Жены должны молчать
Жены должны молчать
Нарушим хронологию. За Симонич-Шапиро-Кулик НКВД установил слежку, видимо, с начала 1940 г., но безуспешно — жена Кулика в мае исчезла. Был объявлен ее всесоюзный розыск, и разыскивали ее 13 лет. Последний любовник Симонич-Шапиро-Кулик был арестован сразу же после ее исчезновения, но и это результатов не дало. Симонич не нашли. В свое время я выдвинул версию, что ее, вероятнее всего, убил сам Кулик, поскольку сразу же после исчезновения третьей жены Кулик женился в четвертый раз на подружке своей дочери. Но после того как я прочел о судьбе жены Ежова, следовало бы этот мотив дополнить еще одной причиной — Кулику могло потребоваться убрать ее, чтобы лишить следствие каких-либо фактов для обвинения себя в шпионаже. Вполне возможно, что к нему могли просочиться сведения — за его третьей женой уже следят, и он мог знать, как поступил со своей женой Ежов в аналогичном случае и что случилось с теми, кто так не поступил.
Теперь о жене Ежова. В августе 1938 г. заместителем к наркому внутренних дел Н. Ежову назначают первого секретаря Закавказского крайкома ВКП(б) и первого секретаря ЦК компартии Грузии Л. Берию. До 1931 г. Берия успешно возглавлял разведку и контрразведку Закавказья, и то, что такого крупного хозяйственника, каким на 1938 год был Берия, снова вернули в спецслужбы и назначили заместителем наркома внутренних дел, означало только одно — дни Ежова на посту наркома сочтены. Жена Ежова тут же ложится в больницу с диагнозом «астенодепрессивное состояние», в конце ноября ее переводят в санаторий под Москвой, и за 4 дня до снятия Ежова с должности она кончает жизнь самоубийством, отравившись якобы снотворным — люминалом.
Отвлекусь на характеристику источника, из которого черпаю факты. Биограф Ежова А. Полянский — бывший полковник КГБ, и книгу о Ежове он написал в духе того, что Ежов-де ни в каком шпионаже не виноват, а просто он добросовестно выполнял приказы Сталина, а потом Сталин за ненадобностью приказал сфабриковать на Ежова дело о шпионаже. Такая-де у них, работников КГБ, судьба — честно трудиться на хозяина, а потом, если не успеешь сбежать за границу, как Калугин и сотни «честных работников КГБ», то хозяин тебя же и убьет. Полянский изучил уголовное дело Ежова, но практически нигде в своей книге прямо не цитирует документы из него — не закавычивает текст, а пишет «художественно» — так, как будто он был свидетелем допросов. Это удобно, поскольку можно текст протоколов подправить так, как хочется автору. Тем не менее даже из такого тенденциозно составленного описания фактов Ежов с трудом подходит на роль «жертвы сталинизма».
Следователи НКВД сначала полагали, что Ежов работал на польскую разведку, но он в этом не признался, а фактов у следствия не было. Тогда, по-видимому, следователи внимательно изучили факты его биографии, и Ежов заговорил. В нижеследующей цитате Полянский, надо думать, близко к тексту дал содержание подлинного протокола допроса Ежова.
«— Когда вы стали германским шпионом?
— Я завербован в 1930 году. В Германии, в городе Кенигсберге.
— Как вы туда попали?
— Меня посылали в Германию от Наркомзема. За мною в Германии ухаживали, оказывали всяческое внимание. Наиболее предупредительным вниманием я пользовался у видного чиновника министерства хозяйства Германии Артнау. Будучи приглашен в его имение близ Кенигсберга, проводил время довольно весело, изрядно нагружаясь спиртными напитками. В Кенигсберге Артнау часто платил за меня деньги в ресторанах. Я против этого не протестовал. Все эти обстоятельства уже тогда меня сблизили с Артнау, и я часто, не стесняясь, выбалтывал ему всякого рода секреты о положении в Советском Союзе. Иногда, подвыпивши, бывал еще более откровенным с Артнау и давал ему понять, что я лично не во всем согласен с линией партии и существующим партийным руководством. Дело дошло до того, что в одном из разговоров я прямо обещал Артнау обсудить ряд вопросов в правительстве СССР по закупке скота и сельскохозяйственных машин, в решении которых была крайне заинтересована Германия и Артнау.
— А как немецкая разведка завербовала Жуковского? Вербовка осуществлялась через вас?
— Шпионскую связь с Жуковским я установил в 1932 году при следующих обстоятельствах: Жуковский тогда работал в качестве заместителя торгпреда СССР в Германии. Я в то время был заведующим Распредотдела ЦК ВКП(б). Как-то, находясь в Москве, Жуковский обратился ко мне с просьбой принять его для переговоров. До этого я с Жуковским знаком не был и впервые увидел его у себя в кабинете в ЦК. Меня удивило, что Жуковский начал мне докладывать о положении в берлинском торгпредстве СССР по вопросам, к которым я никакого отношения не имел. Я понял, что основная причина посещения меня Жуковским, очевидно, заключалась не в том, чтобы посвятить меня в состояние дел советского торгпредства в Берлине, а в чем-то другом, о чем он предпочитает пока молчать и ожидает моей инициативы. Незадолго до приезда Жуковского в Москву в бюро загранячеек, которое тогда входило в состав Распредотдела ЦК ВКП(б) и было подчинено мне, поступили материалы, характеризующие Жуковского крайне отрицательно. Из этих материалов было видно, что Жуковский провел ряд торговых операций, которые были убыточными для Наркомвоенторга. Из этих материалов было также видно, что Жуковский в Берлине путался с троцкистами и выступал в их защиту даже на официальных партийных собраниях советской колонии. На этом основании партийная организация советской колонии настаивала на отзыве Жуковского из Берлина. Зная, что эти материалы должны поступить ко мне, Жуковский, видимо, и ожидал, что я первый начну с ним разговор по поводу его дальнейшей работы за границей. После того, как Жуковский закончил свою информацию, я напомнил ему о промахах в его работе. Жуковский дал мне свои объяснения и в конце беседы спросил мое мнение о том, может ли он продолжать свою работу в советском торгпредстве или будет отозван в Москву. Я от ответа уклонился, обещал ему разобраться в материалах и результаты сообщить. В то же время у меня возникло решение передать все компрометирующие Жуковского материалы в Берлин, чтобы их мог использовать Артнау и завербовать Жуковского для сотрудничества с германской разведкой. Я считал Жуковского своим человеком, и любое мое поручение по линии немецкой разведки он беспрекословно выполнял. Жуковский имел необходимые условия свободного доступа ко всем материалам КПК, и он ими пользовался, когда германская разведка требовала от него материалы по тому или иному вопросу. В НКВД я ему создал такие условия, что он для шпионских целей мог пользоваться информацией через секретариат НКВД по любым вопросам».
Полянский считает, что следователи, избивая Ежова, заставили его все это выдумать. Однако тут слишком много подробностей, чтобы это было выдумкой, и, кроме того, история того времени показывает, что если человеку в НКВД не в чем было признаваться, то он ни в чем и не признавался, и никакие избиения не могли его заставить что-либо выдумать, как, к примеру, это было в делах генералов Рокоссовского или Горбатова. Более того, если преступник надеялся молчанием выкрутиться, то он молчал даже под пытками, чему примером является министр МГБ В. Абакумов, которого год били, но он ни в чем не признался, хотя знал многое.
На суде Ежов от многих, в том числе и этих, показаний на предварительном следствии отказался, заявив, что оговорил себя. Но было поздно — мало того, что теперь против Ежова свидетельствовали показания тех, кого он сам на следствии выдал, но судьи-то ведь не дураки — как Ежов мог объяснить, зачем еще, кроме вербовки в шпионы, уже расстрелянный враг народа Яковлев тратил валюту и посылал Ежова, своего зама по кадрам, в Германию? Подбирать из местных жителей председателей колхозов?
Но даже на суде Ежов не отказался от показаний в отношении своей жены. Дело в том, что следователи не поверили в ее отравление люминалом — лекарством, которое отпускается строго по рецептам и которого нужно очень много, чтобы отравиться. Они решили, что он отравил ее специальным ядом скрытого действия, которым располагал НКВД. Ежов прямое убийство жены категорически отрицал, хотя на следствии признал планы по отравлению Сталина, Молотова и Ворошилова. А о смерти жены он показал следующее.
«— Я не помню точной даты, когда в последний раз видел жену в больнице. Скорее всего это было числа семнадцатого или восемнадцатого. Она сказала мне, что не хочет жить, знает, что ее все равно скоро арестуют, чувствует за собой тяжкие преступления. Она просила, чтобы я в следующий раз принес ей какой-нибудь яд…
— Вас устраивало самоубийство жены?
— Да. Она много знала о моей подрывной деятельности, о моих сообщниках и преступных замыслах. Но я решил не давать ей яд. Специального у меня не было. Обыкновенный, конечно же, я мог достать, но такое отравление могло бы навести на меня подозрения в том, что ее умертвил я сам или же через сообщников или просто дал ей яд для самоубийства. Я знал, что смерть может вызвать большая доза снотворного. Сказал ей, что яда у меня нет, а снотворного очень много. Она все поняла.
Двадцатого числа я взял коробку с шоколадными конфетами и вложил туда пачку люминала. Потом положил коробку в сумку с виноградом и яблоками и велел шоферу отвезти все это в больницу. Конечно же, я совершил тяжкое преступление, но она сама просила меня об этом. Она хотела уйти из жизни».
Как видите, Ежов помог жене умереть, а у него самого духу на самоубийство не хватило (даже в пьяном состоянии, из которого он перед арестом редко выходил).
Давайте подытожим эти сведения, чтобы еще раз отметить схожесть судеб. И у Кулика, и у Ежова в конце 20х гг. произошел крах карьеры — они с довольно высоких должностей скатились с очень большим понижением, что вполне могло привести их к недовольству государственной властью. В этот момент оба на курортах знакомятся с женщинами весьма сомнительных репутаций и прошлого, разводятся со своими женами и женятся на этих особах. После нового брака их карьеры начинают резко идти вверх, причем причины этого роста плохо объяснимы с точки зрения профессионализма. Ежов, начинавший работу в партийных органах как пропагандист и сменивший даже эту работу на сугубо канцелярскую, вдруг получает пост наркома внутренних дел, хотя до этого ни минуты не работал в этой области. Кулик до начала 30х гг. служил сугубо как артиллерист, но свои главные чины и ордена заработал как общевойсковой начальник. Жены этих маршалов вели весьма свободный (если не распутный) образ жизни, все время вращаясь в весьма сомнительных компаниях, что вызвало интерес контрразведки к их связям. Но ни одна из них показаний в НКВД не дала — жена Кулика исчезла, а Ежов своей жене помог покончить жизнь самоубийством.
И Кулик, и Ежов не могли не знать, какую роль в приговоре суда маршалу или высокопоставленному деятелю могут сыграть такие жены, как у них, если им вовремя не заткнуть рот. Ведь в начале 1938 г. Сталин письмом запросил у членов ЦК согласие на такое решение по маршалу Егорову, у которого жена уже давала в НКВД показания:
«Ввиду того, что, как показала очная ставка т. Егорова с арестованными заговорщиками Беловым, Грязновым, Гринько, Седякиным, т. Егоров оказался политически более запачканным, чем можно было бы думать до очной ставки, и принимая во внимание, что жена его урожденная Цешковская, с которой т. Егоров жил душа в душу, оказалась давнишней польской шпионкой, как это явствует из ее собственного показания, — ЦК ВКП(б) признает необходимым исключить т. Егорова из состава кандидатов в члены ЦК ВКП(б)».
Показания жены, судя по всему, усугубили положение и другого заговорщика, видного в свое время вождя большевиков Г. Пятакова. Для него все началось с ареста жены: 28.07.1936 г. была арестована она, а лишь 12.09.1936 г., после ее показаний, — он. Перед арестом Пятаков предложил ЦК услуги прокурора и палача. Ежов сообщал об этом Политбюро:
«Назначение его обвинителем рассматривает как акт огромного доверия ЦК и идет на это «от души»… Просит предоставить ему любую форму реабилитации. В частности, от себя вносит предложение разрешить ему лично расстрелять всех приговоренных к расстрелу по процессу, в том числе и свою бывшую жену. Опубликовать это в печати. Несмотря на то, что я указал ему на абсурдность его предложения, он все же настойчиво просит сообщить об этом в ЦК».
А вот образчик подлости уже не жены маршала по отношению к супругу, а только маршала.
Вдумайтесь в слова воспоминаний Галины Блюхер, молоденькой жены «жертвы сталинизма» маршала Блюхера. Она тоже «жертва сталинизма», но, на наше счастье, глуповата и откровенна. Рассказывая уже в наши дни о встрече в 1936 г. Блюхера с начальником Политуправления РККА Я.Б. Гамарником, она вспоминает, что после этой встречи Блюхер ей «рассказал, что с Гамарником (встреча состоялась на ст. Бочкарево Чита) был продолжительный разговор, в котором Я.Б. Гамарник предложил Василию Константиновичу убрать меня как лицо подставное. («Объявим ее замешанной в шпионаже, тем самым обелим вас… молодая жена…»). На что Василий Константинович ответил (привожу его слова дословно): «Она не только моя жена, но и мать моего ребенка, и пока я жив, ни один волос не упадет с ее головы!».
Из этих фраз наивной женщины следует, что Блюхер передавал за границу шпионскую информацию, которую НКВД перехватил. На Блюхера пало обоснованное обвинение в шпионаже. И его товарищ по антисоветской троцкистской организации Гамарник предложил Блюхеру пожертвовать женой — ее объявить шпионкой, а Блюхеру придать вид человека, по глупости влюбившегося в шпионку.
Начиная с Хрущева подробности предательской и заговорщической деятельности «жертв сталинизма» засекречены. Но и сегодня, спустя почти 70 лет после описываемых событий, они по-прежнему засекречены, более того, дела в архивах уничтожаются и фальсифицируются. Правда о «жертвах сталинизма» тщательно скрывается, и причина очевидна — узнай мы ее, и у нас возникнет понимание, за что расстреливались тогдашние «лучшие немцы» горбачевы и ельцины, «пламенные чекисты» бакатины и калугины, «военные профессионалы» Грачевы и Шапошниковы и т. д. и т. п.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.