Сокровище

Сокровище

1

Во время Гражданской войны и в последующие годы не только вокруг имени Унгерна возникали легенды о спрятанных сокровищах. Иногда в них фигурировали колчаковские генералы, пытавшиеся спасти часть золотого запаса России, но чаще всего героями таких легенд в Сибири, Забайкалье и на Дальнем Востоке становились те из белых вождей, кто слабо связан был с омской государственностью, свирепые и эксцентричные казачьи атаманы, куда больше похожие на Кудеяра или Стеньку Разина, чем на защитников попранной большевиками демократиии. Ни Дутов и Бакич, ни Каппель и даже Семенов не годились на роль хозяев подземного клада, зато такие истории рассказывали про Анненкова. О золоте, будто бы зарытом близ Хабаровска атаманом Калмыковым, писали в газетах, а смерть Казагранди легенда связывала с его драгоценной добычей, которую он спрятал в одном из монгольских монастырей. В этом ряду Унгерн был фигурой самой яркой и экзотической, в оставшееся после него сокровище верили так же, как верят в сокровища майя, клады вестиндских пиратов или Емельяна Пугачева. Не зря золото барона всегда искали и продолжают искать под землей или под водой, а золото Колчака и Семенова — на засекреченных счетах в иностранных банках.

В начале 1920 года, когда через Читу проходил эшелон с золотым запасом России, отправленный Колчаком на восток, атаман изъял часть груза в свою пользу. Это золото стало и предметом вожделений, и темой фельетонов. Его якобы без конца пересчитывают, перевешивают, но толком не могут ни взвесить, ни сосчитать. Для пущей надежности к нему приставлен караул, состоящий из одних генералов, но все равно оно тает, расхищается, сомнительные личности получают его по подложным документам и бегут с ним в Японию. Оно погружено в хаос агонизирующего режима, за него цепляются, как за обломки разбитого бурей корабля. Это уже не государственное достояние, каким золотой запас был у Колчака, его не окружает ореол былого величия империи. Семеновское золото — лишь средство спасения в надвигающейся катастрофе, столь же неверное и зыбкое, как все прочие. Оно манит, но не пугает; никакой тайны в нем нет, есть большой секрет, о котором знают все.

Золото Унгерна окружено историями совсем другого рода. Оно не украдено, а завоевано, хранится не в казначействе, а в кибитке, в сундуке или вообще не известно где, и внезапно возникает как награда за голову предателя, как причина чьей-то казни, как сумасбродный по щедрости дар какому-нибудь монгольскому монастырю. На нем лежит кровь, и его блеск несет смерть. В рассказах о том, как оно было спрятано, часто присутствует классический фольклорный мотив: тех, кто закапывает клад, потом убивают по приказу Унгерна. Он не доверяет никому, сам остается единственным хранителем тайны и уносит ее с собой в могилу или перед смертью раскрывает неким загадочным ламам. «Ключ к этой тайне находится в Гумбуме, одном из буддийских монастырей Тибета», — многозначительно извещал читателей харбинский «Рупор»[225].

Кроме того, в этих рассказах появляется сюжет вовсе архаический — о сокровище, скрытом на дне реки, как «золото Рейна». Будто бы, отступив на юг после поражения под Троицкосавском, Унгерн велел бросить все имевшееся у него золото и серебро в воды Орхона неподалеку от Эрдене-Дзу. В эту легенду вплеталась другая, гораздо более давняя. Согласно ей, когда в конце XVII века вторгшиеся в Халху джунгары дошли до Эрдене-Дзу, святой покровитель монастыря предстал перед ними со свитой из небесных львов; джунгары в страхе бежали и многие утонули в Орхоне. За такую заслугу император Канси возвел потопившую их реку в ранг туше-гуна, то есть князя 5-й степени, с жалованьем 400 лан серебра в год. Ежегодно из Пекина сюда приезжали императорские чиновники и с соответствующими церемониями кидали деньги в Орхон, так что за два столетия на речном дне скопилось около 60 тысяч фунтов серебра. «Вместе с тем, что добавил к ним барон, — замечает Алешин, рассказавший эту историю, — река хранит настоящее сокровище».

Акция кажется бессмысленной, но легенда, помимо воли рассказчика, раскрывает заложенный в ней тайный смысл. Именно так с награбленным золотом и серебром поступали викинги, а еще раньше — варвары. Для них драгоценный металл, символизирующий сияние солнца и мерцание луны, был ценностью не только экономической, но и сакральной. Клад предавали земле или воде не для того, чтобы когда-нибудь его оттуда достать; ему надлежало остаться там навеки. Потаенное сокровище воплощало в себе жизненную силу, храбрость, военное счастье хозяина, притягивало к нему благосклонность богов, как принесенная жертва. Жертвами были и рабы, зарывшие его, а после убитые. Погребенное на дне реки или в болоте, такое золото было недоступно для хозяина, но хранило его надежнее, чем если бы находилось в его власти. Напротив, кем-то найденное, оно сулило прежнему владельцу несчастье и гибель.

Разумеется, сам Унгерн ни о чем таком не думал и, скорее всего, при мучившем его хроническом безденежье никакое золото нигде не зарывал, тем более не топил в Орхоне. Такие легенды больше говорят не о нем, а о породившем их времени. Коллективная память прочнее, глубже, но и темнее индивидуальной. Смутные эпохи обнажают в ней самые глубинные пласты; в ее иррациональной стихии, где продолжает жить забытое каждым в отдельности, как эхо иных времен возникают мифы о «золоте Орхона», о смертниках, зарывающих клад под Ургой, и за всем этим, как за многим другим в мифологии монгольской эпопеи, стоит не сформулированное, но хорошо знакомое современникам барона ощущение, что человек не так уж сильно изменился за последнюю тысячу лет. Из таких легенд, как из трещин в утончившемся слое цивилизации, проглядывает древний ужас вечно повторяющейся истории.

2

Перед уходом из Даурии в Акшу на выплату жалованья офицерам и всадникам ушло пять мешков с золотом «русской монетой», по 10 тысяч рублей в каждом. В обозе, в знаменитой «черной телеге» (кибитке черного цвета), везли еще 300 тысяч[226]. Тогда же из-за этого золота пролилась кровь: Китайская сотня пыталась им завладеть, часть охраны погибла, но нападение было отбито, китайцы бежали и рассеялись в лесах.

За четыре месяца почти все вывезенные из Даурии 360 тысяч рублей золотом были истрачены на жалованье и прочие надобности, других денег Унгерн тогда не имел.

Накануне штурма Урги у него оставалось не более 60–70 тысяч, но при взятии столицы ему достались огромные ценности. Весомую их часть составляли деньги, которые китайцы успели выколотить из монголов в счет невыплаченных за несколько лет долгов.

«В Урге, — пишет Князев, — барон получил значительный денежный приз. Китайское командование успело вывезти из города лишь часть наличности своего банка. Семьдесят верблюдов, завьюченных каждый десятью пудами банковского и билонного русского серебра[227], брошено было китайцами во дворе банка в Ямыне (700 000 рублей по номиналу); да в самом здании банка осталось несколько пудов золота, 500 000 китайскими серебряными долларами и банкнотами, и около 2000 — американскими долларами». В другом месте Князев уточняет, что золота было четыре пуда, но все цифры весьма относительны. Точную сумму не знал, кажется, и сам Унгерн.

С этого времени он стал выплачивать жалованье серебром, золото отпускалось в исключительных случаях и только по его собственноручным запискам. При поражении под Троицкосавском чуть ли не все находившиеся при нем ценности достались красным, к моменту мятежа в денежном ящике хранилось лишь билонное серебро на несколько тысяч рублей.

Другую часть дивизионной казны, в том числе золотой запас, Унгерн перед походом на север оставил в Урге. По рассказу Князева, интендант Коковин с Ивановским вывезли ее на восток и вблизи Буир-нора честно сдали бежавшим туда из столицы унгерновцам, но их альтруизм вызывает сомнения. «Специально организованная комиссия, — в идиллическом тоне повествует Князев, — приняла по акту от Коковина нижеследующие ценности: 3 пуда 37 фунтов, золота, 4 пуда билонного серебра, 18 000 рублей банковским серебром, 2 пуда ямбами и рубленым серебром[228] и 1400 американских долларов. Часть золота роздана была чинам буир-норского отряда, а также прибывшим из Урги раненым (по 50 рублей на человека); 20 фунтов золота взяли себе Коковин и Ивановский, 20 фунтов получил комендант Урги, подполковник Сипайлов».

Каким образом в этой компании оказался Сипайло, и куда делись остальные пуды, Князев не объясняет, ограничившись морализаторской сентенцией: «Слишком, видно, много было крови на этих деньгах, потому что никому они не пошли впрок». В одном месте своей книги он пишет, что у Сипайло местонахождение его доли выпытали китайцы, применив к нему те же методы, какие он сам использовал в подобных случаях; в другом — что они конфисковали вообще все золото, лишь полпуда сумели увезти Коковин с Ивановским. Как все обстояло в действительности, Князев не знал или предпочитал помалкивать. Между тем Сипайло не зря вышел из тюрьмы сразу после того, как в Харбин вступили японские войска.

По рассказу работавшего в Монголиии чекиста Вячеслава Гриднева, как раз в это время стало известно, что Сипайло с буровой установкой и группой из 16 человек на двух автомобилях пересек границу и разбил лагерь возле Буир-нора. Во главе эскадрона монгольской армии Гриднев попытался ночью захватить кладоискателей врасплох, но те полуодетыми попрыгали в грузовики и бежали в степь, бросив все снаряжение, в том числе буровую установку. В одной из палаток монголы нашли двоих крепко спавших японцев. По документам это были сотрудники исследовательского бюро Южно-Маньчжурской железной дороги, а на самом деле — офицеры японской разведки.

«При дальнейшем обследовании местности, — вспоминал Гриднев, — было установлено, что люди Сипайло пробурили несколько скважин, но клада не нашли. По всей видимости, у них не было точных ориентиров, а главное — они не учли, что за прошедшие годы отлогие берега озера заметно изменили свои очертания под воздействием сезонных колебаний уровня воды». Надо полагать, снаряженная вскоре советско-монгольская экспедиция все это учла, но также ничего не обнаружила.

Многие считали, что часть ценностей была спрятана Унгерном еще до вторжения в Забайкалье, и не под Хайларом, а под Ургой или в районе Ван-Хурэ. Будто бы первым об этом сказал все тот же Сипайло. В газетах промелькнуло сообщение, что при аресте он спас себе жизнь хитроумным способом героя авантюрного романа: обещал указать место возле Урги, где зарыты четыре ящика с золотом.

С тех пор число этих ящиков непрерывно росло, и в конце 1920-х годов директор харбинской польской гимназии Гроховский писал уже о 24 ящиках, в каждом из которых находилось по три с половиной пуда золотых монет, и о сундуке с драгоценностями весом в семь пудов, принадлежавшем лично Унгерну.

В феврале 1924 года харбинская газета «Свет» в полутора десятках номеров опубликовала приключенческую повесть «Клады Унгерна». Ее автором был Михаил Ейзенштадт, писавший под псевдонимом «Аргус». Сюжет — история двух кладоискателей из эмигрантов, которые нелегально проникают в Монголию, попадают в лапы ГПУ, ловко обманывают чекистов, пустив их по ложному следу, и невредимыми возвращаются в Китай, хотя тоже без добычи. Сокровище барона ускользает от тех и от других.

В предисловии автор утверждал, что в основу его сочинения легли действительные события. Возможно, так оно и есть, подобных попыток было много. Как рассказывает Першин, примерно через год после казни барона кто-то из бывших унгерновцев, знавший, где спрятан клад, но опасавшийся ехать за ним в красную Монголию, познакомился с жившим в Китае французом по фамилии Персондер и объяснил ему, как найти нужное место под Ургой. За это он, видимо, должен был получить свой процент. Персондер, однако, не желая рисковать, решил действовать официально. Он явился в советское полпредство в Пекине и обещал по прибытии в Монголию указать местонахождение сокровищ, если ему гарантируют его долю. Соглашение было достигнуто, но когда Персондер прибыл в Ургу, от него стали требовать предварительных точных указаний. Подозревая, что его хотят надуть, француз отказался что-либо говорить и настаивал на том, что расскажет все только на месте. К нему приставили следователя по фамилии Шлихт с охранником, и они втроем отправились на «мотокаре». По дороге Шлихт все же сумел усыпить бдительность француза, выпытал подробности, затем ссадил его где-то на полпути, а сам поехал дальше. Через какое-то время он вернулся и доложил, что никакого клада там нет, сведения оказались ложными.

Першин был уверен, что с Персондером «разыграли комедию», и клад обманом заполучили большевики, но как все было на самом деле, сказать трудно. Сохранилось письмо Персондера советскому полпреду в Монголии, в котором он назвал имена своих информаторов — это хорунжий Немчинов, чья жена гадала Унгерну на картах, и один из ближайших помощников Сипайло, тогда еще живой Панков. Первый якобы говорил о кладе в доме Тимоновича (бриллианты, 20 фунтов золота, 2 пуда серебра) и о закопанных на Желтуре 42 ящиках с золотом, второй — о ценностях китайских банков, зарытых близ Урги (бриллианты, золото, до десяти миллионов долларов). Впрочем, если верить Трилиссеру, начальнику ИНО ОГПУ, в указанных местах ничего найти не удалось. Самого Персондера он охарактеризовал как «тип авантюриста, бывавшего везде и всюду ищущего заработка на такого рода вещах, как слухи о кладах».

Тем не менее поиски продолжались еще долгие годы. Повезло ли кому-то, не известно, при успехе никто бы не стал хвалиться удачей, но охотники за сокровищами Унгерна не перевелись до наших дней.

По гипотезе Витольда Михаловского, барон посвятил в свою тайну двоих поляков — Оссендовского и Гижицкого, которым доверял больше, чем русским. В конце 60-х годов XX века Михаловский тщательно изучил архив автора «Зверей, людей и богов», обнаружил фотографии каких-то степных ландшафтов, по его мнению указывающие на место захоронения клада, и непонятные планы на клочках бумаги — вроде тех, что описаны у Эдгара По или в «Острове сокровищ», однако применить свои находки на практике ему не удалось. Оссендовский давно умер, Гижицкого он тоже не застал в живых, но сумел побеседовать с вдовой. На вопрос, не собирался ли ее муж съездить в Монголию, не было ли у нее такого ощущения, будто его там что-то привлекает, вдова отвечала, что нет, о Монголии он никогда не вспоминал, зато часто говорил о своих либерийских плантациях и очень хотел увидеть их перед смертью, но осуществить эту мечту так и не смог.