Глава 20 Побежденный король, 1188–1189

Глава 20

Побежденный король, 1188–1189

30 января 1188 года Генрих II высадился в Винчестере и сразу же созвал Большой совет, который состоялся 11 февраля в Геддингтоне, в Нортгемптоншире. Король велел зачитать графам и баронам указ о сборе саладиновой десятины для финансирования его похода в Святую землю. Все священнослужители и светские подданные обязаны были отдать ему десятую часть своих доходов и движимого имущества, исключая лишь необходимую экипировку священника или рыцаря. Людям, которые приняли крест, были обещаны невиданные блага – духовные и материальные. Папа пообещал им полное отпущение грехов, в которых они признаются и раскаются. Король не только освободил их от налогов, но и пообещал всем феодалам, которые отправятся в Крестовый поход, предоставить право использовать десятину, уплаченную их людьми, для своих собственных нужд.

После обнародования указа о десятине архиепископ Болдуин и епископ Гилберт Рочестерский в тот же день принялись «истово проповедовать королю и его принцам слово Божье и животворящую силу креста. Благодаря их проповедям многие священники и светские люди приняли крест»[447]. Однако было очевидно, что новый Крестовый поход вызвал мало энтузиазма. Вильям из Ньюбурга откровенно заявил, что, хотя многие приняли крест по истинному убеждению, было немало и таких, кто сделал это по приказу короля или для того, чтобы завоевать его милость и предупредить этот приказ. По словам Джеральда Уэльского, Генрих заставил своих друзей и вассалов принять крест уговорами и обещаниями, а врагов – угрозами и силой[448].

До англичан уже сотню лет доходили рассказы о Святой земле и Крестовых походах, но теперь уже не так просто было сорвать людей с места и отправить туда. Со слов возвратившихся крестоносцев им было хорошо известно, что происходит в Святой земле; они знали, что франки из Отремера ссорятся и дерутся друг с другом гораздо ожесточеннее, чем с сарацинами. И хотя епископы со всех кафедр призывали к спасению Святого креста, самые циничные из слушателей понимали, что их помощь потребовалась лишь для того, чтобы вернуть иерусалимскую корону кучке скандальных франков, которые по духу были ближе к мусульманам, чем к своим братьям-христианам.

Саладинову десятину считали несправедливым побором. Вильям из Ньюбурга писал, что король «никогда еще не облагал таким крупным налогом своих подданных на английской земле или на своих заморских территориях до тех пор, пока не потребовались средства на поход в Иерусалим»[449]. До этого налоги взимались нерегулярно и зависели от количества феодов, которые держал рыцарь, или от способности городов удовлетворять потребности короля. Новые налоги назначались, по крайней мере в теории, только для того, чтобы покрыть затраты на войну. Идея обложить налогом всех, бедных и богатых, священников и светских людей, и изымать определенную долю из их доходов была совершенно новой и, по всей видимости, принадлежала папе. После того как в Англии ввели всеобщий налог, все последующие короли взимали его с большим энтузиазмом, ибо это был прекрасный способ увеличить доходы казны.

После обнародования указа о десятине король разослал по всей стране своих представителей для сбора денег с бедных слоев населения, а сам занялся более зажиточными подданными:

«Он велел собрать всех богатых людей изо всех городов Англии, а именно двести человек из Лондона и сотню из Йорка, а из других городов – в соответствии с числом их жителей и состоянием. Он велел им предстать перед ним в оговоренное время в указанных местах. Он забрал у них десятую часть их доходов и движимого имущества в соответствии с оценками верных ему людей, которые хорошо знали состояние этих горожан. Тех, кто проявлял недовольство, отправляли в тюрьму и держали в цепях до тех пор, пока они не выплачивали все до последнего фартинга. Так же он поступил и с евреями, жившими на его землях, и положил в свой карман неподдающуюся подсчету сумму»[450].

Помимо саладиновой десятины, люди были крайне недовольны еще и притеснениями и несправедливостью, связанными с лесным законодательством. Правосудие королевских судов носило подчас двойственный характер, но эти суды хотя бы действовали открыто и в соответствии с общепринятыми нормами юриспруденции. Лесные суды выносили приговоры не по показаниям законопослушных людей, а по приказу лесного юстициария, Джефри Фитц Питера, и его людей. Лесные законы, по общему мнению, были несправедливы и направлены исключительно на охрану королевских охотничьих угодий, а на тяготы, которые упали на плечи жителей лесных районов, никто не хотел обращать внимания. А когда к этому добавились еще и безнаказанность и безответственность лесничих, то люди начали жаловаться, что тирания лесных чиновников сделалась главным злом в стране: «У них насилие считается законом, грабеж – заслугой, справедливость они ненавидят, а невиновность превращают в вину. Ни одному человеку, невзирая на его положение и чин, не избежать их злобы и жестокости, за исключением одного короля»[451].

Отчеты казначейства заполнены сведениями о штрафах и наказаниях, наложенных Джефри Фиц Питером и его доверенными лицами. Например, в 1188 году в Оксфордшире один человек заплатил 100 фунтов за право выйти из королевской тюрьмы, куда он был брошен за нарушение лесного законодательства, только для того, чтобы предстать перед судом, когда прикажет король[452].

Заставить человека платить такую огромную сумму не потому, что он был обвинен в том или ином преступлении, а просто для того, чтобы у него появилась возможность предстать перед судом, – это поистине верх несправедливости.

Тем не менее у одного человека хватило мужества воспротивиться главному лесничему, когда Джефри Фиц Питер начал преследовать людей, находившихся под юрисдикцией епископа Линкольнского Хью. Этот бесстрашный человек без ведома короля отлучил Джефри от церкви. И хотя Генрих отменил большинство положений Кларендонских конституций, один пункт он все-таки сохранил – тот, который запрещал священникам, не предупредив его, отлучать от церкви кого-либо из его чиновников или крупных арендаторов. Король, узнав, что сделал его любимый епископ, пришел «в неописуемую ярость».

Вскоре после этого в Линкольне осталась вакантная пребенда[453], и Генрих послал письмо епископу Хью с просьбой передать ее одному из своих чиновников, но Хью отказался. «Церковные бенефиции, – заявил он, – должны получать не придворные, а священники, которые служат не во дворце, в казначействе или в счетной палате, а в храме, как учит нас Писание. И король должен вознаграждать тех, кто служит его делу; и он должен выдавать преходящие вещи тем, кто занят мирскими делами, и было бы хорошо, если бы он позволил тем, кто борется за царя царей, получить вознаграждение за свои труды и не пытался отобрать у них заслуженные награды».

Когда об этом доложили Генриху, он вызвал епископа Хью к себе. Епископ предстал перед королем и его придворными, когда они сидели кружком на земле на уютной лесной поляне. При его приближении никто не поднялся и, следуя указаниям короля, не ответил на его вежливое приветствие. Хью положил руку на плечо сидящего рядом с королем придворного и занял свое место рядом с Генрихом. Король сделал вид, что не замечает его, и попросил иголку с ниткой. Придворные молча смотрели, как Генрих зашивает грубую повязку на левой руке, которую он порезал. Хью мрачно наблюдал за этим процессом, а потом сказал: «Как ты похож на своих кузенов из Фалеза». И тут Генрих расхохотался; ему было так смешно, что он упал лицом на землю. Успокоившись, он объяснил придворным, что епископ намекает на мать Вильгельма Завоевателя, простую женщину из города Фалеза, который славился своими кожаных дел мастерами.

«А теперь, друг мой, – спросил король, – неужели ты не понимал, что делаешь, когда предал анафеме главного лесничего, не уведомив нас об этом, и не откликнулся на нашу скромную просьбу приехать и объяснить свой поступок или прислать нам пристойное объяснение с нашими гонцами?»

Хью так убедительно объяснил свои действия, что Генрих в конце концов согласился со всеми его доводами. Джефри и его помощники подверглись публичному бичеванию, после чего епископ снял с них проклятие. Джефри, к его чести, до конца своих дней искренне любил святого Хью и занимался его делами как самый близкий друг[454].

А тем временем приготовления Ричарда к Крестовому походу были прерваны новым преступлением мятежных графов – Эймара Ангулемского, Жоффруа Ранконского и Жоффруа Лузиньяна. Они подняли восстание, предательски убив одного из лучших друзей Ричарда. И Ральф Дицето, и Джеральд Уэльский утверждают, что король Генрих сам тайно инспирировал восстание и послал деньги пуатевинским баронам, а Джеральд Уэльский добавляет, что деньги получил и Раймонд Тулузский. Все это было сделано, чтобы подтолкнуть их к войне с Ричардом и помешать ему отправиться в Крестовый поход[455].

Ричард оттеснил их в Тайлебург, а затем захватил этот замок и более щестидесяти главных мятежников. Он освободил их только при условии, что они примут крест, поскольку хотел удалить их из страны на время своего отсутствия и обеспечить рыцарями свою армию.

Едва восстание было подавлено, как граф Раймонд Тулузский, возможно по наущению Генриха II, захватил нескольких пуатевинских купцов, проезжавших по его земле. Одних он бросил в тюрьму, других ослепил и кастрировал, а третьих предал смерти. Ричард немедленно собрал армию и вторгся в графство Тулузское, чтобы наказать графа за этот варварский поступок. Он захватил в плен нескольких людей Раймонда и бросил их в тюрьму.

Раймонд ответил захватом двух рыцарей из окружения Генриха, которые проезжали по земле Тулузы, возвращаясь в Англию из паломничества в Компостеллу. По неписаным законам того времени, паломники считались неприкосновенными и имели право беспрепятственно проезжать по территории любой страны. Ричард был взбешен тем, что граф Раймонд нарушил элементарные правила приличия. Он не соглашался обменивать пленников «ни за молитву, ни за деньги» и заявил, что жестоко оскорбил бы Бога и Его святого апостола Иакова Компостелльского, если бы пошел на такой обмен. Уважение к паломникам, заявил он, требует освободить их безо всяких условий.

Король Филипп, узнав о новой вспышке вражды между Ричардом и Раймондом, отправился на юг, надеясь примирить своих вассалов. Он разделял мнение Ричарда, что граф Раймонд повел себя недостойно, и приказал «отпустить паломников не из любви к королю Англии или его сыну графу Ричарду, а из уважения и любви к святому апостолу Иакову».

Раймонд упрямо отказывался сделать это, настаивая, что сначала Ричард должен освободить его людей, «тогда король Франции, увидев, что примирить вышеупомянутых графов он не может, оставил их сгорающими от гнева и смертельной вражды и возвратился во Францию». Ричард подумал, что тем самым Филипп дал ему разрешение начать войну с Раймондом, потому что «тот отказался выполнять условия перемирия и мира, которые заключили король Франции и [король Англии]»[456].

В любом случае, сгорая от желания привести графа Раймонда к повиновению и освободить себе руки для подготовки к Крестовому походу, Ричард взял Керси, вторгся в пределы графства Тулузского, захватил семнадцать замков и угрожал самому городу Тулузе.

Раймонд обратился за помощью к королю Филиппу, а тот послал гонцов к Генриху II с упреками в адрес его сына. Английский король ответил, «что его сын Ричард действовал без его согласия и ведома, поэтому он не собирается его оправдывать». И хотя Филипп не стал помогать Раймонду, он воспользовался случаем, пока Ричард был занят на юге, и нанес удар по северо-восточной границе Пуату, где оборона герцога была слабее всего. Он взял Иссуден, 16 июня 1188 года захватил Шатору и вскоре стал хозяином всего Берри, за исключением Лоше и нескольких других замков[457].

Генрих II немедленно послал архиепископа Болдуина и епископа Хью Линкольнского к Филиппу, надеясь приструнить его, но их слова не произвели на него никакого впечатления. Английский монарх понял, что только его присутствие в Нормандии, подкрепленное внушительной армией, произведет впечатление на Филиппа. Он отправил Раннульфа Гленвиля в Уэльс, велев собрать там армию наемников, а впереди себя послал в Нормандию Джона.

Когда он находился в Портсмуте и готовился пересечь Ла-Манш, к нему приехала его родственница, Маргарита Боэн, сестра короля Вильяма и вдова сначала Конана Бретонского, а затем Хамфри Боэна, и предупредила его о растущем недовольстве среди подданных.

«Мой господин, никогда я так не боялась за тебя, как сейчас, – сказала она. – Раньше, когда тебя преследовали несчастья, тебе в делах твоих всегда помогала поддержка твоих подданных, теперь же я с прискорбием замечаю, что они от тебя отвернулись».

Когда король спросил ее, почему это произошло, она ответила, что причиной стала саладинова десятина. Генрих впал в бешенство. «У этих злодеев нет причины проклинать меня! – закричал он. – В будущем, если я вернусь живым, они действительно станут меня проклинать, и не без причины»[458].

Возможно, это был тот самый день, когда Генрих II узнал от архиепископа Болдуина и епископа Хью, что остановить короля Филиппа им не удалось, и дал волю своему гневу.

«Почему я должен поклоняться Христу? – спросил он ужаснувшихся прелатов. – Почему я должен снисходить до почитания Того, Кто отбирает у меня земную славу и позволяет всем принимать меня за глупого мальчишку?» И он разразился новыми богохульствами, отмел все попытки епископов урезонить его и, вонзив шпоры в бока своему коню, поскакал прочь, словно был не в себе[459].

Оставив Элеонору в заточении и под строгим присмотром, Генрих II отплыл из Портсмута и 10 июля высадился в Барфлёре, а оттуда отправился в Алансон, чтобы собрать армию[460]. В отчетах казначейства имеются записи о найме 1695 пехотинцев и 107 всадников из Шропшира, Херефордшира и Глостершира, «которые отправились в Лондон, чтобы присоединиться к армии короля»[461].

Пока солдаты отца жили в палатках в Нормандии и предавались безделью, совершая время от времени грабительские набеги на французские земли, Ричард отказался от попыток взять Тулузу и поспешил в Берри, которому угрожал Филипп. Тот, однако, всегда воевал с большой осторожностью. Боясь угодить между войсками Генриха, наступавшими с севера, и Ричардом, который шел с юга, Филипп отдал Шатору под командование одного из своих капитанов и отступил на свою территорию[462].

Когда Ричард подошел к Шатору, часть его гарнизона отсутствовала – она отправилась в грабительский набег. Он отсек ее от войск в замке и устроил ей настоящий разгром. Увидев это, гарнизон крепости совершил вылазку и разгромил отряд Ричарда. Сам герцог был выбит из седла, и только вмешательство «здорового мясника» спасло его от пленения[463]. Поскольку Филипп ушел из Берри, Ричард решил, что ему лучше присоединиться к своему отцу в Нормандии, чем начинать затяжную осаду Шатору.

Генрих и Филипп были схожи в том, что боялись затрат и опасностей войны и прибегали к ней только тогда, когда все остальные средства достижения цели оказывались тщетны. Ни один не хотел развязывать полномасштабной войны; они предпочитали совершать постоянные набеги на территорию противника, чем устраивать генеральное сражение, и выгадывали небольшие преимущества в бесконечных и бесплодных переговорах.

Английский монарх отправил к французскому монарху архиепископа Уолтера Руанского, епископа Джона Эвре и Вильяма Маршала, которые вернулись из Святой земли еще до того, как началась череда несчастий. Им было велено потребовать от Филиппа возмещения ущерба и передать, что если он этого не сделает, то Генрих II перестанет соблюдать свою клятву верности, превратится в смертельного врага и будет вредить ему, как только сможет, причиняя его землям всяческий ущерб. Король Франции ответил, что не прекратит военных действий, пока в его власти не окажется вся провинция Берри и весь Нормандский Вексен. Ричард, понимая, что этот конфликт может продолжаться до бесконечности, вернулся в Пуату для защиты своих собственных границ, «пообещав своему отцу-королю, что будет служить ему верой и правдой»[464].

Тем временем оба короля вынуждены были тратить огромные деньги на содержание больших наемных армий, которыми подкрепляли свои требования. Филипп считал своей конечной целью выдворение Генриха из Франции; Генрих II же был намерен удержать то, что имел. С приближением сроков сбора винограда французский монарх распустил часть своей армии и предложил королю Англии договориться о мире. Монархи встретились в Жизоре под большим вязом, под которым с незапамятных времен велись подобные переговоры. Они начались 16 августа 1188 года и продолжались три дня, но договориться им так и не удалось. Когда они расстались, король Франции в ярости приказал спилить этот вяз, чтобы никогда больше под ним не было никаких переговоров.

Вопреки советам многих своих дворян, Филипп все-таки начал войну, если это можно было так назвать. Вскоре соратники французского короля поняли, что она может затянуться до бесконечности, не принося победы ни той ни другой стороне. Граф Фландрии Филипп, граф Блуа Теобальд и многие другие его вассалы сложили оружие и отказались помогать ему в борьбе против другого короля, который был их соратником по Крестовому походу, по крайней мере номинально. Они объявили, что «никогда больше не поднимут оружия против христиан, пока не вернутся из паломничества в Иерусалим». Встревоженный их предательством, Филипп предложил Генриху провести новые переговоры. На этот раз оба монарха встретились 7 октября в Шатильон-сюр-Индре, на границе между Берри и Туренью. Огромные затраты на содержание своих армий и понимание того, что весь христианский мир осуждает длительную вражду между двумя королями, принявшими крест, заставили их быть более сговорчивыми. Они заключили соглашение, согласно которому французский король должен был уступить Берри Ричарду, а тот отдавал земли, захваченные им у Раймонда. Однако под конец Филипп все испортил, потребовав, чтобы Генрих II в доказательство своей верности отдал ему замок Пейси на нормандской границе, между Эвре и Мантом. Король Англии с негодованием отверг это требование.

На обратном пути французский монарх вывел своих наемников из Шатору, пообещав выплатить все причитающиеся им деньги, когда они прибудут в Бурж. Однако, когда они прибыли на территорию, занятую его людьми, Филипп коварно отобрал у наемников лошадей, оружие и деньги и «вышвырнул их голыми и безоружными». Генрих, который к этому времени потратил огромную сумму денег на содержание валлийцев и других наемников, распустил их, поскольку понимал, что король Франции не посмеет сейчас на него напасть.

Ричард, разозленный задержкой и что миновал уже целый год, как он принял крест, а он ни на шаг не приблизился к Иерусалиму, понял, что, пока его отец и Филипп воюют между собой, у него нет никакой надежды отправиться в Крестовый поход. Вторжение французского короля в Берри стало наглядным примером, что может произойти, если он уйдет до того, как будет установлен прочный мир. Причиной возобновления военных действий стало его нападение на Тулузу. Он не сомневался, что оно было оправданно, но все-таки по своей инициативе связался с Филиппом и предложил предстать перед его судом по поводу своей вражды с графом Раймондом. Узнав об этом, Генрих сильно рассердился на сына и отказался дать свое согласие[465].

И хотя мир нужно было как-то заключать, Ричард не мог отправиться в Святую землю, не будучи уверенным, что не потеряет во время своего отсутствия собственных наследственных земель. Начав переговоры с Филиппом, герцог объяснил своему сюзерену, какие трудности и сомнения его мучили. Если он, в конце концов, унаследует континентальные владения своего отца, то сможет держать их только с разрешения Филиппа, о чем он без всякой утайки и сообщил королю.

Граф Ричард примирился с королем Франции, потому что узнал, что его отец, король Англии, не собирается передавать ему свою корону, которую, по всеобщему мнению, хотел возложить на голову своего младшего сына Джона. Обеспокоенный этим, что совсем неудивительно, Ричард попытался смягчить сердце короля Франции до начала переговоров, надеясь, что, если отец его подведет, он сможет рассчитывать хотя бы на помощь Филиппа[466].

Намереваясь воплотить в жизнь свои планы и убедить отца в присутствии их сюзерена огласить свои намерения, Ричард организовал переговоры, которые состоялись в Бонмулене подле Монтаня 18 ноября. Филипп предложил, чтобы обе стороны вернули владельцам все, что они захватили с тех пор, как в январе предыдущего года приняли крест. Генрих был готов согласиться с этим, поскольку ему не удалось захватить ничего. Однако герцог Аквитании с негодованием отверг предложение французского монарха. Он согласен был ответить за свои действия перед судом, но не собирался уступать Керси и некоторые другие захваченные им земли. По его словам, несколько других замков стоили ему ежегодно тысячу марок[467].

Тогда Филипп пообещал вернуть все, что он захватил, и оставить Ричарду все приобретенные им владения, если Генрих II отдаст Алису замуж за Ричарда и заставит своих баронов присягнуть герцогу Аквитанскому как своему наследнику. Король Англии наотрез отказался сделать это. Он заявил, что не отдаст Алису за Ричарда, хотя они помолвлены уже почти двадцать лет, и не принудит своих баронов присягнуть своему сыну[468].

Трое участников переговоров вели свои дискуссии, как требовал обычай того времени, в окружении тесного круга придворных, которые слышали и оценивали каждое слово. И тогда Ричард попросил своего отца во всеуслышание признать его своим наследником. Генрих отказался.

«Наконец, – сказал Ричард, – я поверил тому, что ранее казалось мне невероятным». Он повернулся к королю Франции, отстегнул от пояса свой меч и, преклонив колени, сложил на груди ладони в жесте вассального подчинения[469]. Филипп взял руки Ричарда в свои, и тот поклялся ему, что «ради Нормандии и Пуату, Анжу и Мэна, Берри и Тулузы и всех других феодов на этом берегу моря он присягает на верность ему против всех, за исключением верности своему отцу-королю». Взамен Филипп обещал отдать Ричарду Шатору, Иссуден и все другие замки и земли, которые он захватил в Берри.

Генрих II был словно громом поражен, и его хватило только на то, чтобы согласиться на перемирие до следующего января, поскольку пришла зима, «когда наступают холода и французы ненавидят воевать»[470]. Ричард и Филипп уехали вместе, оставив английского монарха гадать о том, «куда заведет этот незамеченный им заговор».

Для любого, кто хоть немного знал характер Ричарда, было совершенно очевидно, что никто не мог поступать с ним так, как это сделал его отец, не спровоцировав какой-нибудь отчаянный поступок с его стороны. Последние пять лет отец держал его в тисках сомнений, неопределенности и напряжения. Теперь герцогу Аквитанскому исполнилось уже двадцать один год, и он превратился в мужчину, искушенного в делах войны и управления страной, и глупо было бы ожидать, что он согласится и дальше жить в неведении относительно своего будущего. Теперь, когда план лишить своего сына наследства и отдать корону Джону, в чем король наконец открыто признался, стал известен всем, любой человек мог быть уверен, что Ричард будет противиться этому изо всех сил.

Но на короткое время Генрих был защищен перемирием. Он послал канцлера, своего внебрачного сына Джефри, проверить крепости в Анжу, а сам поспешил в Аквитанию. Интересно, что никто из летописцев не написал, где был в это время Джон. После того как он высадился в Нормандии в июле 1188 года, его имя до июня следующего года нигде в летописях не упоминается.

Генрих II отметил Рождество в Сомюре в Анжу. Должно быть, это был очень невеселый праздник, ибо король знал, что многие из его графов и баронов перешли на сторону Ричарда. Бретонцы, ненавидевшие его сильнее, чем все другие подданные, тоже переметнулись к его сыну. Когда 4 января 1189 года срок перемирия истек, Ричард и Филипп «вторглись на земли короля Англии и разорили их, насколько могли»[471].

Генрих всю зиму проболел и большую часть времени провел в Ле-Мане[472].

У него образовалась анальная фистула; к марту процесс в ней сильно обострился[473]. Филипп пригласил его на переговоры, но король был так слаб, что отложил встречу сначала до Сретения Господня, а затем до Пасхи. Тем временем он послал к Ричарду архиепископа Болдуина, велев ему убедить сына вернуться. К этому времени Ричард уже нисколько не сомневался, что отец настроен лишить его наследства, и так хорошо изучил все его хитрости, с помощью которых ему раньше удавалось вернуть его, что не желал больше иметь никаких дел с предателем отцом и отказался даже выслушать архиепископа.

К Пасхе, 18 апреля, Генрих II уже настолько оправился от болезни, что несколько раз встретился с Ричардом и Филиппом между Пасхой и Пятидесятницей, пришедшейся в тот год на 28 мая, проведя с ними серию бесплодных переговоров[474]. Эти переговоры получили новый импульс с приездом папского легата, кардинала Ананьи, которого Климент III наделил всеми полномочиями и велел, если на это хватит авторитета церкви, положить конец вражде между двумя королями, которая возмущала весь христианский мир и стала главным препятствием для организации нового Крестового похода. Легату удалось убедить Генриха и Филиппа передать свое дело на суд самого кардинала и архиепископов Реймса, Бурга, Руана и Кентербери, пригрозив им отлучением, если они не помирятся и не отправятся в Иерусалим. Чтобы доказать, что это не пустая угроза, кардинал в разных местах приговаривал к отлучению всех тех, кто нарушал мир, не трогая до поры до времени только двух королей.

В конце мая или в начале июня Ричард и Филипп встретились с Генрихом в Ла-Ферте-Бернар, в 25 милях к северо-востоку от Ле-Мана. Они вели переговоры в присутствии легата, четырех архиепископов и множества епископов, графов и баронов с обеих сторон. В качестве условия примирения Филипп потребовал, чтобы Генрих немедленно отдал Алису в жены Ричарду, и дал тому гарантию, что сделает его своим наследником и что Джон примет крест и отправится в Иерусалим с армией крестоносцев. Последнее условие было добавлено для того, чтобы Джон находился под присмотром герцога и не смог, во время его отсутствия, завладеть его королевством. Ричард поддержал требования Филиппа и заявил, что без Джона в Иерусалим не уйдет[475].

Генрих отказался удовлетворить эти требования и в ответ выдвинул заведомо неприемлемое для Ричарда и Филиппа предложение выдать Алису замуж за Джона, демонстрируя тем самым, что считает своим наследником только его, и никого другого[476].

Когда Ричард и Филипп с негодованием отвергли это предложение, кардинал Джон обратился к французскому монарху и безо всяких оснований обвинил во всем его, пообещав, если тот не заключит мир на условиях Генриха, наложить интердикт на все его земли. Филипп ответил, что он не боится этого и не собирается подчиняться его требованию. Он заявил, что если король Франции хочет наказать своих неверных, мятежных вассалов за нанесенный ему ущерб и оскорбление, то негоже римской церкви этому мешать. А потом прибавил, что от кардинала воняет стерлингами короля[477]. Это оскорбление положило конец переговорам.

Генрих возвратился в Ле-Ман, и, сколько бы епископы, бароны и придворные ни пытались убедить его в опасности нынешнего положения и уговорить укрыться в более безопасном месте, он не желал их слушать[478]. Он пообещал жителям Ле-Мана, что не оставит их, ибо здесь похоронен его отец, сам он родился в этом городе и любит его больше всех других. А тем временем Филипп, почти не встречая сопротивления, шел по провинции Мэн, захватывая все главные крепости на пути к Ле-Ману[479].

Ричард с Филиппом во главе своей армии появились под Ле-Маном 11 июня и приготовились рано утром штурмовать город. Король Англии, стараясь, как всегда, избежать сражения, поджег один из пригородов, надеясь отвлечь внимание французской армии. Но ветер внезапно переменился и, вместо того чтобы гнать огонь на лагерь французов, поджег сам город[480]. Французы, увидев, что ворота открыты, ринулись туда.

Генрих с семью сотнями рыцарей бросился бежать. Когда они достигли холма, расположенного в нескольких милях к северу от города, он остановил коня и оглянулся на облако дыма, висевшее над Ле-Маном. «О боже, – воскликнул он, – раз уж Ты в гневе своем отобрал у меня город, который я любил больше всего на свете, желая смутить и опозорить меня, город, где я был рожден и воспитан, город, где похоронен мой отец, город, где покоится святой Юлиан, я отплачу Тебе, отобрав у Тебя то, чем Ты больше всего во мне дорожишь»[481].

Но Генрих не мог долго предаваться ярости и отчаянию, ибо враги уже гнались за ним по пятам. Отход короля и его небольшой армии, которая отчаянно прорывалась на север, прикрывал Вильям Маршал. Преследование возглавил сам герцог Аквитанский, облаченный в стеганый дублет и стальную каску. Когда он настиг арьергард короля, Маршал повернулся к нему и, опустив копье, бросился на него.

«Во имя Господа, Маршал, – воскликнул Ричард, – не убивай меня! Не бери греха на душу, ведь я безоружен!» – «Пусть тебя убьет дьявол, – ответил Маршал, – а я не стану». Он вогнал копье в коня Ричарда, и тот упал мертвым. Ричард оказался на земле, и преследование прекратилось[482].

В суматохе бегства из-под Ле-Мана Джон, впервые упомянутый в хронике со времени своего приезда в Нормандию прошлым летом, незаметно исчез. Генриха сопровождали его преданный друг Вильям Мандевиль, граф Эссекса, незаконнорожденный сын Джефри, Вильям Маршал и семьсот рыцарей, которым удалось бежать из Ле-Мана. Погода была настолько жаркой, а погоня так стремительна, что многие рыцари пали по дороге.

После сумасшедшей двадцатимильной гонки они достигли города Фресне-ле-Виконт. Замок был таким маленьким, что большинству из спутников Генриха пришлось разместиться в городе. Джефри собирался остаться вместе с ними, чтобы отразить внезапное нападение, если таковое последует, но отец велел ему быть при себе. После ужина король, охваченный гневом и тревогой, не стал раздеваться на ночь, а бросился в кровать одетым. Когда отец наконец забылся беспокойным сном, Джефри укрыл его своим плащом.

До Алансона, стоявшего на нормандской границе, оставалось всего десять миль. На следующее утро во вторник, 13 июня, советники короля принялись убеждать его прорваться в Нормандию, где он смог бы соединиться со своей армией и послать в Англию за помощью. Но по какой-то непонятной причине Генрих отказался, что и решило его судьбу. Он заявил, что отправится в Анжу, и никто не сумел отговорить его от этого; не помогли никакие мольбы. Эта земля был родиной его семьи, и теперь, преследуемый собственным сыном и королем Франции, под защитой всего лишь горстки преданных друзей, он решил отправиться в Анжу. Он заставил сенешаля Нормандского и графа Эссекского поклясться, что если с ним случится что-нибудь непредвиденное, то они передадут крепости Нормандии только его любимому сыну Джону.

Король велел Джефри принять на себя командование остатками войска и отправил его в Алансон[483]. Здесь он нашел всех нормандских баронов в сборе, однако те так сильно боялись Филиппа, что не осмелились прийти на помощь своему герцогу. Тем временем Генрих, двигаясь в Анжу, обошел Ле-Ман с запада, поскольку вся территория к востоку от города находилась в руках Филиппа. Король провел ночь на 14 июня в Сент-Сюзанне, в 20 милях к юго-западу от Фресне, но почти не спал, поскольку лихорадочное возбуждение и напряженная гонка вызвали обострение его болезни[484].

Преследуемый король пробирался лесами, упорно продвигаясь на юг. Его сын Джефри, выполнив свою миссию в Алансоне, присоединился к нему с отрядом отборных рыцарей. Войска Филиппа уже патрулировали все дороги. Генрих, Джефри и их небольшой отряд, пробираясь тайком лесными тропами, достигли Шинона, к югу от Луары. Если лететь по воздуху, то расстояние составило бы всего 120 миль, но окольные пути, которыми они шли, растянулись на все двести.

Прибыв в Шинон, Генрих послал весточку Вильяму Маршалу, велев явиться к нему, взяв с собой только тех, кто воевал под его знаменем, и никого больше[485]. Король уже не ждал помощи от своего войска; он надеялся только на поддержку немногих преданных друзей.

Но Филипп опередил его. Взяв Ле-Ман и захватив прилегающую к нему местность, он повел свою армию на юг к Туру и овладел всеми замками между этими двумя городами. Филипп и Ричард прибыли в Тур в пятницу 30 июня[486] и отправили послание английскому монарху с предложением встретиться в Азе-ле-Ридо, лежащем на полпути от Тура до Шинона. В тот день у Генриха случился жестокий приступ лихорадки, и хотя он, по-видимому, все-таки приехал в Азе, но вынужден был сообщить Филиппу, что очень слаб и встретиться с ним не сможет. Однако Ричард и Филипп заявили, что это всего лишь очередная уловка, и отказались поверить в его болезнь.

На следующее утро они расположили свои войска в боевом порядке, собираясь в понедельник атаковать Тур, и английский король оказался отрезанным в Азе.

В воскресенье 2 июля к Генриху прибыли его верные друзья при французском дворе: граф Филипп Фландрский, архиепископ Вильям Реймсский и граф Теобальд Блуаский, которые рассчитывали склонить его к заключению мира. У них не было полномочий вести переговоры от имени короля Франции, который заверил их перед отъездом, что, независимо от результатов переговоров, он намерен на следующий день взять Тур. Они решили попробовать убедить английского монарха в безнадежности его положения и тщетности дальнейшего сопротивления, но тот не стал их слушать[487].

Самым удивительным в последние дни жизни Генриха было то, что при всех огромных ресурсах своей обширной империи и при том, что его заранее предупредили, он не приложил никаких усилий, чтобы добиться помощи, а его подданные и пальцем не пошевелили, чтобы ему помочь. Этот факт показался авторам английских хроник, Гервасию Кентерберийскому и Роджеру Ховдену, столь постыдным, что один «из уважения к королевскому величию» вообще ничего об этом не сказал, а другой описал сцену смерти короля совсем иначе, чем все другие летописцы.

Подданные английского короля стояли в стороне и смотрели, как король Франции и Ричард разыгрывают последний акт трагедии. Они не пожелали помочь отцу Ричарда, но и самого сына поддерживать тоже не хотели, пока не выяснится, кто станет победителем.

Впрочем, это стало известно очень скоро. В понедельник 3 июля войска Филиппа пошли на штурм Тура. Жаркое сухое лето превратило Луару в ручеек. Французские солдаты перешли ее без труда и приставили к стенам города, в самых уязвимых местах, осадные лестницы.

Утром город пал, и Филипп захватил в плен восемьдесят рыцарей и сотню солдат[488]. Он хотел показать, если в этом еще была какая-то необходимость, что хозяином положения является он и король Англии находится в его власти. Он велел Генриху без промедления явиться на переговоры, на этот раз в город между Азе и Туром. Они состоялись на следующий день, 4 июля.

Джефри не мог вынести унижения своего отца и попросил освободить его от сопровождения[489]. Терзаемый болью и лихорадкой, Генрих тем не менее отправился в Баллан, расположенный в 5 милях к юго-западу от Тура, и прибыл туда раньше Ричарда и Филиппа. В Баллане он остановился в доме рыцарей-тамплиеров и пожаловался Вильяму Маршалу, какие страдания причинило ему это путешествие: «Маршал, дорогой мой, я должен поведать тебе о своей боли. Сначала она охватила пальцы моих ног, затем ступни, а потом пронзила и ноги. Теперь боль овладела всем моим телом и подбирается к сердцу. И я уже не чувствую ни тела, ни сердца, ни конечностей». Увидев, что лицо короля сначала покраснело, а потом почернело, Маршал уговорил его улечься в постель.

Когда Ричард и Филипп прибыли на место переговоров, последний спросил, где находится король Англии. Кто-то из спутников Генриха ответил, что он где-то рядом, но так ослаб от болезни, что не может ни сидеть, ни стоять. Услышав это, Ричард заявил, что отец просто притворяется больным. Друзья Генриха убедили его пойти на переговоры, чего бы это ему ни стоило. Король попросил своих спутников посадить его на коня и проводить к месту встречи[490].

Когда Генрих подъехал, вид его пепельно-серого лица, искаженного от боли, тронул даже холодное сердце французского монарха. Пожалев человека, чьи щедрые и бескорыстные действия вновь и вновь спасали его от последствий ошибок молодости и не позволили разорвать Францию на части, Филипп велел расстелить на земле сложенный в несколько раз плащ и пригласил Генриха сесть на него, чтобы ослабить свою боль. Но тот ответил, что приехал сюда не для того, чтобы рассиживаться, а чтобы выслушать его требования и спросить, почему у него отобрали его земли.

Стоял невыносимо жаркий безветренный день. В небе не было ни облачка. Пока оба короля вели переговоры, вдали раздался удар грома, а за ним – еще один. Генрих II оказался так плох, что его спутникам пришлось поддерживать его в седле, когда ему зачитывали условия договора, навязанные Филиппом[491]. Эти условия были столь унизительны, что боль, пронзившая сердце Генриха, должно быть, ничуть не уступала той, что раздирала каждую клеточку его тела.

«Генрих, король Англии, полностью подчиняется воле и советам Филиппа, короля Франции, и все, что король Франции пожелает, король Англии исполнит, прилагая все свои силы и безо всяких оговорок» – такими словами начинался договор о мире. Генриху пришлось совершить перед Филиппом оммаж за все свои владения на континенте. Кроме того, он пообещал отдать Алису под присмотр одного из пяти человек, которых выберет Ричард, чтобы, вернувшись из Иерусалима, жениться на ней. Король Англии согласился и на то, чтобы сын принял клятву верности от всех королевских подданных, проживающих по обе стороны пролива Ла-Манш, став, таким образом, законным наследником всех владений королевства.

Чтобы Генрих не вздумал мстить баронам, которые бросили его и ушли к Ричарду, было решено, что все бароны и рыцари вернутся к королю не раньше чем за месяц до отъезда обоих королей и Ричарда в Иерусалим. Генрих, Филипп и Ричард договорились во время ближайшего поста встретиться в Везеле и оттуда уйти в Крестовый поход. Для возмещения затрат на войну английский монарх должен был выплатить французскому 20 тысяч марок.

В заключение, чтобы обеспечить выполнение Генрихом условий договора, все его бароны обязаны были принести клятву, что, в случае их нарушения, они явятся к Ричарду и Филиппу и приложат все усилия, чтобы заставить короля соблюдать договор. В качестве дополнительного доказательства своей преданности Филиппу король Англии должен был отдать ему либо Ле-Ман с Туром и два замка в Анжу, либо три самые мощные крепости на нормандской границе – Жизор, Пейси и Нонанкур[492].

В довершение всех этих унижений Генрих должен был поцеловать Ричарда в знак примирения. Сделав это, он с негодованием прошептал: «Не дай мне, Боже, умереть раньше, чем я смогу достойно ему отомстить»[493].

К завершению переговоров английский король был уже не в состоянии сидеть в седле. Его отнесли в Шинон на носилках. Он послал одного из своих придворных, Роджера Мелкаэла, в Тур, велев ему узнать у Филиппа имена баронов, которые его предали и которых он должен был освободить от наказания.

Когда Роджер вернулся со списком, Генрих приказал зачитать его вслух.

«Сэр, да поможет мне Господь! – воскликнул Роджер. – Ибо первым в списке стоит имя графа Джона, твоего сына»[494].

Генрих II поднялся, превозмогая боль, и воскликнул: «Правда ли, что Джон, сердце мое, покинул меня, Джон, которого я любил больше всех моих сыновей, Джон, ради которого я навлек на себя все эти несчастья?» Откинувшись на подушки, он отвернулся к стене и пробормотал: «А теперь будь что будет; меня уже не волнует ни моя судьба, ни что-нибудь другое»[495].

Вскоре у него начался жар, и он потерял разум. Иногда он начинал дико кричать от боли и отчаяния. Джефри прижимал голову и плечи отца к своей груди, а один из рыцарей положил распухшие ступни Генриха к себе на колени. Джефри отгонял мух, во множестве летавших вокруг, и старался охладить лицо отца и облегчить его боль. Генрих открыл глаза, взглянул в лицо сына и узнал его.

«Мой дорогой сын, – прошептал он. – Ты всегда выказывал мне всю ту преданность и благодарность, какую должен демонстрировать своему отцу сын. Если Богу будет угодно, чтобы я выздоровел, я вознагражу тебя как лучший из отцов и помещу тебя среди самых великих и могущественных людей моего государства. Но если я умру и не смогу отблагодарить тебя, то пусть тебя вознаградит Бог, поскольку во всех моих деяниях ты показал себя истинным сыном своего отца».

«Я хочу только одного – чтобы ты выздоровел и процветал, отец, – ответил Джефри. – И если Богу будет угодно даровать тебе это, я ни о чем Его больше не попрошу». Он расплакался и с залитым слезами лицом, ничего не видя, покинул комнату, не в силах более слышать душераздирающие крики отца, снова впавшего в безумие.

Весь день в среду король метался в своей постели, то впадая в забытье, то выкрикивая неразборчивые слова о своем горе и унижении, когда наступали минуты просветления и он вспоминал о своем позоре и предательстве близких. В четверг, когда к нему ненадолго вернулось сознание, он снова узнал Джефри, наклонившегося к нему, и почти неразборчиво произнес, что хочет сделать его епископом Винчестерским или, лучше всего, архиепископом Йоркским. Он отправил золотое кольцо с изображением пантеры своему зятю, королю Кастилии Альфонсо, вместе со своим благословением, а другое кольцо с дорогим сапфиром отдал Джефри[496].

Обычно Генрих II путешествовал в сопровождении своих прелатов, но в последние часы его жизни рядом не оказалось ни одного епископа, который смог бы исповедовать и причастить его перед смертью. С ним осталось лишь несколько самых преданных рыцарей; остальные забрали у него все, что могли, и бежали.

В своей агонии Генрих вновь и вновь выкрикивал: «Позор, позор побежденному королю!» С этими криками он и умер в четверг 6 июля 1189 года[497]. Его слуги сняли с него все украшения, забрали все деньги и даже одежду, оставив лежать на земле в одной рубашке и исподнем. Таким и нашли короля его рыцари, и один из них, Вильям Триэн, поспешно накрыл его своим легким летним плащом, который с трудом доставал ему до коленей. Так и лежал Генрих Короткая Мантия до тех пор, пока Вильям Маршал не взял дело в свои руки и не подготовил тело короля к погребению[498].

В расстройстве и смятении друзьям короля с большим трудом удалось облачить его во что-нибудь, соответствующее королевскому сану. Они надели ему на палец кольцо, вложили в руку импровизированный скипетр, повязали на голову старую ленту с золотым шитьем, заменившую ему корону[499]. На следующий день процессия вышла из Фонтевро. Джефри шел за гробом отца пешком[500]. У моста через реку Вьенн собрались бедняки со всей округи, ожидавшие милостыни, которую по традиции раздавали на похоронах знати. Вильям Маршал обратился к Стефану Марзаю, сенешалю Анжу: «Сенешаль, у нас должны быть какие-то деньги. Мы несем короля Англии, чья жизнь завершилась. Было бы хорошо воздать ему почести, раздав часть денег всем этим бедным людям, ведь ему самому уже больше ничего не понадобится».

«Дорогой сэр, – ответил Стефан, – у меня нет денег короля».

«Сэр, если у вас нет денег короля, то раздайте свои, ведь у вас их в избытке, и вы скопили их на королевской службе, и только благодаря ему вы давно уже пользуетесь богатством и почетом».

Но Стефан снова ответил, что денег у него нет, и беднякам пришлось уйти ни с чем.

В Фонтевро тело короля было встречено процессией монахинь, которых при жизни он одарил многими милостями. Гроб поставили перед алтарем, и монахини, сменяя друг дружку, пели заупокойную «и молили Господа проявить к королю Генриху свое милосердие»[501].

Так Генрих II, король Англии, герцог Нормандии, Аквитании, граф Анжу и Мэна, лежал в платье, снятом с чужого плеча, в убогом подобии королевских регалий, оплакиваемый лишь своим побочным сыном, немногими верными друзьями и монахинями в черных покровах. Его империя находилась на грани развала, а амбиции завели его в никуда. Один сын преследовал его до самой смерти, а другой в конце концов предал его.

Далеко от залитых солнцем холмов Анжу лежала его островная земля, где спустя много веков его назовут одним из величайших королей Англии. Его ошибки, его гневливый характер, его жестокость и несправедливость по отношению к жене, сыновьям и подданным будут забыты. Люди будут помнить, что он спас Англию от феодальной анархии и создал сильную и эффективную систему управления, равной которой не было ни в одной стране тогдашнего мира. Эта система держалась на служащих, которые получили соответствующее образование и так хорошо разбирались в вопросах юриспруденции, финансов и управления, что целых десять лет безо всяких проблем руководили жизнью страны, когда королем стал сын Генриха Джон, совершенно не вмешивавшийся в дела управления.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.