4. Россия – любовь моя

4. Россия – любовь моя

Родное манит. Но в суете работы, в ворохе повседневных забот и дел все откладываешь, отодвигаешь поездку в родную деревню. И все же приходит день и час, когда говоришь себе: пора! Пора окунуться в воспоминания юности, поверить настоящее ценностями отчичей и дедичей. И вот она, моя родина, Рязанская земля, вот Стрелецкий луг, где я играл в лапту, рвал терпко-кислый щавель, пил ледяную родниковую воду из Мужичьего колодца. И конечно, вот они, мои земляки, люди разных судеб и несхожих характеров, но в чем-то коренном, главном схожие, близкие: в доброте, прямодушии, хлебосольстве. Память сердца неистребима. Она заставила меня отправиться в очень далекое и трогательное путешествие – в прошлое своих отцов и старших братьев, в страну своего детства.

Это путешествие я совершил не один. Моими друзьями, наставниками, попутчиками были книги о деревне – Грибачева и Стаднюка, Закруткина и Калинина, Анатолия Иванова и Проскурина, Залыгина и Дм. Зорина, Василия Белова и Виктора Астафьева, Бориса Можаева и Евгения Носова, Виктора Лихоносова и Валентина Распутина, Сергея Крутилина и Михаила Алексеева. Все, чем жили, болели, чему радовались их герои, было кровно, по-родственному близко и мне. Глубокие конфликты и радость их преодоления, горечь от бедствий и скупое счастье, торжество победы и драматизм повседневности, тревоги матерей и отцовская гордость – все это властно входило в мою душу, заставляя вновь и вновь переживать давние впечатления, собственные, невыдуманные.

...Городской подросток и подросток деревенский. Как много разделяет их! Конечно, количеством книжных знаний, культурными навыками городской мальчик превосходит деревенских ребятишек. Но у него нет драгоценного чувства природы, ощущения близости к ней. И тысячу раз прав Иван Стаднюк, когда взволнованно и приподнято размышляет об этом на страницах романа «Люди не ангелы».

Сын крестьянина, переехав в город, меняет многие привычки, самый уклад жизни. А дети его порой и не ощущают такого единства с природой, какое всегда присуще жителю деревни. Они вырастают на асфальте и уже считают его самым удобным и целесообразным покрытием земной поверхности. Представьте себе человека, идущего босиком по асфальту. Трудно? Бессмысленно. А я вот, приехав в свою деревню, решил пройтись голой подошвой по родной земле, чтобы ощутить ее прикосновение. Да вот беда – то и дело приседал от боли. Я с завистью смотрел, как невозмутимо вышагивал по той же проселочной дороге мой маленький проводник.

– Неужто тебе не больно? – спросил я.

– Отчего больно? Ведь по земле иду, а не по стеклу толченому, – искренне изумился парнишка.

Этот маленький казус навел меня на размышления. Чем больше думал я о родной стороне, тем больше чувствовал, что той радости, какой ожидал от встречи со страной своего детства, я не получил. В воображении, издали все виделось по-иному. Огромное село с величественной церковью на холме; ряды крепких пятистенок; веселье, смех, ребячий гомон, щелканье пастушьего бича, вечерами – переливы гармоники и голоса гуляющей молодежи. Но это в прошлом, недалеком прошлом колхозной деревни.

А теперь всю землю обрабатывают машины. Уже и лошадь на поле встретишь редко. Только пастухи, как и раньше, сохранили в неприкосновенности свое обличье. Разве что сели все на лошадей да и зарабатывают не в пример прежнему ежемесячно не меньше 120 рублей. Сутки работают, сутки отдыхают.

Да, не нашел я прежнего села Хавертова. Даже некогда полноводная Жрака обмелела: снесена мельница. Но в быт моих односельчан прочно вошла новь, невиданная в пору моего детства. В домах земляков – радио, телевизоры, газ, паровое отопление. Не в пример лучше теперь с кормами. Повысилась материальная заинтересованность крестьянина.

Правда, часть молодежи по-прежнему недовольна. Деревенские парни и девушки читают те же газеты и журналы, что и их городские сверстники, слушают радио и смотрят телепередачи, учатся по тем же школьным программам. У них формируются столь же богатые запросы. А что они получают? В сельском клубе крутят надоевшие пластинки, показывают старые фильмы. А больше и податься некуда. Так порой возникает неудовлетворенность, начинаются поиски выхода из этого трудного положения.

Истинный художник всегда в пути, беспокойное сердце ведет его по разным дорогам необъятной России. Чаще всего, повзрослевший, он оказывается в родной деревне, ведет разговор с теми, кто помнит его, отца, мать, родных. Здесь он родился и вырос, здесь он познал первые человеческие радости, слезы, обиды. Здесь он научился смеяться и плакать, впервые подрался, отстаивая свои убеждения. Все здесь было впервые, если не с ним, то с отцом, дедом, прадедом.

Очень точно удалось передать свои чувства от встречи с родной стороной Юрию Сбитневу. «Сладко пахнет занявшейся в печах березовой корой. Запах этот поднимает в душе какие-то сокровенные чувства. Будит память о далеком теперь уже детстве, о песнях, что слышал с колыбели, о сырых грибных местах, о румяном жаворонке с глазами-изюминками, что уместился на плоской ладони бабушки, готовый вот-вот вспорхнуть, о санках-леточках, о всем том, что вписано в наши сердца большими, очень большими буквами – Родина».

Восстановить связь времен, органическую преемственность поколений – вот задача, которая встала перед художниками нашего времени.

В последние годы все чаще и чаще говорят о творчестве таких писателей, как Виктор Астафьев, Василий Белов, Евгений Носов, Виктор Лихоносов, Валентин Волков (видимо, список будет пополняться с каждым годом), говорят как о формирующемся литературном направлении.

В чем сила этих писателей? В искренности, бескомпромиссной правде. Истоки их творчества – в деревне. Прошлое и настоящее современной деревни – в центре идейно-художественных исканий представителей новой волны в прозе. Вот почему художник уходит в свое детство: он старается понять самого себя через познание своих отцов и дедов. Но художник, раскрывая образы своих предков, не застывает в умиленности и не склоняется в восхищении перед ними, а воссоздает их образы во всей возможной полноте и многогранности. Да, они не запускали спутники, не руководили фабриками и заводами, не совершали исключительных подвигов. Но они рожали героев, воспитывали командиров производства, художников, писателей, наконец, сеяли, косили, собирали урожай, кормили всю страну и тогда, когда она воевала, и тогда, когда запускала спутники и космические корабли.

Не так давно (1967 – 1968 гг.) на страницах «Литературной газеты» развернулась дискуссия. В размышлениях некоторых критиков сквозь камуфляж «серьезных» и «продуманных» советов писателям ощущается опасение, что простой русский мужик становится настоящим героем современной литературы. Тут же, как и сто лет назад, заговорили о том, что молодые художники канонизируют в образах стариков немало косного и отсталого. Напрасно писатели, мол, восхищаются стариками – ведь они неграмотные, далекие от мудрости века. Они – это прошлое. «Не странно ли, если он и сегодня почитает свою малограмотную бабушку за высший эталон морали и мудрости? – восклицает маститый критик. – Найдем ли мы ответ у этих бабушек и дедушек на сложнейшие вопросы, стоящие перед нашим обществом, вопросы социальные, философские, нравственные?»

Вместо ответа на этот риторический вопрос хочется напомнить слова Белинского: «Мужик – человек, и этого довольно, чтобы мы интересовались им так же, как барином. Если мужик не учен, не образован, – это не его вина... Ломоносов родился мужиком... Образованность – дело хорошее, что и говорить, но, бога ради, не чваньтесь ею перед мужиком: почему знать, что при ваших внешних средствах к образованию он далеко бы оставил вас за собою» (Белинский В.Г. Поли. собр. соч. Т. Х.М.; Л., 1960. С. 464-465).

Да и разве не доказала наша советская действительность правоту Белинского? Сколько вышло из деревни главных имен в науке и в искусстве после того, как хлебороб получил самый широкий доступ к образованию: да и наш нынешний славный рабочий класс, люди, стоящие у станка зачастую с образованностью техников-инженеров, многие из них – это вчерашние дети крестьян.

Казалось, критика освободилась от догматизма и односторонности, а тут, пожалуйста, появился свежий образчик такой односторонности, граничащей с крикливым эпатажем: вот смотрите, вы все увлекаетесь прозой Виктора Астафьева, Василия Белова, Виктора Лихоносова, Юрия Сбитнева, а я считаю, что эта проза всего лишь канонизация отсталого и косного быта.

Казалось, что герои этой прозы полнокровно вошли в обиход современности со всеми особенностями их характера. Но нет! Кое-кому захотелось противопоставить тип «современного совестливца», тип русского мужика, русским академикам Курчатову и Королеву.

Надо бы радоваться тому, что молодые литераторы припадают к истокам, уж тут-то они и могут напиться незамутненной, свежей водицы; но нет, именно это и встречает возражение – как бы не получилось перепроизводства персонажей, в которых бы воплощались такие черты, как чуткость сердца, простодушие, кротость, причем незаметно происходит подмена качества: простота, а не простодушие, мягкость, а не кротость.

Что и говорить, в русском человеке и посейчас много простодушия, но это, как и прежде, идет от неумения притворяться, ловчить, от прямоты характера.

В. Белов, Е. Носов, В. Астафьев ослабеют как художники, если не коснутся матери-земли, не походят по местам своего детства, юности, где каждый кустик, каждый предмет о чем-то напоминает. Какая уж тут ностальгия! Это мудреное словцо здесь ни при чем. Как наивно разделять поэзию на интеллектуальную н неинтеллектуальную, так и прозу наивно разделять на лирическую и аналитическую. Принять такое разделение – значит оказаться в таком же смешном положении, как и один из критиков, взявший Виктора Астафьева в двух «ипостасях» – лирической и аналитической. Как будто художника можно разделить на части!

Доброта, совестливость, сердечность, простота – это как гены, они передаются из поколения в поколение, создавая традиционные национальные свойства, черты, особенности русского характера, русской души. Некоторые критики ратуют за активного героя современной прозы. При этом из числа активных героев современности выбрасывают таких, как Беловский Иван Африканович, Екатерина Петровна у Астафьева, Власьевна и тетка Ариша у Сбитнева. Но чтобы прийти к такому выводу, нужно было упростить характеры этих персонажей, сделать односторонними, неглубокими в глазах своих читателей. Зачем нужно было некоторым критикам так обеднять нравственную программу этой прозы? Эта программа критиком сведена «всего лишь об один пункт» (скажем, «кротость», или «чуткость сердца», или «простодушие»). Нужно многое не заметить в образах Лихоносова, Сбитнева, Астафьева, чтобы вот так простодушно прочитать их произведения.

Мы тоже, как и Астафьев, Лихоносов, Сбитнев, желаем видеть современника личностью духовно значительной, обладающей зрелым гражданским сознанием. Но разве личность современника будет граждански значительной, если исконные черты нашего народа, такие как «беспримерная доброта и душевность», совестливость, простота, не войдут органически составной частью духовного его облика? Вовремя поняли художники, что нашему современнику просто необходимо побывать в их родных местах и поклониться благодарно человеку земли, действительно «безупречно усвоившему ее моральные уроки». Некоторые критики во всем этом увидели только лирическое повествование «во славу простых, не тронутых цивилизацией душ». Но это неверно. Все эти герои – люди сегодняшние, наши современники. И все, что было в этом веке, прочно вошло в их жизнь: революция, строительство социализма, война против фашизма, послевоенная страда. В жизни каждого человека, как и каждого народа, есть глубинные черты, свойства и есть временные, наносные, преходящие. Художник раскрывает душу своих героев, раскрывает их неповторимость, воплощая особенности русского национального духа. Казалось бы, бесспорная истина. Ан нет! На страницах некоторых журналов и газет оспаривается это положение.

А стоит ли забывать, что проблеме национального характера, выявлению национального духа в искусстве много внимания уделял A.M.Горький?

«На вопрос, что наиболее характерно и выгодно для Франции, отличает дух ее от духа других наций? – я ответил бы: мысль француза почти совершенно чужда фанатизма, и точно так же ей чужд пессимизм» (Горький A.M. Собр. соч. Т. 24. С. 249). Почти в то же время в статье о Лескове он писал: «Нам снова необходимо крепко подумать о русском народе, вернуться к задаче познания духа его» (Там же. С. 235).

Белинский высоко отзывался о тех явлениях литературы и искусства, в которых художнику удавалось выявить «русский дух». Такими художниками были Пушкин, Гоголь, Лермонтов. В частности, о «Песне про царя Ивана Васильевича...» он писал: «Здесь поэт от настоящего мира неудовлетворяющей его русской жизни перенесся в ее историческое прошедшее, подслушал биение его пульса, проник в сокровеннейшие и глубочайшие тайники его духа, сроднился и слился с ним всем существом своим...» (Белинский В. Избр. философ, соч. М., 1948. С. 284).

Оказывается, не только по страницам статей М. Лобанова и Вл. Солоухина «разгуливают духи, духи, духи» (как могут духи разгуливать – это уж на совести критика), но и по страницам Белинского, Чернышевского, Добролюбова, Горького.

Белинский, говоря о национальных различиях, утверждал: «И это различие не внешнее, но внутреннее; оно замечается в самом духе, а не в одних формах» (Там же. С. 341). «Что же до хорошего, которое составляет основу и сущность нашего национального духа, оно вечно, непреходяще, и мы не могли бы от него отрешиться, если б и захотели» (Там же. С. 344). Нам дороги эти слова.

Молодые писатели нашего времени пошли в деревню и обнаружили там алмазные россыпи русского народного языка (вспомните прекрасную статью К. Паустовского в «Литературной газете» (9 апреля 1955 г.): «Простые эти слова открыли мне глубочайшие корни нашего языка. Весь многовековый опыт народа, вся поэтическая сторона его характера заключалась в этих словах (родник, родина, народ) – эти слова как бы родня между собой»); цельность и глубину нравственного облика русского мужика. Не восхищаясь, не умиляясь виденным, а показывая советского человека таким, каков он есть на самом деле, молодые художники стремятся тем самым еще выше поднять его самосознание, дают ему понять, что он собою представляет в данный момент и что ему надлежит делать для собственного самоусовершенствования.

Еще во времена Белинского находились такие критики, которые национальное противополагали всему человеческому. «Национальность, – утверждали они, – выражает собою все, что есть в народе неподвижного, грубого, ограниченного, неразумного». Но «разделить народное и человеческое на два совершенно чуждые, даже враждебные одно другому начала, – говорил Белинский, – значит впасть в самый абстрактный, в самый книжный дуализм» (Белинский В.Г. Избр. филос. соч. С. 301).

Привожу эти слова не случайно. Авторам «Юности» совсем недавно пришли в голову те же мысли, которые великий критик относил к разряду «фантастического космополитизма». Стоило М. Лобанову вспомнить о русском национальном духе, пронизывающем многие произведения последних лет, как другие критики тут же начали упрекать его в пристрастии к «застывшему, ушедшему в прошлое деревенскому укладу». Иронически заговорили о «неизменных», «исконных», «корневых» нравственных устоях, от века присущих русскому народу. Стоило одним сказать о современном русском мужике как хранителе искони присущих ему высоких нравственных качеств, как им тут же напомнили, что Королев и Курчатов тоже воплощают в себе лучшие черты сегодняшнего народного сознания. Как будто последнее опрокидывает первое!

Можно упрекнуть М. Лобанова разве только в том, что он разделяет взгляды Белинского на русского мужика, но упрекать его в «эпигонско-славянофильском представлении о народе и народности» – это, по крайней мере, показывать плохое усвоение университетской программы.

«Россию нужно любить на корню, в самом стержне, основании ее», корень же, стержень России – «простой русский человек, на обиходном языке называемый крестьянином и мужиком...» (В. Белинский).

В индивидуальности различных персонажей резко проглядывают черты, которыми национальности отличаются друг от друга. Художник должен улавливать эти национальные особенности своего народа и воплощать их в художественные образы, что и делает их своеобразными, неповторимыми.

Д.Н. Овсянико-Куликовский замечал, что «национальные типы» может воспроизвести только художник слова путем «тонкого психологического анализа», потому что он располагает «всей роскошью красок речи и образных приемов творчества» (Овсянико-Куликовский Д.Н. Психология национальности. Пг., 1922. С. 5).

Каждая нация имеет путь исторического развития, который определяет своеобразие быта, нравов, привычек, обычаев, и все это определяет национальные традиции; они уже пять с лишним десятилетий ярко обогащаются на социалистической основе.

Великий русский художник Крамской писал Репину, критикуя его картину на сюжет, чуждый ему (разговор идет о «Парижском кафе»): «Что ни говорите, а искусство не наука. Оно только тогда сильно, когда национально.

Вы скажете, а общечеловеческое? Да, но ведь оно, общечеловеческое, пробивается в искусстве только сквозь национальную форму» (Репин И.Е. и Крамской ИЛ. Переписка 1873-1885. М., 1949. С. 109. Курсив мой. – В. П.).

В письме к Н.Ф. Мекк от 9 февраля 1877 года П.И. Чайковский замечал: «Как бы я ни наслаждался Италией, какое бы благотворное влияние ни оказывала она на меня теперь, а все-таки я остаюсь и навеки останусь верен России...

Стихотворение Лермонтова «Родина» превосходно рисует одну сторону нашей родины, то есть неизъяснимую прелесть, заключающуюся в ее скромной, убогой, бедной, но привольной и широкой природе.

Я иду еще дальше.

Я страстно люблю русского человека, русскую речь, русский склад ума, русскую красоту лиц, русские обычаи. Лермонтов прямо говорит, что «темной старины заветные преданья» не шевелят души его. Ая даже и это люблю...» (Чайковский П.И. О народном и национальном элементе в музыке. М., 1952. С. 67-68).

Можно привести немало высказываний писателей, композиторов, художников других стран, в которых выражена общая мысль, что творец не может не отражать в художественных образах национальные особенности проявления чувства своего народа. Это настолько очевидная истина, что ее не стоило бы и доказывать, если бы в нашей литературе не распространились на этот счет ложные взгляды.

Ошибка некоторых критиков заключается в том, что они не понимают, что характер русского советского человека своими корнями уходит в великое прошлое народа. В статье «О моральном облике нашего народа» М.И. Калинин писал, что мораль нашей партии есть и мораль нашего народа, что мораль современного человека имеет свои истоки в истории народа: «Эти истоки уходят в глубь нашей истории; задача их выявления падает на исследователей духовного развития русского народа» (КалининМ.И. О коммунистическом воспитании. М., 1947. С. 248).

Характер каждого народа формировался в течение десятков веков и имеет определенные, устойчивые свойства и особенности. Русский национальный характер формировался в условиях многовековой, исключительно острой и напряженной борьбы народа за свое существование, за сохранение своей независимости и свободы. Именно эти условия способствовали выработке тех черт национального русского характера, которые проявились и в войнах с Наполеоном, и в трех русских революциях, и в годы Великой Отечественной войны.

Поэтому когда писатели, психологи, критики подчеркивали (каждый по-своему, конечно) только новые черты, возникшие в результате революции, совершенно не улавливая в современном им русском человеке того общего, что навсегда останется у людей определенной нации, то в их работах получались абстрактные, схематичные люди, похожие друг на друга, без крови и плоти.

Дух своего времени, дух своего народа можно глубоко и полно передать только тогда, когда писатель имеет возможность получать от жизни точные и конкретные наблюдения. И эта физиономия народа должна отразиться в художественных образах.

Всеми признано, что Фауст, Гамлет, Дон Кихот, герои Достоевского и Толстого – гениальные «общечеловеческие» типы, но разве можно забывать, что и Фауст, и Гамлет, и Дон Кихот, и герои Достоевского, и герои Толстого – это воплощение социальных, национальных, исторических особенностей человеческого характера, того конкретного времени, которое пришлось изображать этим писателям.

После Великой Октябрьской революции много нового вошло в жизнь наших народов. Новые исторические условия каждый раз вносят свои коррективы, но национальный дух по-прежнему живет в каждом народе. И не только в годы, когда нависает страшная угроза иноземного нашествия, но и в сегодняшней повседневности.

И если писатель не улавливает особенностей национального характера своего героя, то, значит, он действительно изобразил и характер, и обстоятельства его жизни поверхностно, внешне. И спорить об этом – все равно что ломиться в открытую дверь. Чаще всего эти споры возникают вокруг так называемой деревенской прозы. О некоторых произведениях этого направления в советской литературе и пойдет здесь речь.

Отношение к деревне всегда служило мерилом нравственных ценностей. По отношению к деревне будущие поколения станут судить об успехах нашего времени, о моральном и нравственном облике нашего поколения.

Какие проблемы, вопросы интересуют современных крестьян? Что происходит с душой крестьянина, какие нравственные процессы протекают в ней?

Современная литература о деревне – очень сложное и противоречивое явление. И разобраться в ней – нелегкая задача. Было так: вчера ругали писателя за то, за что его сегодня хвалят. Ругали те, кто свое газетное знание о деревне сравнивает с тем, что получилось в очерке, повести, романе. Ругали за этот отрыв от газетного знания.

Вспомним очерк Федора Абрамова «Вокруг да около». В оценке этого очерка проявился особенно наглядно тот принцип, который сейчас получил очень точное определение: субъективизм и волюнтаризм. Партия всегда говорила писателям: пишите правду, только при полном знании всех сторон жизни можно выработать правильное отношение ко всему происходящему. Ф. Абрамов не претендовал на обобщение. Он только описал конкретный факт, дал некоторые эпизоды из жизни своего родного села.

В известных решениях, постановлениях партии прямо говорилось о тех ошибках, порочных методах руководства сельским хозяйством, которые были в период субъективизма и волюнтаризма. Вот что говорил А.Н. Косыгин на сессии Верховного Совета СССР в 1966 году: «В руководстве сельским хозяйством допущены серьезные ошибки: нарушение принципа материальной заинтересованности колхозников, увлечение администрированием, непрерывными организационными перестройками – все это пагубно отражалось на состоянии сельского хозяйства».

В очерке Ф. Абрамова как раз и сказано о том, что увидел писатель в родной деревне, и сказано обо всем без утайки, поставлен тем самым диагноз некоторых болезней.

Глубоко дан образ председателя колхоза Анания Егоровича Мысовского. Он бескорыстно предан колхозному делу. Хорошо разбирается в людях, в земле. Умеет ладить с людьми. Не без труда ему удалось уговорить молоденьких девчонок стать доярками. В 30-х годах он сам организовывал колхозы. Но в послевоенный период мелочная опека различных организаций ставила колхозников, и особенно председателей, в глупейшее положение. Ведь как бывало: выдалась погода – нужно скорее косить траву, убирать сено, а в это время из района следует грозное указание – заготавливать силос, хотя колхозники лучше знают, что им делать в данное время: косить траву или заготавливать силос.

Ананий Егорович прав, когда в отчаянии думает об этом противоречии: «положено или нет хоть изредка и колхозникам шевелить мозгами». А колхозники на общем собрании решили, что силос и в сырую погоду взять можно, а сено не возьмешь. И вот это решение пришлось отменить под нажимом района, взяться за силос, а результат плачевный: ни силоса, ни сена. «Нет, он не оправдывал себя. Это он, он отдал распоряжение снять людей с сенокоса, когда еще стояла сухая погода. А надо было стоять на своем. Надо было ехать в город, в межрайонное управление, драться за правду – не один же райком стоит над тобой! Но, с другой стороны, и колхознички хороши. Они-то о чем думают? Раз с сеном завалились, казалось бы, ясно: жми вовсю на силос – погода тут ни при чем. Так нет, уперлись как тупые бараны – хоть на веревке тащи». Как видим, многое и председателю непонятно. Проклятые вопросы так и лезут ему в голову. Если посмотреть внешне, то правда на его стороне: действительно, раз с сеном не удалось, надо за силос браться. И вот он в тяжком раздумье смотрит на деревню. Там жизнь идет своим чередом, «сейчас уже по всему косогору тянулся дым», значит, отсиживаются дома, обогреваются. Можно ли с таким народом поднять колхоз? И председатель идет взывать к совести людей. Пропадет колхоз без человечьей силы, без человечьих рук. А чем зажечь потухший интерес к земле?

Решения ЦК КПСС по этим наболевшим вопросам глубоко и точно вскрыли причины создавшегося положения в деревне, восстановили в своих правах принцип материальной заинтересованности, что незамедлительно сказалось на благосостоянии деревенского люда. Поиски талантливого писателя, идущего от каких-то конкретных наблюдений, порой очень личных, субъективных, способны отразить некоторые существенные явления своего времени.

Но задача писателя ведь не только в обнаружении жизненных противоречий. Поставить серьезные экономические проблемы можно и в очерке, и в газетной статье. «Искусство начинается там, – писал Горький, – где читатель, забывая об авторе, видит и слышит людей, которых автор показывает ему».

«Братья и сестры», «Две зимы и три лета» Федора Абрамова воссоздают жизнь северной русской деревни в тяжелые военные и послевоенные годы. Сложные проблемы – социальные, экономические, политические – решаются в столкновениях различных людей. Свое сердце автор отдал таким, как Мишка Пряслин, Лукашин, Анфиса Минина. Да и сколько чудесных, душевных, стойких, мужественных характеров создано Федором Абрамовым – художником!

Но если совсем недавно писатели остро ставили вопросы политической и экономической жизни деревни – здесь были свои недостатки, свои трудности, – то сейчас проблематика меняется. Художник приводит нас в деревню не за этим. Внешнее видно всем. Художник создает образы людей, которых мы принимаем или не принимаем. Верим или не верим в подлинность происходящего перед нашими глазами. Он приводит нас в деревню затем, чтобы мы увидели полномерный мир, где экономическая сторона жизни лишь внешняя оболочка, скрывающая глубины духовных исканий и нравственных переживаний. И этот мир художник старается запечатлеть, воссоздать во всех красках бытия, со всеми трудностями, поисками и радостями.

В русскую советскую литературу вошла плеяда молодых талантливых прозаиков, вошла без шума и треска, без скандальных ошибок. Василий Белов, Виктор Лихоносов, Евгений Носов, Петр Проскурин, Владимир Чивилихин, Валентин Волков, Юрий Сбитнев, Виктор Астафьев, Валентин Распутин – вчера еще ничего не слышали о них. Но они уже где-то бегали босоногими мальчишками... Один из них уже слушает шум леса, шепот трав, прислушивается к журавлиной перекличке, всматривается в то, что другие не замечают и не заметят никогда. Никто ему не говорил, что все это может войти потом в книгу составным звеном его исследования мира, ему это просто интересно – все эти звуки, запахи, краски формируют его представление о жизни.

«Глядеть на зори, следить за их началом и угасанием, воспроизводить их и пересказывать другим; с самого детства гонять в ночное лошадей, сначала бояться каждого черного куста, а потом привыкнуть; ходить от дерева к дереву, пробуя листья на вкус; опускаться с головою в глубокие низинные туманы, подниматься из них на бугор, чувствуя, как меняется с каждым шагом прохлада воздуха, – это все ведь и есть начало творчества, пока не умеешь читать и писать». В этих словах Валентина Волкова – сущая правда об истоках поэзии в сердце писателя.

У каждого из писателей – своя жизненная тропа, своя человеческая судьба, но все они – и Астафьев, и Носов, и Белов, и Лихоносов, и Волков, и Распутин – едины в своем неистребимом желании рассказать подлинную правду о своих современниках, о тех, кто запомнился своей человечностью, бескорыстием, мужеством, добротой, истинно русской простотой.

Перед нами проходят столько непохожих судеб, столько непохожих деревень и сел, по стольким лесам мы бродили вместе с героями, со столькими людьми спорили, соглашались, любили, плакали, смеялись. Огромный мир, населенный разными людьми, предстал перед нами в его историческом и социальном движении.

Временное и вечное в жизни общества всегда находились в тесной взаимозависимости. Временное всегда было формой проявления вечного.

Многие художники пришли в литературу, чтобы утверждать мысль, которая временами иными литераторами затушевывалась, – мораль сегодняшняя глубокими корнями уходит в прошлое нашего народа.

Эта мысль стала центральной в повести «Деньги для Марии» Валентина Распутина. Сюжет ее прост. Все отказывались работать продавцом в магазине. Знали – несдобровать. А Мария взялась: детей много. Можно отлучиться посмотреть за ними, а если кто и придет в магазин, крикнет, ведь недалеко. Старалась быть честной и ровной для всех. Никого не выделяла из своих друзей. Кто первый придет, тот и получит дефицитный товар. Знала ли она, что может оказаться в таком положении: у нее недостача в тысячу рублей.

Муж Марии сначала потерялся, не знал, что делать. Кажется, не по силам тяжкая беда. Куда ни кинь взглядом – всюду живут такие же, как он, люди. У всех свои нужды, свои заботы. Кто поможет?

Смысл повести, пожалуй, ярче всего раскрывается в двух эпизодах.

Приходит к Кузьме старый дед Гордей, приходит с тем малым, что мог он «выклянчить» у сына. Для него и пятнадцать рублей большие деньги, но он их отдает с радостью. Все здесь очень трогательно: и то, как дед растерялся от страха, что Кузьма не возьмет добытые им деньги; и то, как он обрадовался, когда Кузьма с внутренним сопротивлением все-таки взял эти деньги.

Дед Гордей недаром рассказывал Кузьме, как в давние времена люди помогали друг другу: «Когда у нас раньше бывало, чтоб деревенские друг дружке за деньги помогали? Хоть дом ставили, хоть печку сбивали – так и называлось – помочь. А теперь все это за деньги... Везде выгоду ищут – ну не стыд ли?»

Как видите, эта позабытая форма крестьянского бытия – бог в помочь – иногда проявляется. Человек не одинок. Всегда ему придут на помощь люди. И эта светлая по своей тональности мысль окрашивает всю повесть.

В поисках денег начинается тяжкий путь Кузьмы, человека совестливого, прямодушного, чуткого к чужому горю, сердечного, застенчивого до стыдливости. Ему совестно, что из-за его беды остаются без зарплаты специалисты колхоза (по предложению председателя они отказались от зарплаты в пользу пострадавшего); ему горько видеть, как Евгений Николаевич, обещая ему дать сто рублей, усиленно подчеркивает, какое большое дело он делает. Добро, оказываемое людям, не должно быть громким, иначе оно теряет свою силу. А Евгений Николаевич, давая деньги, при этом трезвонит по всей деревне, чтоб люди знали, какой он добрый. И Кузьма уже не рад этой помощи. Эгоистическая доброта тем и отличается от подлинной доброты, что делается не во имя ближнего своего, а для собственного возвеличивания, для утверждения собственного авторитета. Истинная доброта молчалива, а не кричит о себе на всех перекрестках.

В связи с этим вспоминается мне рассказ матери. Самое страшное горе – пожар. В одночасье человек мог оказаться на улице в чем мать родила: без крова, без лошадки, без всего нажитого. И вот когда случалось такое в деревне – люди помогали, чем могли. Однажды дед отвез погорельцу воз ржи и воз соломы для крыши. А через год начисто сгорели наш дом и подворье. Помогал каждый, чем мог. Вот так от деда к отцу, от отца к сыну сформировалась эта черта русского человека – помогать в беде.

Об этом и говорится в повести Валентина Распутина. Человек должен усвоить простую истину: никто не застрахован от неожиданностей, от случайной беды. «Живешь, живешь и не знаешь, с какой стороны тебя огреют...» Еще вчера все ладно было, а сегодня сердце окутано тучами, а белый свет не мил, и можно потерять веру в людей, не торопящихся на выручку.

Плохо остаться одиноким в беде. Если остался одиноким, значит, либо люди плохие, либо сам ничего не стоишь. А если не хочешь остаться наедине с бедой, надо знать, что если сегодня не поможешь человеку, то завтра ты окажешься в таком же положении. «А завтра кто-то другой на очереди. Может, не из нашей, из другой деревни, а потом и до нашей снова дойдет – до меня или еще до кого. Вот и надо держаться друг за дружку». В этих словах Василия выражена исконная черта ушедшего в прошлое русского деревенского быта. И ничем вроде не помог: денег он не принес, но пришел разделить горе с другом, поддержать добрым словом, поднять настроение.

Шутка разрядила гнетущую атмосферу. Кузьма повеселел. И горе показалось уже не таким тяжким. «Рядом с Василием Кузьма чувствовал себя легче, и беда его не стояла теперь комом в одном месте, а разошлась по телу, стала мягче и как бы податливей».

Трудно, ох как трудно вот так ходить и просить денег! Василий не дал, у него нет. Но вот Степанида не дала. Евгений Николаевич дал, но растрезвонил на всю деревню. И ничего не сделаешь.

«...Больше половины из тысячи он с грехом пополам достал. Ходил, унижался, давал обещания, где надо и не надо напоминал о ссуде, боясь, что не дадут, а потом, стыдясь, брал бумажки, которые жгли руки и которых все равно было мало». И теперь вот, в поезде, вспоминает день за днем свой страдный путь по мужицким дворам. А ведь все могло быть по-другому. Ему трудно признаться в этом самому себе. Он такой, что ему тяжело просить, совестно брать, а выхода нет. Вот и ходил, просил, одновременно страдая и мучаясь от неправоты этого заведенного порядка. И ему снится сон: будто на общем колхозном собрании принимается решение помочь Кузьме и Марии, сброситься по пять рублей на брата и выручить человека из беды. «И вот стол, за которым сидели Кузьма и Мария, – уже не стол, а ларь и в него со всех сторон, из многих-многих рук падают деньги. Через пять минут ларь полон. Мария не выдерживает, плачет, и слезы, как горошины, падают на деньги и со звоном скатываются внутрь». Вот безболезненный выход из положения. Кузьма боялся даже подумать об этом, но где-то внутри эти мысли таились, и это тайное пробилось во сне. Видится Кузьме, будто едет он в машине со специальным устройством, которое останавливает машину только там, где есть деньги. Он стучит в окно, ему выносят деньги, и он едет до следующего дома, и все повторяется снова.

Но все это мечты, а реальность другая. Трезвее, жестче. Кузьма взял деньги у матери Василия, отложившей их на смерть, на поминки. Он прошел через многие унижения, лишь бы выручить из беды свою жену, мать его четверых сыновей. Он страдает, иногда падает духом и вместе с тем смеется, шутит, велит своему старшему сыну успокоить младших – все у них будет хорошо.

Очень важны для выяснения идейно-художественной концепции повести эпизоды в поезде. И в том, как Кузьма ступает по ковру, и в том, как мучается, не зная, куда приспособить свою поношенную фуфайку (не поверх же дорогого коричневого пальто?) и сумку, и в том, как неумело засуетился, пытаясь опустить верхнюю полку, и в том, как присел на краешек нижней полки, – во всем этом обнаруживается душевное состояние Кузьмы.

Характерен спор о деревне, затеянный в купе неким Геннадием Ивановичем. Трудно поверить в то, что вот такой Геннадий Иванович есть, настолько неправдоподобны его суждения о деревне. Чем-то устаревшим, затхлым несет от них.

Получалось, что деревня находится в несколько привилегированном положении: машины продаются по заниженным ценам, а хлеб покупается по повышенным, «и она со своей всей деревенской хитростью и расчетливостью уж давно поняла, что решать все свои проблемы своими силами ей невыгодно...».

Разговор затухает, пассажиры не захотели обременять себя серьезными разговорами, в дороге лучше в преферанс сыграть, а Кузьма промолчал, подумав про себя: «Ага, все дураки, один ты умный», – на обличительные против деревни слова Геннадия Ивановича. Не понравились Кузьме эти люди. Кузьма из этого вагона уходит в другой, где люди оказались попроще, все здесь понятно, ясно. Хотя здесь свои сложности, свои заботы.

Художник сталкивает людей разных поколений для того, чтобы ярче выявить одну из центральных мыслей своей повести: люди, помогайте друг другу словом, делом, не бросайте друг друга в беде.

В одном купе вместе с Кузьмой оказались пьяный парень и супружеская пара. Здесь противоречия развиваются уже по другой линии. Кузьма наблюдает за этой парой. Много лет прожили они бок о бок, сколько ласки, доброты, человечности в их отношениях. Внимательно присматривается и к парню, бросившему жену и ребенка. Под влиянием Кузьмы крепко задумывается парень. Внешне он кажется пустоголовым, легковесным, таким, о которых говорят: без царя в голове. Таким он прикидывается, наговаривает на себя гораздо больше, чем на самом деле. Бывают такие, которым легче становится от того, что их поругают, постыдят за содеянное. И чем больше стыдят, тем легче им становится. Вот и этот парень не получил поддержки, а убедился в другом – старики-то действительно дружно прожили всю свою жизнь, не изменяли друг другу, не ругались, и больно ему стало за свою непутевую жизнь, где ежедневные пьянки изводили жену и ребенка; не вытерпев беды, она вынуждена была от него уйти. Не только два поколения, два разных отношения к жизни проявились в этом столкновении. Кузьме хорошо с ними. Они люди интеллигентные, но различия в положении он не ощущает. Он уже не стесняется их, вступает в разговор. Она тоже из деревни и уважает деревенских; говорит Кузьме, что все люди родом оттуда, из деревни, только одни раньше, другие позже, и одни это понимают, а другие нет. Кузьме это нравится, он поглядывает на старика, что скажет он, но старик молчит. И доброта человеческая, уважение к старшим и трудолюбие, думает Кузьма, тоже, наверное, родом из деревни. Вот уже совсем другое отношение к деревне и к деревенским, поэтому и хорошо Кузьме с ними, по-настоящему интеллигентными людьми. Недаром и этот парень, хоть и бравируя и «выламываясь», серьезно задумывается над своей нелепо сложившейся жизнью. Всех он мерит на свой аршин: кто «не изменял своей жене, тот вроде дурака, нет у него интереса в жизни» – так формулирует свое жизненное кредо парень, ссылаясь, что это он вычитал у одного писателя. Парень верит в то, что верность своему супружескому долгу может еще оставаться в деревне: «Там все на виду... Там боятся». Нет, не боятся, «там сходятся, чтобы вместе жить», – возражает ему Кузьма.

Еще в молодости старик и старуха решили, что все будут вместе принимать – «и радости, и горе, и смерть тоже». И надо было видеть, с каким участием и теплотой обращается она к своему старику, вместе с ним переживая их общую болезнь – болезнь сердца. «У нас на двоих только одно больное Сережино сердце». И парень, глядя на них, уже всерьез подумывает помириться с женой.

Художник не зря сводит в одно купе столь разных людей. Ему важно преподать пример высокой нравственности. Деревня – хранительница этих моральных устоев. Парень сам из деревни, в нем еще живы отцовские традиции.

Суровая правда повести Валентина Распутина в том, что здесь нет облегченного конца, нет всем надоевшего благополучия, которым чаще всего завершаются подобные конфликты. Да и не в концовке дело. Кузьма за несколько дней поисков понял, что у него есть друзья, есть люди, которые в дни испытаний встали рядом и помогли ему своим дружеским участием.

О многом заставляет подумать эта талантливая повесть. Вот об этой органической связи старой и новой России, выраженной в преемственности всего лучшего в народе, и повели разговор Виктор Астафьев, Петр Проскурин, Василий Белов, Виктор Лихоносов, Юрий Сбитнев, Евгений Носов.

У Валентина Волкова не так уж много опубликовано: повесть «Последняя невеста» да несколько рассказов. Но уже сейчас можно увидеть в нем многообещающего прозаика со своим видением мира, со своим индивидуальным лицом.

Вот Никитка наткнулся на огромную круговину ягод. Может, первые противоречия в своей душе преодолевает маленький человек: хочет ягодку бросить на язык, но тут же вспоминает о больной матери. «Ему стало радостно от ожидания той минуты, когда он протянет матери ягоды и она обрадуется, улыбнется, погладит его по голове». Но не радость его ожидала, а слезы. В то время как он собирал ягоды, гуси, которых он должен был пасти, забрели в капусту соседа и попортили ее. Мать, когда он, возбужденный и радостный, влетел к ней с ягодами, накричала на него и ударила.

Все бывает в детской жизни: и подзатыльники, и пощечины. Но здесь выбран как раз такой момент, когда два противодействующих чувства столкнулись в душе мальчишки: радость и обида. Конфликт между матерью и сыном был тут же ликвидирован, но чувство горечи прочно въедается в читательское сознание. Обычный случай – мать наказывает сына. Но сколько здесь грустных деталей: два года назад она потеряла мужа и только вчера была на кладбище, наревелась, пришла домой, вся расстроенная, больная, слегла, измученная своим горем. И так тяжело, а тут еще неприятность – гуси забрели к соседу и потравили капусту. Не выдержала и сорвала обиду на сыне; но тут же, винясь перед ним, приласкала, долго целовала его соленые от слез глаза, попеняла за измазанную в ягодах рубашку, а он деловито отдавал ей оставшиеся ягоды. Все просто, буднично, обыкновенно, но рассказ В. Волкова вызывает какое-то тоскливое, щемящее чувство, хотя обида мальчонки прошла.

Доброта – это одно из важнейших человеческих качеств. И здесь доброта разлита во всех: и Никитка, и мать, и дедушка-сосед – три поколения людей, выросших в деревне, и все они добры.

А вот другой эпизод. Всю жизнь, не зная отдыха, работала Настасья Ивановна. Только годов до семи или восьми играла в куклы, а потом началась трудовая жизнь. «И пряла, и жала, и скородила верхом на лошади, и пахала, и сеяла. А как война подошла, мужика забрали с ребятами – тут и плотничала, и мазала, и корм, и дрова, и одежду – все добывала одна». И после войны то же самое. «...Только пахала да скородила не на лошадях, а на коровах. Подоишь ее, поведешь ее запрягать, а она ревет, валяется, слезы возьмут. Потом лошади появились, потом, вот уже недавно, машины. Ну, тут полегчало, а то все руками делали: и лен плели, и пеньку, и картохи терли, крахмал сдавали». И так почти каждый день шестьдесят лет. Если только захворает, не пойдет. «Весь долгий век спешила она, суетилась, трудилась, а теперь как-то сразу успокоилась, притихла, словно сделала самое большое в жизни». Она просто женила сына, и невестка переложила домашние ее обязанности на свои плечи. И Настасья Ивановна не знала, что делать со свободным временем. Так оно было непривычным: она испугалась своей праздности. Оказавшись как-то в лесу, куда часто приходила косить, собирать гнилушки, она, «может быть впервые за свою жизнь, увидела красоту окружающего ее мира, насладилась приятной, ласковой тишиной. Здесь, в лесу, становилось как-то легко, словно душа попросторнела и дыхания стало больше. Словно все, что было в ней смято, подавлено целой жизнью, выпрямилось теперь, поднималось и росло, обновляя сознание». Ничего особенного и здесь не происходит, но возникает то же чувство горделивости за человека, преодолевшего все невзгоды и трудности, сохранившего в своей душе место для ощущения прекрасного. Красота эта повсюду, она разлита в лугах, в озерах, на водной глади которых живописно пестрят гуси, утки, в зелени трав, в шелесте деревьев, во всем, что окружает человека...

Лирический герой Виктора Лихоносова – временный житель деревни, он – горожанин. Он приехал сюда и скоро уедет. Но он глубоко и остро переживает все, что здесь происходит. Восхищается вечерним небом, лугами, лесом, закатом, тишиной. Много здесь доброго, хорошего, заметна сердечность, душевная щедрость, привязанность к земле.

Читаю рассказы В. Лихоносова, и все время не покидает меня такая мысль, что все это написано человеком искренним, с болью переживающим все беды и несчастья, которые выпадают на долю его героев. У него все пронизано удивлением и преклонением перед этой жизнью, такой простой и безыскусственной.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.