Два народа в одном

Два народа в одном

Независимо от роли этнических немцев Первая мировая война предельно обнажила противостояние русских европейцев и туземцев.

Во всей Европе шло ликование, когда начались массовые мобилизации и объявления войны. В Петербурге – в точности как в Лондоне, Париже и Берлине, празднично одетые толпы с криками «ура» и с пением патриотических песен сходились к Зимнему дворцу, танцевали на мостовой. К этим веселым, разряженным выходили царь с царицей, слушали верноподданнические восторги. Все предвкушали победу.

Но ничего подобного не возникло «во глубине России». Не было там ликования, не было нарядных толп, не было всплесков патриотического восторга. И немецких погромов тоже не было. Если и были «обиженные» засильем немцев русские люди, то не в деревнях. Антинемецкую линию и проводили не они.

Алексей Толстой четко определил, что «хитрые русские мужики» отлично видели: «они только бессловесный скот, мясо в той войне, затеянной господами»[139].

Была лояльность – готовность выполнять долг, но уже осенью 1914 года число дезертиров превосходило всякое вероятие. Можно как угодно относиться к этому, но у народов Европы дезертирство было очень, очень непочтенным явлением. В книгах и Джона Голсуорси, и Пьера Даниноса комплиментом звучит: «Он безупречно вел себя во время войны»[140].

В России большинство крестьян воевать вовсе не хотели; они только терпели призыв, как «налог кровью», и то пока армия побеждала. К концу же 1916 года великое множество дезертиров делали почти неуправляемой ситуацию в прифронтовой полосе. В некоторых деревнях число дезертиров превысило число призывников.

Причем во всех странах Европы, в том числе в Германии и в Венгрии, где в 1918 году тоже произошли революции, не было массового дезертирства, ставшего в России серьезной политической проблемой.

Я уже не раз описывал потрясающие сцены, которые разыгрывались в августе 1914 года: когда эшелоны с мобилизованными крестьянскими парнями скопились под Петербургом. Дачный сезон еще в разгаре, дачники целыми семьями выходили к полотну железной дороги. И выясняется: интеллигенции и «народу» просто не о чем говорить. Карабкаясь на крутые железнодорожные насыпи, интеллигенция будет изо всех сил коверкать свой русский язык, пытаясь говорить на «народном» языке. А солдаты будут отвечать им, так же старательно подбирая слова и обороты «барской» речи, стараясь имитировать стиль общения интеллигенции.

Те и другие честно пытаются увидеть друг в друге дорогих сородичей, людей своего народа и той же исторической судьбы. Но весь строй понятий, представления, бытовые привычки, даже язык этих людей так различны, что братания крестьянских парней и прекраснодушных русских интеллигентов не получится. Даже перед лицом громадной и страшной войны, в совершенно искренней попытке национального объединения.

Все свидетели этих общений на железнодорожных насыпях очень хорошо запомнили эпизод, о котором было неприятно, но очень полезно вспоминать. Знаю я об этом и из семейных преданий, и из литературы[141].

Кошмар Октябрьского переворота и всего дальнейшего вызывал у русских европейцев четкое ощущение – Россия отпала от Европы. Для них это виделось как позор, гибель и как неслыханная гадость. Писал об этом и Николай Гумилев:

Франция, на лик твой просветленный

Я еще, еще раз обернусь.

И, как в омут, погружусь бездонный,

Дикую мою, родную Русь.

Ты была ей дивною мечтою,

Солнцем стольких несравненных лет,

Но назвать тебя своей сестрою

Вижу, вижу, было ей не след.

* * ** * ** * ** * ** * ** * ** * ** * ** * **

Вот ты кличешь: – «Где сестра Россия,

Где она, любимая всегда?» —

Посмотри наверх: в созвездьи Змия

Загорелась новая звезда[142].

Гумилев приписывает Франции нежную любовь к «сестре России»… Но белая эмиграция 1920-х годов очень скоро хорошо узнает, как сильна эта «нежная любовь» французов к русским. У большинства эмигрантов всякие иллюзии развеются очень быстро, а у последних – в 1939 году: после подписания пакта Молотова – Риббентропа множество русских эмигрантов арестуют и будут держать в концентрационных лагерях как опаснейших смутьянов, готовых в любой момент помогать совместной мощи Сталина и Гитлера.

Малоизвестный и весьма показательный факт: после Второй мировой войны множество эмигрантов перебралось из Франции в Германию. Из страны-победительницы – в страну побежденную! Германия была беднее, голоднее, была унижена… Но в Германии к русским относились намного лучше, чем во Франции, в ней было психологически комфортнее.

Погибла ли Россия? Нет, конечно, погибла «только» Россия русских европейцев, в первую очередь дворян; Россия Николая Гумилева. Это было национальной трагедией, разрывом культурной и исторической традиции. Последствия этой катастрофы будут сказываться всю нашу дальнейшую историю. Но погибла компрадорская империя – и не в последнюю очередь погибла именно потому, что она была компрадорской.

А обычный ужас русской истории повторился: СССР состоялся как другая, и тоже компрадорская, империя.