«Ночь длинных ножей»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

«Ночь длинных ножей»

Рем утверждал: «Только мои штурмовики добьются чистых, неискаженных национализма и социализма и сохранят их». Подобный радикальный пуризм пугал и военных, и средний класс, на поддержку которых Гитлер рассчитывал в воссоздании германской военной мощи, а затем в борьбе за новое «жизненное пространство». Рем же хотел увеличить численность СА до 3,5–4 миллионов человек и создать государство в государстве, а затем продиктовать свои условия Гитлеру. Тот уже в июне 1933 года ликвидировал «частные» концлагеря штурмовиков и созданные ими части вспомогательной полиции. Рем возмущался: «Тот, кто требует усмирить революцию, тот предает ее. Рабочие, крестьяне и солдаты, маршировавшие под стягами штурмовиков, завершат свою задачу, не обращая внимания на приспособленцев — обывателей и нытиков». И пригрозил: «Устроит это вас или нет, — мы продолжим нашу борьбу. Если вы наконец поймете, о чем идет речь, — идите вместе с нами! Если вы не хотите — мы пойдем без вас! А если понадобится — и против вас!» На Рема давили и сотни тысяч безработных штурмовиков, которые ничего не умели делать, кроме как устраивать уличные побоища с политическими противниками. Рем требовал учреждения особой подсудности СА, по которой командиры могли бы жестоко карать за преступления своих подчиненных, но при этом те же командиры штурмовиков могли бы «судить за убийство СА до 12 человек — членов вражеской организации, замешанных в подготовке убийства». Рем также надеялся влить СА в рейхсвер и фактически поглотить его, а также создать полицию из штурмовиков. Тогда под его контролем оказались бы основные силовые структуры страны. А о «друге Адольфе» «друг Эрнст» в интимном дружеском кругу приверженцев однополой любви высказывался совсем уж непарламентски: «Адольф — подлец. Он предает всех нас. Якшается только с реакционерами. Старые товарищи для него, видишь ли, плохими стали. Набрал себе генералов из Восточной Пруссии. Они теперь его доверенные люди... Адольф точно знает, чего я хочу. Я ему об этом не раз говорил. Не надо копии кайзеровской армии. Совершили мы революцию или нет? Нужно что-то новое... Новая дисциплина. Новый принцип организации. Генералы — старые рутинеры. У них никогда не появятся новые идеи. А Адольф остается штафиркой, «художником», витает в облаках. Думает о том, чтобы его оставили в покое. Будь его воля, сидел бы себе в горах и разыгрывал Всевышнего. А мы стоим без дела, хотя руки чешутся... Сейчас у нас есть уникальная возможность совершить новое, великое, перевернуть весь мир. А Гитлер кормит меня обещаниями. Хочет, чтобы шло все своим чередом. Надеется, что потом произойдет чудо небесное. Это подлинное «я» Адольфа. Хочет унаследовать готовую армию, чтобы ему ее сформировали «спецы». Когда я слышу это слово, мне хочется рвать и метать. А потом, как он говорит, сделает армию национал-социалистической. Но сперва отдаст ее под начало прусских генералов. Откуда там потом взяться революционному духу? На своих местах остаются старые козлы, которым новую войну не выиграть. Как вы все ни старайтесь, очки вы мне не вотрете. Тут вы губите душу нашего движения».

Но Гитлер понимал, что без спецов хорошей армии не создашь. А министр рейхсвера генерал Вернер фон Бломберг горячо симпатизировал фюреру. Он приказал чинам рейхсвера отдавать честь членам военных формирований НСДАП и функционерам, одетым в партийную форму. 25 февраля 1934 года Бломберг отдал приказ, чтобы все военнослужащие носили на мундирах имперского орла, держащего в когтях свастику. 28 февраля 1934 года Бломберг распорядился изгнать из рейхсвера всех евреев и запретил в дальнейшем принимать их на службу. А с 1 апреля 1935 года военным было запрещено жениться на женщинах неарийского происхождения. Отказываться от услуг таких профессионалов, как Бломберг, Гитлер не собирался.

Но фюрер также попытался успокоить и Рема с его штурмовиками. 1 декабря 1933 года Рем был введен в правительство в качестве министра без портфеля. Гитлер внушал штурмовикам: «Вся ваша жизнь будет борьбой. Вы родились в горниле схваток, не надейтесь, что мир наступит сегодня или завтра». И сердечно поздравил «друга Эрнста» с Новым, 1934 годом. Но тогда же он решил ввести всеобщую воинскую повинность в рамках рейхсвера, что перечеркивало надежды руководителей СА, что основой армии станут штурмовые отряды.

Рем между тем начал выставлять вооруженную охрану армейских штабов и направил в министерство рейхсвера меморандум, где оборона страны объявлялась прерогативой СА, а рейхсверу отводилась только роль военной подготовки населения. Разумеется, генералы с этим согласиться не могли. И Гитлер тоже понял, что с «другом Эрнстом» пора кончать. Уже в начале января 1934 года он вызвал к себе начальника гестапо Рудольфа Дильса и поручил ему собрать компромат на Рема и других руководителей СА, а также о совершенных СА террористических актах. При этом фюрер подчеркнул: «Это самая важная задача из всех, которые когда-либо ставились перед вами».

А 2 февраля 1934 года Гитлер выступил с большой программной речью перед гаулейтерами в Берлине, где не только утвердил «фюрер-принцип» в жизни национал-социалистического государства, но и явственно бросил камень в огород Рема и его товарищей: «Те, кто утверждает, что революция не закончена, — дураки. К сожалению, у нас в движении есть люди, которые понимают под революцией постоянный хаос... Главное — подбор людей способных и со слепым повиновением претворяющих в жизнь правительственные распоряжения. Партия — это своего рода орден. Она должна обеспечить необходимую стабильность всего немецкого будущего... Первый фюрер был избран судьбой; второй фюрер должен с самого начала иметь за собой верное, скрепленное клятвой объединение единомышленников. Нельзя избирать того, кто опирается на самостоятельную преобладающую силу!

Фюрер всегда может быть только один... Такая организация, обладающая внутренней жесткостью и силой, будет держаться вечно, ее никто не сможет свергнуть. Сплоченность внутри движения должна быть небывало крепкой. Мы не имеем права вести борьбу между собой; посторонние не должны знать о наличии у нас разногласий! Народ не может нам слепо верить, если мы сами будем разрушать это доверие. Даже последствия неверных решений должны сглаживаться безусловной сплоченностью. Никогда один авторитет не должен использоваться против другого...

Поэтому никаких ненужных дискуссий! Проблемы, относительно которых в руководящих органах еще нет ясности, ни в коем случае не должны обсуждаться публично, ибо в противном случае их будут решать народные массы. В этом было безумие демократии, это сводит к нулю ценности,всякого руководства...

У нас есть право в каждый определенный момент вести только одну битву. Одна схватка должна следовать за другой. Правильно говоря, верна не поговорка «много врагов — много чести», а «много врагов — много глупости». Кроме того, народ не может одновременно вести дюжину битв. Соответственно мы можем дать народу в данный период только одну идею, чтобы он сосредоточился на ней. Как раз во внешнеполитических вопросах надо иметь за собой весь народ как загипнотизированный, вся нация в этой борьбе должна быть прямо-таки по-спортивному охвачена страстью игрока; без этого не обойтись. Если в борьбе участвует вся нация, то в случае поражения она вся оказывается в проигравших. Если же она не проявляет интереса к борьбе, то в проигравших оказывается только руководство. В первом случае гнев народа направлен на врага, во втором случае — на собственного вождя».

Вождь, на которого должен был обратиться народный гнев, был Гитлером уже намечен. Это — Эрнст Рем. Уже 21 февраля Гитлер доверительно поделился с британским консервативным политиком Энтони Иденом, посетившим Германию, своими планами: сократить СА на две трети, и у оставшихся в строю в мирное время изъять оружие. А 1 марта на совещании с руководством рейхсвера, СА и СС фюрер объявил, что роль штурмовиков сводится главным образом к «политическому воспитанию нации», в отношении армии функции штурмовых отрядов сводятся к допризывной подготовке молодежи. При этом Гитлер недвусмысленно пригрозил раздавить всякого, кто будет мешать осуществлению его планов. И призвал штурмовиков и военных примириться друг с другом.

На людях Рем был лоялен к Гитлеру и даже пригласил всех присутствующих на «завтрак примирения», но среди своих единомышленников не скрывал, что буквально кипит от гнева. Рем назвал фюрера «невежественным ефрейтором» и призвал не соблюдать только что достигнутого с рейхсвером соглашения о разграничении предметов ведения. Гитлер же, по словам Рема, это «вероломный человек, которого, как минимум, надо отправить в отпуск». Рем не знал, что в его «ближний круг» затесался предатель. Обергруппенфюрер СА Виктор Лутце, руководитель штурмовых отрядов на севере Германии и оберпрезидент Ганновера, поспешил доложить Гитлеру о крамольных высказываниях своего шефа. После этого судьба Рема была окончательно решена. Дальнейшее было делом техники.

В начале марта Рем предложил Гитлеру включить несколько тысяч командиров штурмовых отрядов в состав рейхсвера. От такого пополнения Гинденбург и генералы рейхсвера были совсем не в восторге, и Гитлер отказал Рему, не желая создавать конфликтную ситуацию в офицерском корпусе. Тогда Рем все чаще стал говорить о необходимости «второй революции» и установил контакты со Шлейхером, что не укрылось от внимания гитлеровской СД (службы безопасности) и никак не улучшило положение главы СА. Отставной генерал и канцлер был уже давно отыгранной картой.

Тем временем здоровье престарелого Гинденбурга ухудшалось, и все чаще вставал вопрос о том, кто же будет его преемником на посту президента Германии. На совещании Гитлера с руководством рейхсвера на борту крейсера «Дойчланд» Бломберг заявил, что фюрер должен стать преемником Гинденбурга. Теперь Гитлер не сомневался в том, что военные его поддерживают. Ведь они хотели сильной армии, избавленной от пут Версаля, и верили, что Гитлер сделает все для создания такой армии.

Рем между тем устраивал марши и парады штурмовиков, интенсифицировал их военную подготовку и закупал за границей оружие. Однако сколько-нибудь четкая программа действий у него отсутствовала. Ведь кумиром штурмовиков был не только Рем, но в первую очередь — Гитлер. Бросить их в бой против фюрера не было никакой возможности. Скорее Рем рассчитывал убедить Гитлера осуществить «вторую революцию», оттеснить от власти прежние элиты, передав власть «старым бойцам». Он хотел продемонстрировать фюреру, что штурмовики могут быть мошной военной силой, ни в чем не уступающей кадрам рейхсвера. Рем самоуверенно заявлял, что под его началом состоят 30 дивизий.

Уже в феврале 1934 года Бломберг отказался от старых принципов кастовости в формировании офицерского корпуса. Теперь главной предпосылкой карьеры стало не происхождение из старинного офицерского рода, а «понимание сути нового государства». Ко дню рождения Гитлера Бломберг не только разразился верноподданнической статьей, но и переименовал казармы полка имени Листа в казармы имени Адольфа Гитлера.

Напряженность в отношениях между СА и партийным руководством нарастала. В начале июня ее почувствовал Гинденбург. Он сказал Папену: «Положение скверное, Папен. Попытайтесь привести дела в порядок». Часть правых националистов увидела спасение от «народной армии» и «национал-социалистического государства» штурмовиков в реставрации монархии. Папен агитировал Гинденбурга включить в свое завещание пункт о желательности возвращения императора на трон. Но Гитлер еще в выступлении в годовщину своего прихода к власти категорически отверг идею реставрации.

4 июня Гитлер встретился с Ремом и потребовал отказаться от идеи «второй революции», но ясного ответа не получил. Рем решил уйти в отпуск и распустил па июль также большую часть штурмовиков, однако предостерег «врагов СА» не питать «обманчивых надежд», что СА из отпуска не вернутся или вернутся значительно ослабленными. Рем предупреждал, что штурмовики дадут «должный ответ» своим недоброжелателям.

17 июня в игру попытался вмешаться вице-канцлер Папен. В этот день он произнес в Марбургском университете речь, написанную его секретарем писателем Эдгаром Юнгом. Папен критиковал режим насилия, установленный национал-социалистами, осудил их «противоестественные притязания на тоталитарность» и «плебейское неуважение к духовному труду». Он заявил: «Ни один народ не может позволить себе вечное восстание снизу, если хочет устоять перед судом истории. В какой-то момент движение должно подойти к концу, однажды должна возникнуть прочная социальная структура, удерживаемая воедино скрепами неподвластного посторонним влияниям правосудия и пользующейся бесспорным авторитетом государственной власти. Из вечной динамики ничего не построить. Германия не должна лететь вверх тормашками в неизвестность... Правительство хорошо знает, сколько корысти, бесхарактерности, нечестности, нерыцарственности и дутых притязаний хотело бы развернуться под прикрытием немецкой революции. Оно не закрывает глаза на то, что богатое сокровище доверия, которым одарил его немецкий народ, находится под угрозой. Если хочешь быть близким к народу и сохранить связь с ним, то нельзя недооценивать народный ум, надо отвечать на его доверие, а не обращаться с ним как с неразумным ребенком... Уверенность и желание отдать силы общему делу можно укрепить не подстрекательством людей, в особенности молодежи, не угрозами беспомощным группам народа, а только доверительным диалогом с народом... если каждое критическое высказывание не будет тут же истолковываться как злонамеренность, а на приходящих в отчаяние патриотов не будут вешать ярлык врагов государства».

Столь крамольную речь Геббельс запретил транслировать по радио и публиковать в печати. Гитлер заклеймил Папена в числе «всех тех карликов, которых мощь нашей общей идеи сметет с дороги... Раньше у них были силы предотвратить возвышение национал-социализма; ныне пробудившийся народ отправит их в усыпальницу... Пока они брюзжат, они нам безразличны. Но если когда-нибудь они попытаются перейти от слов к делу и совершить хоть малейший шаг вероломства, они могут быть уверены, что сегодня им придется иметь дело не с трусливой и коррумпированной буржуазией 1918 года, а с кулаком всего народа». После такого демарша Папен подал в отставку, но Гитлер отложил решение и предложил вместе с Папеном посетить Гинденбурга. А Гинденбург сразу же принял сторону Гитлера, заявив: «Если Папен не может соблюдать дисциплину, пусть делает выводы». И 21 июня Гитлер, унизив Папена, отправился в президентскую резиденцию Нойдек один. 26 июня, вернувшись в Берлин, Гитлер приказал арестовать автора крамольной речи Э. Юнга.

Уже с начала июня СС и СД взяли руководство СА под пристальное наблюдение и начали готовить операцию по его ликвидации. Бывшему канцлеру Брюнингу намекнули, что его жизни угрожает опасность. Экс-канцлер намек понял и немедленно покинул Германию, отбыв в Америку. Такой же намек сделали и Шлейхеру, но генерал заартачился и отказался от приглашения съездить в Японию, где его друг полковник Отто служил военным атташе. Генерал расценивал такой поступок как бегство, недостойное кадрового военного. Тем самым Шлейхер подписал себе смертный приговор.

21 июня на Берлинском стадионе во время праздника солнцестояния Геббельс заявил: «Этому сорту людей импонирует только сила, самоуверенность и сила. Они это увидят!.. Им не остановить поступь века. Мы перешагнем через них». Двумя днями позже в отдел контрразведки в министерстве рейхсвера попал явно фальшивый приказ Рема штурмовым отрядам браться за оружие. Никто всерьез эту бумагу не воспринял — хотя бы потому, что среди адресатов рассылки были перечислены злейшие враги Рема — глава СС Гиммлер и шеф СД Гейдрих. Тем временем кампания давления на Рема и штурмовиков нарастала. 25 июня, выступая по радио, заместитель Гитлера по партии Рудольф Гесс осудил «играющих в революцию» за недоверие к «великому стратегу революции Адольфу Гитлеру» и угрожающе предупредил: «Горе нарушающим долг верности!» Он также утверждал, что «уход национал-социализма с политической сцены немецкого народа» вызовет «европейский хаос». Но он и представить себе не мог, что это произойдет в огне мировой войны.

26 июня к хору угроз присоединился глава прусского правительства Геринг. Выступая в Гамбурге, он отверг идею реставрации монархии, провозгласив: «У нас, живых, есть Адольф Гитлер!» И пообещал «реакционной своре», явно имея в виду не только монархистов, но и штурмовиков: «Когда чаша терпения переполнится, я нанесу удар! Мы работали, как никто еще не работал, потому что за нами стоит народ, который доверяет нам... Кто согрешит против этого доверия, лишит себя головы». В тот же день Гиммлер уведомил всех руководителей СС и СД о «предстоящем бунте СА во главе с Ремом», к которому могут примкнуть другие оппозиционные группы. И он, и его подчиненные знали, что никакого путча Рем устраивать не собирается, раз отправил основную массу штурмовиков в отпуск.

Рейхсвер также начал наступление на Рема. 25 июня Имперский союз немецких офицеров изгнал его из своих рядов. 29 июня со статьей в «Фёлькишер беобахтер» выступил Бломберг. Он заявил, что армия целиком на стороне Гитлера. Акцию против Рема поддержали также консервативные националисты, монархисты и буржуазия. Все они думали, что после ликвидации Рема легко смогут приручить Гитлера. Но в одном своем выступлении в узком партийном кругу вскоре после «ночи длинных ножей» фюрер откровенно посмеялся над подобными надеждами. По свидетельству бывшего главы данцигского сената Германа Раушнинга, Гитлер заявил: «Я встал на путь стопроцентного соблюдения законности, и никто не собьет меня с этого пути. Все упреки, предъявленные мне, все трудности, стоящие перед нами, я предчувствовал раньше всех моих услужливых скептиков и принял их в расчет. Никакое развитие событий не застанет меня врасплох. С непоколебимой уверенностью я и впредь буду идти к великой цели нашей революции. Мне не нужны всякие там критики, которые выдают собственную лень и распущенность за закономерные недочеты нашего развития. Эти люди, которым доставляет удовольствие ежедневно пересчитывать мне на пальцах наши промахи и затруднения, неизбежные в начале любого большого дела. Не лучше ли было бы этим идиотам, вместо того чтобы подсчитывать все плохое, заострить свое внимание на положительных сторонах нашей великой работы? По крайней мере, это прибавило бы бодрости и мне. Как будто я не знаю, что власть еще не в наших руках! Но моя воля решает все! И тот, кто не следует моим распоряжениям, будет уничтожен. Не тогда, когда его непокорность уже станет явной и общеизвестной, но когда я только заподозрю его в неповиновении». Таким образом, Гитлер обосновал идею превентивного террора, которую так же широко применял его лютый враг и недолгий друг Иосиф Сталин.

Развязка наступила вечером 28 июня, сразу после свадьбы гаулейтера Эссена Йозефа Тербовена, у которого Гитлер был свидетелем. Фюрер позвонил Рему и попросил его созвать 30 июня всех высших командиров СА для встречи с ним и откровенного разговора. Гитлер вел беседу в подчеркнуто примирительном духе и усыпил бдительность Рема. А чтобы было что подавлять, люди Гиммлера 29 июня распространили среди мюнхенских штурмовиков анонимные записки с призывами выйти на улицы, и те стали бесцельно маршировать по Мюнхену, пока разбуженные командиры не вернули своих подчиненных в казармы. Но предлог для расправы уже был найден. Кроме того, СД сообщила, будто берлинские штурмовики вечером 30 июня собираются захватить правительственный квартал. И тогда Гитлер произнес заранее отрепетированный монолог: «При таких обстоятельствах я мог принять только одно решение. Только беспощадная и кровавая акция способна была еще подавить в зародыше распространение бунта...»

Рем в это время безмятежно веселился с соратниками на курорте Бад-Висзее. А Гитлер, Геббельс, глава отдела печати НСДАП Отто Дитрих и вовремя переменивший фронт Виктор Лутце уже в четыре часа утра 30 июня были в Мюнхене. В здании баварского МВД фюрер обрушился на полицай-президента Мюнхена обергруппенфюрера СА Августа Шнайдхубера и начальника отдела личного состава в штабе СА группенфюрера Вильгельма Шмидта, объявив их зачинщиками мюнхенского бунта, сорвал с них погоны и отправил в Штадельхаймскую тюрьму. Сразу после этого он отправился вместе со свитой в Бад-Висзее, чтобы взять Рема и его соратников еще тепленькими. Личный шофер Гитлера Эрих Кемпка вспоминал: «С плеткой в руке Гитлер вошел в спальню Рема, сопровождаемый двумя инспекторами уголовной полиции с пистолетами со взведенными курками. Он рявкнул: «Рем, ты арестован!» Рем заспанно выглянул из подушек своей постели и пробормотал: «Хайль, мой фюрер!» — «Ты арестован!» — проревел Гитлер второй раз, повернулся и вышел из комнаты». По свидетельству А. Шпеера, на другой день Гитлер рассказывал в своем кругу о проведенной акции: «Мы были безоружны, вы только представьте себе, мы даже не знали, смогут ли эти свиньи выставить против нас вооруженную охрану». И возмущался гомосексуальными пристрастиями Рема и его окружения: «В одной из комнат мы застали врасплох двух обнаженных юнцов!»

Никакой вооруженной охраны у Рема не было. Остальных вождей СА тоже взяли без сопротивления. Только Эдмунд Хайнес, группенфюрер СА из Силезии, которого как раз и застали в постели с любовником, стал драться с полицией, но его быстро скрутили. Некоторых группенфюреров, которые еще только следовали в Бад-Висзее, перехватывали по дороге и направляли в Штадельхаймскую тюрьму. Там набралось всего около двухсот арестованных руководителей СА. В десять утра Геббельс позвонил в Берлин и передал пароль «Колибри». После этого Геринг, Гиммлер и Гейдрих бросили в бой берлинских эсэсовцев. Указанных в списках командиров СА арестовывали и, в отличие от их мюнхенских соратников, выводили в расход без промежуточной стадии в виде тюрьмы, ставя их к стенке лихтерфельдского кадетского корпуса. Тем временем Гитлер в Коричневом доме выпустил заявление по поводу расправы со штурмовиками, говоря о себе в третьем лице: «Фюрер дал приказ беспощадно удалить эту чумную язву. Он не потерпит больше, чтобы репутация миллионов приличных людей страдала и компрометировалась отдельными лицами с болезненными наклонностями». Еще Гитлер говорил тогда о «тяжелейших оплошностях» и «заговоре», но еще не рискнул употребить слово «путч», которым в дальнейшем характеризовала события 30 июня нацистская пропаганда.

Лидеры штурмовиков так и не поняли, что же все-таки произошло, за что их убивают. Многие умирали со словами «Хайль Гитлер!», но никто, что показательно, не крикнул: «Хайль Рем!» Это еще раз доказывает, что никакого «заговора Рема», а тем более «путча Рема» не было и в помине. Потому что и для рядовых штурмовиков, и для группенфюреров, и для самого Рема человеком номер один в национал-социалистическом движении все равно оставался Гитлер. Рем в лучшем случае хотел быть номером два. И против Гитлера бороться не собирался.

Вечером 30 июня Гитлер вылетел в Берлин, предварительно поручив начальнику своей личной охраны Зеппу Дитриху вытребовать из тюрьмы в Штадельхайме заключенных, чьи фамилии в данном ему списке были помечены крестом, и немедленно их ликвидировать. Но Рема среди них не было. Ему были дарованы еще сутки жизни. Возможно, Гитлер размышлял, не устроить ли короткий закрытый суд над Ремом, но затем склонился к мысли о внесудебной расправе.

В Берлине на аэродроме Темпельхоф Гитлеру была устроена торжественная встреча. Вот как запечатлел ее очевидец: «Первым из самолета выходит Гитлер... Коричневая рубашка, черный галстук, темно-коричневое кожаное пальто, высокие армейские черные сапоги, все в темных тонах. Непокрытая голова, бледное как мел лицо, к тому же небритое и по которому видно, что эти ночи он не спал, ибо лицо кажется одновременно и осунувшимся, и опухшим... Гитлер молча подает руку каждому стоящему поблизости. В полной тишине — кажется, все затаили дыхание — слышно только щелканье каблуков».

После встречи Гитлер санкционировал расширение списка ликвидированных за пределы «головки штурмовиков». За компанию с руководителями СА прикончили Шлейхера, с которым Рем пытался сотрудничать, и генерала фон Бредова, начальника канцелярии рейхсвера и ближайшего друга Шлейхера, Грегора Штрассера, секретаря Папена Э. Юнга и другого его ближайшего сотрудника — фон Бозе. Самого Папена от смерти спасло заступничество Гинденбурга, против которого Гитлер не считал нужным идти. Зато убили бывшего главу баварского правительства Кара, бывшего редактора «Моей борьбы» патера Штемпфле, позднее рассорившегося с нацистами, руководителя объединения «Католическое действие» Эриха Клаузнера и некоторых других политиков и публицистов правой или центристской ориентации. Всего по официальным данным в ходе «ночи длинных ножей» и в последующие дни было убито 77 человек, по неофициальным оценкам — вдвое больше.

Черед Рема настал 1 июля. Вечером в его камеру вошли комендант концлагеря Дахау Теодор Эйкке и его адъютант Михаэль Липперт. Они положили на стол пистолет и свежий номер «Фёлькишер беобахтер», где говорилось о подавлении путча. Рему дали десять минут на размышление. Но «друг Эрнст» не захотел делать подарок «другу Адольфу» в виде собственного самоубийства. Тогда Эйкке и Липперт просто разрядили в Рема свои парабеллумы. Перед смертью Рем рванул рубашку на груди.

Заметая следы бессудных казней, Геринг уже 2 июля распорядился сжечь «все дела, связанные с акциями двух последних дней». Геббельс же запретил публиковать в газетах объявления о смерти убитых 30 июня и 1 июля. А 3 июля Гитлер легализовал расправу над штурмовиками, утвердив в рейхстаге специальный закон, звучащий следующим образом: «Меры, принятые для подавления выступлений 30 июня, 1 и 2 июля 1934 года, представлявших собой государственную измену и измену Родине, считать законными как принятые для необходимой обороны государства».

Адъютант Брюкнер представил Гитлеру в качестве доказательств разложения верхушки штурмовиков ресторанные счета, обнаруженные в берлинской штаб-квартире СА. Рем и его друзья оказались тонкими ценителями ресторанной кухни. Среди выписанных ими из-за границы деликатесов были лягушечьи окорочка, птичьи языки, акульи плавники, яйца чаек, а также старые французские вина и лучшие сорта шампанского. У вегетарианца и трезвенника Гитлера подобное гурманство и расточительство вызывало презрение. «Нет, это никакие не революционеры! Для них наша революция слишком пресная!»

13 июля Гитлер в выступлении перед рейхстагом обрушился на покойного Рема за поощрение коррупции и гомосексуализма в своем окружении. Фюрер говорил о деструктивных элементах, которые «стали революционерами, чтобы творить революцию ради революции, видя революцию в качестве перманентного состояния общества». Но революция, как подчеркнул Гитлер, не является для национал-социалистов перманентным состоянием. Он особо отметил: «Если естественному развитию народа насильно создается смертельно опасное препятствие, то искусственно прерванная эволюция может актом насилия опять открыть себе русло свободного, естественного развития. Не может быть... благоприятного развития при помощи периодически повторяющихся бунтов... В государстве есть только один носитель оружия — вермахт, и только один носитель политической воли — это национал-социалистическая партия». Фюрер дал обоснование «ночи длинных ножей»: «Бунты подавляются по извечно одинаковым железным законам. Если кто-нибудь упрекнет меня в том, что мы не провели эти дела через обычные суды, то я могу сказать только одно: в этот час я нес ответственность за судьбу немецкой нации и был в силу этого высшим судьей германского народа!.. Я приказал расстрелять главных виновников этого предательства, и я приказал выжечь каленым железом язвы внутренней заразы вплоть до здоровой ткани... Нация должна знать, что никто не имеет права безнаказанно угрожать ее существованию, а оно гарантируется ее внутренним порядком и безопасностью! И каждый должен навсегда запомнить, что, если он поднимет руку на государство, его неминуемой участью будет смерть».

Как политик Гитлер полностью переиграл как Рема, так и монархистов из окружения Гинденбурга. У вождя штурмовиков вообще не было ни какой-либо оригинальной политической программы, ни ясных представлений, каких именно целей он добивается и какие инструменты надо применить для их достижения. Для штурмовиков и членов НСДАП настоящим вождем был не Рем, а Гитлер. После падения Рема во главе СА был поставлен предатель Лутце, чьи полномочия были значительно ограничены. В частности, он уже не являлся членом кабинета. Роль же штурмовиков свелась, как Гитлер предлагал еще Рему, к допризывной подготовке молодежи и резервистов. СС и СД были выделены из состава штурмовых отрядов. С 1934-го по 1938 год численность СА сократилась с 3 до 1,2 миллиона человек, и никакой политической роли они больше не играли.

Вскоре после убийства Рема Гитлер убеждал Раушнинга: «Я иду своим путем безошибочно и непоколебимо. «Старик» (Гинденбург. — Б. С.) одной ногой в могиле, а эти бандиты создают мне проблемы! В момент, когда вот-вот придется решать, кто же будет преемником рейхспрезидента — я или кто-нибудь другой из этой шайки реакционеров! За одну лишь эту глупость они уже заслужили расстрела. А ведь я много раз повторял им: только неразрывное единство воли способно принести удачу нашему отчаянному предприятию. Кто покинет строй, будет расстрелян! Ведь я же умолял этих людей, десятки, сотни раз говорил им: послушайте меня. Сейчас все идет к тому, что партия сомкнет ряды и обретет единую волю, мне все еще приходится слышать от реакционеров, будто я не умею поддерживать порядок и дисциплину в собственном доме. Я еще должен сносить обвинения в том, что моя партия — очаг строптивости, хуже коммунистов! Я должен допустить, чтоб меня упрекали, будто сейчас все хуже, чем при Брюнинге и Папене! Чтобы они ставили ультиматумы! Эти трусы и жалкие создания! И кому! Мне, мне!

Но они ошибаются. Они полагают, что наступили мои последние дни, но это не так. Все они ошибаются. Они недооценивают меня, потому что я вышел из низов, из «гущи народной», потому что у меня нет образования, потому что я не умею вести себя так, как их воробьиные мозги считают правильным. Если бы я был одним из них, то я бы был в их глазах великим деятелем — уже сегодня. Но мне не нужно подтверждения моего исторического величия с их стороны. Строптивость СА лишила меня многих козырей, но у меня в руках еще есть другие. И я не привык медлить с принятием решительных мер, если у меня что-то срывается. Эти люди думают «честно» добраться до власти. Но у них ничего не получится. Они не смогут обойтись без меня, когда «старик» умрет. Они хотят поставить на его место регента — известно какого. Но для этого им нужно мое согласие. А я им его не дам. Народ не испытывает потребности в монархии Гогенцоллернов. Только я могу внушить массам, что монархия необходима. Только мне они поверят. Но я не стану этого делать. Это просто не приходит им в голову, этим жалким зазнайкам, этим чиновничьим и служилым душонкам. Вы заметили, как они дрожат, когда им приходится беседовать со мной лицом к лицу? Я не укладываюсь в их концепцию. Они думали, что я не решусь, что я слишком труслив. Они уже воображали, что я попался в их сети. Они считали, что я — всего лишь орудие в их руках, и насмехались за моей спиной: у него, мол, больше нет никакой власти. Они полагали, что я потерял свою партию. Я долго смотрел на это — и наконец ударил их по рукам так, что они надолго запомнили этот удар. Все, что я потерял из-за суда над штурмовиками, я наверстаю во время процесса над этими светскими шулерами и профессиональными игроками — я имею в виду Шлейхера и его шайку.

Если сегодня я позову народ — он пойдет за мной. Если я обращусь к партии, она останется стеной, крепкой, как никогда. Им не удалось расколоть мою партию. Я уничтожил атамана-мятежника и всех кандидатов в атаманы, которые прятались в засаде. Они хотели столкнуть лбами партию и меня, чтобы сделать меня безвольным орудием в своих руках. Но вот я снова поднялся, еще сильней, чем прежде. Выходите вперед, господа Па-пен и Гугенберг! Я готов начать следующий раунд».

Следующий раунд заключался в окончательном устранении с политической арены правоконсервативных политических сил и создании гарантии того, что полномочия Гинденбурга после его смерти перейдут к фюреру. С этой задачей Гитлер справился легко. Ведь ни в окружении Гинденбурга, также как ни у Гугенберга, ни у Папена не было на примете сколько-нибудь популярного консервативного политика, способного соперничать с Гитлером. Члены семьи Гогенцоллерн не пользовались доверием народа, и реставрация монархии для кого-то осталась несбыточной мечтой. Альтернативы Гитлеру в качестве преемника Гинденбурга не было, и, когда в августе 1934 года престарелый фельдмаршал отошел в мир иной, вопрос о его преемнике решался однозначно. Его сын Оскар, выступая 18 августа по радио, заявил: «Мой навеки ушедший от нас отец сам видел в Адольфе Гитлере своего прямого наследника как верховного главу Германского Рейха». О том же писал Гинденбург и в своем политическом завещании. А на похоронах Гинденбурга в Танненберге у памятника Победы Гитлер завершил свою речь словами: «Почивший полководец, войди в Валгаллу!»

19 августа 1934 года в Германии прошел референдум, на котором 85 процентов немцев проголосовали за совмещение Гитлером постов президента и канцлера. При нацистском режиме это был последний случай, когда голосование было не единогласным. В дальнейшем пропаганда и тотальный контроль над жизнью граждан исключили всякую возможность открытого проявления оппозиционности.

К тому времени ни у кого не было никаких шансов конкурировать с Гитлером на политической арене. И полиция, и средства массовой информации находились под контролем нацистов. Даже завуалированная критика фюрера, как показал пример с марбургской речью Папена, в принципе не могла быть доведена до широких масс. И Папен, и Гугенберг уступили Гитлеру без борьбы. Гутенберг после роспуска своей партии эмигрировал. Папен, подвергшийся аресту в «ночь длинных ножей», вскоре был освобожден, примирился с Гитлером и вплоть до сентября 1934 года оставался вице-канцлером, а потом мирно спланировал в МИД, где занимал должности посла в Австрии, а потом в Турции. А генерал Бломберг сразу же привел весь личный состав рейхсвера к присяге на верность фюреру.

С «ночью длинных ножей» и приходом Гитлера на пост президента Рейха закончилась консолидация власти в руках нацистов. Теперь только НСДАП определяла дальнейшее развитие Германии. Фюрер уверенно повел страну к катастрофе, но почти никто в Рейхе этого еще (или уже) не сознавал.