ГЛАВА ПЯТАЯ. ПОЗОЛОЧЕННЫЙ ВЕК

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ГЛАВА ПЯТАЯ. ПОЗОЛОЧЕННЫЙ ВЕК

Еще в бурные семидесятые Марк Твен (по традиции в России из возможных вариантов произношения этого псевдонима выбрали галлицизированный) написал, в соавторстве с Чарльзом Дадли Уорнером, сатирическую повесть «Позолоченный Век». В повести этой рассказывается о городе, который с большого расстояния выглядит так, будто сделан из золота. А на самом деле он просто покрашен дешевой краской, имитирующей золотой цвет. Сатира в представлении современников Марка Твена изображала Вашингтон и его политику, но, как водится, суть ее была гораздо шире и относилась к эпохе вообще.

Двойственность творчества Марка Твена из сегодняшнего далека представляется неизбежной. Южанин Самьюэл Клеменз не мог не симпатизировать разгромленной Конфедерации. Журналиста-странника Клеменза не могла не раздражать повсеместность отголосков недавнего конфликта Севера и Юга. Писатель Марк Твен не мог не тяготеть к Северу, где ему предоставлялись любые возможности, и не презирать Юг, где не было ни издателей, ни типографий, способных создать кому бы то ни было мировую известность.

Поэтому главный герой романа «Янки при дворе Короля Артура» конечно же северянин. Из Коннектикута. Точнее, из Хартфорда, штат Коннектикут.

Янки этот, идеальный Янки, собирательный образ, символ американской предприимчивости и энергии тех лет, в реальной жизни, конечно же, совершенно невозможен. Напомню, что согласно сюжету, прибывает он в раннее средневековье, в Англию, которую не посетили еще не только викинги, но даже саксы — валяется себе неприкаянный обломок Римской Империи, населенный неизвестно кем. В этой артуровой Англии у Марка Твена уже наличествуют железные доспехи, закрывающие целиком тело воина и его лошадь (очевидно, писать о совершенных дикарях, какими и были воины Артура и окрестное население, Марку Твену было скучно, и он перенес Камелот в более позднюю эпоху). В короткий срок (несколько лет) энергичный и предприимчивый Янки создает в средневековой Англии индустриальный мир конца девятнадцатого века, включающий в себя заводы, электростанции, разветвленную сеть железных дорог, биржу, телефон, и прочая и прочая — все это без справочников, без достойных коллег, без заготовок, в одиночку, обучая по ходу дела самых молодых и горячих премудростям индустриального общества. Подразумевается, что он достаточно знает для всего этого физику, химию, геологию, кузнечное дело, строительное дело, агрикультуру, архитектуру, машиностроение, текстиль, и так далее. Подразумевается также, что все это он может создать собственными руками. И также подразумевается, и даже говориться открытым текстом, что он не особенный, но рядовой, Янки.

Одновременно с Позолоченным Веком и индустриальной нищетой, в мире, и в Америке, родилась легенда об этом типе американца — предприимчивого, сметливого, практичного, прагматично гуманного, веселого, полного энергии. Марк Твен всего лишь эту легенду зафиксировал в литературе. Легенда имела основания, конечно. Америка — очень большая страна, а во время бума Индустрии возможности для белых людей типа перекати-поле действительно были в Америке неограниченные.

Есть и еще одна особенность у этого образа Янки. Сегодня она выглядит не очень понятно, либо ее предпочитают не замечать. Дело в том, что (приглядитесь) этот самый Янки — более или менее бескорыстен. Деньги как таковые его не интересуют, жажда наживы его не обуревает. Деньги ему нужны как одно из подручных средств.

Образ понравился всему миру. Для этого в образе было достаточно правдоподобия. Именно янки ассоциировались в цивилизованном мире с таким образом. Невозможно представить себе в этой роли немца, француза, русского, англичанина или испанца.

Но предприимчивые рубахи-парни — одно дело, а были дела и покруче.

Андрю Карнеги объявился в Америке в возрасте тринадцати лет. Бедная шотландская семья. Хорошие лидерские качества. Работал на хлопковой фабрике (за доллар двадцать в неделю), затем телеграфистом на железной дороге. Замечен как способный работник одним из владельцев Пеннсильванской Линии Томасом А. Скоттом и назначен на место интенданта. В Гражданскую Войну Скотт сделался помощником военного министра северян, и Карнеги отправился с ним на фронт. В конце войны познакомился с изобретателем спального вагона Джорджем Пульманом и вошел с ним в долю. Быстро разбогател. Уже в тридцать три года проявил оригинальность, написав самому себе письмо, в котором обещал, что через два года оставит предпринимательство ради денег и посвятит себя учению и познанию мира.

Не оставил. Начались нефтяные дела, сталелитейные дела, железнодорожные дела. В пятьдесят два года Карнеги женился на Луизе Уитфилд, богатой наследнице. Через десять лет у них родилась дочь Маргарет.

«Оставить» получилось лишь к шестидесяти пяти. Тем не менее, «лишние» деньги у Карнеги не залеживались. И во время занятий бизнесом, и по уходе в отставку, Карнеги развлекался филантропией так, как ею, возможно, не развлекался ни один человек в истории. Вот, например:

На свои деньги построил и оснастил три тысячи библиотек (из них тысячу шестьсот в Америке, остальные — в Англии, Шотландии, Ирландии, Австралии, Новой Зеландии, Вест-Индиях и на Фиджи). Строил всегда с условием, что ему бесплатно предоставят землю для строительства, затем он на ней, на этой земле, построит здание и оснастит его книгами и меблировкой, а дальнейшую заботу о библиотеке возьмет на себя правление местности.

Финансировал бесчисленное количество университетов по всему миру. Также, бесчисленное количество больниц.

Основал фонды для пенсий учителям.

Заплатил за постройку семи тысяч церковных органов (сказалась, помимо всего прочего, слабость к музыке).

Основал в Алабаме университет для негров.

Основал два Фонда Героев — один в Америке и один в Англии. Награды за героизм — не обязательно военный.

На углу Седьмой Авеню, в двух кварталах от Центрального Парка, красуется сооружение функционального толка, но не двадцатого века, а конца девятнадцатого. Называется — Карнеги Холл. Построен в стиле псевдо-ренессанса по проекту Уильяма Бернета Татхилла. Колонны и арки украшают лишь вход и часть фасада. Вестибюль без претензий на роскошь, хоть и мраморный. Сам зал (основной, есть еще два малых зала) в акустическом отношении решен интересно и безупречно — в высоту он больше, чем в длину и в ширину, и известен «теплотой» звука. Знал Карнеги, кого пригласить дирижировать концертом в первый вечер новой этой филармонии. Верди ничего интересного давно не писал, Вагнер умер, Пуччини не успел еще стать мастером. Поэтому на открытие прибыл лучший в тот момент из живущих и действующих композиторов цивилизации — Петр Чайковский.

С Карнеги Холлом связано несколько забавных инцидентов. Так, к примеру, во время исполнения концерта Сергея Рахманинова для двух роялей, Рахманинов и его партнер играли себе, играли (с роялями, поставленными крест-накрест), и вдруг партнер потерял линию и, не зная, что делать, остановился. И смотрит на Рахманинова. Рахманинов тоже остановился. Не забудем очень хорошую, «теплую» акустику.

— Где мы, а? — спросил партнер.

На что Рахманинов невозмутимо и четко ответил:

— В Карнеги Холле.

В 1901-м году, полностью продав все свои предприятия, Карнеги стал самым богатым человеком в мире. Когда в 1919-м году он умер, по его завещанию розданы были (на филантропические цели) последние деньги, остававшиеся на его счету — тридцать тысяч долларов.

Его некогда партнер Хенри Фрик отписал американскому народу свой особняк, содержащий коллекцию живописи, которой позавидовал бы иной столичный музей. Будете в Нью-Йорке — зайдите в Коллекцию Фрика.

Интересные были тогда предприниматели, не так ли. И не только в Америке. Некто Третьяков, к примеру, купеческого сословия, тоже ведь подарил свою коллекцию народу.

Единственный соблазн, с которым Карнеги не мог бороться был — ставить свое имя на всех своих благотворительных начинаниях.

Ну и, конечно же, поговаривали (и сегодня поговаривают) что филантропией своей Карнеги компенсировал свою обычную безжалостность по отношению к людям, на него работавшим. То бишь, обирал рабочих. Возможно, было такое. Но обирали рабочих многие. И очень немногие из тех, кто обирал, строили на свои средства библиотеки публичного пользования.

В восьмидесятых еще годах был построен, а в Бель-Эпокь достроен и надстроен, Метрополитан-Музей в Нью-Йорке. Прелестное это здание в стиле, предшествующем так называемому «академическому классицизму» было первым в мире, построенным собственно для развешивания картинок. Все остальные были до этого — дворцы да особняки, пусть и бывшие. Фасад здания отличается величественной простотой и так же узнаваем, как фасад Лувра.

Американской богеме в то время жилось, как всегда, не сладко. Но выбившимся — особенно писателям — платили солидные, лучшие в мире, гонорары. Более того. В то время, как русская литература взяла тайм- аут, решив погрязнуть в алгебраическом «модернизме» (а русская поэзия жеманилась напропалую, все глубже утопая в неимоверной пошлости), в то время, как литературная Франция была на исходе, Германия писала неубедительно, Англия могла похвастать только Уэллсом и Шоу и ревниво делила Киплинга с Новым Светом и Индией, в Америке начался неожиданный подъем — именно литературы. Помимо Джека Лондона, по-своему эпохального, проявился вдруг будущий король сентименталистов О. Генри. Был ли он великим? Кто знает. Работал он в очень легкомысленном жанре. Но попробуйте мысленно убрать из истории литературы — ну, скажем, Золя. Ощутимая потеря. А теперь попробуйте убрать О. Генри. Катастрофа!

И, надо сказать, что американская литература, основателем которой считается Вашингтон Ирвинг, литература, дававшая о себе знать редкими вспышками весь девятнадцатый век, в двадцатом превратилась в течение, и течение это стало единственным за весь век литературным течением. Остальной мир перешел на отдельные редкие вспышки.

Современник Джека Лондона, Франк Бом, выходец из зажиточной немецкого происхождения семьи, занимался предпренимательством, адвокатской деятельностью, и еще многим разным, и весьма успешно. Его тяготила беззаветная любовь к театру. Время от времени он ставил на свои деньги спектакли и участвовал в них сам. Спектакли проваливались (в основном, кроме одного, который принес кратковременный денежный успех театральным начинаниям Бома). Будучи уже женатым, вступившим в средний возраст, после очередной неудачи и потери всех средств, Бом решил написать романной длины сказку для детей. По мысли Бома, время поучительных сказок с моралью прошло, и теперь (в Бель Эпокь) следовало писать сказки исключительно приключенческо-волшебные. (С легкой руки Вагнера все творческие люди увлекались теориями о том, как надо и как не надо). И Бом написал такую сказку. Успех «Волшебника из страны Оз» получился беспрецедентный — о штате Канзас, девочке Дороти и дороге из желтого кирпича заговорил весь мир. Время от времени Бом пытался писать другие вещи — и серьезные, и волшебные — вопреки просьбам издателя. Но он не мог и не умел отказывать детям, а они заваливали его письмами с просьбами о продолжении. И время от времени Бом возвращался к стране Оз, и написал в общей сложности четырнадцать романов на эту тему.

Появились Дос Пассос и Фитцджеральд, модные, слегка манерные, но тут же возник Деймон Раньон, и сразу вслед за ним Генри Каттнер, основатель литературной фантастики (Уэллсу до него узаконить жанр не удалось). И если учесть, что все это привело к появлению Уильяма Фолкнера — игра стоила свеч.

Но Теодор Рузвельт, въехавший на правах хозяина в Белый Дом после убийства МакКинли, а затем переизбранный на второй срок, ничего об этом не знал. Возможно, ему забыли доложить.

Во время его правления Соединенные Штаты вели войну на Филиппинах. Не совсем это была война, а больше — отстрел партизан.

История Филиппин забавна и трагична одновременно.

Климат этого архипелага — типично тихоокеанско-островной, уютный. То есть, приятный и удобный для безбедного существования.

Возможно изначально на архипелаге жили обыкновенные маори — самая безобидная раса из всех, хотя и они при определенных обстоятельствах склонны повоевать. Но затем архипелагом заинтересовались азиаты, благо от Азии там рукой подать. Возможно, на первых стадиях имело место смешение рас. А может азиаты сразу вырезали все местное население. Так или иначе, сегодня филиппинец — монголоид, но с темной кожей.

Первый белый человек, ступивший на землю архипелага, был португалец по имени Фердинанд Магеллан. За Магелланом прибыли испанцы, посланники того самого отца Дона Карлоса, блондинистого Филиппа Второго. Они назвали архипелаг в его честь, водрузили на пригорке испанский стяг, и приступили к постройке церквей в мавританско-испанском стиле и к разборкам с населением. За три века католичество укрепилось на архипелаге прочно.

Архипелаг то и дело атаковали пираты, в основном китайские, и с ними велась борьба, в основном испанцами, и при этом не только островные гарнизоны, но и славная Армада приходила на помощь колонии. Возможно, китайцы и раньше досаждали архипелагу, и возможно именно поэтому население долгое время охотно мирилось с испанским присутствием, взявшим его, население, под защиту.

Но, поддавшись общей моде, испанские владельцы начали в конце девятнадцатого века производить эксперименты над местными по линии производственной наживы, а население, тоже поддавшись моде, объявило испанцам войну за независимость. Началась страшнейшая пальба в обе стороны. При этом испанцев было в десятки раз меньше, чем филиппинцев, а авиацию еще не изобрели. Тем не менее, испанцы власть удерживали, и даже приступили к частичному геноциду, но тут как раз Америка решила с ними повоевать, и гордые идальго отвлеклись. Филиппинцы взяли тайм-аут и стали следить за событиями из партера. Увидев, что Куба получила с помощью Америки независимость, они решили, что и им будет дано все тоже самое. И ошиблись.

Куба и Пуэрто-Рико — неплохие курорты, а на Кубе еще и табак растет. Это, конечно, хорошо. Но Филиппины — это возможность укрепиться в Тихом Океане, своего рода форпост, который американское правительство во главе с МакКинли (а затем во главе с Рузвельтом) пока что отдавать не собиралось. Поэтому война за независимость продолжилась. Партизаны подобрали оброненные ружья и ножи и поднялись — на этот раз против американцев.

Началась бойня, продолжавшаяся десять лет. Когда повстанцы сложили, наконец, оружие, Америка, а с нею и весь мир, не озаботились посчитать потери у побежденных. Произведенные позже подсчеты выглядят, тем не менее, внушительно — от двухсот тысяч до миллиона (а правда, как водится, наверняка где-то по середине). Американские потери едва превысили шесть тысяч. Американцы контролировали Филиппины вплоть до Второй Мировой Войны, во время которой архипелаг радостно оккупировала Япония. После войны Филиппины получили независимость. Такое настало время.

За всеми этими событиями, не очень радуясь, но и не очень огорчаясь, следил из Белого Дома душка Теодор Рузвельт, не любивший, когда его фамилиарно называли Тедди, и предпочитавший в виде ласкательного прозвища аббревиатуру Ти-Ар.

Своеобразный парадокс — на фоне индустриальной грязи и нищеты, военных неразберих и общемирового беспокойства (в России произошло даже нечто, названное впоследствии «Революцией 1905-ого года»), на фоне русско-японской войны, в которой беспощадные самураи, римляне Азии, потопили ведомый успевшим разжиреть и бюрократизироваться дурным командованием русский флот (шокировав этим весь мир — значительных поражений от Азии Европа не знала в течении многих веков, а собственно Россия со времен татарского нашествия) — на фоне стачек, забастовок, и стрельбы по пролетариату в Ливерпуле и Огайо, Рузвельт спокойно занимался бумагами и речами, а в свободное время спортом — ездил верхом, бегал на дистанцию и боксировал. Да, он несколько раз применил антитрестовский закон. Да, он придумал «Честный Договор», стараясь примирить корпорации и профсоюзы (ничего толком не вышло). Да, он олицетворял собою американский оптимизм эпохи, и этот оптимизм радовал многих по всему миру — молодой жизнерадостный Рузвельт (стал президентом в сорок два года) очень контрастировал с унылыми, туповатыми лицами тогдашних правителей других стран. Рузвельта любили (действительно любили) в Германии, в России, во Франции, в Италии, и даже в Англии. Свойский, улыбчивый, добрый. И все? За это и любили? Не совсем.

А за что?

Некоторый свет на это проливает американская литература той эпохи. В частности, в рассказе Марка Твена упоминается, как автор с помощью хорошего знакомого составил неожиданно предъявленную ему для заполнения налоговую декларацию. Смешной по сегодняшним меркам налог, который правительство хотело у него урвать (годовой доход, честно представленный писателем в рассказе — за статьи, книги, и лекции составил в тот год двести четырнадцать тысяч) был всего-ничего — десять тысяч шестьсот пятьдесят долларов — чуть меньше пяти процентов. Знакомый показал автору, как нужно управляться с графой «Списания», где перечисляются потери и кораблекрушения. В конечном итоге автор не платит ничего. И спрашивает знакомого — а вы сами часто этой графой пользуетесь? И знакомый отвечает следующим образом:

— Ну а как же! Если бы не эти одиннадцать разделов в графе «Списания», я бы каждый год оставался нищим во имя поддержания этого ненавистного, злобного, этого вымогательского и тиранического правительства.

У того же Марка Твена есть длинное эссе под названием «Церковь Христианской Науки». Такая церковь действительно есть, и существует с середины девятнадцатого века. Но дело не в ней. В заключении к эссе Марк Твен пишет, что средний американец нынче — добрый христианин, и в быту, и в деле ему можно доверится, и его честное слово — золото, он не обманывает, любит ближнего, и так далее. Но стоит такому американцу занять какой-то государственный пост, как тут же начинается ложь, коррупция, воровство, интриги и прочее. Автор надеется, что доктрина Церкви Христианской Науки в конце концов сделает политиков страны такими же добрыми христианами, какими являются большинство ее граждан.

Дело не в том, правда это или нет. Дело в общем отношении к правительству.

Теодор Рузвельт, он же Ти-Ар, был, на фоне коррумпированной бюрократии — действительно просто душка, успевший поучаствовать в звании командира в войне с испанцами. И во время своего президентства перестроивший и укрепивший военный флот.

Участвовал в качестве посредника в переговорах России и Японии. Возможно, это ускорило заключение мира между этими двумя странами. За это получил Нобелевскую Премию мира.

Вооруженный одним ножом, дрался с пантерой в 1901-м году. Первый и пока что единственный американский президент, на такое решившийся. Душка Рузвельт.

Первый президент, прокатившийся на самолете, автомобиле, и подводной лодке.

Первый президент, назначивший еврея одним из секретарей кабинета.

Первый президент, пригласивший негра на обед в Белый Дом (один раз, больше не повторилось в его случае).

Был женат два раза. Первая жена умерла вскоре после рождения дочери. Дочь звали Алиса, и была она девушка темпераментная и буйная, и всех этим смешила, а многих раздражала. Когда кто-то из приближенных сделал Рузвельту по этому поводу замечание, Рузвельт сказал — «Я могу управлять либо страной, либо Алисой, но совместить эти две обязанности не представляется возможным». Про обожающую общество и вечеринки Алису он говорил, что она «на каждой свадьбе невеста и на каждых похоронах покойник». Алиса отвечала, что он все тоже самое, и еще «младенец на всяком крещении». Курила на публике, шокируя этим публику. После того, как Рузвельт запретил ей курить в Белом Доме, она стала забираться на крышу и курила там, у флага. Вышла замуж за политика, дочь родила от другого политика, с которым состояла в связи. Дружила впоследствии с Первой Леди Элеонор Рузвельт (дальней родственницей, а мачеху свою терпеть не могла). Пережила дочь, воспитала и взрастила внучку, умерла в возрасте девяносто шести лет. Президенту Джонсону, в шестидесятых, сказала, «Ношу широкополые шляпы специально, чтобы вы не могли меня поцеловать». В общем, ничего особенного, но остальные пятеро детей Рузвельта, от второго брака, ничем особенно себя не проявили, а Алису Америка обожала, называя ее во время правления Рузвельта «Принцесса Алис».

За Рузвельтом последовал Тафт, о котором уже говорилось ранее. Собственно, Рузвельт сам продвигал Тафта, не желая переизбираться на третий срок, дабы не нарушать традицию (закона, ограничивающего количество президентских сроков, тогда еще не было). Но затем Тафт пошел вразрез с какими-то пожеланиями Рузвельта, Рузвельт обиделся и в 1912-м году баллотировался от третьей, «Прогрессивной» партии. На выборах победил Вудроу Уильсон. Через два года Позолоченный Век кончился, но именно в этом коротком промежутке, под занавес, Генри Форд успел запустить первый конвейер.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.