О храбрости

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

О храбрости

Напомню, что храбрость — это способность человека действовать в условиях непосредственной опасности для жизни, а смелость — это способность принимать рискованные решения. Конечно, если человек трус, то в условиях непосредственной опасности для жизни он смелых решений не примет, его, скорее всего, либо парализует страхом, либо он бросится удирать или вымаливать себе жизнь. Но полководцы могут принимать решения и в условиях, когда их жизни ничего не грозит, и вот тут-то им и нужна смелость, но о ней ниже. А сейчас о храбрости наших полководцев.

Дам пример из воспоминаний Толконюка, чтобы было понятно, что такое смелость в сочетании с храбростью. Август 1942 года, 50-я стрелковая дивизия, которой командовал генерал-майор Н.Ф. Лебеденко, должна была наступать в прорыв, проделанный для неё танковой бригадой.

«После поспешной подготовки и короткого огневого налёта началась атака. Бабье и Цветки встретили атакующих шквалом огня: из противотанковых орудий, пулемётов и автоматов. Шесть танков загорелось. Но остальные с ходу перевалили оба населённые пункты и скрылись за скатом высоты. Пехота, постепенно отставая от танков, продолжала продвигаться. За бугром простирался лес с большими прогалинами. В центре полосы наступления дивизии виднелась прямоугольная поляна шириной метров восемьсот. Она с обеих сторон ограждалась густым высоким лесом и упиралась тоже в лесной массив, но не очень густой. Поляна тянулась километра на полтора в глубину. Командир дивизии перенёс свой наблюдательный пункт к основанию поляны и решил для развития успеха ввести через эту поляну полк второго эшелона. Мы с генералом Никитой Лебеденко стояли у разрушенной немецкой землянки, наблюдая за полем боя. Полк густыми цепями вошёл на поляну. Его фланги справа и слева едва не упирались в лесные опушки. Вдруг на правом фланге полка вдоль всей опушки взметнулись разноцветные ракеты, и сразу же вся опушка зарябила вспышками пулемётных и автоматных очередей. Это противник обрушился огнём по правому флангу полка. Полк оказался под губительным огнём на открытой местности. Пули свистели и над нашими головами.

Я, повинуясь инстинкту самосохранения, плюхнулся на землю, а генерал продолжал стоять, игнорируя опасность. «Ложитесь, товарищ генерал!» — дёрнул я его за полу шинели. Но он даже не шевельнулся. Пуля сбила фуражку с генеральской седой головы, но он не стал её поднимать, а весь как бы загоревшись, не отводил глаз от кипящей боем поляны. Без какой бы то ни было команды, с ходу, правофланговый батальон развернулся вправо и с криком «ура» кинулся на лес, из которого стрекотала свинцовая смерть. После кратковременного жаркого боя полк продолжал наступление вслед за танковой бригадой, далеко уже оторвавшейся от пехоты.

В самый разгар этой неожиданной схватки с врагом я наблюдал, лёжа в траве, как пожилой генерал Н.Ф. Лебеденко спокойно стоял под градом пуль, приговаривая: «Оцэ бой! Давно не бачыв такого славного бою…».

Дело не в храбрости Лебеденко, это само собой разумеется, а дело в его смелости: ведь он мгновенно принял рискованное, но единственно верное решение — не ложиться!

Он стоял на виду проходящего мимо него полка, немцы в засаде пристреляли поляну и прицельно могли её простреливать метров на 400 — это минимум. Если бы полк залёг — а это первое, что пришло в голову всем, — то немецкая засада фланговым огнём выбила бы половину полка в лучшем случае. Правильным было решение не ложиться, а броситься на немцев в атаку и преодолеть тот десяток метров, который был от правофлангового батальона до засады. И если бы генерал залёг, то залёг бы и весь полк, но генерал стоял! Что оставалось офицерам правофлангового батальона, как не скомандовать: «Огонь вправо и вперёд!»? Было ли это решение старого генерала осмысленным или уже давно его честь приняла за него смелое решение никогда не ложиться, когда его солдаты атакуют во весь рост, но в любом случае это было смелое решение и оно резко уменьшило потери полка в том бою.

Я уже об этом неоднократно писал, но это то, что следует подчёркивать каждый раз, — после прихода к власти хрущевцев была дана команда как угодно клеветать на Сталина, но из архивов запрещалось выносить хотя бы строчку документов, свидетельствующих о трусости, подлости и других негативных качествах не то, что советских генералов той войны, но даже офицеров. Кадровое воинство СССР стало вне критики — её запретила хрущевская цензура.

Но помимо этой была и другая трудность в исследовании вопроса храбрости полководцев. Они были слишком объединены Министерством обороны, они были знакомы друг с другом и посему просто не могли написать о подлости и трусости коллег. Не могли написать это прямо, но ведь многие из них были очень неглупыми людьми, а посему были способны высказать своё отношение к коллегам между строк.

Возьмём, к примеру, их отношение к генералу В.Н. Гордову, Герою Советского Союза. Его в 1950 году расстреляли вместе с маршалом Куликом за создание антисоветской организации, а при Хрущеве, само собой, немедленно реабилитировали и объявили жертвой сталинизма. После этого ну какая цензура разрешила бы нашим полководцам написать правду об этой «жертве сталинизма»? Все обязаны были писать или хорошо, или ничего.

А теперь давайте попробуем прочесть между строк воспоминания двух советских военачальников. Вот воспоминания маршала В.И. Чуйкова «Начало пути», изданные в 1959 году. Прошло всего шесть лет после того, как Гордов был реабилитирован, посему максимум негативного, что цензура разрешила Чуйкову прямо сказать о Гордове, звучит так: «…обстановки на фронте не знает. Он принимал желаемое за действительное…». Вместе с тем, Чуйков почему-то очень подробно описывает, как летом 1942 года 64-я армия, которой он первоначально командовал, по железной дороге выдвигается к Сталинграду, и как он по пути заехал в штаб 21-й армии, якобы узнать обстановку. Но эта обстановка ему и даром не была нужна, поскольку его-то армия ехала дальше и даже соседом 21-й никогда не была. Вот и спросите себя, зачем он вставил в свои мемуары вот этот эпизод: «Штаб 21-й армии был на колёсах: вся связь, штабная обстановка, включая спальный гарнитур командарма Гордова, — всё было на ходу, в автомобилях. Мне не понравилась такая подвижность. Во всём здесь чувствовалась неустойчивость на фронте, отсутствие упорства в бою. Казалось, будто за штабом армии кто-то гонится и, чтобы уйти от преследования, все, с командармом во главе, всегда готовы к движению»? К чему это?

Другого ответа нет — маршал Чуйков между строк внятно заявляет, что Гордов был трус.

А вот посмотрите, как ту же характеристику Гордову между строк даёт маршал Рокоссовский. Вот он описывает, как принял Донской фронт, выделенный из Сталинградского фронта, и знакомится с войсками.

«Прибыв на командный пункт 66-й армии, я не застал там командарма. Встретивший меня начальник штаба армии генерал Ф.К. Корженевич доложил, что командарм убыл в войска. …Меня несколько удивило, что командующий армией отправился в войска, не дождавшись меня, хотя и знал, что я к нему выехал. Корженевич хотел вызвать командарма на КП, но я сказал, что сам найду его, а заодно и познакомлюсь с частями.

Я побывал на командных пунктах дивизий, полков. Добрался до КП батальона, но и здесь не удалось встретиться с командармом. Сказали, что он находится в одной из рот. Я решил отправиться туда.

Нужно сказать, что в этот день здесь шла довольно оживленная артиллерийско-минометная перестрелка, и было похоже на то, что противник подготавливает вылазку в ответ на атаку, проведенную накануне войсками армии. Где в рост по ходу сообщения, а где и согнувшись в три погибели по полузасыпанным окопам добрел я до самой передовой. Здесь и увидел среднего роста коренастого генерала. После церемонии официального представления друг другу и краткой беседы я намекнул командарму, что вряд ли есть смысл ему лазать по ротной позиции, и порекомендовал выбрать более подходящее место, откуда будет удобнее управлять войсками. Родион Яковлевич Малиновский замечание выслушал со вниманием. Угрюмое лицо его потеплело.

— Я сам это понимаю, — улыбнулся он. — Да уж очень трудно приходится, начальство нажимает. Вот я и отправился подальше от начальства».

Задайте себе вопрос: зачем Рокоссовский написал, что Малиновский прятался от начальства на передовой? Ведь на момент написания мемуаров Рокоссовским, Р.Я. Малиновский был министром обороны СССР и вполне мог обидеться. И снова остаётся один ответ — Рокоссовский хотел показать, что то начальство, которое было у Малиновского до него, Рокоссовского, фронта боялось и ближе штаба армии или дивизии к передовой не подходило. И те, кто это поймут, тут же полюбопытствуют, — а кто же это был начальством Малиновского до Рокоссовского? И выяснится, что это был генерал Гордов. Два маршала эпизодами из 1942 года между строк говорят о Гордове одно и то же — трус. И надо ли искать дополнительные документы о том, за что Сталин снял Гордова с командования Сталинградским фронтом?

Гордов является хорошим примером для показа того, что такое смелость и что являлось лекарством от трусости. Но об этом чуть позже, а сейчас я хочу закончить тему того, как читать мемуары. Дело в том, что мемуаристы, как и все писатели, о чём бы ни писали, всегда дают характеристику и себе, вне зависимости от того, что именно они хотели сообщить читателю и какой именно свой образ они хотели читателю навязать.

Вот, к примеру, маршалу Василевскому можно было просто сообщить читателям, что 30 июля 1941 года он был назначен заместителем начальника Генштаба РККА. Василевский, видимо, решил, что при такой простоте изложения читатели не оценят всю значимость этого события — не оценят того, насколько его ценили Сталин и начальник Генштаба РККА маршал Шапошников. И Василевский не скупится на слова.

«30 июля для рассмотрения мероприятий, проводимых по усилению обороны Ленинграда, в Ставку вызвали главкома Северо-Западного направления К.Е. Ворошилова и члена военного совета А.А. Жданова. В обсуждении вопроса принимал участие и Б.М. Шапошников. По возвращении из Ставки в Генштаб (это было около 4 часов утра 31 июля) Борис Михайлович объявил мне, что в Ставке среди других вопросов стоял вопрос об усилении аппарата командования Северо-Западного направления и что Ворошилов по окончании заседания предложил назначить меня на должность начальника штаба. Б.М. Шапошников поинтересовался моим мнением. Я совершенно искренне считал, что если Климента Ефремовича не удовлетворял в этой должности такой способный, всесторонне подготовленный оперативный работник, как М.В. Захаров, то уж я, безусловно, вряд ли ему подойду. Б.М. Шапошников предупредил меня, что вечером Ставка вновь будет заниматься Северо-Западным направлением и что, видимо, вопрос о моем назначении будет решен. Он рекомендовал использовать оставшееся время для более детального изучения оперативной обстановки на этом направлении.

Весь день я просидел, погрузившись в карты и бумаги. А глубокой ночью Борис Михайлович, вернувшись из Кремля, ознакомил меня с новым решением Ставки: я назначался начальником Оперативного управления и заместителем начальника Генштаба».

И в связи с этим эпизодом у наблюдательного читателя обязаны возникнуть вопросы.

Во-первых. Неужели Ворошилов был более требователен к подчинённым, нежели Сталин? Если квалификация Василевского удовлетворяла Сталина, то почему Василевский вдруг забеспокоился, что она не удовлетворит Ворошилова?

Во-вторых. Если М.В. Захаров (которому Конев бил морду за нерадивость) как штабной работник превосходил Василевскогог (по мнению самого Василевского), то почему это Василевский работал в Генштабе, а не Захаров?

В-третьих. Чуть позже, в цитате о Керченской операции Василевский сообщает о назначении его Сталиным исполняющим обязанности начальника Генштаба, и Василевский не высказывает ни малейшего сомнения, что он с этой должностью справится. Получается, что быть на фронте начальником штаба двух фронтов для Василевского не по уму, а быть в Москве начальником штаба десятка фронтов и десятка военных округов всего СССР, для Василевского в самый раз.

Вот и получается, что Василевский боялся фронта, как огня, правда, трудно понять, чего в этом страхе было больше — отсутствия храбрости или отсутствия смелости.

Однако давайте поговорим и о лекарстве от страха.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.