистым обманом. Власть в Риме принадлежала тому, кто покажет себя наиболее сильным лидером и заручится наибольшей вооруженной поддержкой. Но, упоминая имена людей, которые разбивали эту иллюзию, Сенат подрывал свой статус и смысл самого своего существования. Игра, которая характеризовала правление Августа, все еще оставалась в самом центре римской политики.

Сравнительная хронология к главе 81

Рим Китай Парфия Второе Урегулирование (23 год н. э.) Октавиан, понтифик максим Ай-ди Пин Фраат V Жу-цзи Вонон I Династия Синь (9 год н. э.) Смерть Октавиана (14 год н. э.) Ван Ман Артабан III Тиберий, принцепс Династия Восточная Хань (25 год н. э.) Смерть Иисуса из Назарета Гуан У-ди Калигула, принцепс (41 год н. э.) Вологаз I Нерон, принцепс (54 год н. э.) Мин-ди Гальба, принцепс (68 год н. э.) Веспасиан, принцепс (69 год н. э.)

Данный текст является ознакомительным фрагментом.