Глава четвертая Демократия в песках Центральной Азии

Глава четвертая

Демократия в песках Центральной Азии

Знай, что у подданных мусульман имеются права, с которыми государь обязан считаться.

Мухаммед Хайдар Дулати

Центральная Азия в политологической литературе и оценках специалистов, политиков и аналитиков считается регионом, обреченным на существование в условиях тоталитаризма, в лучшем случае – «просвещенного авторитаризма». Эти оценки не новы. Они отражают давнюю тенденцию части западных политологов, которые жестко связывают понятие «Восток», прежде всего исламский, с косностью, патернализмом, традиционализмом, склонностью к тоталитарным моделям существования. Успех «дальневосточных тигров» объясняется конфуцианской ментальностью и особым поведенческим стереотипом японцев, корейцев и китайцев. Примеры относительно удачного демократического развития на Востоке имеют свои недостатки. Демократия в Турции сочетается с особой ролью армии в сохранении кемалистских конституционных основ. Япония подает пример демилитаризации и демократизации под воздействием оккупировавших эту страну США. Тем не менее японская демократия имеет клановый характер и периодически поражается коррупционными скандалами. Демократия в Корее – результат многолетних усилий США и серии экспериментов с правлением военных. Не свободная от недостатков демократическая модель Индии досталась в наследство от английского колониализма.

К сдерживающим факторам в построении демократических обществ относится религия. В оценках экспертов звучит как аксиома утверждение о несовместимости ислама и демократии. Так ли верно данное утверждение? Ведь еще полвека назад считалось, что страны с сильной католической церковью не способны создать демократическое общество. Но пример крушения каудилизма в Испании и Португалии показал, что сильные позиции католической церкви вовсе не являются тормозом на пути демократии. В Польше и Литве оказалось, что католическая церковь вполне может поддержать борьбу за суверенитет, права человека и демократию. Буддийские монахи в Таиланде стали движущей силой и моральным авторитетом в борьбе против коррумпированного правительства.

Утверждение о том, что ислам несовместим с демократией, весьма спорно. Как спорны оценки уровня исламизации Центральной Азии. Окончание «стан» в названии страны не является основанием для отнесения ее к фундаменталистским государствам.

Центральная Азия унаследовала все «родимые пятна» политологических оценок. Автоматически все пять республик стали «исламскими», хотя конституционно они являются светскими государствами. Доля европейского, неисламского населения в республиках колеблется от значительной в Казахстане до небольшой в Туркменистане, что все-таки не позволяло говорить однозначно о мононациональном и моноконфессиональном характере стран. Кроме того, ислам в Кыргызстане и Казахстане носил поверхностный, обрядовый характер. В современной истории только Таджикистан и Узбекистан отличились созданием партий на религиозной основе.

Нельзя забывать и того, что все 15 советских республик вышли из одного тоталитарного атеистического государства – СССР. Отличительной чертой этой страны было идеологическое господство Коммунистической партии. Как пишет Том Бетелл: «В коммунизме примечательно то, что люди, не верившие в Бога, поверили в возможность сконцентрировать в едином центре богоподобное знание. Они поверили, что правительство может быть всеведущим и всемогущим. А чтобы оправдать идею о том, что все люди должны жить по единому плану, все коммунистические режимы занимались обожествлением своих вождей – Ленина, Сталина, Мао или Ким Ир Сена».[82]

Здесь происходит сочетание и противодействие фундаменталистской, оппозиционной и светской авторитарной тенденций. А это вовсе не препона демократии. Авторитарные режимы Центральной Азии вполне атеистически считают, что они и только они способны регулировать все процессы, происходящие в обществе и экономике. «Это, разумеется, иллюзия. Ни один человек и ни один правитель не в состоянии охватить весь процесс социальной эволюции, а тем более в столь быстро меняющемся обществе». А «те, кто думает, что порядок вещей изменится лишь потому, что приходят более настойчивые и умелые, совершает громадную концептуальную ошибку». И все потому что правительства заседают, а производит народ.[83]

В то же время в беззащитности частной собственности исламские страны и Советский Союз, а после его распада и новые государства, оказались достаточно близки. Разрыв между правом и практикой в этих странах оказался очень значительным, а беспомощность перед возможным секвестрованием государством личной и частной собственности, даже у влиятельных людей, абсолютной.

Ситуация в Центральной Азии еще раз подтверждает истину о том, что не существует универсального и однолинейного пути к демократии. Дорога слишком сложна и требует наличия множества составляющих. Необходимо преодолеть один существенный стереотип, что народы Центральной Азии все еще не готовы к демократии. Этот тезис с уверенностью повторяют и исследователи, и оппозиционеры, и правящие элиты. Это странное объединяющее начало для сторонников авторитаризма и либерализма, демократии и автократии скрывает слабость, неверие, безволие, апатию тех и других. Одним выгодно сохранить статус-кво, другим – объяснить свое неумение и отсутствие воли, третьим важно иметь аргумент, объясняющий все с точки зрения науки.

Как был сформирован этот аргумент?

Все началось еще в советские годы, когда в политической литературе господствовала идея привнесения социализма в отсталые окраины Российской империи. Она была выведена из некоторых замечаний К. Маркса и Ф. Энгельса о возможности построения социализма в отсталой России при поддержке победившей европейской социалистической революции. На этой основе был сделан уже другой вывод – поддержка передового российского пролетариата должна была стать решающей силой в построении социализма в восточных отсталых окраинах, в осуществлении скачка от феодализма к социализму, минуя капитализм. Зарубежные исследователи шли в фарватере этой теории. Но о социализме и его качестве мы уже говорили.

В период Перестройки схема осталась прежней – демократия привносилась в национальные республики Востока извне, из российского центра. Само местное население, по мнению аналитиков, не способно было самостоятельно воспринимать демократические ценности, а тем более воспроизводить их. Традиция не нова. В годы революционных потрясений в восточных колониях считалось, что удел демократии – бремя белого человека. После Октябрьской революции 1917 года европейское население Центральной Азии отказывало в равных правах мусульманскому большинству на том основании, что оно было «авторитарным и малограмотным. Демократия представлялась им как фундамент ценностей меньшинства, а не как признание прав большинства. Полная независимость и власть большинства (автохтонного), по мнению меньшинства (русского), привела бы к отрицанию демократии как главного завоевания Февральской революции». Вывод был в том, что туземцы не способны к самоуправлению.[84]

Отсюда и теория о том, что «независимость свалилась» на республики Центральной Азии как результат противоборства в Москве. Но это ошибочное представление. В годы позднего социализма помимо воли советского руководства шло формирование институциональных структур независимости. Например, узбекские политологи А. Арапов и Я. Уманский пришли к выводу, что лидеры советского Узбекистана Файзулла Ходжаев, Акмаль Икрамов, Усман Юсупов, Шараф Рашидов «заложили кадровый, социально-экономический и культурный базис независимости. Их противоречивая и драматическая деятельность может быть расценена как особая форма национально-освободительного мирного пути, адаптированного к условиям протектората сверхдержавы над Узбекистаном».[85] На самом деле в каждой союзной республике СССР был свой парламент, правительство, судебная система, даже Министерства иностранных дел и другие атрибуты самостоятельного государства. Можно констатировать, что они в своем большинстве были не рабочими органами, а атрибутами, поскольку реальная власть сосредотачивалась в партийных органах. Но во время Перестройки и ослабления КПСС атрибуты стали наполняться реальным содержанием и пришли в движение.

Лидеры советской Средней Азии и Казахстана, такие как Д. Кунаев, Ш. Рашидов, Т. Усубалиев, М. Гапуров, конечно, и не мечтали о независимости. Но об объективном росте экономического и интеллектуального потенциала восточных республик, изменении демографической ситуации в пользу «исламских» народов, росте межнациональных и внутринациональных противоречий, протестных настроений среди «репрессированных» народов уже много писали западные исследователи. Гласность дала возможность поставить многие вопросы, на которые так не нашли ответов в рамках советской Конституции, политической модели и коммунистической теории. Социализм как система уже изжила себя, а вместе с ним и национальная политика КПСС. Нельзя забывать и о том, что борьба с различными формами проявления национального самосознания, которые характеризовались как националистические, велась практически все годы существования СССР Разоблачение и уничтожение султан-галиевщины, ходжановщины, мендешевщины, пантюркизма, национальных феодально-байских эпосов, правозащитных организаций продолжалась от революции до Перестройки.

Миф о неготовности народа к демократии, созданный российскими учеными путем использования аргументов западных коллег, примененный к народам Центральной Азии, сегодня достаточно активно используется представителями правящих режимов. Складывается впечатление, что только они имеют особый доступ к неким барометрам, показывающим политическую погоду и степень готовности народа к демократии.

Но куда деть историю? Еще в годы колониальной зависимости в Средней Азии возникло влиятельное реформистское движение джадидов, которые видели выход из отсталости в современном образовании и открытости достижениям других народов, прежде всего европейских. Формировалась идеология пантюркизма на основе просвещения, прогресса и единения перед лицом колониализма. Как только в Российской империи были объявлены выборы в Государственную думу, мусульмане стали активно организовывать избирательную кампанию. В четырех Государственных думах мусульмане были представлены 79 депутатами. Было избрано 25 депутатов в Думу первого созыва, 37 мусульман – во вторую, 10 – в третью и 7 – в четвертую Думу. Нужно учесть, что Средняя Азия подверглась дискриминации и не смогла избрать соответствующее количество депутатов.[86]

Поскольку отдельные депутаты избирались дважды и более, то интересы мусульманского населения страны представляли всего 67 персон, объединившихся в самостоятельную мусульманскую фракцию. Во второй Думе уже была мусульманская фракция, которая в своей основной массе ориентировалась на конституционных демократов.

В начале XX века в мусульманских регионах России издавались десятки газет и журналов, пропагандирующих самые разные политические взгляды. В среде местного населения возникли самые разные политические течения – от пантюркизма, панисламизма, джадидизма, социал-демократии до крайнего национализма. Спектр партий был весьма широк.

Активным было движение на Востоке в 1917 году. Во время выборов в Учредительное собрание население Центральной Азии проголосовало против большевиков. Они отдали предпочтение умеренным партиям. Оценка деятельности большевиков была дана лидером казахского освободительного движения Алиханом Букейхановым в известной «Памятке крестьянам, рабочим и солдатам» от 1 декабря 1917 года. Он писал: «Ульянов-Ленин, председатель народных комиссаров, распоряжается единолично, как царь Николай, не желает давать отчета ни перед кем, контроль народа над распоряжениями правительства называет буржуазным предрассудком».[87]

Возникали попытки формирования государственности в виде автономии в составе демократической и федеративной России до объявленного джихада против нее. Кокандская и Алашская автономии, движение басмачей, профсоюзы, левые и правые организации являются показателем того, что еще сто лет назад Восток был вовсе не тихим и послушным. Даже после беспощадного подавления всех противников Советской власти коллективизация вызвала новую волну выступлений, в том числе и с оружием в руках. Значительный урон нанесли массовые репрессии 30-х годов. В послевоенные годы в СССР шла борьба с тенденциями, которые выражались в «протаскивании в произведения литературы и науки теории "единого потока", идеализации исторического прошлого, в игнорировании совместной борьбы народов нашей страны против общих внутренних и внешних врагов, в сознательном подчеркивании именно тех моментов, которые разъединяют трудящихся разных национальностей».[88]

Весь период существования СССР шла неустанная борьба против национальных движений. И попасть в ряды националистов можно было в любой момент и по любому поводу. В Записке КПК при ЦК КПСС и ИМЛ при ЦК КПСС «О так называемом национал-уклонизме» говорится следующее: «Одних считали "национал-уклонистами" за то, что они выступали за ускорение темпов коренизации государственного и партийного аппарата в национальных районах, других – за то, что они определяли темпы индустриализации в восточных районах страны как недостаточные, третьих – за критику упущений в работе руководящих органов и отдельных руководителей, четвертых – за выступления в пользу ускоренного изучения языка коренного населения некоренными жителями республик и областей, пятых – за ошибки в национальном вопросе, шестых – за мнимую связь с контрреволюционными элементами».[89]

В восточных республиках основными обвинениями были пантюркизм, попытки создания «Туранского» государства из Татарии, Башкирии, Казахстана и Средней Азии, покровительство кулакам и баям, выступление против национально-государственного размежевания и поддержка джадидов.[90]

В годы Перестройки в Средней Азии и Казахстане были созданы различные политические и общественные объединения. Практически Перестройка декларировалась как реконструкция системы, не более того. Даже самые «демократические» по содержанию сборники имели то же содержание – размышления о реформировании социализма, придании ему «человеческого лица». Об этом говорит хотя бы название, данное прогрессивными авторами своему первому сборнику статей «Иного не дано». Например, А. Бовин в статье «Перестройка и социализм» писал: «Мы поворачиваем не в сторону от социализма, а именно к социализму, заменяя одну исторически изжившую себя форму другой, то есть модернизируем, совершенствуем социализм применительно к новым условиям».[91]

Но альтернатива Перестройке и созданию обновленного СССР все-таки была. Представители национальных республик первыми заговорили о рынке без социализма, самостоятельном существовании вне СССР. Балтийские политики заговорили о выходе из состава Советского Союза Эстонии, Латвии и Литвы и вхождении в состав «Большой Европы». В республиках Центральной Азии, прежде всего в Таджикистане и Узбекистане, все чаще поднимали вопрос о создании исламских государств. О создании «самостийной Украины» открыто говорили на майданах. Из всех окраин шли сигналы о возможности альтернативного социализму пути.

Попытки М. Горбачева воспрепятствовать тенденциям выхода из состава СССР были подкреплены силовыми действиями, когда идеологических аргументов не хватило. Жесткие действия осуществлялись в Алма-Ате, Баку, Ташкенте, Вильнюсе. Активное использование силовых структур, расхождение между провозглашенным вновь принципом равенства наций и игнорированием их интересов в период Перестройки быстро привело к пониманию того, что у социализма уже нет необходимого потенциала для совершенствования. Либо система завершит реформу новым витком репрессий, либо она распадется.

О возможности перехода политических процессов в силовое противостояние говорили лидеры центральноазиатских республик. Например, на заседании Политбюро ЦК КПСС 30 января 1990 года при обсуждении вопроса о подготовке референдума о сохранении СССР Ислам Каримов поддержал мнение прибалтийских руководителей о том, что референдум может привести к обострению национальных отношений. Тогда он был сторонником Союза и проведения референдума, но предупреждал, что «в процессе подготовки референдума страсти разгорятся. Будет вестись обработка населения. Среди него есть какая-то часть, которая сегодня сидит спокойно, но говоря о которой нужно помнить узбекскую пословицу "Не наступай на хвост спящему льву". Если сядем им на хвост, то они начнут будоражить. Какой-то процент населения, возможно, себя проявит. Почему? Я убежден, что в Узбекистане обстановка ухудшится. И лучше провести его сегодня, чем завтра. Потому что завтра появятся силы, которые будут говорить о пантюркизме… Прибалтика – это одно дело, а Средняя Азия – другое. У нас, если этот взрыв произойдет, то его трудно будет остановить. Большой кровью он обойдется».[92]

Начало 90-х годов XX века характеризовалось тем, что впервые на политическую арену Центральной Азии стали выходить различные политические движения. Они не всегда были демократическими и даже чаще всего – не были. Под флагами борьбы с советской системой выступали движения, считавшиеся исламскими, освободительными, демократическими, а иногда и просто ставленники криминальных структур. Тем не менее это была альтернатива существующим режимам. И в большинстве случаев исламизм был идеологической альтернативой, но не политической программой, ведущей к установлению фундаменталистских режимов. В конце 80-х и начале 90-х годов в политической оппозиции Центральной Азии все-таки преобладали демократически настроенные лидеры. И напор их был достаточно серьезным. Исламская оппозиция заняла лидирующие позиции в Таджикистане. Казахстанский Верховный совет, избранный на альтернативной основе, представлял собой реальный центр власти. Несмотря на заверения руководителей угольной отрасли, казахстанские шахтеры поддержали своих российских коллег и вышли на улицы Караганды. ЦК Компартии Кыргызстана был отстранен от власти, а президентом был избран тогда демократический альтернативный кандидат, академик А. Акаев. В странах региона стремительно росла численность партий, общественных объединений и неправительственных организаций (НПО). Появились и набирали популярность негосударственные издания. В парламентах заседали независимые депутаты, активно участвовавшие в дебатах. В органы власти приглашались представители науки, журналисты, предприниматели.

Казалось бы, набирает силы благоприятная тенденция, которую необходимо поддержать. Опыт Кыргызстана, который представлялся в начале 90-х годов XX века «островком демократии», внушал определенные надежды. Определение «островок демократии» было с максимальной возможностью использовано режимом А. Акаева для получения различных преференций. Тем не менее оно вызывало скепсис у жителей этой страны. Кыргызы видели стремительное падение собственного уровня жизни по сравнению с Узбекистаном и Казахстаном, неэффективность государственной системы, слабость жизненно важных институтов – социальной политики, образования, системы жизнеобеспечения, правопорядка и т. д. Тем не менее в Кыргызстане демократизация зашла дальше, чем в соседних государствах. Но время показало, что на деле это была не демократизация, а ослабление государства как регулирующего органа при отсутствии ресурсных возможностей вести активную экономическую политику. Внутренние противоречия – клановые, географические, экономические, социальные, региональные и многие другие – нашли свое внешнее отражение в формировании более 100 политических партий, что весьма чрезмерно для пятимиллионной страны. Но такая раздробленность не привела к установлению реальной демократии, а продлила существование режима личной власти А. Акаева, пользовавшегося противоречиями противников и соратников, которые весьма часто переходили из одного лагеря в другой.

Как видим, уже в 90-е годы формировалась и альтернатива демократическому, плюралистическому вектору развития. Стоящие у власти всегда имеют преимущества. Недемократические режимы, а они не могли быть демократическими хотя бы в силу самой ситуации распада тоталитарного государства, могут развиваться в любом направлении. «С одной стороны, они могут уважать права собственности и поощрять экономический рост… С другой стороны, недемократические режимы порой просто плюют на все заботы об экономике. Правители, не тревожась о следующих выборах, могут обогащаться, разграбляя богатство и отправляя добычу на счета швейцарских банков… Разве можно предсказать, какой путь выберет недемократический режим?»[93]

Центральноазиатские режимы предпочли в итоге избрать второй путь. Но отражением борьбы между авторитарной и демократической моделью стало то, что во всех государствах Центральной Азии в те годы были сформированы атрибуты демократических государств – парламенты, партии, общественные объединения, судебная система, приняты демократические в целом конституции и заявлены права человека, созданы негосударственные средства массовой информации. Но со временем парламенты превратились в декоративные органы народного представительства, призванные обеспечивать легитимность решений исполнительной власти. За последнее десятилетие парламенты стран региона стали де-факто однопартийными, представляющими интересы существующей власти. Представители оппозиции и независимые депутаты не смогли преодолеть многочисленные препятствия в виде законодательных ограничений, запретов, фальсификаций и т. д.

Оппозиционные партии и движения были задвинуты за пределы поля принятия решений, а само понятие «оппозиция» под воздействием официальной пропаганды приобрело негативный оттенок. Но даже в этой ситуации находятся люди, которые если не требуют, то ставят вопрос о реализации полномочий парламента, средств массовой информации, партий и движений. А это уже говорит о возможности привести эту парализованную систему в действие. Поэтому политические режимы предпочитают не иметь сильных политических институтов, даже если они создают их сами.

Часто встречается утверждение, что старая восточная традиция не предполагает разделения власти, а тем более ее перераспределения, наличия сдержек и противовесов. В этом утверждении есть доля истины. Советская система жесткой централизации власти также не признавала никаких компромиссов, тем более политических. Уступки воспринимаются как слабость, которая позволяет оппоненту не довольствоваться частью власти, а захватить всю ее полноту. Отдать власть или хотя бы ее часть – значит потерпеть поражение и сделать шаг в сторону политической пропасти. Сделать еще одну уступку – значит оказаться в глубине пропасти. Это верно. Но верно относительно авторитарных систем, независимо от того, где они произрастают – на Востоке или на Западе. Но в условиях перехода от авторитарных систем к демократическим важна сумма воздействий и единство воли всех участников процесса. Важен диалог, который позволяет выработать общие цели, методы их достижения, механизмы согласования и многое другое.

Важный фактор в условиях отсутствия демократических традиций и гражданского общества, партий и плюрализма – политическая воля правящего режима и политической оппозиции, которые формируют общественное мнение. В провале демократического вектора развития вина лежит не только на правящем классе, но и на оппозиции, которая мало чем отличалась от своих оппонентов. К сожалению, в Центральной Азии и большинстве стран СНГ политика оценивается как борьба, цель которой – уничтожение противника. Модель, унаследованная из прошлого, заключается в краткой формуле: «Горе побежденным!» А в такой борьбе все средства хороши. Политическая борьба как соперничество на основе конституции все еще далека от Центральной Азии, как от правящих кругов, так и от оппозиции.

Можно согласиться, в основном, с Б. Ю. Кагарлицким, который писал, что «ни одна массовая общественная группа в России (СССР) 80-90-х годов не смогла выработать собственной идеологии и видения перемен, альтернативных тем, что предлагали те или иные круги номенклатуры. Это объясняет и поразительную легкость, с которой "социализм с человеческим лицом" можно было поменять на "свободный капитализм", лозунг "Вся власть Советам" – на "сильную исполнительную власть" и "десоветизацию", не теряя управления процессом. Большинство населения покорно шло в фарватере реформаторов точно так же, как оно привыкло подчиняться любой иной власти».[94]

Фактически вся политическая борьба свелась к противоборству элит, время от времени пытавшихся привлечь массы к решению собственных задач. А поскольку к низам за поддержкой обращалась слабейшая сторона, в любых столкновениях элит массам отводилась роль жертв.

О такой ситуации можно говорить применительно ко всем странам Центральной Азии. Например, Бахадыр Мусаев пишет по поводу узбекской оппозиции следующее: «В новейшей политической истории страны репрессии против демократической светской оппозиции начинаются с октября 1989 года. Именно тогда создалась конфликтная ситуация в среде оппозиции, связанная с тем, что в движении "Бирлик", точнее в ее руководстве, создалась нездоровая обстановка. На наш взгляд, оппозиция и оппозиционность были совершенно незнакомыми явлениями в новейшей политической истории Узбекистана. В республике, думается, она (оппозиция) начинала только зарождаться. Нужно было время и терпение для работы, чтобы оппозиция стала развиваться, т. е. обозначаться структурально… Начиная с 1989 года и по сей день вместо терпеливой и долгой работы для дальнейшего структурирования и консолидации сил в среде оппозиции начались интриги, разборки и соперничество».[95] Это частное мнение, которое может быть оспорено, но оно вполне применимо ко всей светской оппозиции стран Центральной Азии.

Становление государств Центральной Азии происходило в условиях отсутствия гражданского общества. Орудием интеграции общества здесь были государственные структуры, а средством становились насильственные методы. Стабильность как несменяемость власти стала не только лозунгом государственных структур и правящих режимов, но и практикой деятельности, мерилом отношения к любым общественным и политическим явлениям. Все, что противоречило или даже ставило под сомнение провозглашаемую стабильность, должно было исчезнуть.

Отличительной чертой диктатуры в таких условиях является бесконечность политических процессов. Важен не результат, а процесс. И организация этого процесса имеет своей целью удержаться во власти. Процесс демократизации, по мнению правящих режимов, имеет множество стадий. Это утверждение не вызывало бы возражений, если бы на каждом этапе происходили позитивные изменения, если бы демократии становилось бы больше, законы совершенствовались, а права человека наполнялись реальным содержанием. Но все наоборот. Демократизация оказалась процессом, не меняющим ситуацию, поскольку реальная демократия означает возможность смены власти. А это, в понимании правящих групп, – нарушение стабильности. Развитие парламентаризма никогда не закончится формированием парламентской республики или созданием реального парламентаризма, поскольку это также означает смену власти или ее возможность, или, во всяком случае, ограничение существующей власти. И это также ведет к нарушению стабильности в понимании авторитарных режимов. В такой парадигме не могут существовать реально оппозиционные партии. Поэтому партийная система фактически сводится к существованию партии власти, которая практически одна представлена в парламенте. В свою очередь вся политическая деятельность «правящих партий» контролируется и направляется исполнительными органами власти.

Наличие других партий разрушает стабильность и порядок. Поэтому их просто нет или они рассматриваются как болезнетворные вирусы, разрушающие здоровый организм. Поскольку на дворе XXI век и без оппозиции нельзя, она создается самой властью для того, чтобы всегда проигрывать выборы. Порой доходит до курьезов, когда оппозиционные кандидаты предлагают голосовать за своих противников из стана провластных партий.

Демократическая избирательная система означает непредсказуемый итог выборов, что является признаком нарушения порядка. Поэтому контроль выборов является еще одним существенным признаком авторитарной системы. Доверить такое важное дело, как выборы, самим избирателям нельзя ни в коем случае. Поэтому уроки И. Сталина о том, что важно не как голосуют, а как считают, остаются актуальными.

Организованная правящая система в своей политической практике рассматривает демократию как неизменность собственной победы на выборах. Попытки международных организаций изменить ситуацию сталкиваются с различными преградами. Поскольку необходимо авторитетное международное подтверждение легитимности выборов, СНГ даже создало систему собственных международных наблюдателей, которые во время выборов неизменно подчеркивают их соответствие демократическим нормам. В то же время наблюдатели из других государств и организаций, допущенные к выборам, дают противоположную оценку.

Невозможность реальной демократизации властями объясняется «неспособностью народа на данном этапе развития к восприятию демократии». Весьма часто используется тезис о том, что демократическими процедурами могут воспользоваться различного рода экстремисты, фундаменталисты и даже криминальные группы. Естественно, что все они при попустительстве «недоросшего до демократии» народа будут раскачивать лодку стабильности.

Например, 28 апреля 2009 года председатель сената парламента Казахстана Касым-Жомарт Токаев встретился с делегацией Бюро по демократическим институтам и правам человека Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе (БДИПЧ/ОБСЕ) во главе с Янешем Ленарчичем. В ходе беседы Касым-Жомарт Токаев информировал гостей о том, что рекомендации организации внимательно изучаются и учитываются. При этом спикер сената добавил, что «рекомендации не могут быть учтены в полном объеме в силу существования страновой специфики». В противном случае рекомендации обретут характер «инструкций», что противоречит духу конструктивного сотрудничества. Но «страновая специфика» не позволяет реализовать базовые принципы демократии. С точки зрения Е. Ертысбаева, советника президента Казахстана, Касым-Жомарт Токаев, возможно, имел в виду то обстоятельство, что социально-политическая культура Казахстана довольно сильно отличается от культуры стран Западной Европы. Потому что там демократия в полном объеме – это не только права человека, разделение ветвей власти. Это еще и продажа легких наркотиков, эвтаназия, однополые браки, которые законодательно закреплены. Казахстан, по словам Ермухамета Ертысбаева, в значительной степени азиатская страна, и у него есть специфические особенности, которые делают невозможным в полном объеме пока, на данном этапе, функционирование западноевропейских не только демократических, но и культурологических ценностей на территории Казахстана. Таким образом, в ответе советника проблема легких наркотиков или гомосексуализма используется для ухода от обсуждения вопроса о правах человека, разделении ветвей власти и т. д.

Пресловутая «страновая специфика» в Центральной Азии является региональной болезнью правящих авторитарных режимов, исключающих возможность конституционной смены власти. На деле вся специфика заключается не в отторжении идеи и практики демократии обществом, а в подавлении общества авторитарными режимами.

Сложившиеся в Центральной Азии однопартийные авторитарные режимы, по мнению правящей элиты, наиболее адекватны местным традициям, соответствуют восточной ментальности народов. Однопартийная система, по их мнению, позволяет преодолеть разобщенность общества, предотвратить политизацию этничности и конфессий, консолидировать нации в развитии экономики и политической системы, реализации различных социальных программ. Естественно, и оппозиция нужна. Ее существование является показателем демократичности государственной системы. Но обязанность этой оппозиции – критиковать отдельные недостатки, а не всю систему. Более того, она должны быть «системной», то есть встроенной в авторитарную систему отношений и занимающей отведенное место.

И в этом также нет ничего нового. Руководители современной Центральной Азии повторяют те же доводы, что приводили лидеры стран третьего мира. Например, президент Египта Насер был убежденным противником плюрализма, а многопартийность расценивалась им как синоним нестабильности. Египетский писатель Тауфик аль-Хаким, убежденный либерал, вспоминал, как в период принятия Национальной хартии (май 1962 года) он через своих друзей высказал Насеру мысль о целесообразности создания в стране двух партий – умеренной и радикальной, с тем чтобы «ослабить давление масс», снять «непосильную ношу ответственности» с президента, «правящего единолично». В ответ Г. А. Насер выразил опасение, что подобный шаг «мог бы вызвать противоборство в стране, замедлить ее движение, основной же заботой каждой партии станет уничтожение конкурента».[96]

Но даже доминирующие или правящие партии в Центральной Азии не являются в реальности политическими институтами. Ни одна партия, «правящая» в государствах региона, не имеет права на самостоятельные политические действия, кадровые назначения даже в собственном аппарате, не может производить и реализовать собственную программу или политические установки. На деле такие партии являются довеском к институтам исполнительной власти и согласовывают все свои действия с ними. Вместо задуманной политической организации, связующей лидера с массами, появляется еще одна бюрократическая структура. Тем более, что сами партии в Центральной Азии создаются правительством, в то время как однопартийные диктатуры в XX веке в других странах создавались партиями.

Несмотря на государственное происхождение «правящих партий», они вполне укладываются в классификацию, предложенную М. Дюверже. «Единственная партия имеет тенденцию превращаться в клиентелу диктатора, связанную с ним теми привилегиями, которыми пользуются ее члены…» Партийная дисциплина, обожествление вождя и широко принятое здесь самовосхваление весьма быстро приводят к изоляции членов партии от масс, и они начинают скрывать их подлинные настроения. К тому же необходимость «угождать» всем иерархическим инстанциям обязывает искажать истину по мере передачи от одной инстанции к другой, заменяя ее вымышленными сведениями, которые можно было бы выдать за мнение низов».[97]

Мы можем считать правильным применение к Центральной Азии утверждения М. Дюверже о том, что «однопартийность – естественное следствие марксистской доктрины и политического строя Советского Союза».[98]

Опыт стран третьего мира показал, что существование однопартийных авторитарных режимов вовсе не гарантирует социальный и экономический прогресс, демократию и права человека. Все они привели свои страны к экономическому краху, гражданским войнам и столкновениям, катастрофическому падению уровня жизни. Даже советские ученые в период Перестройки были вынуждены признать, что «большинство стран, придерживающихся в настоящее время социалистической ориентации или вступивших на этот путь временно в недавнем прошлом, относится к числу наиболее отсталых в социально-экономическом отношении.[99] В этой череде – Эфиопия, Ангола, Ливия, Вьетнам, Бирма и многие другие.

В длительном споре о зависимости демократии и свободного предпринимательства можно согласиться с одним фактом: диктаторы редко приветствуют свободные рыночные отношения. Бирма, Куба, Ливия, Северная Корея и Зимбабве – страны с наименее свободной экономикой по данным «Индекса экономической свободы 2008», выпущенного «Уолл стрит джорнэл» и «Фондом наследия». «Концентрированная власть такого рода, который позволяет выжить этим политическим системам, предполагает централизованную, командную экономику, которая вознаграждает приверженцев данного режима и наказывает всех остальных».[100]

Успех демократизации в значительной, но не в определяющей мере зависит от внешнего фактора. Не секрет, что Восточная Европа, Прибалтика своим быстрым продвижением к демократическим ценностям во многом обязаны зарубежной поддержке. Многочисленные западные институты, оппозиционные лидеры, получившие европейское или американское образование, волонтеры способствовали интенсивному заполнению политического пространства идеями прозрачных и справедливых выборов, защиты прав человека, ответственности политиков и государства перед обществом, формирования объединений граждан, свободной прессы и многого другого.

Восточные республики не имели такой широкой поддержки. В начале 90-х годов XX века основным локомотивом демократизации в постсоветском пространстве должна была стать Россия. Здесь были сосредоточены основные демократические силы, интеллектуалы и институты, свободная пресса. Но именно здесь была сильная консервативная тенденция. Несмотря на все усилия и поддержку деятельности Бориса Ельцина президентами США Джорджем Бушем-старшим и Биллом Клинтоном, а также странами ЕС произошли расстрел российского парламента, недемократическая передача власти, подавление политической оппозиции, неправедная приватизация и многое другое. И вместо демократических уроков Россия преподала странам Центральной Азии навыки авторитаризма.

В то же время американская сторона все более настойчиво призывала руководство стран Центральной Азии ликвидировать репрессивный характер их политических режимов, ускорить демократические реформы и выполнить обязательства в сфере соблюдения прав человека. Императивом в Стратегии национальной безопасности США названа «поддержка демократии и личных свобод в России, государствах, образованных на территории бывшего СССР, и странах Восточной Европы. Успех этих демократических преобразований повышает нашу безопасность. Он является лучшим ответом агрессивному национализму и этнической ненависти, которые проявились после окончания холодной войны. Нигде успех демократических преобразований не является… более важным, чем в этих странах». Речь вовсе не идет о немедленном установлении демократических режимов, как это иногда трактуется. «Это потребует усилий нескольких поколений. Здесь будут иметь место ошибки, и даже откаты назад, как это уже бывало во многих странах в ходе исторического развития. Однако до тех пор, пока эти государства будут продолжать свое движение к демократии и уважать права своего и других народов, своих национальных меньшинств и соседей, мы будем настойчиво их поддерживать».[101]

Политика США в отношении республик Центральной Азии считает приоритетом оказание помощи в «обеспечении суверенитета, независимости и территориальной целостности». Эти глобальные цели США намеревались достичь путем создания демократических политических институтов, осуществления рыночных экономических реформ для ускорения экономического развития, развития сотрудничества между государствами региона и интеграции в мировое сообщество, проведения эффективной политики в области безопасности, включая борьбу против терроризма и торговли наркотиками.

«В идеале нужно создавать институты, обеспечивающие свободу личности, а затем строить демократию. В сорока двух из сорока восьми стран Африки проводятся выборы, но часто это оборачивается приходом к власти абсолютно антилиберальных режимов. Но в таких странах, как Южная Корея, Тайвань, Малайзия и Таиланд, где сначала утвердилось верховенство закона, возник класс предпринимателей и независимый средний класс, а затем уже – демократия, результаты впечатляют».[102]

Но при этом нельзя забывать, что в дальневосточных государствах политические элиты подвергались мощному побуждению к демократии со стороны США. Без этого давления они вряд ли самостоятельно выбрали бы путь обеспечения прав и свобод рядовых граждан.

Для властных структур в развивающихся странах характерно то, что они призывают народ к выполнению политических, социальных, экономических и культурных решений и планов в осуществлении собственных властных амбиций. В то же время они не позволяют ему участвовать в принятии решений. Такой подход объясняется властями тем, что массы неграмотны и невежественны, а потому не готовы к осуществлению властных функций.

«Критики демократии аргументируют свою точку зрения с помощью многих доводов, среди которых отметим следующие:

а) прежние публицисты обычно квалифицировали демократию как опасный государственный строй, который-де создает условия для распространения беспорядков и анархии и порождает трудности в работе государственных учреждений; б) критики более позднего времени исходят из того, что народ будто бы не способен управлять. По их мнению, демократия приводит к власти невежд, ибо всеобщие выборы, короткий срок действия полномочий избранных на руководящие посты лиц и их ротация будто бы препятствуют накоплению необходимого опыта и отдаляют людей, обладающих выдающимися способностями, от осуществления власти; в) противники демократии считают, что она приводит к индивидуальной свободе и создает серьезную угрозу возникновения тирании большинства, а широкие полномочия, которыми пользуются демократические правительства, еще более усиливают эту угрозу, в особенности, если эти правительства привержены фанатизму и не обладают необходимыми способностями. В таком случае свобода людей оказывается игрушкой в руках судьбы; г) некоторые публицисты отмечают, что в течение нескольких лет подряд в условиях демократического строя трудно проводить последовательную политику, поскольку государственное руководство постоянно меняется. Это, в свою очередь, затрудняет разработку планов на будущее, в особенности во внешнеполитической области; д) легкость манипулирования убеждениями широких масс с помощью средств пропаганды осложняет получение рядовым гражданином правдивой информации, и ему трудно прийти к правильным заключениям по самым общим вопросам. Группы, в чьих руках находятся средства массовой информации, обладают преобладающим влиянием и авторитетом в условиях современных демократий».[103]Властные структуры, которые внедряют в авторитарных странах демократию, перекраивают ее так, как им заблагорассудится. Вследствие этого появляется искаженная, карикатурная и формальная демократия. Такая демократия становится в руках властей инструментом подавления оппозиции и ограничения свободы политической и общественной жизни.[104]

Ирония судьбы в том, что, поддерживая существующие режимы в борьбе с исламистами, США также внесли свой вклад в их укрепление. Государственный секретарь США Дж. Бейкер в своем выступлении перед участниками программы Фулбрайта в марте 1999 года говорил: «Мысль о том, что демократия фактически подпитывает движения, основанные на религиозном, этническом или языковом партикуляризме, быть может, является главной иронической чертой нынешней эпохи. В бывшем советском блоке и на Ближнем Востоке ультранационалисты и исламские экстремисты небезуспешно обрядились в одежды демократов. Отдельные лица и группы пытаются использовать демократический процесс для прихода к власти только с целью монополизировать ее. Мы не должны поддаться обману».[105]

Обман не удался. Но вместо исламских сил у руля власти оказались светские авторитарные режимы. Легче от этого не стало.

Тем не менее американская сторона все более настойчиво призывала руководства центральноазиатских государств ликвидировать репрессивный характер их политических режимов, ускорить демократические реформы и выполнить свои обязательства в сфере соблюдения прав человека.

Руководители государств Центральной Азии, располагающих энергоресурсами или размещенными на национальной территории американскими базами, глубоко ошибаются, когда считают, что это заставит США и их союзников мириться с антидемократическими режимами. Уже не раз представители США подчеркивали, что считают политические режимы Центральной Азии несущими реальную угрозу стабильности. Комментируя итоги визита в регион, Мадлен Олбрайт пришла к выводу, что авторитарные режимы, созданные в этих государствах, предоставляют идеальные условия для коррупции и фактической отмены всех действующих законов в интересах властей.

Практическое прекращение деятельности «светской» оппозиции, которое произошло под давлением властей в большинстве центральноазиатских государств, чревато серьезными последствиями. Тем более что одновременно происходит сокращение социальной базы правящих режимов. Как пишут С. Корнелл и Р. Спектор, «…руководству центральноазиатских республик трудно бывает определить разницу между теми, кто стремится к свержению существующего строя, и теми, кто мечтает быть интегрирован в структуру власти. В настоящее время любое проявление инакомыслия считается противозаконным и подвергается репрессиям, что вызывает ответный протест и, следовательно, льет воду на мельницу исламских радикалов».[106]

В конечном счете, борьба против всякого инакомыслия ведет к неустойчивой диктатуре, опирающейся на две составляющие – неэффективную бюрократию и репрессии. В Центральной Азии отсутствует возможность на основе декларированных законов выразить протест или простое недовольство некоторыми сторонами социальной политики или отсутствием таковой, не говоря уже о политических требованиях. Практически полный запрет на оппозиционную деятельность, любой легальный протест ведет к росту социальной и политической напряженности в обществе.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.