Глава 11. Члены политбюро
Глава 11. Члены политбюро
ЗИНОВЬЕВ. КАМЕНЕВ. РЫКОВ. ТОМСКИЙ. БУХАРИН. «РЕАБИЛИТАЦИЯ». КАЛИНИН. МОЛОТОВ.
В течение трёх лет Григорий Евсеевич Зиновьев был №1 коммунизма и затем в течение десяти лет постепенно спускался в подвал Лубянки, где он и закончил свою жизнь. Заменив Ленина на посту лидера, он всё же партией, как настоящий вождь, принят не был. На первый взгляд может показаться, что это облегчило его поражение. На самом деле победа или поражение в этой борьбе за власть определялись другими причинами, чем популярность, чем признание превосходства. Среди этих причин есть и очень важные, но до сих пор мало учтённые, но об этом речь будет дальше.
Зиновьев был человек умный и культурный; ловкий интриган, он прошёл длинную ленинскую дореволюционную большевистскую школу. Порядочный трус, он никогда не склонен был подвергаться рискам подполья, и до революции почти вся его деятельность протекала за границей. Летом 1917 года он также не очень был увлечён риском революционного переворота и занял позицию против Ленина. Но после революции Ленин простил ему довольно быстро и в начале 1919 года поставил его во главе Коминтерна.
С этого времени Зиновьев благоразумно занимает позицию ленинского ученика и последователя. Эта позиция была удобна и чтобы претендовать на ленинское наследство. Но ни в каком отношении, ни в смысле теории, ни и смысле большой политики, ни в области организационной стороны борьбы Зиновьев не оказался на высоте положения. Как теоретик, он не дал ничего; попытки 1925-1926 годов (философия эпохи по Зиновьеву — стремление к равенству) не вязались ни с целями, ни с практикой коммунизма и были приняты партией с равнодушием. В области большой политической стратегии он подчинял всё мелкой тактике борьбы за власть, яростно стараясь отвергать всё, что говорил Троцкий, а отброшенный от власти сразу принял все позиции Троцкого (прямо противоположные), чтобы блокироваться с ним против Сталина. Наконец, в области организационной он только сумел крепко захватить в свои руки вторую столицу, Ленинград; но этого было слишком недостаточно для успеха. Он держал в своих руках и Коминтерн; но это было ещё менее важно. Тот, кто был хозяином в Кремле, мог посадить кого угодно руководить Коминтерном (одно время Сталин посадил даже Молотова).
Выдвинув весной 1922 года Сталина на пост генерального секретаря партии, Зиновьев считал, что позиции, которые он сам занимал в Коминтерне и в Политбюро, явно важнее, чем позиция во главе партийного аппарата. Это был просчёт и непонимание происходивших в партии процессов, сосредоточивавших власть в руках аппарата. В частности, одна вещь для людей, боровшихся за власть, должна быть совершенно ясной. Чтобы быть у власти, надо было иметь своё большинство в Центральном Комитете. Но Центральный Комитет избирается съездом партии. Чтобы избрать свой Центральный Комитет, надо было иметь своё большинство на съезде. А для этого надо было иметь за собой большинство делегаций на съезд от губернских, областных и краевых партийных организаций. Между тем эти делегации не столько выбираются, сколько подбираются руководителями местного партийного аппарата — секретарём губкома и его ближайшими сотрудниками. Подобрать и рассадить своих людей в секретари и основные работники губкомов, и таким образом будет ваше большинство на съезде. Вот этим подбором и занимаются систематически уже в течение нескольких лет Сталин и Молотов. Не всюду это проходит гладко и просто. Например, сложен и труден путь ЦК Украины, у которого несколько губкомов. Приходится комбинировать, смещать, перемещать, то сажать на ЦК Украины первым секретарём Кагановича, чтоб навёл в аппарате порядок, то перемещать, выдвигать и удалять строптивых украинских работников. Но в 1925 году основное в этом рассаживании людей проделано. Зиновьев увидит это тогда, когда уже будет поздно. Казалось, можно было раньше сообразить смысл этой сталинской работы.
На съезде 1924 года Зиновьев второй раз (и последний) делает свой лидерский политический отчёт ЦК. За несколько дней до съезда он ещё явно не знает, о чём он будет докладывать. Он спрашивает меня, не могу ли я ему сделать анализ работы Политбюро за истёкший год. Я его делаю и представляю в виде развёрнутых материалов к съезду о том, чем в основном занималось Политбюро за год. Я никак не ожидаю, что всё это может играть большую роль как материалы. На большую роль они, конечно, и не претендуют. К моему большому удивлению, Зиновьев ухватывается за эти материалы и так примерно строит свой доклад: «Вот, товарищи, за этот год мы занимались тем-то и тем-то и сделали то-то».
Я поражён. Настоящий вождь и лидер должен был выделить основные и узловые проблемы жизни страны, путей революции. Вместо этого — неглубокий отчёт. Случайно мои материалы служат канвой для этого бухгалтерского отчёта. Я убеждаюсь, что настоящего размаха и настоящей глубины у Зиновьева нет.
Трудно сказать почему, но Зиновьева в партии не любят. У него есть свои недостатки, он любит пользоваться благами жизни, при нём всегда клан своих людей; он трус; он интриган; политически он небольшой человек; но остальные вокруг не лучше, а многие и много хуже. Формулы, которые в ходу в партийной верхушке, не очень к нему благосклонны (а к Сталину?): «Берегитесь Зиновьева и Сталина: Сталин предаст, а Зиновьев убежит».
При всём том у него есть общая черта с Лениным и Сталиным: он остро стремится к власти; конечно, у него это не такая всепоглощающая страсть, как у Сталина, он не прочь и жизнью попользоваться, но всё же это у него относится к области самого важного в жизни, совсем не так, как у малочестолюбивого Каменева.
На своё несчастье, Лев Борисович Каменев находится на поводу у Зиновьева, который увлекает его и затягивает во все политические комбинации. Сам по себе он не властолюбивый, добродушный и довольно «буржуазного» склада человек. Правда, он старый большевик, но не трус, идёт на риски революционного подполья, не раз арестовывается; во время войны в ссылке; освобождается лишь революцией. Здесь он попадает в орбиту Зиновьева и теперь всегда идёт за ним, в частности, против ленинского плана захвата власти; потом предлагает создание коалиционного правительства с другими партиями и подаёт в отставку; но скоро он опять же вслед за Зиновьевым появляется на поверхности, возглавляя Московский Совет, а потом становится чрезвычайно полезным для Ленина его заместителем по всем хозяйственным делам. А с болезнью Ленина он и фактически руководит всей хозяйственной жизнью. Но Зиновьев втягивает его в тройку, и три года он во всем практическом руководстве заменяет Ленина: председательствует на Политбюро, председательствует в Совнаркоме и в Совете Труда и Обороны.
Человек он умный, образованный, с талантами хорошего государственного работника (теперь сказали бы «технократа»). Если бы не коммунизм, быть бы ему хорошим социалистическим министром в «капиталистической» стране.
Женат он на сестре Троцкого, Ольге Давыдовне. Сын его, Лютик, ещё очень молод, но уже широко идёт по пути, который в партии называется «буржуазным разложением». Попойки, пользование положением, молодые актрисы. В партии есть ещё люди, хранящие веру в идею; они возмущаются. Написана даже пьеса «Сын Наркома», в которой выведен Лютик Каменев, и пьеса идёт в одном из московских театров; при этом по разным деталям не трудно догадаться, о ком идёт речь. Каннеру звонят из Агитпропа ЦК — за директивой; Каннер спрашивает у Сталина, как быть с пьесой; Сталин говорит: «Пусть идёт». Каменев подымает на тройке вопрос о том, что пьесу надо запретить — это явная дискредитация члена Политбюро. Зиновьев говорит, что лучше не обращать внимания: запретив пьесу, Каменев распишется, что речь идёт о нём; Зиновьев напоминает историю с «Господами Обмановыми» — роман запрещён не был (до войны при царской власти революционный писатель Амфитеатров опубликовал довольно гнусный пасквиль на царскую семью — семью Романовых; и хотя там была масса деталей, по которым было видно, о ком идёт речь, царь признал ниже своего достоинства запрещением романа признать, что речь идёт о его семье; и роман свободно циркулировал).
— «Благодарю вас, Генрих», — отвечает Каменев (это из Шекспира); «И известно, чем это кончилось» (это из Каменева). В конце концов решено не запрещать пьесу, но оказать нужное давление, чтобы она была снята с репертуара.
В области интриг, хитрости и цепкости Каменев совсем слаб. Официально он «сидит на Москве» — столица считается такой же его вотчиной, как Ленинград у Зиновьева. Но Зиновьев в Ленинграде организовал свой клан, рассадил его и держит свою вторую столицу в руках. В то время как Каменев этой технике чужд, никакого своего клана не имеет и сидит на Москве по инерции. Мы скоро увидим, как он её потеряет (вместе со всем прочим).
Ольга Давыдовна руководит ВОКСом — обществом культурной связи с заграницей — местом, где даются субсидии выезжающим для подкормки за границу советским литераторам (доверенным, типа Маяковского и Эренбурга) и приезжающим подкормиться и восхититься советскими потемкинскими деревнями заграничным литераторам и прочим «деятелям культуры» пореволюционнее. Учреждение имеет вид большой театральной постановки. Ольга Давыдовна с ней справляется успешно.
Из остальных членов Политбюро ни Рыков, ни Томский лидерами не являются и на лидерство не претендуют. Алексей Иванович Рыков до революции вёл подпольную работу в России, был и с Лениным в эмиграции. После революции он стал министром внутренних дел, но эта работа явно не для него: революции нужна Чека, стенка, «Алмаз». Рыков же человек мирный, толковый и способный технократ. Он становится председателем Высшего Совета Народного Хозяйства, а после смерти Ленина номинальным главой правительства. У него есть слабость: он любит выпить. Население, впрочем, называет водку «рыковкой». Это его обижает. Выпивши в тесном кругу советских вельмож, он говорит, заикаясь как всегда: «Не п-понимаю, почему они называют её р-рыковкой?» Ни особенных талантов, ни особенных недостатков у него нет. Здравый смысл есть несомненно. Он его и погубит, когда Сталин затеет свою кошмарную коллективизацию. Несмотря на свою умеренность и осторожность, Рыков не может согласиться с таким разгромом деревни и сельского хозяйства. Тогда он вступит на путь оппозиции, а при Сталине этот путь ведёт в лубянский подвал; туда он и придёт в 1938 году после всех унизительных комедий, которыми Сталин наслаждается при истреблении своих жертв.
Миша Томский стоит во главе советских профсоюзов. В ЦК он входит с 1919 года, в Оргбюро — с 1921-го, в Политбюро — с 1922-го. Он принадлежит к числу осторожных цекистов, в борьбе за власть участия не принимает, переходит на сторону победителей (когда победители уже вполне ясны). У него есть слабое место — он глохнет, слышит плохо, на заседаниях Политбюро по особенно интересующим его вопросам становится перед самым оратором, чтобы слышать то, что он говорит. Он бесцветен, как бесцветно в советской системе представляемое им учреждение. Хотя он вовремя переходит на сторону Сталина, придёт момент, когда он начнёт стеснять Сталина самим фактом, что он старый член Политбюро ленинских времён, знающий всё о Сталине, и, несмотря на все внешние признаки подчинения, в душе никаких качеств за «великим и гениальным» вождём не признающим. И хотя Томский будет стараться держаться в стороне от оппозиционной шумихи, наступит момент (1936), когда Сталин решит, что пора ликвидировать и его. Впрочем, он по обычному пути сталинских жертв не пойдёт — когда придут его арестовывать, он предпочтёт застрелиться.
Николай Иванович Бухарин — один из самых способных членов Политбюро. Лицо редькой, живой, остроумный, он привлекает в партии все симпатии. Даже Ленин в «завещании» называет его «любимцем» партии. Он тоже давний большевик, общался с Лениным за границей, но умудрился не очень погрязть в интригах и мелкой закулисной борьбе. Он — прежде всего и больше всего человек пера. Журналист, публицист. Главный редактор «Правды» — центрального органа партии, он превратил её в газету, постоянно задающую тон по всей линии руководства. Член ЦК он давно, но кандидатом в члены Политбюро стал лишь после десятого съезда в 1921 году. Тогда он был избран третьим кандидатом в Политбюро. Но в следующем году после съезда он стал уже первым кандидатом, и так как с этого времени Ленин практически из Политбюро выбыл и на заседаниях отсутствует, то Бухарин участвует в работе Политбюро как полноправный член. В 1924 году после смерти Ленина он станет членом Политбюро.
В партии распространена неверная характеристика Бухарина как схоласта и догматика. На самом деле он совсем не догматик и совсем не теоретик. Впервые два года коммунизма, веруя (как и все прочие вожди), что строится новое коммунистическое общество, он, обладая хорошим пером вульгаризатора, написал труд с изложением всех марксистских благоглупостей «Экономика переходного периода» а затем вместе с Преображенским очень популярную «Азбуку Коммунизма», по которой вся партия, и в особенности новая партийная молодёжь учились коммунизму. В сущности, в этих книгах написано то, что в это время говорили и другие вожди, до Ленина включительно. Но когда обозначился быстрый крах коммунизма и Ленин должен был сделать НЭПовский поворот, остальные вожди вышли из этой истории с тем преимуществом, что они таких трудов не писали, а Бухарина и его скороспелое коммунистическое общество пришлось дезавуировать и даже эти две книги втихомолку скупать, собирать и уничтожать. А к Бухарину приклеили этикетку увлекающегося теоретика и догматика. На самом деле ему просто не повезло. Профессия его — писать. То, что другие думали и говорили, он писал. То, что делалось, изменили, а «то, что написано пером, того не вырубишь топором». И оппозиционеры грубо острят: «Замечательное у нас Политбюро: два заикало (это Молотов и Рыков, оба заикаются), один ошибало (Бухарин) и один вышибало (это, конечно, товарищ Сталин).»
Между тем, Бухарин человек умный и способный. На заседаниях Политбюро никаких марксистских глупостей он не произносит, а наоборот, выступает толково и дельно. И дело говорит, и острит, и мыслию играет. Что он умело скрывает, это глубину своих стремлений к власти. Здесь он ленинский ученик, и ленинская школа не прошла для него бесследно. Но в настоящем периоде, когда всё решается взятием в руки партийного аппарата, у него никаких шансов, кроме того, чтобы быть на вторых ролях и участвовать в верхушечных партийных интригах. Во всяком случае, первый трудный выбор (между Зиновьевым и Сталиным) удаётся ему легко — он проходит это узкое место с успехом — в лагере победителя.
В Институте Красной профессуры, который Представляет собой резерв молодых партийных карьеристов, чрезвычайно занятых решением проблемы, на какую лошадь поставить, большинство склоняется в сторону Бухарина. Он импонирует своей талантливостью. Троцкий тоже талантлив, но он явно бит. Зиновьева не считают вождём, к Сталину не питают никакого ни уважения, ни доверия. Вокруг Бухарина образуется группа молодых, довольно культурных и часто способных членов партии. В течение нескольких лет, пока Бухарин близок к вершинам, из них будут щедро черпаться те кадры, где нужна некоторая культурность: отсюда выйдут и заведующие Агитпропом и Отделом Печати ЦК, и редакторы «Правды», и руководители советской истории философии и т. д. Это Стэн, братья Слепковы, Астров, Марецкий, Стецкий, Карев, Ломинадзе, Поспелов, Митин и другие. Оппозиция называет их презрительно и собирательно «Стецкие-Марецкие». Несколько лет они будут задавать тон в печати, но с падением Бухарина последует их безжалостная чистка, и в 1932 году большинство их будет исключено из партии, а в 1937 — 1938 расстреляно.
Не приняв сторону Зиновьева в решающей борьбе 1925 — 1926 годов, Бухарин вознаграждается тем, что он становится во главе Коминтерна вместо Зиновьева. Для Сталина это назначение — временное. Сталину неприятно, что во главе Коминтерна стоит русский член Политбюро: формально Коминтерн ведь как будто бы высшая инстанция мирового коммунизма и формально стоит над Сталиным. Скоро Бухарин будет заменён послушным Молотовым и, наконец, болгарином Димитровым.
К чести Бухарина надо сказать, что сталинскую мясорубку — идти напролом к коммунизму и прежде всего разгромить крестьянство — он не принимает. Он бы мог, как все остальные молотовы и кагановичи, дуть в дудку нового хозяина. Тем более, что в сущности к троцкистско-зиновьевской оппозиции он симпатии не питает, не видя большой разницы между их политикой и сталинской.
И когда Сталин окончательно выбирает свой путь — упразднение НЭПа и разгром деревни, Бухарин энергично выступает против. Сталин удаляет его от власти, и Бухарин переходит в оппозицию. Но хотя сталинские сподручные старательно приклеивают его к троцкизму, амальгама эта целиком выдумана, по существу Бухарин чужд как троцкистско-зиновьевскому блоку, так, конечно, и сталинской политике. Многие годы Сталин преследует его умеренно: он исключён из ЦК только в феврале 1937 года. Но наступает и бухаринский черёд. И после обычной низкой сталинской судебной комедии в марте 1938 года спускается в лубянский подвал и Бухарин.
Читающий официальную историю ВКП в 1976 году может удивиться: Сталин давно с пьедестала сброшен, Сталинград давно стал Волгоградом. Почему не отброшены все глупые и нелепые сталинские обвинения против Бухарина, да, кстати, и против многих других видных коммунистов? Тем более, что ряд видных партийцев подвергся «реабилитации», то есть публично признано, что выдвинутые против них сталинскими прислужниками обвинения были ложны.
Ключ к пониманию того, почему одного «реабилитируют», других нет, заключается в следующем.
Раз навсегда партией установлен принцип, что она никогда не ошибается, что она всегда права. От этого принципа она никогда не отступается, и вся её официальная история покоится на этом принципе. Возьмём случай с видным и способным крупным деятелем партии, например, Бухариным. Положим, в важные переломные моменты партийной истории он выступал с правильными и толковыми предупреждениями. Партийными съездами, конференциями и пленумами ЦК его мнения были «осуждены». То есть, другими словами, сборище трепещущих перед Сталиным его слуг по его указке принимало продиктованные им решения. Эти решения и есть решения съездов и конференций. Если бы Сталину было благоугодно продиктовать решения прямо противоположные, послушное сборище «с энтузиазмом» и «нескончаемыми овациями» проголосовало бы за эти противоположные решения. То есть по существу то, что это решения съездов и конференций — это чистая фикция. И вожди партии, и партийные историки это прекрасно знают. Но в числе разнообразных и многосторонних видов лжи, на которой построена и живёт коммунистическая партия, это играет свою служебную роль. Его задача — подтверждать принцип, что партия всегда права и никогда не ошибается. Нужды нет, что это была не партия, а сборище трусливых и терроризированных холуёв, которые подымали руки по сталинской указке. Для соблюдения лживого принципа — это непогрешимое решение партии. А мнения Бухарина были против. Значит «анафема», и навсегда Бухарин останется в партийной истории врагом. Почитайте её. Вам будут всё время объяснять, что Бухарин неправ, всегда ошибался, всегда выступал против партии и т.д. Конечно, прошли сталинские времена, когда это принимало формы совершенно нелепые, когда всякие эйзенштейны второго сорта, чтобы угодить Сталину, стряпали «исторические» фильмы, в которых гениальный и мудрый Сталин величаво шагает по страницам истории, а маленький гнусный предатель Бухарин бегает за ним и кому-то в сторону предательски нашёптывает: «Только на кулака надо ставить; иначе мы погибли…» и т. д. в этом же роде. Теперь стиль другой, но «реабилитация» Бухарина, то есть признание, что его густо облепили подлой партийной ложью, по-прежнему невозможна.
По этим же причинам невозможна «реабилитация» всякого видного партийца, против которого в сталинские времена принимались резолюции партийными инстанциями.
Наоборот, возьмём случай с Тухачевским, Блюхером, Егоровым. Это были военные, стоящие вдалеке от партийной жизни, никакой роли в ней не игравшие и в неё не вмешивающиеся. Сталин счёл за благо их расстрелять: они были объявлены какими-нибудь немецкими, японскими или иными шпионами, как Троцкий. Но партийные съезды и конференции их ни в каких уклонах не обвиняли. И когда пришла пора признать, что товарищ Сталин в «культе личности» зашёл уж очень далеко, ничто не мешает Тухачевского и Блюхера «реабилитировать». Была какая-то ошибка (сталинская, или ежовская, или ещё какая-то иная), но ошибка какого-то человека или органа, но не партии. Значит, можно дело пересмотреть, признать, что кто-то ошибся (лучше, если мелкая сошка), но это ничуть не наносит ущерба основному принципу, что партия всегда права.
Вот поэтому ряд партийцев, не принимавших видного участия в признанных оппозициях, могут быть реабилитированы, но реабилитировать других, как Троцкого или Зиновьева, совершенно невозможно. И будет создатель Красной Армии или первый председатель Коминтерна продолжать числиться в иностранных шпионах и врагах коммунизма.
(А вдруг это изменится, и в один прекрасный день о них можно будет в партии говорить и писать правду: тогда сможете иметь все основания считать, что эта партия уже не коммунистическая).
Скажем несколько слов об остальных двух кандидатах в члены ленинского Политбюро: Калинине и Молотове.
Собственно, много говорить о Калинине не приходится. Фигура совершенно бесцветная, декоративный «всероссийский староста», был Лениным введён в Политбюро зря. Здесь его терпели и совсем с ним не считались. На официальных церемониях он выполнял свои сусально-крестьянские функции. Никогда он не имел никаких претензий ни на какую самостоятельность и всегда покорно шёл за тем, кто был у власти. На всякий случай ГПУ, чтобы иметь о нём компрометирующий материал, подсовывало ему молоденьких балерин из Большого театра, не без того, чтоб эти операции были одобрены товарищем Каннером. По неопытности Михалваныч довольствовался самым третьим сортом. Компрометацию эту организовывали и из лишнего служебного усердия, так как в сущности ни малейшей надобности в ней не было — Михалваныч никогда не позволил бы себе каких-нибудь выступлений против власть имущих. Даже позже, когда Сталин проводил гигантское истребление деревни, Михалваныч, хорошо знавший деревню, делал вид, что ничего особенного не происходит, самое большее, не выходил из этого добродушного стариковского ворчанья, к которому Политбюро давно привыкло как к чему-то, не имеющему никакого значения. Короче говоря, был Михаил Иванович ничтожен и труслив, почему и прошёл благополучно все сталинские времена, умер в своей постели и удостоился того, что город Кенигсберг стал называться Калининград. В 1937 году Сталин приказал арестовать его жену, Михаил Иванович и глазом не моргнул: трудные были времена.
О Вячеславе Михайловиче Молотове мне выше не раз приходилось говорить. В истории сталинского восхождения к вершинам власти он сыграл очень крупную роль. Но сам он на амплуа первой скрипки никогда не претендовал. Между тем, он прошёл очень близко от этой роли. В марте 1921 года он избирается ответственным секретарём ЦК и кандидатом в члены Политбюро. В течение года у него в руках будет весь аппарат ЦК. Но в марте 1922 года Зиновьев, организуя свою тройку, захочет посадить на аппарат ЦК Сталина, сделав его генеральным секретарём и отодвинув в аппарате Молотова на второе место — второго секретаря ЦК. Расчёт Зиновьева: нужно сбросить Троцкого, а Сталин — явный и жестокий враг Троцкого. Зиновьев и Каменев предпочитают Сталина. И Молотов не только подчиняется, но и становится верным лейтенантом Сталина, из-под которого он никогда не пытается выбраться; Зиновьеву же и Каменеву он мстит потом с удовольствием, а также Троцкому, который почему-то Молотова невзлюбил (впрочем, не «почему-то»: Троцкий живёт абстракциями; из Молотова он создал воплощение «бюрократического перерождения партии»).
Вслед за тем Молотов всегда и постоянно идёт за Сталиным; он проводит всю самую серьёзную работу по подбору людей партийного аппарата — секретарей крайкомов и губкомов — и созданию сталинского большинства в ЦК. Он десять лет будет вторым секретарём ЦК. Когда Сталину нужно, он будет председателем Совнаркома и СТО; когда нужно, будет стоять во главе Коминтерна; когда нужно, будет министром иностранных дел.
Замечательно, что и с ним Сталин проделывает тот же приём, что и со многими другими своими лейтенантами — арест жены, в то время как сам сталинский приближённый продолжает находиться в его милости; мы уже видели, что это было проделано и с Калининым, и с Поскребышевым. Жена Молотова — еврейка. Под партийной кличкой Жемчужина, она, видная партийка, стоит во главе парфюмерной промышленности. Сталин арестовывает её и отправляет в ссылку (а ссылка эта совсем не типа царской). Молотов, конечно, терпеливо это переносит. Но это не удивительно. Замечательно другое. Когда Сталин умер и жена Молотова из ссылки вернулась, и она, и Молотов — твёрдые сталинцы. Молотов неодобрительно относится к предпринятой Хрущёвым десталинизации. И он, и Каганович, и Маленков — убеждённые сталинцы, и при первом же удобном случае (1957 г.) пытаются свергнуть Хрущёва. Что им не удаётся и стоит окончательной потери всех постов и мест в партийной иерархии с окончательным выходом в тираж.
Почему Молотов хочет возвращения сталинских методов? Ностальгия по временам, когда в руках была власть чингисхановская, когда все дрожали и никто в стране пикнуть не смел? Может быть, и более реальный расчёт. Коммунистический строй, чтобы держаться, требует насилия над всем населением, требует гигантского полицейского аппарата, системы террора. Чем сильнее террор, тем власть прочнее. В сталинские времена население боялось даже того, чтобы какая-нибудь еретическая мысль пришла в голову, а уж о какой-либо акции против власти и речи быть не могло. А теперь Хрущёв отвинчивает гайку; люди начинают думать, говорить, не соглашаться. До чего это может дойти? В сталинские времена таких рисков не было.
Между тем Молотов, может быть, представляет удивительный пример того, что делает из человека коммунизм. Я много работал с Молотовым. Это очень добросовестный, не блестящий, но чрезвычайно работоспособный бюрократ. Он очень спокоен, выдержан. Ко мне он был всегда крайне благожелателен и любезен и в личных отношениях со мной очень мил. Да и со всеми, кто к нему приближается, он корректен, человек вполне приемлемый, никакой грубости, никакой заносчивости, никакой кровожадности, никакого стремления кого-либо унизить или раздавить.
Через десять лет Сталин не только сам будет одобрять списки арестуемых и расстреливаемых. Для своего рода круговой поруки эти списки будут проходить через руки Молотова и Кагановича. Конечно, Молотов их подписывает вслед за Сталиным. Но вот какая-либо фамилия бросается ему в глаза. Он пишет рядом ВМН. Это значит — Высшая Мера Наказания. Этого достаточно — человек будет расстрелян.
Что это? Мимикрия перед Сталиным? Или это опьяняющее чувство своей мощи — вот я записал три буквы — и нет человека. И сколько тысяч смертей в этих списках одобрил спокойный, не волнующийся бюрократ. И никаких сожалений. Наоборот, Сталин умер, хорошо бы возвратить сталинские времена.
Неужели из человека всё можно сделать? Дайте его в руки Сталина, возвысьте его в системе, где человек человеку волк, и он равнодушно будет смотреть, как гибнут в жестоких страданиях миллионы людей. Поставьте его рядовым чиновником в хорошей человеческой системе общества, и он ночами будет работать, изыскивая средства помощи пострадавшим от недорода крестьянам деревни Нееловки, Алексинского уезда. Эта проблема ещё много раз будет передо мной стоять во времена моих странствий по большевистской верхушке. Насчёт Молотова персонально у меня ещё особое ощущение.
В двадцатых годах я был свидетелем всего, что происходило в большевистском центре. Прошло полвека, и если поставить вопрос, кто ещё из живых людей на поверхности земли видел и знает всё это, то на этот вопрос один ответ: Молотов (есть Каганович, но он в эти годы стоял от центра событий дальше, чем Молотов). Я говорю только о двадцатых годах. Дальше я в большевистском центре больше не был, а Молотов, наоборот, продолжал в следующие три-четыре десятилетия быть в центре событий, и никто сейчас не знает лучше, чем он, как эти события протекали. Но обо всём этом он не может ни написать, ни опубликовать ни одной строчки, которая была бы в несогласии с официальной ложью. То есть никакую правду ни о чём сказать не может.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.