Живые голоса (6): «Мы мертвых не боялись, это все были знакомые люди»

Живые голоса (6): «Мы мертвых не боялись, это все были знакомые люди»

В рамках «борьбы с партизанами» немецкие каратели уничтожали целые семьи. Рассказы детей, чудом уцелевших в ходе этих бесчеловечных акций, приведены в книге Светланы Алексиевич «Последние свидетели».

«Вот согнали всех нас, всю нашу деревню. Поставили впереди пулеметы и приказали отвечать, где партизаны, к кому они заходили. Все молчали. Тогда они отсчитали каждого третьего и вывели на расстрел. Расстреляли шесть человек: двух мужчин, двух женщин и двух подростков…

Скоро немцы вернулись… Через несколько дней…

Собрали всех детей, нас было тринадцать человек, поставили впереди своей колонны — боялись партизанских мин. Мы шли, а они за нами ехали. Если надо было, например, остановиться и взять воду из колодца, они сначала запускали к колодцу нас. Мальчишки не так боялись, а девочки шли и плакали. А они за нами на машинах… Помню, что мы шли босиком, а еще только начиналась весна… Первые дни…

Хочу забыть…

Немцы ходили по хатам… Собирали тех, у кого дети ушли в партизаны… И отрубили им головы посреди деревни… Нам приказали: „Смотрите“. В одной хате никого не нашли, поймали и повесили их кота. Он висел на веревочке как ребенок».

Люба Александрович, 11 лет

* * *

«Как нас расстреливали…

Согнали к бригадирской хате… Всю деревню… Теплый день, трава теплая. Кто стоял, а кто сидел. Женщины в белых платках, дети босиком. На этом месте, куда нас согнали, всегда собирались в праздники. Песни пели…

Из тех, что стояли впереди, отсчитали четырнадцать человек. Дали им лопаты и приказали копать яму. А нас подогнали ближе смотреть, как они копают. Копали быстро-быстро. Я помню, что яма была большая, глубокая, на полный человеческий рост. Такие ямы копают под дом, под фундамент.

Расстреливали по три человека. Поставят у края ямы — и в упор. Остальные смотрят… Не помню, чтобы с детьми родители прощались или дети с родителями. Одна мать подняла подол платья и закрыла дочке глаза.

Расстреляли четырнадцать человек и стали закапывать яму. А мы опять стояли и смотрели, как забрасывают землей, как утаптывают сапогами. А сверху еще лопатками похлопали, чтобы было красиво. Аккуратно. Понимаете, даже углы срезали, почистили. Один пожилой немец вытирал платком пот со лба, как будто он в поле работал. Понимаете? Не забыть…»

Леонид Шакинко, 12 лет

* * *

«Уже солнышко взошло…

Пастухи собирали коров. Каратели дали время выгнать стадо за речку Грезу и стали ходить по хатам. Заходили со списком и по списку расстреливали. Читают: мать, дед, дети такие-то, по стольку лет. Проследят по списку, если одного нет, начинают искать. Под кроватью ребенка найдут, под печкой…

Когда всех найдут, тогда стреляют…

У нас в хате собралось шесть человек: бабушка, мама, старшая сестра, я и два младших братика. Шесть человек… Увидели в окно, как они пошли к соседям, побежали в сени с братиком самым маленьким, закрылись на крючок. Сели на сундук и сидим возле мамы.

Крючок слабенький, немец сразу оторвал. Через порог переступил и дал очередь. Я разглядеть не успел, старый он или молодой? Мы все попадали, я завалился за сундук…

Первый раз пришел в сознание, когда услышал, что на меня что-то капает… Капает и капает, как вода. Поднял голову: мамина кровь капает, мама лежит убитая. Пополз под кровать, все залито кровью… Я в крови, как в воде… Мокрый…

Вернулось сознание, когда услышал страшный женский голос…

Крик висел и висел в воздухе. Кто-то кричал так, что, мне казалось, он не останавливается. Полз по этому крику как по ниточке, и приполз к колхозному гаражу. Никого не вижу… Крик откуда-то из-под земли идет…

Встать я не мог, подполз к яме и перегнулся вниз… Полная яма людей… Это были все смоленские беженцы, они у нас жили в школе. Семей двадцать. Все лежали в яме, а наверху поднималась и падала раненая девочка. И кричала. Я оглянулся назад: куда теперь ползти? Уже горела вся деревня… И никого живого… Одна эта девочка… Я упал к ней… Сколько лежал — не знаю…

Слышу — девочка мертва. И толкну, и позову — не отзывается. Один я живой, а они все мертвые. Солнце пригрело, от теплой крови пар идет. Закружилась голова…»

Леонид Сиваков, 6 лет

* * *

«Как нашу деревню жгли… Все запомнила… Они сначала нас расстреляли, а потом сожгли… Я вернулась с того света…

На улице они не стреляли, а заходили в хаты. Стоим все возле окна:

— Вон Аниську пошли расстреливать…

— У Аниськи кончили. К тетке Анфисе идут…

И мы стоим, мы ждем — придут и нас расстреляют. Никто не плачет, никто не кричит. Стоим…

Помню, как горели у убитой мамы волосы… А у маленького возле нее — пеленки… Мы переползли через них со старшим братом, я держалась за его штанину: сначала — во двор, потом в огород, до вечера лежали в картофлянике. Вечером заползли в кусты. И тут я расплакалась…»

Тоня Рудакова, 5 лет

* * *

«Я видел то, что человек не может видеть… Ему нельзя…

Я видел, как ночью пошел под откос и сгорел немецкий эшелон, а утром положили на рельсы всех тех, кто работал на железной дороге, и пустили по ним паровоз…

Я видел, как запрягали в брички людей… У них — желтые звезды на спине… И весело катались… Погоняли кнутами…

Я видел, как у матерей штыками выбивали из рук детей. И бросали в огонь. В колодец. А до нас с матерью очередь не дошла…

Я видел, как плакала соседская собака. Она сидела на золе соседской хаты. Одна…»

Юра Карпович, 8 лет

* * *

«Война… А пахать надо…

Мама, сестра и брат поехали в поле. Лен сеять… Они поехали, а через час, больше не прошло, бегут женщины:

— Твоих, Дуня, постреляли. На поле лежат…

Осталась я одна с маленьким своим племянником. Моя сестра недавно родила, а ее муж был в партизанах. Вот с этим мальчиком…

Маленький ко мне лезет… Грудь просит… Молока… Оттяну ему сосок, цокает, цокает и заснет. Где он простудился? Как заболел? Сама малая, что я понимала. Кашляет, кашляет. Есть нечего. Коровку уже полицаи забрали.

И мальчик умер. Стонал-стонал и умер. Слышу? Тихо стало. Подняла тряпочки, он черный лежит, только лицо белое, чистое осталось. Белое личико, а сам весь черный».

Дуня Голубева, 11 лет

* * *

«Выгнали из сарая колхозных коров, а туда затолкали людей. И нашу маму. Мы с братиком сидели в кустах, ему два годика, он не плакал. И собака наша с нами сидела.

Утром пришли домой, дом стоит, а мамы нет. И людей никого нету. Одни мы остались. Я иду за водой, надо печь топить, братик кушать хочет. На колодезном журавле висели наши соседи. Повернула в другой конец деревни, там Криничный колодец был, самая лучшая вода. Самая вкусная. И там люди висят. С пустыми ведрами вернулась. Братик плакал, потому что голодный: „Хлеба дай. Дай корочку“. Один раз я его укусила, чтобы не плакал.

Так мы жили несколько дней. Одни в деревне. Люди лежали или висели мертвые. Мы мертвых не боялись, это все были знакомые люди».

Мария Пузан, 7 лет

* * *

«Наша хата стояла как раз посередине деревни. К ней всех сгоняли. Все быстро делалось. Связанные люди стояли, опустив головы. По списку пересчитали их и погнали за деревню. Было много деревенских мужчин и учительница.

Женщины и дети за ними побежали. Гнали их быстро… Мы отстали… Добежали до последнего сарая, слышим выстрелы. Люди начинают падать, то упадет, то поднимется. Быстро их постреляли и садятся уезжать. Один немец с мотоциклом разворачивается и объезжает этих убитых людей. У него в руках что-то тяжелое… Или дубинка, или заводная ручка от мотоцикла… Не запомнил… Он, не слезая с мотоцикла, на тихом ходу раскалывает всем головы… Другой немец хотел из пистолета достреливать, этот махнул головой, что не надо. Все поехали, а он не уехал, пока всем головы не расколол. Я еще никогда не слышал, как трещат человеческие кости… Мне запомнилось, что они трещали, как спелые тыквы, когда отец рубил их топором, а я выбирал семечки.

Мне так стало страшно, что я бросил маму, бросил всех и куда-то побежал. Один. Спрятался не в хате, а почему-то в сарае, меня мать долго искала. Я два дня не мог слова выговорить. Ни одного звука».

Яков Колодинский, 7 лет

* * *

«Немцы тащили меня в сарай… Мама бежала следом и рвала на себе волосы. Она кричала: „Делайте со мной что хотите, только не трогайте дитя“. У меня еще было два младших брата, они тоже кричали…

Родом мы из деревни Меховая Орловской области. Оттуда нас пешком пригнали в Беларусь. Гнали из концлагеря в концлагерь… Когда меня хотели забрать в Германию, мама подложила себе живот, а мне дала в руки меньшего братика. Так я спаслась. Меня вычеркнули из списка…

Собаки рвали детей… Сядем над разорванным дитяткой и ждем, когда сердце у него остановится… Тогда снегом прикроем… Вот ему и могилка до весны…»

Аня Павлова, 9 лет

* * *

«Черный немец навел на нас пулемет, и я поняла, что он сейчас будет делать. Я не успела даже закричать и обнять маленьких…

Проснулась я от маминого плача. Да, мне казалось, что я спала. Приподнялась, вижу: мама копает ямку и плачет. Она стояла спиной ко мне, а у меня не было сил ее позвать, сил хватало, только чтобы смотреть на нее. Мама разогнулась передохнуть, повернула ко мне голову и как закричит: „Инночка!“ Она кинулась ко мне, схватила на руки. В одной руке меня держит, а другой остальных ощупывает: вдруг кто-нибудь еще живой? Нет, они были холодные…

Когда меня подлечили, мы с мамой насчитали у меня девять пулевых ран. Я училась считать. В одном плечике — две пули и в другом — две пули. Это будет четыре. В одной ножке две пули и в другой — две пули. Это будет уже восемь, и на шейке — ранка. Это будет уже девять».

Инна Старовойтова, 6 лет

* * *

«Помню, что каратели черные все, черные… У них даже собаки были черные…

Мы жались к матерям… Они не всех убивали, не всю деревню. Они взяли тех, кто справа стоял, и разделили: детей — отдельно, родителей — отдельно. Мы думали, что родителей будут расстреливать, а нас оставят. Там была моя мама… А я не хотела жить без мамы… Я просилась к ней и плакала. Как-то меня пропустили.

А она, как увидела… Как закричит:

— Это не моя дочь!

…Вот это я запомнила. Глаза у нее не слез были полны, а крови. Полные глаза крови:

— Это не моя дочь!

Куда-то меня оттащили. И я видела, как сначала стреляли в детей. Стреляли и смотрели, как родители мучаются. Расстреляли двух моих сестер и двух братьев. Когда убили детей, стали убивать родителей. Стояла женщина, держала на руках грудного ребеночка, он сосал водичку из бутылочки. Они выстрелили сначала в бутылочку, потом в ребенка, и потом только мать убили.

Как после всего жить?»

Фаина Люцко, 15 лет

* * *

«…В школе в тот день сорвались занятия — все пришли посмотреть на нашего папу. Это был первый папа, который приехал с войны… А папа у нас особенный — кавалер ордена Ленина, Герой Советского Союза — Антон Петрович Бринский…

Папа не хотел быть один. Не мог. Ему было плохо одному. Он всюду таскал меня за собой. Однажды я услышала… Он рассказывал кому-то, как партизаны подошли к деревне и увидели много свежей, вскопанной земли… Остановились… Стоят на ней… Вдруг замечают: эта земля под ними шевелится… Живая земля…

А через поле бежит мальчик и кричит, что тут расстреляли их деревню и закопали… Всю деревню…

Папа оглянулся, видит — я падаю. Больше он никогда при нас о войне не рассказывал…»

Вера Бринская, 12 лет