Глава 13 Сухопутные корабли
Глава 13
Сухопутные корабли
Я хожу по лесу в послеполуденные часы и не могу отделаться от чувства неестественности – отчасти из-за того, что это столь легко. Ничто не может остановить меня. Я снял веревочную петлю, открыл непрочную калитку и теперь прогуливаюсь по роще, населенной призраками.
Сегодня птицы в голосе, а на деревьях идут в рост молодые листья. Поблизости никого. В лесу у местечка Плоегстеер на юге Бельгии, недалеко от французской границы, я ступаю по мшистой земле и думаю, как эти места выглядели сто лет назад.
Этот лес был когда-то знаменит в Британии. Солдаты на Западном фронте называли его «Плагстрит», и это имя было известно почти каждому читателю газет. Сто лет назад верхушки деревьев были обрублены артиллерийским огнем, ветви отломаны, почва заражена взрывчатыми веществами и токсинами. Не было и пения птиц. Здесь Уинстон Черчилль побывал во время ночной разведки и ужаснул остальных дозорных тем, что шумел «как слоненок». Я вижу остатки окопов, по которым они, возможно, передвигались, приближаясь к передовой. Теперь траншеи заполнены черной, илистой водой. Обычно разведчики тихо подбирались к краю обезображенного леса, а иными ночами их командир шел дальше – порою один – на «ничью землю» и к самому краю немецких позиций.
С помощью карты я понял, где была «ничья земля», и гляжу на нее – несуразно узкую полоску, проходящую по полям с севера на юг. На ближней стороне я вижу знаменитых бельгийских голубых коров с двойной мускулатурой, из их толстого огузка – dikbil – получаются замечательные бифштексы. С дальней стороны – коричневый вельвет распаханного поля, засеянного тем, что Брюссель посчитал выгодным в этом году. Я вижу небольшую щебеночную дорогу поперек полосы – если верить моей карте, она ведет к немецким позициям. Я решил снова сесть в старенькую «тойоту».
Настало время военного маневра, для совершения этого подвига Черчиллю и британской армии понадобились пять ужасных лет. Я же собираюсь сделать это примерно за минуту. Я завожу минивэн, включаю передачу, успокаиваю нервы большим глотком «Стеллы Артуа» – и мы медленно катимся вперед.
Сначала я трясусь по рытвинам, но вот мы на дороге, и скорость доходит до 25 км/ч, увеличивается до 30, затем до 40. Я преодолеваю траншеи и воронки, неудержимо прорываясь через колючую проволоку. Ничто – ни снаряды, ни пули – не остановит мчащуюся «тойоту» с ее 2,49-литровым двигателем.
С обеих передовых изнуренные, разбитые люди выглядывают из грязных окопов и теряются в догадках, затем издают возгласы изумления. И вот мы свершили задуманное, возможно, до того, как вы успели оценить достижение. Я на немецкой передовой, и, пока неприятель силится отреагировать на это, я проношусь к его резервной оборонительной линии и госпитальным палаткам. Испуганные немцы выбегают из отхожих мест и в панике хватают винтовки.
Отметив триумф коротким автомобильным гудком, я беспрепятственно совершаю разворот и покидаю армию кайзера. Я еду назад с востока на запад, мне нужно проехать все те же патетические 500 метров к лесу Плагстрит. Но на обратном пути я останавливаюсь посередине. Я припарковался на обочине и иду по распаханному полю. На этом клочке земли ни одному человеку не удавалось выжить.
И вот почему. Я вижу один у себя под ногами, другой рядом и следующий чуть подальше – при каждой вспашке на поверхности оказываются тысячи проржавевших металлических фрагментов из прошлого.
Этот напоминает взрыватель – большой набалдашник, превращенный коррозией в месиво из ржавчины и железа, но по-прежнему удивительно тяжелый. А тот похож на снарядную гильзу, и поблизости еще одна. Хотя я и не разбираюсь в них, но эти находки красноречиво объясняют, почему ни одна из сторон не могла победить. Вне леса нет укрытия – только эти широкие поля под фламандским небом.
Сколь бы ни были мужественны, отважны и храбры молодые бойцы, их разрывало здесь на куски. В эволюции вооружений был момент асимметрии из-за недавнего изобретения множества снарядов, которые могли поражать человеческую плоть с расстояния, с огромной скоростью и большой взрывной силой. Но еще никто не придумал защиты. Три ужасных года это положение не менялось.
Можно представить досаду и отчаяние Черчилля, видевшего, как его солдаты умирают, а линия фронта не перемещается ни на шаг. Едва оказавшись там, Черчилль попытался узнать о судьбе своих предшествующих проектов.
В ноябре 1915 г. он написал главнокомандующему сэру Джону Френчу длинную докладную записку, в которой поделился своими разнообразными тактическими соображениями. Некоторые из них, честно говоря, были несуразными. Так, он предлагал использовать специальные щиты, сделанные из стали или композитного материала, которые защищали бы солдата от каски до колена. До пятнадцати человек должны были становиться в ряд на краю траншеи, смыкать щиты и идти вперед. Казалось, Черчилль не знал, что предлагает солдатам ХХ в. идти против пулеметов в оборонительном построении, хорошо известном греческим гоплитам.
Он рекомендовал экипировать сражающихся ацетилено-кислородными горелками – Черчилль видел, как подобными режут металл в доках, – чтобы можно было делать проход в колючей проволоке. Непонятно, что он думал о случае возможного попадания пули в емкость с газом. Но его главный интерес был в том, что он называл новым типом транспортного средства. Он описывал их как «передвижные купола с пулеметами, прорывающиеся через проволоку». Они также могли «преодолевать любое обычное препятствие, ров, бруствер или траншею». Черчилль сообщил генералу Френчу, что строилось около семидесяти таких экспериментальных машин.
Черчилль призывал сэра Джона пойти и посмотреть на них: «Чтобы убедиться, достаточно увидеть зрелище машин, режущих проволочные заграждения. Это чем-то походит на работу сноповязалки при жатве». Черчилль имел в виду примитивную версию того, что мы сейчас называем уборочным комбайном.
Увы, у сэра Джона не было возможности проинспектировать мутировавшую фермерскую технику. Асквит начал паниковать, что неудивительно, из-за отсутствия прогресса под командованием Френча и уволил его. Итак, в январе 1916 г. Черчилль предпринял еще одну попытку.
Он представил свои предложения, включая новый тип бронированного уборочного комбайна, преемнику Френча Дугласу Хейгу. Последнего традиционно обвиняют в параличе британской стратегии. Но Хейг заинтересовался. Вскоре Черчилля попросили приехать в британскую дивизию в Сент-Омере, чтобы пояснить свои идеи. Присутствовавший генерал сказал, что услышал от Хейга о новых приспособлениях, разрабатываемых адмиралтейством, которые могли использоваться в условиях окопной войны.
Знал ли Черчилль об этом? Разумеется. И можно понять его потрясение и изумление из-за продолжающейся медлительности армейского руководства в восприятии его идеи. Ведь более года назад, в декабре 1914 г. – тогда он еще был в адмиралтействе, – Черчилль осознал весь кошмар патовой ситуации, когда траншеи и колючая проволока тянулись непрерывно от Швейцарии до Ла-Манша.
Отчасти Черчилля вдохновила научная фантастика Герберта Уэллса, где описывались бронированные «сухопутные корабли». 5 января 1915 г. Черчилль написал Асквиту о необходимости определенного технического прорыва. Нам требовалась машина, которая умела бы справляться с траншеями, отмечал Черчилль, и, если мы не создадим ее, с этим наверняка справятся немцы. Несмотря на свою обычную неторопливость, Асквит ответил быстро. Он рекомендовал военному министерству подумать над этим.
Военные образовали комитет для изучения данного вопроса, где решили, что любая такая машина завязнет под весом собственной брони. Слишком непрактично, отклонить.
Докладная записка Черчилля могла и дальше оставаться без движения, последствия этого были бы невообразимы. Но Черчилль не дал делу заглохнуть, хотя и был в адмиралтействе. Он руководил кораблями, а не занимался армейской тактикой. Так что теоретически он лез не в свое дело. Но 18 января 1915 г. он письменно обратился к своим коллегам по адмиралтейству со странной просьбой. Черчилль хотел, чтобы был проведен эксперимент.
Кто-то – Черчилль не уточнял кто – должен был соединить два паровых катка с помощью длинных стальных стержней так, чтобы «в сущности получился один каток шириной от 12 до 14 футов» (то есть от 3,5 до 4 м). Черчилль предполагал, что должностные лица найдут «удобное» место вблизи Лондона и обеспечат рытье сотен метров траншей, как это было во Франции. Конечной целью, по словам Черчилля, будет проверка машины-монстра: она проедет вдоль края траншей, с обеих сторон к ней будут прикреплены гигантские колеса. Замысел состоял в том, что «окопы будут полностью обрушены, а находящиеся там люди погребены».
В этом весь Черчилль на его головокружительной высоте. В его плане есть недостатки. Что, если два катка поедут на разных передачах или с разными скоростями? Ведь стержни должны сломаться или сорвать крепления. Он не доработал проект и не предусмотрел, что у машины должен быть один двигатель. Но вы почти явственно слышите скрежет гигантских шестерен его размышлений, когда он ухватился за задачу, включая проблему сцепления с поверхностью.
Он думает о грязи. Чертовых океанах грязи. Машина будет буксовать, ее начнет заносить, если не…
«Катки этих машин будут оснащены клинообразными ребрами или шипами, которые при необходимости выдвигаются за обычную поверхность колеса, чтобы обрушить почву с обеих сторон траншеи и улучшить процесс качения». Есть схожесть с разглядыванием через телескоп удаленной туманности: постепенно облака межзвездного газа редеют и, сжимаясь, становятся планетами.
Замысел начинал выкристаллизовываться. Возможно, не осознавая этого, Черчилль описал гусеничный ход. Он заключил, что требовалась лишь «пара достаточно больших паровых катков и надежный пуленепробиваемый панцирь для экипажа». Черчилль отдал восхитительно безапелляционное распоряжение, что все должно быть закончено в течение двух недель, и подписался: «УСЧ».
Вы можете представить реакцию флотских инженеров. Он хочет, чтобы мы скрепили два паровых катка? Да еще и испортили какой-нибудь парк множеством окопов?! Тем не менее они взялись за дело.
Так возник комитет по сухопутным кораблям, и можно понять, почему Черчиллю было удобно воспользоваться терминологией Герберта Уэллса. Не было никаких особых причин, чтобы этот проект находился в ведении адмиралтейства, если, конечно, не сделать вид, что обсуждается разновидность корабля. 22 февраля 1915 г. небольшая группа собралась в первый раз. Ею руководил один из нескольких героев этого рассказа, главный строитель флота Юстас Теннисон д’Эйнкорт. Он отчитывался перед Черчиллем.
Сначала они обсуждали тот самый вопрос, который поднял первый лорд адмиралтейства: как добиться, чтобы гигантский зверь не скользил по грязи. Они рассмотрели возможности колеса с накладками и колеса с башмаками – необычной конструкции, когда к ободу колеса крепилось множество небольших башмаков, которые по мере вращения колеса обеспечивали сцепление с землей один за другим. Два дня спустя Теннисон д’Эйнкорт написал Черчиллю новость: у них был заметный прогресс.
Разработчики предлагали сделать 25-тонную модель «оснащенного пулеметами трактора с несомненной военной полезностью, способного перевозить 50 человек и преодолевать вражеские окопы». Комитет двигался к цели. В тот же день Черчилль послал немногословный ответ: «Действуйте в соответствии с проектом и со всей быстротой. УСЧ».
К 3 марта были представлены две концепции: в одной предполагались большие задние колеса, а в другой – гусеничный ход. Пришло время денежных трат. Без санкции военного министерства и без консультации с коллегами по кабинету Черчилль поместил заказ на изготовление прототипов. Он не имел понятия, какой вариант предпочтительнее, поэтому решил сделать оба – дюжину экземпляров на гусеничном ходу и шесть с большими колесами. Надеясь пробудить дух соперничества, адмиралтейство задействовало двух подрядчиков. Ими были Foster и Foden, их уровень прибыли составлял 10 процентов. Общая стоимость заказа составляла 70 000 фунтов, или 5 миллионов фунтов в пересчете на нынешние деньги, – крайне недорого по стандартам современных оборонных закупок, особенно если учесть, что начиналась новая страница в военной истории.
Пока во Фландрии продолжалось истребление людей, Теннисон д’Эйнкорт и его команда корпели над задачей. Так что же лучше? Накладки или башмаки на колесе? И как решить основную проблему: обеспечить безопасность людей в транспортном средстве без чрезмерной брони, из-за которой танк может увязнуть в грязи? Находясь на своем наблюдательном пункте в адмиралтействе, Черчилль продолжал подгонять и подбадривать, но в мае 1915 г. произошла катастрофа.
Его карьера пошла под откос. Он оказался в канаве вверх колесами, без какой-либо надежды выбраться. Черчилль потерял свой пост из-за Галлиполи – его выжили тори, не пожелавшие работать с ним в правительстве. Он безуспешно пытался сохранить свою роль в проекте сухопутных кораблей. Черчилль осведомился у Бальфура, сменившего его в адмиралтействе, сможет ли он продолжать руководить небольшим объединенным комитетом адмиралтейства и военного министерства. Из этого ничего не вышло.
Он привез своего наставника Ллойд Джорджа, ставшего министром вооружений, посмотреть лабораторию под открытым небом в Уормвуд-Скрабз, где ревущие, извергающие дым железные скарабеи с переменным успехом бросались на рвы и валы. Увы, он больше не был отцом проекта, не играл в нем никакой роли – ни формальной, ни неформальной. Без творческого напора Черчилля «Франкентрактор» зачах. На Западном фронте солдаты продолжали идти в атаку из траншей с ужасными последствиями. Военное начальство перечеркнуло планы по созданию новой машины.
Письмо Герберту Уэллсу о «сухопутных линкорах»
Осенью того же года он сам оказался на Западном фронте, чтобы искупить свою вину, участвуя в сражениях, а в начале следующего года подполковник Черчилль принял командование 6-м батальоном Королевских шотландских фузилеров. Он непосредственно видел ужасы и безысходность. Черчилль написал длинную докладную записку, и только после встречи с сэром Дугласом Хейгом, во время которой было заметно, что Хейг чего-то недоговаривает, стало понятно, что проект ожил.
14 февраля 1916 г. Теннисон д’Эйнкорт послал Черчиллю радостное письмо. Он сожалел, что понадобилось так много времени. Начинание увязло метафорически и физически: «Потеряв существенное преимущество вашего влияния, я с большим трудом управлял продвижением проекта, которому препятствовали булыжники неприятия и более коварные зыбучие пески безразличия».
Результат тем не менее был впечатляющим, сообщил д’Эйнкорт. Последний боевой вепрь был воистину атлетичен. Он легко мог преодолеть бруствер высотой в полтора метра и трехметровый ров. На вооружении были 6-фунтовые пушки в спонсонах – бортовых выступах, как на линкоре. Орудия могли стрелять как вбок, так и вперед. Автор письма хвастался, что машина прорывалась сквозь проволочные заграждения, «словно носорог через пшеничное поле… Она походит на огромное допотопное чудовище, особенно когда оказывается на топкой земле. Надеюсь, она напугает бошей».
В заключение Теннисон д’Эйнкорт неловко, но сердечно воздал дань уважения униженному Черчиллю: «Позвольте мне выразить поздравления по случаю успеха предложенного вами проекта, а также пожелать удачи в вашей работе на фронте».
Началось производство сухопутных кораблей. В интересах секретности заводским рабочим было приказано называть их «водяными танкерами», как будто это были гигантские цистерны для перевозки воды, которые предназначались для иссохших полей сражений в Месопотамии. Для краткости они именовались танками, так их до сих пор и называют, даже по-русски.
Танк занимает особое место в истории британских достижений. Британскими были не только ключевые идеи – что случалось довольно часто, – но и разработка вместе с практическим применением. Ведь к 1917 г. производились сотни танков – больше, чем в какой-либо из других воюющих стран.
И вскоре Черчиллю пришлось нести ответственность за их производство: в июле того года Ллойд Джордж снова взял его в правительство, назначив министром вооружений. Пресса сходила с ума. The Sunday Times утверждала, что такое назначение будет «серьезной угрозой для исполнительной власти и для империи в целом». The Morning Post предупреждала: «Опасная и крайне неопределенная переменная, мистер Уинстон Черчилль, – эта блуждающая почка политического организма снова вернулась в Уайтхолл».
Нельзя настолько ошибаться. Черчилль был незаменим для успеха. Он одержимо работал, чтобы войска были оснащены новыми вооружениями – самолетами, химическими снарядами и танками. Он был уверен, что они помогут выйти из тупика, а тем временем кровопролитие усугублялось. Осенью того года излюбленная Хейгом стратегия лобового натиска достигла новых глубин безумия. Несмотря на опасения и Черчилля, и Ллойд Джорджа, генерал начал третью битву при Ипре – в ней погибнут 850 000 человек, включая 350 000 британских солдат. Это было побоище с доселе невиданным размахом – промышленный вариант битвы при Каннах.
Затем танки были наконец готовы – и в больших количествах. 400 из них 20 ноября 1917 г. участвовали в наступлении при Камбре, где было достигнуто существенное продвижение. У Черчилля началась лихорадочная активность. Он учредил танковый комитет и поставил задачу произвести 4459 единиц к апрелю 1919 г. Когда рабочие танкового завода заважничали, Черчилль угрожал послать их на фронт. Тем самым трудовой спор был разрешен. Потом произошло воодушевляющее событие: в сражении при Амьене 8 августа 1918 г. бронированные левиафаны сокрушили немцев.
Шестьсот британских танков прорвали оборону, преодолевая траншеи и крепко удерживаясь на пространствах грязи, вражеские пули расплющивались, попадая в их крепкую металлическую оболочку, – как это представлял себе Черчилль. Верно, что немцы вскоре научились преодолевать страх, подобно тому как римляне перестали бояться слонов Ганнибала. Через несколько недель немцы стали довольно эффективно уничтожать танки. Но урон их моральному духу уже был нанесен. Генерал Эрих Людендорф назвал первый день сражения при Амьене «черным днем» немецкой армии, и его можно считать началом конца.
Решающим в тот день было участие танков. Вспомните безутешных пленных солдат, которых Черчилль увидел 9-го числа. Они были разгромлены с помощью машин, соавтором изобретения которых был Черчилль. Где бы он ни находился в тот день, он видел следы этих монстров.
Все же давайте уточним, какова была его роль. Да, у него имелась выраженная природная склонность к изобретениям и импровизации – он любил подумать о различных вещах с практической и механической точки зрения: от «подпруги», придуманной им трубки из коричневой бумаги для предотвращения крошения сигар, до вопроса о том, как уменьшить раскачивание сборных морских портов «Малберри», использовавшихся при высадке в Нормандии. В детском возрасте он любил строить крепости, как-то он с братом Джеком смастерил катапульту и успешно стрелял из нее по корове яблоками.
Он любил живопись и кладку кирпича, ему нравилось создавать пруды и заниматься земляными работами. В своем поколении он не только был одним из инициаторов полетов на самолете, но и одним из первых, кто сел за руль автомобиля (его приятели «хьюлиганы» боялись лихачества Черчилля и отказывались быть пассажирами). Он пытался постичь возможности атомной бомбы и задумывался о том, что будет, если оснастить самолет торпедой. Его энтузиазм в отношении технических инноваций – с их содействием прогрессу человечества – был частью его виговской личности. У него была замечательная способность наглядно представить, четко выразить, разжечь в других воображение и укрепить их уверенность.
Конечно, он не был ученым, но его нескончаемо плодотворный и игривый интеллект узаконивал желание исследователей поэкспериментировать и угодить ему. Некоторые из идей, возникших в таком сотрудничестве в военное время, были замечательными, но нелепыми, вроде плана создать гигантские плавающие авианосцы, смешивая лед с опилками. Этот материал известен как пайкерит в честь его изобретателя Джеффри Пайка из военно-морского флота. Известна история о том, как Маунтбеттен продемонстрировал его исключительную твердость Черчиллю и Рузвельту.
Маунтбеттен взял глыбу замерзшего пайкерита на Квебекскую конференцию 1943 г. и выстрелил в нее из своего служебного пистолета. Охранники, стоявшие снаружи, бросились внутрь комнаты, думая, что произошло покушение, а пуля отскочила от пайкерита и чуть не убила британского маршала авиации Чарльза Портала.
Таков путь научного эксперимента. Пайкерит мог быть триумфом, но не стал им. Танк мог оказаться провалом, но заработал с ошеломительным успехом. Этим успехом он обязан творческому напору Черчилля, его способности выдвинуть какую-то идею на передний план своей умственной деятельности и продолжать работать над ней, пока она не станет реальностью, подобно тому как мысленный образ проступает в красках на холсте.
Разумеется, интерес Черчилля к машинам был отчасти агрессивен: ему были нужны самолеты, танки, газ, бомбы, потому что он хотел победить, и как можно скорее. Но подоплекой тому было его сострадание, желание уменьшить увечья и несчастья, свидетелем которых он стал. «Машины сохраняют жизнь, – говорил он в начале 1917 г., еще до того, как танк оправдал себя. – Мощь машин – замечательная замена живой силе. Мозги берегут кровь. Маневр значительно разжижает кровопролитие».
Вот почему он пошел на масштабную фланговую операцию в Галлиполи, вот почему выступал за ковровые бомбардировки уже во время Первой мировой войны, вот почему лично следил за производством огромного количества иприта. Для этого же ему был нужен танк – чтобы снизить смертность среди людей, которым приходилось идти или бежать под градом металлических снарядов.
По полям рядом с Плоегстеером, вблизи проселков рассеяны кладбища с их бесконечными рядами белых каменных крестов. Они свидетели преступной расточительности и ущербности использованной тактики. Своим участием в разработке танка Черчилль не только сберег много жизней, но и содействовал укорочению Первой мировой войны, победе в ней. За это ему надо воздать должное.
И конечно, не только за танк. Окончательной капитуляции Германии немало поспособствовала морская блокада, организованная британским флотом. Это медленное удавье удушение растянулось на пять лет и привело немцев к голоду в 1918 г. Благодаря довоенной деятельности Черчилля на посту первого лорда адмиралтейства флот, переведенный на нефтяное топливо, был готов в 1914 г. к решению таких задач. Мы обязаны ему кораблями как на суше, так и на море.
* * *
Я возвращаюсь к лесу, в котором он часто бывал, и, стоя с сигарой и почти пустой пивной банкой, общаюсь в некоем оцепенении с тенями погибших. Но моему раздумью пришел конец. Бельгийский фермер увидел машину, припаркованную вблизи леса, и направился ко мне с видом человека, собирающегося прогнать непрошеного гостя со своей земли.
Я собирался было сказать ему о многих британских солдатах, принявших ужасную смерть, чтобы защитить право бельгийских фермеров на эти леса, но передумал. Я спросил его, слышал ли он об Уинстоне Черчилле. Фермер задумался и поинтересовался, воевал ли тот. Я ответил утвердительно.
«Нужно всегда уважать тех, кто сражался в войне», – сказал фермер. Что же, я выпью за это. Опустошив банку, я покидаю призрачный лес. Ни у кого другого во время Первой мировой войны не было такого сочетания достижений, чтобы одновременно рисковать жизнью на фронте и способствовать развитию совершенно новых направлений в большой стратегии конфликта. Как ему удавалось это?
Есть причина, по которой Черчилль упорно продвигал новые технологии, и они не остались какими-то наметками в блокноте конструктора. К настоящему времени я прочитал большое количество его докладных записок и заметок и поражен не только его бюрократической выносливостью, но и его феноменальным вниманием к деталям.
Из политиков своего поколения Черчилль был не только лучшим оратором, лучшим писателем, лучшим шутником, самым мужественным, самым решительным и самым оригинальным. Ключевым для фактора Черчилля можно считать также и то, что он был самым кропотливым политиком из всех, которых вы когда-либо видели.
В этом – существенная особенность его управления в напряженное военное время. Конечно, он мог бы не концентрироваться на деталях, занимаясь картиной в целом, сосредоточиваясь на крупных вехах в истории. Но биографа Роя Дженкинса постоянно приводил в изумление один из аспектов характера Черчилля – его работоспособность.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.