«…НАСТУПЛЕНИЕ НЕЦЕЛЕСООБРАЗНО»
«…НАСТУПЛЕНИЕ НЕЦЕЛЕСООБРАЗНО»
Советское командование, так же как и немецкое, к разработке плана ведения войны на лето и осень 1943 года приступило сразу же по завершении зимней кампании. Первоначально намеревались «банально» перейти в общее наступление на всем советско-германском фронте, нанести врагу «два-три новых удара, равных по своим результатам Сталинграду», разгромить группы армий «Север», «Центр» и «Юг», освободить Левобережную Украину с Донецким бассейном и восточные районы Белоруссии, изгнав врага за линию рек Сож и Днепр. Но было время подумать. Начать операции сразу в любом случае не представлялось возможным. Даже не столько из-за наступившей распутицы — в 1944 году она не помешала «сталинским ударам», но путь к Северскому Донцу и попытка прорыва к Днепру обошлись недешево.
Общие потери Красной Армии в первом квартале составили более 2,1 миллиона человек, около 5000 танков и столько же самолетов. Необходимо было заново сформировать стратегические резервы, протянуть коммуникации, пополнить войска личным составом, техникой и материальными средствами, накопить запасы.
В начале апреля Генеральный штаб дал фронтам указание использовать весеннее время для закрепления на занятых рубежах и создания резервов, а также боевой подготовки войск, «в основу которой положить отработку наступательного боя и наступательной операции». 6 апреля Ставка приказала до конца месяца создать Резервный фронт, почти сразу переименованный в Степной военный округ. В состав округа вошли шесть общевойсковых и одна танковая армии, восемь механизированных и танковых корпусов, которые дислоцировались в районах Касторного, Воронежа, Боброва, Миллерова, Россоши и Острогожска. Вопрос о том, где наносить главный удар, трудностей не представлял.
«Ответ на него мог быть только один, — утверждает генерал Штеменко, — на Курской дуге. Ведь именно в этом районе находились главные ударные силы противника, таившие две опасные для нас возможности: глубокий обход Москвы или поворот на юг. С другой стороны, и сами мы именно здесь, то есть против основной группировки врага, могли применить с наибольшим эффектом наши силы и средства, в первую очередь крупные танковые объединения. Все прочие направления даже при условии успешных наших действий не сулили Советским Вооруженным Силам таких перспектив, как Курская дуга».
А что, собственно, можно планировать, кроме наступления, если Красная Армия обладала стратегической инициативой и уже к 10 апреля советские войска в районе Курска превосходили противника в людях в 2,2 раза, по артиллерии — в 4,2 раза, по танкам — в 1,9, по боевым самолетам — в 1,3 раза. В дальнейшем это преимущество только прирастало стараниями тружеников тыла, которые буквально жили «дни и ночи у мартеновских печей», и поставками союзников.
Однако уроки, полученные под Харьковом и Орлом, наводили на размышления. Верховный Главнокомандующий, «гениально» продувший две летние кампании, колебался. Вместе с ним колебалось и мнение Генштаба, исходившего в своих прогнозах из «сталинского указания о том, что противник еще достаточно силен». Вскоре в планы были внесены существенные изменения.
Как сообщает маршал A.M. Василевский: «Анализируя разведывательные данные о подготовке врага к наступлению, фронты, Генеральный штаб и Ставка постепенно склонялись к идее перехода к преднамеренной обороне. Этот вопрос в конце марта — начале апреля многократно обсуждался в ГКО и Ставке». Толчком к новым дебатам послужил доклад находившегося на Воронежском фронте маршала Г.К. Жукова от 8 апреля, в котором заместитель Верховного изложил свое мнение о возможных действиях противника весной и летом 1943 года и «соображения на ближайший период».
Ошибиться в намерениях противника было сложно. Наступление на любом участке советско-германского фронта, за исключением Курского выступа, с оперативной точки зрения не сулило Вермахту никаких выгод. Разведка подтверждала, что немцы продолжают сохранять ярко выраженные ударные группировки в районе Орла, Белгорода и Харькова. Исходя из этого, Жуков пришел к выводу, что противник, «собрав максимум своих сил, в том числе до 13–15 танковых дивизий», нанесет встречные удары в обход Курска (операция «Цитадель»), затем попытается выйти на тылы Юго-Западного фронта (операция «Пантера»), после чего «может организовать удар в обход Москвы с юго-востока», захват которой и станет основной целью кампании. Что касается «соображений», то Жуков, согласовав предварительно позиции с находившимся в Москве начальником Генштаба Василевским, предложил:
«Лучше будет, если мы измотаем противника на нашей обороне, выбьем его танки, а затем, введя свежие резервы, переходом в общее наступление окончательно добьем основную группировку противника».
Старинные друзья, к тому же породнившиеся, занимавшие ключевые посты в военной иерархии, работали в тандеме:
«Георгий Константинович — категоричный, властный, идущий к цели всегда прямым, кратчайшим путем. Александр Михайлович — внешне мягкий, умеющий, как и его учитель Б.М. Шапошников, облечь свое решение в форму вежливой просьбы и иной раз исподволь подвести подчиненного к нужному выводу, так что у того складывалось впечатление, будто он самостоятельно пришел к нему. Казалось бы, на почве этой несхожести между ними обязательно должны были возникать трения, но в действительности ничего подобного не замечалось. И прежде всего, на мой взгляд, потому, что не было между ними соперничества. Александр Михайлович довольно определенно отдавал пальму первенства Г.К. Жукову, а Георгий Константинович всегда вел себя с начальником Генерального штаба как равный с равным, чего не допускал во взаимоотношениях ни с кем из известных мне военных руководителей… Отношения между ними строились на самом глубоком взаимном уважении. Внешне это проявлялось и в том, что они всегда называли друг друга на «вы» и только по имени-отчеству».
Всем нижестоящим Великий Жуков тыкал.
Естественно, Александр Михайлович поддержал точку зрения Георгия Константиновича.
Сталин с выводами не спешил и приказал запросить мнения командующих фронтами. В ответных донесениях все командующие выдали одинаковый прогноз относительно намерений противника — немец будет «пилить» Курский выступ, а «на других направлениях наступление вряд ли возможно». Однако выводы из этого следовали прямо противоположные. Генерал Малиновский и генерал Ватутин предложили нанести упреждающий удар в Донбассе. Штаб Рокоссовского считал наиболее целесообразным общими усилиями Западного, Брянского и Центрального фронтов уничтожить орловскую группировку врага.
Вечером 12 апреля в Ставке состоялось совещание, на котором присутствовали Сталин, Жуков, Василевский и Антонов. Маршал Рокоссовский по этому поводу отметил:
«Считаю, что такие вопросы, как разработка крупной стратегической операции с участием нескольких фронтов или отработка взаимодействия между ними, целесообразно рассматривать в Ставке путем вызова туда командующих соответствующими фронтами. Кстати, впоследствии так и делалось, что приносило существенную пользу».
А так, поскольку собрались единомышленники, то и дискуссии никакой не последовало. Все согласились с собственным мнением: на первом этапе отказаться от «новых Сталинградов» и предоставить противнику право первого выстрела. В итоге было принято оригинальное решение «сосредоточить основные усилия в районе Курска», измотать ударные группировки противника путем преднамеренного перехода к стратегической обороне и одновременно накапливать резервы для последующего перехода в общее наступление.
Решение о преднамеренной обороне, отнюдь не бесспорное, скорее свидетельствует о неуверенности Ставки в способности Красной Армии «вести войну летом» на равных с Вермахтом. Особое беспокойство Сталина, по утверждению генерала Штеменко, вызывало «намерение немцев обойти Москву». Определенную роль сыграло то обстоятельство, что на вооружение частей Вермахта в возрастающем количестве поступали новые образцы боевой техники — тяжелые танки и самоходные установки…
Появление на поле боя танка «тигр» вызвало тихую панику в советских штабах. На экстренном совещании военных и оборонных специалистов, собранном в феврале 1943 года, начальник артиллерии маршал Н.Н. Воронов констатировал: «У нас нет пушек, способных бороться с этими танками».
Полигонные испытания трофейных экземпляров Pz. VI показали:
«Бортовая, кормовая и башенная броня толщиной 82 мм пробивается (при встрече снаряда с броней под прямым углом):
— подкалиберным снарядом 45-мм противотанковой пушки образца 1942 г. с дистанции 350 метров;
— подкалиберным снарядом 45-мм танковой пушки образца 1937г. с дистанции 200 метров…
Обстрел 82-мм бортовой брони танка T-VI из 76-мм танковой пушки Ф-34 с дистанции 200 метров показал, что бронебойные снаряды этой пушки являются слабыми и при встрече с броней танка разрушаются, не пробивая брони.
Подкалиберные 76-мм снаряды также не пробивают 100-мм лобовой брони танка Т-VI с дистанции 500 м.
Находящиеся на вооружении Красной Армии противотанковые ружья не пробивают брони танка T-VI…
Установленная на танке Т-VI 88-мм танковая пушка пробивает бронебойным снарядом броню наших танков с дистанции:
наиболее прочную часть корпуса танка Т-34 — носовую балку (литая, толщина 140 мм), а также лобовую и башенную броню с 1500 метров;
наиболее прочную лобовую часть корпуса танка КВ-1 толщиной 105 мм с 1500 метров».
Таким образом, на удалении свыше 500 метров «тигр» был неуязвим для всех пушек, состоявших на вооружении РККА (самой массовой противотанковой системой была «сорокапятка», танковой пушкой — Ф-34); в лоб с 1000 метров его могла «взять» только 85-мм зенитка.
Буквально «голыми» почувствовали себя танкисты:
«Советские танкисты буквально плакали от досады, когда наш танковый батальон, едва начав атаку (особенно на равнинной местности), попадал под огонь замаскированных где-нибудь в садках и сельских строениях «тигров». Сразу загорались несколько машин, подбитых танковыми болванками из «тигров», в то время как сами «тигры» оставались неуязвимы из-за дальности расстояния до них. Нередко происходили случаи, когда атакующие, поняв, что сблизиться на расстояние прямого выстрела не успеют, покидали машины и под огнем возвращались на исходный рубеж. Пока они его достигали, их машины уже горели. В конце концов, разгадав крамольную уловку танкистов, командование отдало приказ привлекать к суду военных трибуналов экипажи, вышедшие из огня в полном составе. Тогда танкисты пошли на хитрость: стали подъезжать к противнику ближе и покидать машины уже под пулеметным огнем из танков. Кто-то из них погибал или был ранен в открытом поле, но кое-кому удавалось пробраться к своим. Из подбитой же, подожженной машины шансов выбраться было несравненно меньше».
Потому совсем не праздным был вопрос: выдержат ли советские войска массированный удар тяжелых и средних танков, поддержанный сосредоточенными ударами штурмовой авиации, на что немцы были известные мастаки. Как показывал опыт двух лет войны, в таких ситуациях наша полевая оборона не отличалась устойчивостью, необученных бойцов и командиров нередко охватывала паника, а немецкие ударные группировки останавливались, только когда портились погодные условия или кончался бензин.
Однако на этот раз у советского командования имелся крупный козырь. В отличие от 1941-го и 1942 года, на вопрос: где Вермахт предпримет наступление? — с высокой степенью достоверности можно было ответить — в полосе Центрального и Воронежского фронтов.
После решения задач обороны, когда противник истощит свои силы в наступательных боях и «по уши увязнет в глубокоэшелонированной обороне», планировался переход Красной Армии в контрнаступление, прежде всего, на орловском и белгородско-харьковском направлениях. Операция на орловском направлении, которую должны были провести войска левого крыла Западного, Брянского и правого крыла Центрального фронтов, получила кодовое наименование «Кутузов». Разгром белгородско-харьковской группировки врага предстояло осуществить силами Воронежского фронта и Степного округа во взаимодействии с войсками Юго-Западного фронта. Этот план назвали «Полководец Румянцев».
Важная роль отводилась развернутому в тылу Центрального и Воронежского фронтов Степному военному округу. На него возлагалась задача не допустить дальнейшего продвижения противника в случае прорыва им обороны как со стороны Орла, так и со стороны Белгорода; при переходе в контрнаступление его войска должны были наращивать силу удара из глубины. Участие резервов в боевых действиях на оборонительном этапе сражения считалось нежелательным. Командованию округа предписывалось: «Войска, штабы и командиров соединений готовить главным образом к наступательному бою и операции, к прорыву оборонительной полосы противника, а также к производству мощных контратак нашими войсками, к противодействию массированным ударам танков и авиации».
Для Западного и Калининского фронтов разрабатывалась операция «Суворов», для Волховского и Ленинградского — «Брусилов».
Перед Центральным штабом партизанского движения была поставлена задача организовать во вражеском тылу массовые диверсии на всех важнейших коммуникациях Орловской, Харьковской и других областей, а также сбор разведывательной информации.
На третьем этапе кампании планировалось генеральное наступление всех фронтов на запад с мощными ударами на Харьков, Полтаву, Киев, Смоленск, «с последующим овладением Белоруссией, а затем вторжением в Восточную Пруссию и Восточную Польшу». В целом план советского командования на лето и осень 1943 года предусматривал самые решительные цели: разгром наиболее мощных группировок Вермахта на фронте от Ленинграда до Черного моря, освобождение важнейших экономических районов страны, чьи ресурсы были крайне необходимы для дальнейшего ведения войны, и, возможно, выход на государственную границу.
Если же Гитлер не решится напасть, следовало перейти к плану «Б» — самим начать активные действия. Готовность Центрального и Брянского фронтов к переходу в наступление назначалась на 20 мая, Воронежского и Юго-Западного — не позднее 1 июня.
Таким образом, весной 1943 года на фронте сложилось, как формулирует Штеменко, «своеобразное положение»: «Обе стороны старательно совершенствовали свои оборонительные сооружения и в то же время готовились к наступлению. Приоритет в отношении последнего мы добровольно отдавали противнику», — чем-то напоминает борьбу айкидо, в которой проигрывает тот, кто ударит первым.
В тылу старики, женщины и дети, выкладываясь у станков и в поле по четырнадцать часов в день (для несовершеннолетних была установлена десятичасовая смена), получая скудный паек или килограмм зерна на трудодень, продолжали давать больше оружия, чем германская военная промышленность, и все более лучшего качества. За первое полугодие было выпущено 11 189 танков и самоходных установок, в том числе 8326 тяжелых и средних, 16 545 самолетов, почти 62 тысячи орудий и свыше 56 тысяч минометов. К июлю 1943 года, по сравнению с апрелем, количество автоматического оружия в армии увеличилось почти в 2 раза, противотанковой артиллерии — в 1,5 раза, зенитной — в 1,2 раза, самолетов — в 1,7 и танков в 2 раза.
Конструкторский коллектив С.А. Лавочкина запустил в серию пушечный истребитель Ла-5ФН, сравнявшийся по скоростным характеристикам с немцами. А.С. Яковлев в мае передал в производство Як-9, вооруженный 37-мм пушкой. Появились первые образцы пикирующего бомбардировщика Ту-2, освоили производство двухместного Ил-2. В бронетанковых войсках основной боевой машиной в 1943 году оставался танк Т-34, но с перевооружением его более мощной пушкой опоздали почти на год. Время для разработки новых противотанковых артиллерийских систем также было упущено.
Вообще-то, у нас была замечательная 57-мм пушка ЗИС-2 с начальной скоростью снаряда более 1000 м/с, созданная В.Г. Грабиным и принятая на вооружение РККА в начале 1941 года. С дистанции 1000 метров она пробивала 90 мм вертикальной брони. Однако, выпустив 370 штук, в декабре того же года ее сняли с конвейера ввиду отсутствия боеприпасов и достойных целей на поле боя. Возобновить производство, при всем желании, оказалось непросто, массовый выпуск необходимых фронту орудий удалось наладить лишь к октябрю. Из новинок в войска стала поступать лишь усовершенствованная артиллерийской «шарагой» 45-мм пушка М-42 с удлиненным стволом, но ее эффективность была явно недостаточной, и первые самоходно-артиллерийские установки.
Надо сказать, что самоходная артиллерия довольно долго оставалась вне сферы интересов красных полководцев.
На вооружение Вермахта штурмовые орудия, созданные на базе ходовой части танка Pz. III, стали поступать в начале 1940 года. Суть идеи, выдвинутой, как утверждается, Манштейном, была проста: придать наступающей пехоте мобильную бронированную артиллерию, не уступающую танкам в проходимости, действующую непосредственно в боевых порядках, которая с ближней дистанции будет подавлять огневые точки противника. Отсутствие в таких машинах вращающейся башни позволяло упростить и значительно удешевить конструкцию, а также устанавливать в боевой рубке более мощную пушку. Штурмовое орудие StuG III имело боевую массу 20,2 тонны, толщину лобовой брони 50 мм, бортовой — 30 мм. Вооружение состояло из 75-мм короткоствольной пушки. Все четыре члена экипажа размещались в рубке. «Артштурм» состоял на вооружении батальонов штурмовых орудий моторизованных дивизий и рот штурмовых орудий пехотных дивизий.
С весны 1940 года танковым дивизиям придавались отдельные роты 150-мм самоходных гаубиц, а моторизованным корпусам — батальоны 47-мм противотанковых САУ (и те и другие были созданы на базе танка T-I). Для прикрытия подвижных соединений от атак с воздуха во время марша им придавались зенитные самоходные установки, вооруженные 20-мм автоматическими пушками.
Вообще, немцы на базе каждого гусеничного шасси создавали целый спектр «полезных в хозяйстве» специализированных машин. Кроме многообразных образцов самоходной артиллерии, это транспортеры боеприпасов, мостоукладчики, ремонтно-эвакуационные и саперные машины.
В Советской стране между тем из гусеничной бронетехники массово клепали исключительно танки. Тысячами. Нет, попытки сконструировать что-то еще предпринимались непрерывно. Но в результате все равно получался танк.
Еще в 20-е годы было проработано несколько вариантов придания подвижности артиллерийским системам — от батальонной самоходной гаубицы «на поводке» конструкции Н.В. Каратаева, передвигавшейся со скоростью пешехода, до использования автомобильных и тракторных шасси. На заводе «Красный арсенал» даже было создано специальное «самоходное КБ», впрочем, так ничего пригодного для боевого применения и не создавшее. С развитием отечественного танкостроения работы в области самоходной артиллерии приобрели истинно советский размах.
Едва был принят на вооружение первый серийный танк МС-1, как на его базе начали проектировать: 76-мм пушечную установку, самоход со спаренной 37-мм зениткой и ЗСУ, вооруженную счетверенной пулеметной установкой. Но МС-1 устарел почти мгновенно, поэтому конструкторов переориентировали на использование шасси ударного танка Т-19. Однако и его на вооружение не приняли, запустив в массовое производство англо-американские образцы. В октябре 1930 года Реввоенсовет СССР принял «Постановление об опытной системе бронетанкового вооружения в части самоходных артиллерийских установок», согласно которому для мотомеханизированных соединений требовалось разработать около двадцати типов самоходок, в том числе: 122-мм гаубицу на шасси среднего танка, 76-мм пушку сопровождения, 45-мм противотанковую установку и 37-мм зенитную установку — на базе Т-26, 76-мм динамореактивную пушку на базе Т-27. Поскольку воевать предстояло со всем миром, то, по мысли М.Н. Тухачевского, вслед за 40 тысячами танков во втором и третьем эшелоне на врага должна была двинуться вся продукция тракторостроительных заводов — «суррогативные» танки конструктора-самородка Дыренкова. Для их сопровождения и поддержки пехоты была заказана «самоходная установка вторых эшелонов» — 76-мм пушка на базе трактора. Кроме того, в 1931 году Спецмаштрест получил задание разработать средства механизации артиллерии большой и особой мощности.
«Скоротечность современного боя, — указывала Советская военная энциклопедия, — требует быстрого реагирования артиллерии на требования других родов войск, что должно отразиться на организации современной артиллерии в виде увеличения удельного веса артиллерии сопровождения, особенно самоходной, в усилении зенитной моторизованной артиллерии…»
Работы по созданию самоходных артиллерийских установок были сосредоточены в основном в ОКМО завода имени Ворошилова и на заводе «Большевик». Первой попыткой установить 76-мм орудие на Т-26, воплощенной в металл, явилась СУ-1 закрытого типа, разработанная в 1932 под руководством П.Н. Сячинтова и Л.С. Троянова. Но при ударных планах по выпуску танков для САУ лишних шасси не нашлось.
Почти одновременно завод «Большевик» совместно с военным складом № 60 (профильным занятием работников этого «склада» было строительство бронепоездов) представил два варианта самохода «второго эшелона» — трактор «Коммунар» (в немецком отечестве — «Ганомаг»), вооруженный полевой трехдюймовкой обр. 1902 года (СУ-2) и 76-мм зениткой обр. 1915 года (СУ-5). Комиссия УММ признала их вполне боеспособными. Была начата постройка опытной серии в двенадцать единиц, но вскоре прекращена.
Неудачей окончилась четырехлетняя эпопея по превращению Т-27 в «малый артсамоход». Сначала на танкетку пытались установить 37-мм пушку Гочкиса, но тогда в ней не помещался боекомплект; для его транспортировки предназначался специальный прицеп. В 1933 году была создана СУ-3, вооруженная 76-мм динамореактивной пушкой, но войсковых испытаний одолеть не смогла. Еще через два года появилась артсистема КТ-27. Она состояла из двух переделанных танкеток: на первой размещались водитель и 76-мм полковая пушка, на второй — орудийная прислуга и боеприпасы. Военным такое решение не понравилось.
Одним из пунктов программы танкостроения на вторую пятилетку стояло принятие на вооружение самоходной артиллерийской установки «на агрегатах общевойскового танка». В 1934 году КБ завода № 185 разработало единый «малый триплекс» СУ-5, включавший универсальный лафет с откидными упорами, выполненный на базе Т-26, и устанавливаемые на нем взаимозаменяемые орудия: 76-мм дивизионную пушку (СУ-5-1), 122-мм гаубицу (СУ-5-2) и 152-мм мортиру (СУ-5-3). Ввиду ограничения возимого боезапаса комплекс дополнялся бронированным патроновозом на том же шасси. Полигонные испытания дали положительные результаты, но изготовлено было только 34 машины (с мортирой — одна). В 1935 году завод представил АТ-1 «артиллерийский танк», вооруженный 76-мм пушкой ПС-3 и двумя пулеметами. Он предназначался для сопровождения танков дальней поддержки пехоты и танковых групп дальнего действия и, по идее, даже внешне представлял собой аналог немецкого «Артштурма», правда, с противопульным бронированием. Машина имела боевую рубку с верхним поясом в виде откидных щитов, что улучшало обзор поля боя и условия работы экипажа. АТ-1 выпустили 10 штук и отказались от них в пользу танка БТ-7А.
В качестве средства ПВО механизированных и кавалерийских соединений проектировались самоходки под 76-мм зенитную пушку на удлиненном шасси Т-26 (СУ-6) и 45-мм зенитку на базе Т-28 (СУ-8). Дальше опытных экземпляров дело не пошло. Точно так же сложилась судьба проектовпротивотанковых СУ-37 и СУ-45 на базе разведывательных танков Т-37 и Т-38.
Наконец, летом 1934 года, в рамках создания самоходной артиллерии РКГ по программе «Большой дуплекс» на основе узлов Т-28 и Т-35 был создан 48-тонный экспериментальный самоход, получивший индекс СУ-14. Корпус машины изготавливался из клепаной брони толщиной 10–20 мм, вооружение состояло из 203-мм гаубицы или 152-мм пушки, установленной на открытой платформе, и трех возимых в боевом отделении пулеметов. Двигатель М-17 позволял машине разгоняться до 27км/ч. Экипаж — 7человек. Переделка, доводка, испытания затянулись на два с половиной года. Планом на 1937 год предусматривалось изготовление установочной партии из пяти машин СУ-14-2 со 152-мм орудием Бр-2 в бронированной рубке. За успехи и достижения П.Н. Сячинтова наградили орденом Ленина, а через несколько месяцев за вредительство и шпионаж — арестовали и расстреляли. Все работы по подготовке серийного производства СУ-14 свернули. Два имевшихся образца сдали на склад.
На этом работы по созданию самоходной артиллерии в СССР прекратились. Результатом десяти лет бурной деятельности на ниве моторизации артиллерии оказались накопленный опыт, небольшая партия машин СУ-5 да разработанный И. Магдасиевым гусеничный лафет для 203-мм гаубицы Б-4, позволявший ей самостоятельно передвигаться с максимальной скоростью около 10 км/ч. Кстати, Магдасиева тоже пришлось расстрелять. Как и главного редактора и соредакторов Советской военной энциклопедии и весь ее вредительский редакционный совет, за исключением председателя — К.Е. Ворошилова.
Новая генерация военачальников решила, что самоходные артиллерийские установки не очень-то и нужны. В их понимании САУ представляла собой всего-навсего «плохой танк».
Именно в 1937 году из цехов фирмы «Даймлер-Бенц» выкатился опытный образец самоходки «Артштурм», ставшей самой массовой бронированной машиной Вермахта, а после ее вооружения в 1942 году длинноствольным 75-мм орудием — и основным противотанковым средством. Их выпустили более 10 500 единиц как в штурмовом, так и в противотанковом вариантах.
Буквально через месяц после германского нападения советское руководство было вынуждено предпринимать лихорадочные действия в целях компенсировать огромные потери в танках и наладить выпуск простых, дешевых, обладающих хорошей проходимостью и пушечным вооружением бронированных машин. Так, Харьковскому и Сталинградскому заводам 20 июля 1941 года поручили срочно разработать и в течение августа-сентября изготовить 750 тракторов с 25-мм броней, вооруженных 45-мм пушкой. Еще одной импровизацией была установка вращающейся части 57-мм противотанковой пушки на тягаче «Комсомолец». Когда немцы дошли до Москвы, вспомнили и о СУ-14. Обе машины использовались для стрельбы с закрытых позиций в составе Отдельного тяжелого дивизиона особого назначения.
Лишь с февраля 1943 года на фронт стали поступать серийные самоходные установки СУ-76 (дивизионная пушка ЗИС-3 на базе легкого танка Т-60) и СУ-122 (с гаубицей М-30 на базе Т-34), из которых немедленно сформировали первые самоходно-артиллерийские полки — 1433-й и 1434-й. Самоходы были сыры, ненадежны, с множеством конструктивных недостатков (неудивительно — от постановления ГКО, предписывавшего начать их проектирование, до принятия на вооружение прошло 48 дней!), но уже после первых боев начальник артиллерии РККА докладывал Государственному комитету обороны: «…самоходные орудия нужны, так как ни один другой вид артиллерии не дал такого эффекта в сопровождении атак пехоты и танков и взаимодействия с ними в ближнем бою. Материальный ущерб, нанесенный противнику самоходными орудиями, и результаты боя окупают потери».
Но все это случилось через шесть лет после разгрома в 1937 году конструкторского бюро завода № 185.
К 1 июля 1943 года в действующей армии насчитывалось 368 самоходных установок, примерно столько в Германии их делали ежемесячно. Всего в Вермахте к этому времени имелось 1727 самоходов, причем неуклонно рос удельный вес истребителей танков. Генерал-инспектор Гудериан в докладе фюреру указывал: «Противотанковая оборона все больше и больше становится главной задачей самоходных орудий, так как другие противотанковые средства недостаточно эффективны в борьбе с новыми танками противника».
Наши «сушки» для борьбы с танками не годились: СУ-122 была гаубицей с раздельно-гильзовым заряжанием, а СУ-76 имела броню толщиной 35 мм, но не имела прицельных приспособлений для стрельбы прямой наводкой. Первым настоящим «зверобоем» обещала стать испытанная в феврале СУ-152 с пушкой МЛ-20 на шасси танка КВ. Ее 49-килограммовый бронебойный снаряд с 1000 метров прошибал 125-мм броню и срывал танковые башни, надо было только попасть, но к июлю успели сформировать только два тяжелых самоходных артполка по 12 машин в каждом.
Поэтому накануне Курской битвы задача повышения бронепробиваемости отечественной артиллерии свелась в основном к модернизации боеприпасов. В апреле были приняты на вооружение 76-мм подкалиберные снаряды с сердечником из карбидовольфрамового сплава, пробивавшие броню толщиной до 90 мм с дистанции 500 метров. На их изготовление пришлось потратить почти весь стратегический запас вольфрама и молибдена, но все равно накопленных запасов было недостаточно. Снаряды выдавались командирам орудий и танков под счет, по три-пять штук, причем этот «срисованный» у немцев боеприпас считался «секретным оружием». Тогда же были освоены в массовом производстве кумулятивные 76-, 122- и 152-мм снаряды, имевшие, правда, один недостаток: они подходили только к гаубицам, а в длинных противотанковых стволах преждевременно разрывались.
Для пехоты было начато производство ручных противотанковых кумулятивных гранат РПГ-43, для противотанковых ружей введены новые боеприпасы с твердым сердечником. Промышленности был выдан дополнительный заказ на фугасные огнеметы и незаменимые бутылки с зажигательной смесью КС.
«Асимметричным ответом» на немецкую танковую угрозу стали кумулятивные авиационные бомбы ПТАБ-2,5–1,5 конструкции инженера И.А. Ларионова, испытания которых закончились во второй половине апреля. Малогабаритные, простые и дешевые в производстве, они «прожигали» броню толщиной 70 мм. Штурмовик Ил-2 брал на борт 312 таких бомб в четырех кассетах и вываливал их на вражескую бронетехнику с малой высоты, чем достигалась высокая вероятность поражения. Приемная комиссия не успела составить акт о результатах испытаний, а ПТАБы уже были приняты на вооружение. Наркому Б.Л. Ванникову поручили к 15 мая изготовить 800 тысяч штук. Боевое применение новых бомб Сталин категорически запретил до получения специального на то разрешения. А вот 37-мм пушки на советских штурмовиках не прижились ввиду низкой летной и стрелковой подготовки пилотов.
К середине 1943 года общая численность вооруженных сил СССР достигла 12 миллионов человек, почти 300 тысяч орудий и минометов, 26 тысяч танков, 22 тысяч боевых самолетов — 70 общевойсковых, 4 танковых, 17 воздушных армий и 2 армии ПВО, флоты и округа. В сухопутных войсках имелось 680 расчетных дивизий.
В действующей армии находилось 6,6 миллиона солдат и офицеров, 105 тысяч орудий и минометов, 2356 установок реактивной артиллерии и 5695 рам М-31, 10 200 танков и самоходно-артиллерийских установок, 10 300 боевых самолетов.
Одним словом, техники хватало. Ушли в прошлое и уже странными казались времена, когда Сталин «сам поштучно распределял противотанковые ружья, минометы, танки».
Одновременно совершенствовалась организационная структура РККА. Продолжалось восстановление корпусного звена; к июлю имелось 64 стрелковых корпуса. Повышалась огневая мощь дивизий. 16 апреля пять «сталинградских» армий — 24, 21, 66, 64-я и 62-я — были преобразованы соответственно в 4, 5, 6, 7, 8-ю гвардейские.
В апреле начали формировать шестибригадные артиллерийские дивизии прорыва РВГК, насчитывавшие в своем составе 356 орудий и минометов, и артиллерийские корпуса прорыва в составе двух дивизий прорыва и одной гвардейской минометной дивизии. Всего в корпусе имелось 496 орудий, 216 минометов и 864 пусковых установки М-31. Окончательно утрясли штаты истребительно-противотанковых полков, которые теперь состояли из пяти четырехорудийных батарей, и истребительно-противотанковых артиллерийских бригад, имевших по три полка.
К маю было завершен перевод на новые штаты гвардейских минометных дивизий. Они состояли теперь из трех однородных бригад по четыре огневых дивизиона в каждой. Одним залпом дивизия могла выпустить 3456 снарядов общим весом 320 тонн. На 1 июня в составе полевой реактивной артиллерии имелось 7 дивизий, 8 отдельных бригад, 114 полков и 31 отдельный дивизион. Всего в действующей армии и резерве Ставки находились 65 артиллерийских, зенитных и гвардейских минометных дивизий и 51 бригада. Кроме того, было сформировано 4 артиллерийских корпуса прорыва. Большое количество артиллерии было переведено на моторизованную тягу.
Значительные перемены происходили в бронетанковых войсках.
Еще в январе 1943 года было принято решение изъять из танковых армий немоторизованные стрелковые и кавалерийские соединения и сделать их однородными в том смысле, что танковое ядро, части усиления и подразделения обслуживания должны были обладать примерно одинаковой скоростью передвижения и проходимостью. Это повышало боевые возможности танковых войск, облегчало управление соединениями и их материальное обеспечение. По новому штату армия имела в своем составе, как правило, два танковых и один механизированный корпус, зенитно-артиллерийскую дивизию, гвардейский минометный, гаубичный артиллерийский, истребительно-противотанковый и мотоциклетный полки. В качестве частей обеспечения предусматривался полк связи, авиационный полк, автомобильный полк, инженерный и два ремонтно-восстановительных батальона:
В целях усиления огневой мощи в состав танковых и механизированных корпусов были включены минометный полк РГК — 36 стволов калибра 120 мм, смешанный самоходно-артиллерийский полк РГК — 25 самоходок, истребительно-противотанковый полк — 20 «сорокапяток», истребительно-противотанковый дивизион — дюжина 85-мм зениток (одна из «суррогатных» мер борьбы с тяжелыми танками), зенитно-артиллерийский полк — 16 37-мм пушек и 16 пулеметов ДШК Инженерно-минную роту заменили на саперный батальон, а роту управления переформировали в батальон связи. Мотострелковый батальон танковой бригады получили роту противотанковых ружей и зенитно-пулеметную роту. Постепенно сходили со сцены легкие танки. К лету были созданы четыре танковые армии однородного состава, а в июле сформирована пятая. Из общего количества состоявших на вооружении РККА танков и самоходных установок к началу июля тяжелые и средние машины составляли свыше 64%.
В апреле, после горячих дебатов артиллеристов с танкистами, ГКО передал в подчинение командующего бронетанковыми войсками самоходно-артиллерийские полки, что, по мнению маршала Воронова, не пошло на пользу делу: «Не было никаких оснований для передачи самоходной артиллерии бронетанковому управлению. Наоборот, имелись серьёзные опасения, что танкисты используют ее только для себя, забыв про интересы других войск… Наше опасение полностью подтвердилось, дальнейший путь развития советской самоходной артиллерии принял единственное направление — сопровождать танки. Отношение к самоходным установкам танкисты не изменили, по-прежнему называли их «плохими танками». А наша пехота осталась без весьма нужных ей самоходных орудий сопровождения». С точки зрения подготовки кадров, материального обеспечения, обслуживания и наличия ремонтной базы решение все-таки было принято правильное (у немцев, кстати, были аналогичные ведомственные дрязги, но там спор выиграли артиллеристы, а в печали по этому поводу пребывал генерал-инспектор бронетанковых войск: «…ибо самоходная артиллерия осталась сама по себе; противотанковые дивизионы сохранили на вооружении несовершенные орудия на тракторной тяге, пехотные дивизии были лишены эффективной противотанковой обороны»).
В мае были созданы штурмовые инженерно-саперные бригады РВГК. В их задачу входило обеспечение прорыва сильно укрепленных оборонительных позиций и укрепленных районов. В предвидении форсирования крупных водных преград начали формирование отдельных моторизованных понтонно-мостовых полков РВГК.
В три раза увеличилось количество радиостанций в войсках, что позволило в большинстве дивизий довести радиосвязь до батальона и до батареи включительно, что обеспечивало бесперебойное управление и значительно улучшало взаимодействие. Появились отдельные корпусные батальоны радиосвязи.
Существенные преобразования произошли в военно-воздушных силах, где интенсивно формировались 19 авиационных корпусов резерва РВГК. В их состав вошло более 40% боевой авиации. 30 апреля было принято решение об организации 8 авиационных корпусов — 950 бомбардировщиков — на базе дивизий авиации дальнего действия. Каждый фронт имел свою воздушную армию численностью 700–800 самолетов. Почти вся авиация была перевооружена новой материальной частью. К началу июля количество машин новых типов составило 87,3%.
Можно сказать, что весной 1943 года в Советских Вооруженных Силах, с учетом накопленного опыта и достигнутых материальных возможностей, происходила настоящая организационная революция.
Наконец, в феврале—марте Ставка произвела первую за войну передислокацию центральных складов. Они были перемещены к западу от Москвы и западнее рубежа Волги — на вяземское, курское, донбасское и таманское направления.
Район Курска стал крупнейшим за время войны местом сосредоточения материальных средств и войск. В полосах Центрального и Воронежского фронтов было собрано около трети людей и боевых самолетов, до половины танков, более четверти орудий и минометов действующей армии. Сам выступ был превращен в гигантскую крепость.
Директивы Центральному и Воронежскому фронтам на создание прочной, многослойной, «особо мощной», непробиваемой обороны были отданы в последней декаде марта. В сравнительно короткий срок на Курской дуге было оборудовано восемь оборонительных полос и рубежей общей глубиной до 300 километров. В течение трех месяцев сотни тысяч военнослужащих и мобилизованных на работы гражданских лиц рыли землю и возводили укрепления. Трудно поверить, но только 27 апреля 1943 года, ради именно такого случая, РККА получила «Инструкцию по рекогносцировке и строительству полевых оборонительных рубежей».
Каждая армия первого эшелона построила три полосы обороны: главную, вторую и тыловую. На отдельных участках эти полосы дополнялись отсечными и промежуточными рубежами и усиливались узлами сопротивления, создаваемыми вокруг населенных пунктов. На вероятных направлениях ударов противника строилось до шести оборонительных рубежей, последовательно эшелонированных на глубину до 110 километров на Центральном фронте и до 85 километров на Воронежском. Местность благоприятствовала организации обороны: рельеф на большинстве участков понижался в сторону противника, имелись многочисленные водные преграды.
Основой всей полевой фортификации являлась густая сеть траншей полного профиля, блиндажей и ходов сообщения, в первый и последний раз применявшаяся в таких масштабах: было отрыто до 10 тысяч километров траншей. Пятисоткилометровая дуга главной полосы обороны состояла из 350 батальонных районов (каждый до 2,5 километра по фронту и до 1 километра в глубину), противотанковых опорных пунктов и системы инженерных заграждений. В среднем на стрелковый батальон приходилось до 25 деревоземляных огневых точек. Первая линия траншей обычно занималась автоматчиками и истребителями танков, во второй — находилось тяжелое оружие пехоты.
Противотанковый опорный пункт состоял из нескольких орудий противотанковой артиллерии с двумя-тремя запасными позициями, расчетов противотанковых ружей, минометчиков, групп автоматчиков, истребителей танков, саперов, иногда танков. Многочисленные ПТОПы (в 13-й армии их было 149 в трех эшелонах) располагались в шахматном порядке, образуя огневые мешки, и были приспособлены к круговой обороне. Расстояние между ними по фронту и в глубину колебалось от 300 до 800 метров. Все рубежи были заранее пристреляны, подобраны или выставлены ориентиры, составлены схемы огня, отработаны звуковые и световые сигналы. Огонь ПТОПов усиливали гаубичные полки и дивизионы, расположенные на закрытых позициях. Само собой, в узлы сопротивления были превращены все населенные пункты. «Артиллерии было много, — вспоминает маршал К.П. Казаков, — что позволяло насытить ею боевые порядки пехоты, создать мощные противотанковые щиты, иметь сильные артиллерийские резервы буквально во всех командных звеньях — от фронтового и до полкового. Легкую и противотанковую артиллерию дополняли тяжелые и сверхтяжелые калибры, объединяемые в корпусные и армейские группы для выполнения различных «дальнобойных» задач».
В систему заграждений входили противотанковые рвы, эскарпы и надолбы, танковые ловушки и лесные завалы, проволока колючая и проволока электролизованная. Вокруг противотанковых районов, опорных пунктов, на танкодоступных направлениях и впереди главной полосы закладывались — в иной день, а точнее, ночь по 6–8 тысяч штук — противотанковые (ТМД-Б, ЯМ-6, трофейные Tmi) и противопехотные мины (ПОМЗ, ОЗМ-152). Готовились к взрыву мосты, плотины, дороги, взлетные полосы аэродромов, здания. Всего было выставлено около миллиона мин (на особо важных участках их плотность доходила до 3000 штук на километр) и 300 тысяч бутылок с зажигательной смесью. Генерал Раус отмечает, что русские минные позиции «имели неслыханную глубину». Реализовывались самые буйные фантазии минеров и химиков. Чем только не начиняли курскую землю: мины-сюрпризы и мины замедленного действия, фугасы обычные, радиофугасы и огнефугасы, огнебутылочные поля, огневые валы и фугасные огнеметы в укромных местах. «Для минеров, например, — вспоминает полковник А.Б. Немчинский, — Курская битва явилась настоящей академией. Здесь мы познакомились со всеми видами минновзрывных средств, начиная с различных противотанковых мин нажимного действия и кончая минами, управляемыми по радио и переносимыми в ранцах собаками. Здесь до конца раскрылись основные сферы деятельности минеров…»
Вторая полоса обороны, мало отличавшаяся от главной, но значительно уступавшая ей в плотности инженерных заграждений, находилась на удалении 10–15 километров, тыловая армейская полоса — 20–40 километров от переднего края. Между второй и тыловой полосами в центре боевых порядков размещались командные пункты армий.
Для отражения ударов авиации была создана сильная противовоздушная оборона. Группировка сил ПВО фронтов включала 9 зенитных артиллерийских дивизий РВГК, 26 отдельных полков малокалиберной артиллерии, 7 отдельных дивизионов зенитной артиллерии среднего калибра. В их составе насчитывалось 1026 орудий. Предполагалось использовать также зенитную артиллерию войск ПВО страны.
Помимо армейских, в 50–100 километрах от переднего края, были также возведены три фронтовых оборонительных рубежа, которые образовывали полосу шириной 40–75 километров и протяженностью около 300 километров.
Позади Центрального и Воронежского фронтов Степной военный округ оборудовал 250-километровый оборонительный рубеж по линии Россошное — Белый Колодезь.
На самый крайний случай по левому берегу Дона от Лебедяни, через Задонск, Лиски, Павловск, Богучар силами местного населения готовился так называемый государственный рубеж обороны, который в случае необходимости должны были занять войска Степного округа. Севернее и южнее ГРО, в тылу Юго-Западного, Брянского и левого крыла Западного фронтов располагались стратегические резервы.
Параллельно «без отрыва от производства» решались задачи укомплектования соединений личным составом и техникой, сколачивания штабов и подразделений, боевой подготовки войск.
Численность большинства стрелковых дивизий удалось довести до 8500 человек. Правда, прибывающее маршевое пополнение, как бойцы, так и командиры, в подавляющей массе были необстрелянными и необученными. Примерно четверть составляли призывники с освобожденных территорий (на Воронежском фронте — 27%). Три месяца передышки стали временем напряженной боевой учебы.
Все пехотинцы обучалась владеть противотанковым ружьем, гранатами, бутылками КС, отсекать пехоту противника от танков, отходить на промежуточные рубежи, следовать за огневым валом, контратаковать и драться в окружении. На специально оборудованных учебных полях «тридцатьчетверки» утюжили окопы, излечивая бойцов от «танкобоязни». Агитаторы сочиняли противотанковые речевки-инструкции: «Бей по танку и в лоб и в затылок — бросай связку бутылок», «Из окопа метко и стойко бей по танку бронебойкой».
Вся артиллерия, в том числе зенитная, привлекалась к борьбе с танками. Учились отражать танковые атаки тяжелые пушечно-гаубичные батареи и подразделения реактивных минометов — залповым огнем по рубежам и прямой наводкой. Для реактивной артиллерии были разработаны рекомендации по стрельбе прямой наводкой: «В первую очередь это относилось к минометам, смонтированным на автомашинах. Бывалые командиры всегда заранее готовили на огневой позиции так называемые «аппарели», а проще сказать, этакие земляные ровики, куда автомашина с реактивной установкой съезжала только передними колесами, создавая соответствующий наклон. Теперь мины как бы глядели не вверх, а прямо в поле и при выстреле летели горизонтально. Конечно, попасть одной-двумя минами в движущийся танк было невозможно. Но при залпе, особенно когда били батареей или дивизионом, десятки и сотни мин, выстреленных одновременно и летящих, как говорится, тесным строем, способны были остановить и массированную танковую атаку. Прямое попадание мины даже и в тяжелый танк разрушало машину, срывало башню, сжигало. Близкое, в 10–15 метрах, падение мины разбивало гусеничный ход, а легкие танки переворачивало».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.