Наступление

Наступление

Все повторялось, снова Митридат вел армию на Запад, и снова тысячи жителей Анатолии с нетерпением ждали своего Освободителя: «всю Малую Азию охватил приступ прежнего недуга, ибо то, что она терпела от римских ростовщиков и сборщиков податей, переносить было невозможно » (Аппиан). Как и во время Первой войны, царь вел войска в Вифинию, маршрут он знал досконально, и рассчитывал на теплый прием населения, для которого оказаться под римским владычеством было хуже смерти. Совсем другие настроения царили у римлян, назначенный правителем новой провинции Марк Аврелий Котта был человеком в военном деле откровенно слабым, но как большинство римлян был очень амбициозен, а лавры победителя Митридата будоражили его воображение. А потому Котта решился на отчаянный поступок, который не иначе как глупостью не назовешь. Не желая делиться с Лукуллом славой триумфа над врагом, он решил дать бой понтийцам, судя по всему, он тоже пребывал в убеждении о невысоких боевых качествах народов Востока. Но пока римлянин стягивал отовсюду отряды и готовил к предстоящему сражению войска, Халкидон, где находилась ставка Котты, наполнился римскими беженцами, которые спасались от наступающей армии Понта. Проконсул решил действовать, но поскольку и сам осознавал свою некомпетентность в стратегии и тактике, то ведение боевых операций получил командующему флотом Рутилию Нудону. Даже в этом назначении проявилась его бестолковость: зачем флотского командира посылать воевать на суше? У римлян изначально все пошло наперекосяк, но они этого словно не замечали, а с воодушевлением готовились дать отпор страшному врагу.

Сначала Нудон, заняв римскими отрядами укрепленные пункты на равнине, пытался задержать вражеское наступление, но катившаяся понтийская лавина просто выметала их оттуда, и он вынужден был стянуть все имеющиеся у него войска на дальние подступы к Халкидону и попытаться там остановить врага. А между тем осложнилась обстановка и на море, к Халкидону подходил понтийский флот и присутствие командующего требовалось там. Но войска противников уже вступили в боевое соприкосновение на суше, легковооруженные бойцы с обеих сторон забрасывали друг друга метательными снарядами, а скифская конница Митридата уже кружилась вокруг римских когорт, поражая стрелами тех, кто не успел укрыться за большими щитами. По клубам пыли, которые поднялись над равниной, Нудон определил, что приближаются главные силы Митридата, и решил остаться с войсками на суше. На свой корабль он уже не мог попасть, поскольку бой на море уже вот-вот готов был начаться. А понтийцы подходили все ближе и ближе, уже можно было разглядеть изображения на щитах воинов в их передних рядах, а также знамена, которые развевал налетевший с моря ветер. Царь ехал на боевой колеснице во главе своих войск, увидев вдали готовые к бою римские когорты, он распорядился послать против них бастарнов, поскольку знал, каким свирепым и всесокрушающим бывает их первый натиск. Под грохот барабанов варвары начали выдвигаться вперед — все как на подбор рослые, в кольчугах и бронзовых фракийских шлемах, многие были без щитов, поскольку несли на плече громадные двуручные фальксы — остро отточенные серповидные мечи, которыми с одного удара можно было развалить человека пополам. Боевые рога бастарнов трубили атаку, и волна воинов Митридата покатилась на римский строй, подняв сверкающие на солнце фальксы, варвары с боевым кличем бежали на врага, невзирая на римские копья, которыми легионеры забрасывали атакующих. Врубившись с разбега во вражеские шеренги, бастарны начали кромсать своими страшными двуручными серпами легионеров, с одного удара отсекая руки, ноги, головы, разваливая людей пополам и разбивая тяжелые прямоугольные щиты. Какое-то время когорты держали строй, но затем дрогнули, заколебались и, сломав фронт, обратились в бегство, стремясь укрыться за стенами Халкидона от преследующих их бастарнов. Бросая оружие и снаряжение, легионеры со всех ног бежали к городским воротам, а варвары, легкие на ногу, быстро их настигали и рубили на бегу; видя разгром римской пехоты, скифские всадники Митридата погнали коней и, двигаясь вдоль охваченных паникой толп, поражали беглецов стрелами. Городские ворота были распахнуты настежь, и разгромленные войска вливались в них сплошным потоком; стоявший на стене Котта сорвал голос, тщетно требуя от них остановиться и построиться в боевые порядки. Однако сам проход в город оказался достаточно узок и не мог пропустить всех желающих сразу, образовалась страшная давка, в которой многих затоптали насмерть, и тут снова появились скифы! Сидя на конях, они подъезжали совсем близко к обезумевшей толпе и били на выбор обезумевших от страха легионеров, ни один выстрел не пропал даром, ни одна стрела не миновала цели. А уже приближались бастарны, которые гнали перед собой новые толпы беглецов, и Котта, запаниковав, велел закрывать створки, внизу поднялся такой вой, что даже скифы, удивленные, перестали стрелять. Нудон, который чудом уцелел в этой давке, но в город попасть не сумел, отчаянно кричал и махал руками до тех пор, пока ему со стены не скинули веревку и, обдирая руки в кровь, командующий флотом быстро полез наверх. Так же подняли на стены и некоторых других командиров, а остальным не повезло — тщетно они тянули руки к тем, что находились на городских укреплениях, подоспевшие бастарны и скифы перебили всех!

И на море судьба отвернулась от сыновей волчицы, четыре их корабля ярко горели и клубы черного дыма поднимались в небесную синь, а остальные суда спешно ушли в гавань и скрылись за заграждениями из медных цепей, которые натянули, чтобы остановить победоносный понтийский флот. Но навархи Митридата повели свои корабли в атаку на гавань и, прорвав заграждения, ворвались в гавань Халкидона. Понтийцы захватили 60 кораблей и пленили их экипажи, а сами суда взяли на буксир и потянули в открытое море; апофеозом дня стал прорыв бастарнов в городскую гавань и страшная резня, которую они учинили над находившимися там римскими моряками. И Котта, и Нудон все это видели со стен, но и пальцем не пошевелили, чтобы помочь своим соотечественникам, настолько был силен охвативший их страх, а потому бастарны свирепствовали до самой ночи, только она положила предел кровавой бойне.

* * *

Это был сокрушительный разгром, который произвел впечатление не только на население Малой Азии, но и на самих римлян, что очень кратко и емко прокомментировал Мемнон: «Так Митридатова удача поработила дух всех». Первые, кто горячо откликнулся на него, были легионеры Лукулла, открыто заявившие, что надо «бросить Котту на произвол судьбы, идти вперед и захватить Митридатовы владения, пока они лишены защитников. Такие речи вели главным образом солдаты, досадовавшие, что Котта своим безрассудством не только навлек злую погибель на себя и своих подначальных, но и для них становится помехой как раз тогда, когда они могли бы выиграть войну без единой битвы» (Плутарх). И доля правды в их словах была, потому что разгромленный Котта теперь был наглухо заблокирован в Халкидоне и помощь мог ждать только от Лукулла, других римских войск в Анатолии просто не было. А понтийские отряды рвались на Запад, они уже заняли большой город Лампсак, и возникла опасность их вторжения в римскую провинцию Азия, пожар войны растекался по Анатолии, и у римлян были все основания опасаться, что в ближайшее время он потушен не будет.

Что же касается самого сражения, то римляне понесли в нем страшные потери, причем в целом данные источников более-менее согласуются между собой. И Аппиан, и Плутарх называют примерно одинаковые цифры, а вот данные Мемнона стоят несколько особняком, исходя из его сообщения потери римлян на суше составили 5400 человек (у Плутарха 4000, а у Аппиана около 3000). Но дело даже не в этом, а в том, что он указывает и количество людей, погибших в морском сражении, — 8000, а также тех, которые были захвачены в плен на кораблях — 4500 человек. Косвенным подтверждением того, что так и могло быть, служит фраза Плутарха, что Котта «достиг того, что в один день был разбит и на суше, и на море, потеряв шестьдесят судов со всеми людьми». Тот же Плутарх указывает, что одних только солдат из Кизика погибло 4000, в то время как Аппиан говорит только о римлянах. С другой стороны, как уже отмечалось, когда античные авторы подсчитывают римские боевые потери, то они зачастую намеренно искажают цифры, а иногда просто о них умалчивают. Ярким примером подобного подхода служит то, как великий греческий историк Полибий обозначил потери столь горячо любимых им римлян в битве при Киноскефалах. Он написал четко — погибло 700 римлян, и это представляется совершенно правдоподобным, но вот о том, сколько же погибло их италийских и греческих союзников, не сказал ни слова, хотя основная тяжесть сражения легла на их плечи. Поэтому еще раз отмечу, что не доверять данным Мемнона нет никаких оснований. Да и потери воинов Митридата он указывает примерно те же, что и Аппиан, только в отличие от последнего называет не только бастарнов, но и другие войска. «Из Митридатовых воинов пало около тридцати бастарнов, а из остальной массы — семьсот человек». Таким образом, видно, что разгром был впечатляющим и что самое главное — разбиты были опять легионы, а не союзники или местные ополчения. Мемнон несколько раз это подчеркнул: «В этом сражении бастарны обращают в бегство пехоту италов и учиняют великую резню среди них». В другом месте он же отмечает, что «из пешего войска италов пало пять тысяч триста». Таким образом, у сыновей волчицы были все основания для печали, а Лукуллу предстояло решить непростую задачу: как со своими скромными силами остановить победоносное наступление понтийской армии?

* * *

Когда до него дошла весть о катастрофе под Халкидоном, Лукулл по-прежнему стоял лагерем в долине реки Сангария, откуда планировал двинуться на соединение с Коттой. Но теперь надо было срочно менять весь план кампании, да и боевой дух легионеров упал, когда они узнали об итогах сражения. Поэтому консул пока «поднимал речами павших духом воинов », а сам лихорадочно соображал: как ему быть дальше? И в итоге решил: двигаться на север, к Халкидону, и постараться помочь осажденным соотечественникам. Но Митридат, оставив под Халкидоном отряд для блокады, уже наступал на город Кизик, и Лукулл, рассудив, что теперь у Котты есть шанс удержаться, осторожно двинулся за царем, опасаясь столкновения с неприятелем, поскольку вел войска походной колонной.

Разбив лагерь на виду у неприятеля, Лукулл увидел, что все гораздо хуже, чем он себе представлял, — противник был гораздо многочисленнее, и римлянин решил в бой не вступать, а постараться, сколько можно затягивать войну и тянуть время; он надеялся, что Кизик выстоит, а у Митридата начнутся проблемы с продовольствием. Заметив, что рядом находится гора, которая господствует над окрестностями, консул внимательно изучил местность и пришел к выводу, что если он ее займет, то сумеет легко получать продовольствие, а вот армия Митридата этой возможности будет лишена. Но проблема была в том, что единственный проход, который вел на гору, тщательно охранялся, поскольку стратег Таксил убедил царя в необходимости удержать высоту за собой. Но когда бессилен меч, в дело вступает измена, и понтийский царь в очередной раз был предан человеком, которому доверял — Луций Магий, тот самый, который был послом от Митридата к Серторию, установил связь с Лукуллом и стал действовать в его интересах. Убедив царя в том, что бывшие легионы Фимбрии недовольны своим полководцем и готовы перейти к царю на службу, Магий присоветовал ему не обращать внимания на то, что римляне могут занять эту самую гору и укрепиться на ней. Трудно сказать, чем он аргументировал свое мнение и какие приводил доказательства, но факт остается фактом — Лукулл высоту захватил и укрепился на ней. Расчет консула оправдался, римляне недостатка продовольствия не испытывали, а вот положение армии Понта стало затруднительным, с одной стороны она была стеснена озером и реками, с другой — горами, и Лукулл мог запросто отрезать ее от поставок продовольствия по суше. В местности, разоренной войной, особенно поживиться было нечем, а выбить консула из укрепленного лагеря было довольно проблематично. Ну а если учесть, что приближалась зима и навигация по морю становилась опасной, то соответственно прекращался и подвоз припасов по морю, и понтийская армия оказывалась в ловушке. План Лукулла был хорош как со стратегической, так и тактической точки зрения, а консул был полон энтузиазма его реализовать на практике, благо самое главное условие этого плана — захват горы — он выполнил.

Однако в окружении царя нашелся человек, который этот план раскусил, — Марк Марий, римский полководец Сертория, главный военный советник Митридата. Выстроив понтийцев в боевые порядки, он стал вызывать своего земляка на бой, и Лукулл неожиданно согласился, вывел войска из лагеря и приготовился к битве. Две армии начали сближение, ну а дальше все произошло в лучших традициях научной фантастики: «противники уже вот-вот должны были сойтись, как вдруг, совершенно внезапно, небо разверзлось и показалось большое огненное тело, которое неслось вниз, в промежуток между обеими ратями; по виду своему оно более всего походило на бочку, а по цвету — на расплавленное серебро. Противники, устрашенные знамением, разошлись без боя. Это случилось, как рассказывают, во Фригии, около места, которое называют Офрия». Просто удивительно, что это небесное тело угораздило грохнуться именно между двумя армиями, а не где-то в другом месте, например, на римские легионы, — все шансы на победу были на стороне Мария, он сам обучал эти войска и в случае осложнения ситуации всегда мог получить подкрепление от Митридата. Да и Лукулл больше такой глупости не делал, а тихо сидел в лагере и собирал данные о противнике, которые его убедили в том, что с битвой спешить не следует, поскольку через несколько дней у понтийцев кончатся запасы продовольствия. А сам занялся тем, что этот самый провиант велел отовсюду свозить в свой лагерь и заготавливать в огромном количестве, он просто собирался отсидеться за частоколом и подождать, когда у врагов начнется голод. А между тем, шанс выйти из опасной ситуации у царя был, и Аппиан это отметил: «Митридат, может быть, и тогда еще мог, благодаря численности своего войска, пробиться через середину врагов; но он не захотел этого сделать». Почему? А потому что Евпатор сделал ставку на быстрый захват Кизика и в случае успеха он решал сразу все проблемы — и позиционные, и продовольственные. Дело было за малым — надо было быстро взять этот город.

* * *

Шансы на успешный штурм у Митридата были неплохие, как уже отмечалось, по сообщению Плутарха, городское ополчение понесло большие потери при Халкидоне, было потеряно 4000 воинов и десяток кораблей. Сам город Кизик стоит на острове и отделен от материка небольшим проливом — это создавало дополнительные трудности при осаде, но в условиях полного господства понтийского флота на море, вполне преодолимые. Окружив город с суши десятью лагерями и заблокировав пролив флотом, Митридат начал осаду под руководством военного инженера Никонида: началось строительство осадных машин и башен, копали рвы, возводились валы и насыпи, изготавливались навесы и тараны. И как только все было готово, Митридат дал команду к штурму, используя громадное численное превосходство, понтийцы атаковали сразу во многих местах — как со стороны суши, так и со стороны моря. Грохот катапульт заглушал команды командиров, от страшных ударов каменных глыб сотрясались и рушились стены Кизика, а к городским воротам поползли защищенные навесами тараны. И в довершение всех бед под стенами города гоняли пленных граждан Кизика, захваченных во время битвы при Халкидоне, а их было немало — около 3000 человек. Однако стратег Писистрат, командовавший обороной города, распорядился внимания на них не обращать и продолжать сражаться, сами виноваты, что сдались в плен. И сражение продолжалось, видя, что со стороны суши его войска успеха пока не имеют, Митридат распорядился усилить натиск с моря.

Громадная осадная башня, с которой на стены перекидывался мост, стояла на двух связанных между собой боевых кораблях, и царь распорядился подвести ее к стенам. Это был очень сложный маневр, поскольку в случае возникновения на море сильного волнения вся эта конструкция грозила опрокинуться, но понтийские моряки выполнили его блестяще, подведя гигантское сооружение вплотную к городской стене. Гоплиты Кизика, увидев вблизи это чудище, запаниковали, а потом на стену упал мост, и понтийские бойцы бросились по нему на стену. Но воинское счастье было на стороне оборонявшихся, по мосту перебежали всего четыре человека, а остальные замешкались и защитники этим воспользовались, бросившись в атаку, они сбросили храбрецов в море и начали бросать на корабли и башню зажигательные снаряды и лить смолу. Видя, что еще немного — и все сооружение превратится в гигантский костер, понтийские навархи медленно стали отводить назад корабли, а это было еще труднее, чем подвести их к стенам, отплывали не разворачиваясь, кормой вперед.

Но едва защитники Кизика отразили атаку с моря, как начался новый приступ со стороны суши, понтийские стратеги повели на город все осадные башни и усилили бомбардировку стен. Яростные бои закипели на городских укреплениях, воины Митридата отчаянно старались закрепиться на городских стенах, но это им не удавалось, горожане сражались храбро и отбивали все атаки. Сбрасывая со стен камни, они разбивали бревна таранов, с помощью петель отводили их в сторону, а подставляя под удар шерстяные плетенки, защитники ослабляли их разрушительную мощь. Огромное множество зажигательных снарядов, оставляя за собой черный шлейф, прочерчивали небо над Кизиком и падали на город, вызывая пожары и разрушения, — все кто мог, тушили огонь, стараясь не дать ему распространиться. Под вечер расшатанная и подожженная часть стены рухнула, но в город понтийцы прорваться не смогли, — в проломе полыхал пожар, и им пришлось отступить. Митридат отложил атаку до утра, ожидая, когда стихнет бушующий огонь, но когда перед рассветом ему доложили, что защитникам удалось восстановить стену в проломе, он отказался от штурма. Войска были измотаны непрерывными боями, им требовался отдых, и царь решил им этот отдых предоставить, он и предположить не мог, какие жестокие испытания ему вскоре предстоят.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.