Глава 19 Великий граф

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 19

Великий граф

Всегда готовый к разговору, мудрый в советах, дальновидный в делах.

Малатерра о Рожере, I, 19

Семьдесят один год прошел с того дня, когда Мелус подошел к паломникам в пещере Архангела – семьдесят один год, в течение которых огромная волна, прокатившаяся по южной Италии, которая несла нормандцев на гребне и сметала всех остальных, ни разу не останавливалась в своем движении. Она пронесла их через Аверсу, Мельфи и Чивитате, через Мессину, Бари и Палермо и даже в сам Рим, поднимая их с каждым последующим десятилетием к новым высотам славы и власти, и, если случайно на год или два напор уменьшался, это всегда оказывалось только передышкой перед новым взлетом. В последние двенадцать лет века натиск ослабел. Прежний запал был утрачен. Словно само время устояло от бесконечной череды событий.

Так, по крайней мере, кажется историку. Для тех подданных герцога, которые населяли континентальную Италию в те годы, нынешняя жизнь практически не отличалась от прежней – разве что она стала немного скучнее после смерти Гвискара, поскольку его энергия и энтузиазм чувствовались далеко за пределами его непосредственного окружения, состоявшего из его личных вассалов, воинов и тех, на чьих судьбах впрямую сказывалась его политика. Но скука, увы, не означала безопасности. Старые раздоры между Рожером Борсой и Боэмундом вновь вспыхнули осенью 1087 г., и в течение последующих девяти лет трудно было найти область на юге, которая не пострадала от их соперничества. Внутренние усобицы никогда не приносят положительных результатов, они истощают страну физически и финансово, не представляя возможностей для экспансии или завоеваний или экономических выгод, но та междоусобица, которая захватила теперь полуостров, оказалась даже более бессмысленна, чем это обычно бывает, поскольку, хотя она позволила Боэмунду наложить руку на владения сводного брата, все эти приобретения он потерял, когда в 1096 г. отправился в Первый крестовый поход.

Но не только местное население сожалело об утрате былого порядка. Нашлись и другие люди, не имевшие прямого отношения к герцогству, которых все более беспокоила постигшая его анархия. Главным среди них был Одо, епископ Остии, который спустя шесть месяцев после смерти папы Виктора был избран его преемником на папской кафедре под именем Урбана II. Этот высокомерный ученый аристократ из Шампани, ревностный сторонник реформ, который был настоятелем в Клюни, прежде чем отправиться на юг и присоединиться к курии, имел мало общего со своим трогательным и несчастным предшественником. Он был непреклонным сторонником главенства папы в духе Григория – за исключением того, что обладал всем лоском и дипломатической тонкостью, которых так отчаянно не хватало человеку, ставшему для него идейным вдохновителем и примером для подражания. Поскольку Рим опять был в руках антипапы Климента и сторонников империи, Урбана избрали и посвятили в сан в Террачине, и он хорошо понимал, что помощь нормандцев понадобится ему, если он собирается возвращаться в столицу. В начале его понтификата, при том что герцог Апулии был целиком поглощен своими распрями с князем Таранто, ни о какой помощи не могло идти речи. Только после личного визита Урбана на Сицилию граф Рожер сумел в очередной раз установить временный мир между своими племянниками, что дало возможность организовать военную экспедицию в Рим, в составе которой в ноябре 1088 г. папа вошел в город. Но даже после этого он оказался, как прежде Виктор, заключен на крошечном Тибрском острове и следующей осенью снова был изгнан. Только на Пасху 1094 г. и то благодаря взятке он смог проникнуть в Латеранский дворец и, через шесть лет после посвящения, занять принадлежавшую ему по праву кафедру.

В течение этих шести лет Урбан в основном скитался по южной Италии, тем больше он убеждался, что реально наследником Гвискара стал граф Рожер, а не его племянник. Новый герцог Апулии был старательным, но бесполезным ничтожеством, презираемым и нормандцами и лангобардами; он пытался бороться по мере сил, но чем дальше, тем больше зависел от своего дяди и, сознавая свою бездарность, пытался найти утешение в церквях и монастырях, где его щедрость и несомненная набожность снискали ему искреннее уважение. Боэмунд, со своей стороны, хотя уже проявил некоторые дарования своего отца, унаследовал также его неугомонность и безответственность. В глазах Урбана он был разбойником, поднявшим оружие против папского вассала, но его могущество быстро росло: в 1090 г. он умудрился захватить Бари и несколько городов в северной Калабрии и теперь контролировал не только «пяту Италии», но и всю область между Мельфи и заливом Таранто. Даже если удастся помешать ему разрушить юг, его влияние на полуострове всегда будет подрывным. На поддержку из княжества Капуи также не приходилось рассчитывать: Жордан умер в 1090 г., а его сын Ричард, еще маленький, был изгнан и жил теперь на чужбине.

В 1094 г. графу Рожеру исполнилось шестьдесят три года и он являлся неоспоримым хозяином Сицилии. Бутера признала его власть вскоре после визита Урбана в 1088 г., а Ното, последний бастион сарацин, добровольно сдался в 1091-м. В том же году, чтобы обезопасить себя от набегов с юга, Рожер провел экспедицию на Мальту, которая также подчинилась без боя. Из тех владений на Сицилии, которые Роберт Гвискар оставил за собой, половина Палермо, половина Мессины и большая часть Валь-Демоне формально являлись собственностью Рожера Борсы – другая половина Палермо была приобретена графом в обмен за помощь племяннику в осаде Козенцы. Но, хотя Рожер не получал доходов от этих территорий, его авторитет там был столь же высок, как везде на острове.

За два десятилетия, прошедшие со времени падения сицилийской столицы, характер его существенно изменился. В молодости он проявлял ту же горячность и непоседливость, что и другие Отвили, но, Гвискар до конца жизни оставался искателем приключений, Рожер превратился в зрелого и ответственного государственного деятеля. Более того, невзирая на свои завоевания, он был мирным человеком. За все то время, пока он медленно утверждал свою власть на острове, граф Сицилийский никогда не использовал военную силу в тех случаях, когда имелась возможность договориться, а если война оказывалась неизбежной, никогда не начинал военных действий, не будучи уверен в победе. Завоевание шло долго и заняло большую часть его взрослой жизни – зато он мог по мере продвижения закрепляться на новых территориях и сумел обеспечить себе уважение и доверие большинства подданных, независимо от их религии и национальной принадлежности. Роберту Гвискару такое было бы не под силу.

Для Роберта, надо признать, громадным и, возможно, непреодолимым препятствием всегда оказывались его вассалы. Завистливые, непокорные, постоянно недовольные его правилами, они были проклятием юга, главной помехой для его процветания и сплочения. У них, однако, имелось несомненное право находиться там, где они находились: семьи многих из них поселились в Италии прежде, чем первый из сыновей Танкреда покинул поместье своего отца. Гвискару приходилось мириться с их существованием как с неизбежным злом, поддерживать с ними наилучшие возможные отношения. На Сицилии дело обстояло иначе. Туда Отвили прибыли первыми, уже имея права, подтвержденные папой; они сами распределяли земли и титулы и с самого начала позаботились о том, чтобы предотвратить образование больших поместий, владельцы которых могли впоследствии представлять угрозу для их собственных позиций.

Итак, Рожер Сицилийский к началу последнего десятилетия XI в. сделался величайшим властителем на юге, более могущественным, чем любой правитель континентальной Италии. Папа Урбан, чье положение в Риме оставалось крайне сомнительным, поскольку замок Сант-Анджело находился в руках сторонников Климента до 1098 г., ясно сознавал, что в случае возникновения новой серьезной угрозы для папства только граф сможет сказать необходимую поддержку на юге. Рожер, честно сказать, был не самым удобным союзником. Он знал себе цену и затребовал с папы, как позже с племянника, большую плату. Однако ему хотелось усилить позиции латинской церкви на Сицилии. Без этого его нынешнее положение оказывалось затруднительным, а кроме того, он не мог бы рассчитывать на поддержку церкви во времена кризисов. Помимо этого он хорошо понимал, что управлять тремя потенциально противостоящими друг другу группировками проще и спокойнее, чем двумя. Потому, заботясь о том, чтобы не обижать и не пугать греческую и исламскую общины, он всячески поощрял латинских клириков, которые прибыли на Сицилию в первые годы завоевания. В апреле 1073 г. латинская архиепископская кафедра была учреждена в Палермо, в течение следующих пятнадцати лет, по мере того как латинских клириков на острове становилось все больше, выходцы из Франции заняли епископские кафедры в Тройне, Мацаре, Агридженто, Сиракузах и Катании, а в 1085 г. первый сицилийский бенедиктинский монастырь был основан на средства самого Рожера на острове Липари.

Папство, хотя и довольное тем, что влияние римской церкви так быстро распространяется в землях, прежде находившихся вне ее досягаемости, поначалу следило за действиями Рожера с некоторым опасением. Григорий VII, как мы говорили, крайне неодобрительно относился к практике назначения епископов местными правителями, и, хотя великий граф в отличие от Генриха IV никогда не возводил вопросы инвеституры в ранг принципа, он явно не намеревался отказываться от жесткого личного контроля за церковными делами. К счастью, у Григория хватало других забот, чтобы еще думать о Сицилии; а Урбан, хотя придерживался близких взглядов на данный предмет[71], проявил нужную долю дипломатии, на которую его предшественник не был способен. Причина состояла не только в том, он нуждался в Рожере в качестве союзника. Для папы, который уже обдумывал идею массового общеевропейского крестового похода для освобождения Святой земли от неверных, едва ли имело смысл активно противостоять единственному победоносному крестоносцу Запада, вернувшему – после перерыва в два с половиной века – большую часть Сицилии в лоно христианства. В глубине души его могло посещать другое тяжкое сомнение: может ли он быть полностью уверен в преданности Рожера истинной вере? Разумеется, граф подчинил на Сицилии православные церкви латинским церковным иерархам, но он предпринял этот шаг скорее для самозащиты, чтобы не допустить усиления византийского влияния, чем из уважения к Риму. Более того, он основывал василианские монастыри в тревожащих количествах, а в Палермо и других местах ходили слухи о его возможном обращении. Урбан не мог рисковать.

Также он не мог позволить графу притязать на права, которые принадлежали ему самому, и, каким бы ни был первоначальный повод его визита к Рожеру в Тройну в 1088 г. – просьба о помощи в походе на Рим или, как предполагает Малатерра, обсуждение византийских предложений об окончании схизмы, – достаточно очевидно, что папа и граф пришли к обоюдовыгодному соглашению по всем вопросам, касающимся церкви на Сицилии. С этого времени Рожер – в обмен на признание верховенства папы в церковных делах – пользовался большой свободой в принятии решений от имени папы и только в крайних случаях – как при отказе Урбана основать епископскую кафедру в Липари в 1091 г. – подчинялся его воле.

Десять лет все шло гладко. За это время дочь Рожера Констанция вышла замуж за Конрада, мятежного сына Генриха IV, который вступил в союз с врагами отца, и вскоре Сицилия превратилась в важный оплот приверженцев папства. Затем, в 1097 г., Урбан просчитался. Не предупредив графа, он назначил Роберта, епископа Тройны и Мессины, своим легатом на Сицилии. С точки зрения Рожера, такой поступок являлся необоснованным и неприемлемым вмешательством в его дела. Несчастного Робера схватили в его собственной церкви и посадили под арест.

В иных обстоятельствах и с другими действующими лицами подобные события должны были привести к серьезному кризису в отношениях между Сицилией и папством, но Рожер и Урбан оба были блестящими дипломатами, и по счастливой случайности возможность уладить дело вскоре представилась. Несколькими месяцами раньше сын Жордана из Капуи Ричард, уже повзрослевший, обратился и к герцогу Апулии и к графу Сицилии с просьбой помочь ему отвоевать свое княжество, откуда он и его родные были изгнаны вскоре после смерти его отца. Они согласились – Рожер Борса в обмен на верховную власть над всеми капуанскими землями, его дядя при условии, что капуанцы откажутся от притязаний на Неаполь. Осада началась в мае 1098 г. и длилась сорок дней, и папе нетрудно было под предлогом посредничества отправиться к осажденному городу. Рожер принял его со всей любезностью, предоставил, как сообщают, шесть палаток в его распоряжение, а на последовавших переговорах – в которых участвовал в доказательство доброй воли графа сам епископ Робер, – он признал, что действовал слишком поспешно, и принес подобающие извинения. Пока продолжались переговоры, Капуя сдалась, и князь получил назад свой титул, папа и граф вместе вернулись в Салерно и здесь выработали формулу, которая породила больше спекуляций и жарких споров, чем любой другой эпизод взаимоотношений между Сицилией и Римом. Эта формула содержалась в письме, адресованном Урбаном 5 июля 1098 г. «своему дражайшему сыну, графу Калабрии и Сицилии». Папа в этом послании обещал, что ни один папский легат не будет назначен ни в одной из частей владений Рожера без официального разрешения самого графа или его непосредственных наследников, которыми Урбан формально передавал полномочия легатов. Он также предоставил Рожеру право в будущем по своему усмотрению выбирать епископов, которые станут представлять Сицилию на синодах.

Некоторые выдающиеся историки этого периода доказывают, что, обретя постоянный статус папского легата, великий граф обрел права, далеко превосходящие те, которыми пользовался кто-либо из мирских властителей христианского Запада[72]. Апологеты католицизма, с другой стороны, стремясь опровергнуть преувеличенные притязания позднейших сицилийских правителей, приложили огромные усилия, чтобы доказать, что на самом деле папа уступил очень мало. Недавние исследования подтверждают их правоту. Безусловно, статус легата был отобран у епископа Робера, но стоит заметить, что Урбан в письме не передавал его официально Рожеру, но позволил ему действовать вместо легата («Legati vice»). Более того, папское послание было просто письменным подтверждением более ранней устной договоренности. Папа мог основываться на своих обещаниях, данных незадолго до этого в Капуе и Салерно, действия Рожера по отношению к церкви в предшествующие десять лет свидетельствуют о том, что он приписал себе полномочия папского легата уже после визита Урбана в 1088 г. Этим объясняется его гнев по поводу назначения Робера – единственный случай в его жизни, когда он поднял руку на представителя духовенства.

Если мы принимаем современную интерпретацию письма папы, оно оказывается всего лишь записью соглашения десятилетней давности, выгодного для обеих сторон. Власть, предоставленная Рожеру, не была абсолютной и не долго оставалась уникальной: спустя несколько лет король Генрих II получил почти такие же права в отношении английской церкви. Но не стоит на этом основании ее недооценивать. У Рожера теперь имелись подтвержденные в письменной форме полномочия от Рима, позволявшие ему принимать решения по своему усмотрению, что было бы невозможно при наличии на Сицилии полноценного папского представительства. Он обрел таким образом реальную власть над латинской церковью на своих территориях, в той же мере, в какой он имел ее над православными и мусульманскими общинами. Если он и не добился столь блестящей дипломатической победы, как прежде предполагалось, то безусловно преуспел в достижении своих целей[73].

Папа Урбан не был единственным выдающимся церковным деятелем, появившимся под стенами Капуи в те летние дни 1098 г. Святой Ансельм, архиепископ Кентерберийский, лангобард по рождению, покинул в отчаянии Англию в предыдущем октябре – Вильгельм Руфус уже не в первый раз отравлял его жизнь – и находился неподалеку от осажденного города. Рожер Борса отправил ему письмо с приглашением посетить осаждающих. Как рассказывает друг и биограф Ансельма, монах Эадмер (сопровождавший его), Ансельм принял приглашение и оставался у Капуи вплоть до падения города, «живя в палатках, поставленных в стороне от шума и суеты военного лагеря». Вскоре после его приезда к нему присоединился папа. Дальнейшую историю лучше изложить словами Эадмера: «Святейший папа и Ансельм были соседями при осаде… они, казалось, жили одним домом, а не двумя, и каждый, кто по своей воле являлся с визитом к папе, навещал по пути Ансельма. В действительности многие, кто боялся приблизиться к папе, спешили зайти к Ансельму, ведомые той любовью, которая не знает страха. К величию папы допускались только богатые; человечность Ансельма давала приют всем без исключения. А кого я имею в виду под всеми? Даже язычников, наряду с христианами. Это были действительно язычники, поскольку граф Сицилии, вассал герцога Рожера, взял их с собой в количестве нескольких тысяч. Некоторые из них, говорю я вам, потрясенные рассказами о доброте Ансельма, которые ходили среди них, зачастили в наш лагерь. Они с благодарностью принимали пищу, которую Ансельм им предлагал, и возвращались к собственному народу, описывая его удивительную доброту. В результате он заслужил такое уважение среди них, что, когда мы проходили через их лагерь – поскольку они жили вместе в одном лагере – громадная толпа, воздевшая руки к небесам, призывала благословение на его голову, а затем поцеловала ему руку, по своему обычаю, они почтительно преклонили перед ним колени, благодаря его за доброту и щедрость. Многие из них даже, как нам стало известно, добровольно следовали поучениям Ансельма и возложили бы на себя узы христианской веры, если бы не боялись гнева своего графа. Ибо воистину он не желал, чтобы кто-то из них становился христианином безнаказанно. Из каких соображений – если позволительно употребить такое слово – он так поступал, меня не касается: пусть это остается между ним и Богом».

Эадмер не самый объективный биограф, и трудно поверить, что сарацинские войска графа Рожера были столь многочисленны и столь восторженны, как он описывает. В его рассказе содержится, однако, интересное упоминание о том, что граф не позволял сарацинам принимать христианство. В последующие годы правителей Сицилии не раз жестоко проклинали за то, что они хладнокровно посылали мусульманские войска на своих христианских врагов и яростно противились любым попыткам миссионерства. Фанатичным средневековым умам такая политика казалась аморальной, но она полностью оправдала себя на практике. Прежде всего, создав отборные войска из сарацинских воинов под командой сарацинских военачальников, использовавшие традиционные методы ведения войны, Рожер нашел полезное применение боевому духу и военным талантам своих мусульманских подданных; в результате они не чувствовали себя людьми второго сорта, а, напротив, гордились тем, что участвуют в делах нового сицилийского государства. Во-вторых, он знал, какое разрушительное воздействие оказывают любые религиозные санкции на боеспособность христианской армии. Его отношения с папством были вполне дружественными, но никто не ведал, сколь долго они такими останутся. Только при наличии сильного исламского подразделения в его войске он мог гарантировать, что в случае разрыва с папой в его распоряжении останется корпус первоклассных воинов, всецело ему преданных. Наконец, присутствие сарацинского подразделения делало армию графа самой сильной на полуострове, обеспечивая ей превосходство над войсками Капуи и даже армией графа Апулии.

Рожер со временем все больше проникался уважением к военному искусству сарацин, и одновременно нечто подобное происходило в административной сфере. По мере того как он завоевывал их доверие и они начинали признавать его в качестве своего правителя – при том, что их таланты и умения, особенно в финансовых и коммерческих делах, постепенно, проявлялись со всей очевидностью, – все больше мусульман занимали высокие административные должности. В Палермо правителями всегда были христиане, хотя даже там глава носил арабский титул эмира, который вошел в латинский язык в форме «ammiratus», и от него произошло современное слово «адмирал». Но почти во всех областях острова, где население было полностью или в основном мусульманским, власть осталась в руках местных сарацинских эмиров. Соответственно, после того как в стране воцарился мир, ожили древние арабские традиции в области науки, искусства, философии: вновь появившихся поэтов, ученых и ремесленников прославляли и привечали, и тем самым были заложены основы для небывалого расцвета культуры на Сицилии в XII столетии, в который арабы внесли самый большой и ощутимый вклад.

Учитывая все это, едва ли стоит удивляться, что, когда в ноябре 1095 г. в Клермоне папа Урбан призвал правителей и народы христианского мира поднять оружие против сарацин и освободить Святую землю от языческой скверны, его слова не нашли отклика у графа Сицилии. Рыцари и бароны Апулии, в чьих сердцах не угасала старая нормандская страсть к перемене мест, отозвались сразу и с величайшим воодушевлением; дошло до того, что Рожер Борса, который – как всегда с дядиной помощью – осаждал мятежный Амальфи, когда весть о Крестовом походе достигла южной Италии, неожиданно обнаружил, что почти половина его войска дезертировала, и вынужден был снять осаду. Через несколько месяцев армия крестоносцев, пересекавшая полуостров, чтобы отплыть на кораблях дальше по дороге, невероятно пополнилась за счет нормандских воинов, которые сотнями присоединялись к ней. Ими предводительствовал великан Боэмунд, и среди его приближенных были, как минимум, еще пять внуков и два правнука Танкреда де Отвиля.

Герцогу Апулии, несмотря на злосчастное дезертирство его армии, этот великий исход казался даром Божьим, ибо благодаря ему он избавился от всех самых опасных и беспокойных обитателей своих владений. Но возбуждение и волнения этого лета не затронули его дядю. Рожер за свою жизнь уже пресытился крестовыми походами. Арабский историк Ибн аль-Атхир рассказывает, как примерно в это время графу предложили присоединиться к французской армии, отправлявшейся в военную экспедицию в Африку против Темима, зиридского султана из династии Зиридов в Махдии, на территории нынешнего Туниса. Аль-Атхир далее пишет:

«Получив эту весть, Рожер собрал своих соратников и спросил у них совета. Все ответили: «Воистину, это прекрасный план для всех, ибо тогда страны станут христианскими». Но Рожер поднял ногу и, издав неприличный звук, сказал: «Я считаю, что это не лучший совет… Когда эта армия будет здесь, мне придется предоставить корабли и еще многое другое, чтобы переправить в Африку их и мои собственные войска. Если мы завоюем эту страну, она будет принадлежать им, а мы должны будем посылать им провизию с Сицилии, и я потеряю деньги, получаемые каждый год от торговли. Если же, наоборот, поход закончится неудачей, они вернутся на Сицилию и станут надоедать мне здесь. Более того, Темим сможет обвинить меня в бесчестье, заявив, что я нарушил слово и порвал связи дружбы, существовавшие между нашими странами».

Ибн аль-Атхир писал примерно через сто лет после смерти Рожера. Факты у него немного спутались, эпизод, о котором идет речь, скорее всего, соотносится с отказом Рожера присоединиться к совместной пизанско-генуэзской экспедиции против Темима в 1086 г. Рассказ аль-Атхира ценен не столько как источник исторических сведений, сколько как свидетельство касательно репутации Рожера в арабском мире. Это также одна из немногих дошедших до нас историй, которые рисуют портрет – пусть неточный и схематичный – Рожера как человека. О его личности и частной жизни мы знаем до обидного мало. Единственное, что можно утверждать, – он в полной мере обладал плодовитостью Отвилей. В сохранившихся источниках упоминается о по крайней мере тринадцати, а может быть, семнадцати детях от разных матерей, на трех из этих женщин – его возлюбленная Юдифь из Эврё умерла молодой – Рожер последовательно был женат, но, возможно, список его потомков этим не исчерпывается. Об остальных чертах его характера мы можем судить только исходя из того, что нам известно о его жизни и достижениях.

Но что это была за жизнь! К тому времени, когда Рожер умер 22 июня 1101 г. в своей континентальной столице в Милето, ему исполнилось семьдесят лет. Из них сорок четыре года он провел на юге, а сорок отдал Сицилии. Будучи младшим из Отвилей, он не имел даже тех преимуществ, которыми пользовались его братья, но к моменту смерти, будучи формально всего лишь графом, верным вассалом своего племянника, он считался одним из самых выдающихся государей Европы, и по меньшей мере три короля – Филипп Французский, Конрад Германский (сын Генриха IV)[74] и Кальман Венгерский – были его зятьями. Сицилия при его правлении преобразилась. Остров, некогда отчаявшийся и деморализованный, раздираемый междоусобицами, пришедший в запустение после двух столетий плохого правления, превратился в политически цельную, мирную и процветающую страну, где представители четырех народов – поскольку благодаря усилиям Рожера несколько процветающих лангобардских колоний были основаны в окрестностях Катании – и трех религий счастливо жили бок о бок при взаимном уважении и согласии.

Именно в этом лежит важнейшее из достижений Рожера, и его значение выходит – во времени и пространстве – далеко за пределы Центрального Средиземноморья XI в. В феодальной Европе, где кровопролитие стало частью повседневной жизни, оглашаемой шумом тысяч мелких стычек, раздираемой схизмой и постоянно омраченной глобальным конфликтом между императором и папой, он оставил после себя страну – еще не нацию, – в которой бароны не были слишком бурными, а греческая и латинская церкви не боролись ни со светской властью, ни друг с другом. В то время, пока остальные обитатели континента тратили свои силы и позорили себя в крестовых походах, где циничное своекорыстие удивительным образом сочеталось с туманным идеализмом, Рожер – единственный из европейских правителей успевший познать на собственном опыте суетность крестоносного духа – стал поборником цивилизованного политического и религиозного мышления, при котором все народы, веры, языки и культуры в равной мере поддерживались и поощрялись. Подобный феномен, не имеющий параллелей в Средневековье, не часто встретишь и в другие эпохи, и образец, который граф Рожер Сицилийский предоставил Европе в XI в., может с выгодой быть использован большинством наций в современном мире.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.