VIII

VIII

Нелегкая жизнь ждала Жозефину после выхода ее из Кармской тюрьмы. Вероятно, в первое время ей было не до дел: она была совершенно измучена. Но нужно было жить, нужно было устроить жизнь детей. Состояние ее казненного мужа в пору террора было объявлено конфискованным. Черта интересная и характерная. Властям было отлично известно, что генерал Богарне погиб безвинно; тех, кто отправил его на эшафот, теперь все громили и проклинали. Казалось бы, вопрос разрешался просто: следовало немедленно вернуть состояние вдове и детям генерала. Но революция отменила все, кроме канцелярий и канцелярской волокиты: это казнить человека можно было в двадцать четыре часа; отмена же конфискации его имущества могла затянуться и на годы. Какая-то бумажка, написанная каким-то писарем по приказу какого-то секретаря, сохраняла свою силу.

Под секвестром находилась и квартира самой Жозефины. С величайшим трудом, при поддержке влиятельных людей, ей удалось добиться не снятия секвестра, но разрешения взять на собственной квартире самые необходимые из собственных вещей. Платьев, белья у нее было в ту пору немного. Впоследствии Жозефина вполне себя за это вознаградила: за шесть лет своего царствования она на себя истратила — почти исключительно на вещи и на туалеты — около 25 миллионов франков. Наполеон только руками разводил, платя по счетам.

Но до царствования было еще очень далеко. В первое время после тюрьмы Жозефина жила почти исключительно в долг: какие-то оптимисты снабжали ее деньгами в надежде на то, что, в конце концов, снимут же конфискацию с имущества человека, которого все признавали ни в чем не повинной жертвой всеми проклинаемого террора. Помогали Жозефине и родные. Не надо думать, что она жила в нищете. Если бы Жозефина была настоящей француженкой, она, верно, поселилась бы в квартире из двух комнат. Но у этой беспомощной креолки были черты русской или польской барыни. Не имея за душой ни гроша, на по лученные в долг деньги она «необыкновенно дешево» сняла на улице Chantereine{80} барский особняк с садом, со службами, с конюшней, обзавелась лошадьми (и даже — о далекие времена! — коровой), наняла лакея, повара, кучера, горничных.

Еще сложнее были ее интимные дела. Из тюрьмы она вышла почти официальной любовницей генерала Гоша. Связь их продолжалась, однако, недолго: молодой генерал был влюблен в другую женщину. К тому же он был теперь в милости, получил назначение на высокий командный пост и должен был уехать в армию. По-видимому, расстались они друзьями. По крайней мере, Гош взял с собой на фронт 13-летнего сына Жозефины, — пусть приучается с ранних лет к военному делу.

Вероятно, именно в эту пору, после отъезда Гоша, Жозефина вспомнила о мадемуазель Ленорман. Достаточно ясно, что если бы и в самом деле Сибилла послала ей в свое время в тюрьму гороскоп, с молодым офицером, призванным к великому будущему, и с двенадцатью годами необычайного счастья, то у Жозефины еще не было оснований восторгаться ее пророческим даром: никакого молодого офицера она не знала, и на необычайное счастье было пока непохоже. Но, вероятно, у Жозефины оставалось о гороскопе неопределенное, отчасти и радостное воспоминание: горе уже прошло, а что-то эта Сибилла тогда предсказывала и приятное, — надо бы погадать опять.

К одной из книг, которые издала в начале прошлого века Ленорман, приложена гравюра, изображающая ее кабинет. На столе лежат карты, стоят какие-то таинственные сосуды. На шкафу стоит глобус. Хозяйка сидит за столом, у ее ног лежит собачка. Вся картина дышит спокойствием, мудростью, величием науки. В этом кабинете как-то и появилась вдова Богарне в сопровождении одной приятельницы. Сибилла встретила их гробовыми стихами Делиля: «Не говорите больше о друзьях, о долге, о связях. Нет больше друзей, родителей, сограждан. Пугливый сын страшится отца. Брат избегает брата».

Поэт Делиль был милейший человек. Мармонтель написал о нем двустишие: «Аббат Делиль с лицом ребенка все гда на стороне победителей». Но это было совершенно несправедливо. У Делиля действительно была маленькая слабость: когда он видел очень влиятельное лицо, он испытывал почти непреодолимую потребность написать в честь лица оду. А так как влиятельные лица в ту пору часто менялись, то и собрание од Делиля можно признать пестрым: есть у него стишки в честь монархов и есть стишки в честь революционеров, он одинаково любил Марию Антуанетту и Робеспьера, Шометта и папу Пия VI. Однако писал он, в большинстве случаев, совершенно бескорыстно, — вот как и у нас иные поэты совершенно бескорыстно восхваляют Сталина: ни гроша он им за это не дает и не даст. Такой был у Делиля характер. Был он модным поэтом до 9 термидора и остался им после 9 термидора, — кто же стал бы вспоминать невинные грехи столь милого человека? Собственно, Ленорман процитировала не то, что нужно: стишки были о зле и ужасах жизни, а теперь жизнь было приказано любить. Но Сибилла сразу дала официальный тон своим отношениям с Жозефиной: тон верной трагической дружбы. На фоне изображенного в стишках коварства человеческого рода наметилась беззаветная, бескорыстная преданность Сибиллы.

И со стихами Делиля, и с глобусом, и с «астролябией Урании», и с «пером Клио» Ленорман была, в сущности, простая баба. Но в глупости ее обвинять никак нельзя. А по образованию и сама Жозефина не так уж далеко от нее ушла. Между ними завязалась дружба. С той поры Сибилла принимала участие чуть ли не во всех делах Жозефины, в том числе и в интимных (или даже особенно — в интимных). К сожалению, о главном она рассказать в своих книгах не посмела: в пору империи это могло бы чрезвычайно не понравиться Наполеону, а в пору Реставрации могло не понравиться Бурбонам. И нам трудно сказать, какая была точная роль гадалки в сложных и путаных делах, происходивших с Жозефиной в 1795—1796 годах.

После отъезда Гоша вдова генерала Богарне сошлась с всемогущим в ту пору Баррасом, который в своих воспоминаниях с необыкновенно рыцарским видом изобразил их связь. По-видимому, этот герой Термидора очень ей нравился. Она нравилась ему меньше. У Барраса всегда было множество любовниц, и ревность особенно его не мучила. Главной фавориткой титулованного революционера была жена его соратника по Термидору, знаменитая красавица госпожа Тальен. Когда она ему надоела, он ее уступил одному из королей тогдашнего Парижа, финансисту Уврару, который на поставках для армий и на скупке бумаги составил себе огромное состояние. Можно предполагать, что Баррас желал спокойно, без сцен и без расходов отделаться и от Жозефины. Это было труднее: вдова Богарне была не так уж молода, а по красоте ее с госпожой Тальен никто и не сравнивал. Нам трудно отделаться от впечатления, что Баррас старательно «искал дурака». «Дурак» нашелся.