1991. Что это было

1991. Что это было

В сущности вся история Совдепии есть история отказа (с отливами и приливами) от наиболее одиозных положений породившей её идеологии: от попыток введения коммунизма по Манифесту (вплоть до поползновений к обобществлению жен) и немедленного мирового пожара — к «социализму в одной стране» и квазигосударственным институциям, затем, когда припекло, — к запрятыванию в карман Коминтерна и вытаскиванию «великих предков», ещё позже к экономическому стимулированию, наконец, правящему слою захотелось самим изобразить нормальных людей. Естественно, что всякий раз в выигрыше оказывались властные группировки, быстрее осознававшие необходимость приспособления к жизни.

Родовые черты советской системы — противоестественность, неэффективность и, соответственно, неконкурентоспособность не оставляли ей шанса на сколько-нибудь длительное (по историческим меркам) существование (благодаря некоторым благоприятным для себя ситуативным обстоятельствам она даже несколько превысила ожидаемый срок своего существования лет на 10–15). Это в созданной после кровавой революционной бани обстановке тотального контроля и террора с неограниченными возможностями безальтернативной промывки мозгов можно было некоторое время компенсировать неэффективность соцтруда его бесплатностью. Но, как был обречен (в силу смертности его носителя) сталинизм, так с концом сталинизма была обречена советская система в своем привычном виде. Дилемма-то всегда оставалась такой же, как в свое время с НЭПом: должен был кончиться либо он, либо советская власть. Но тогда, хотя допущенные капиталистические элементы были настоящие, власть ещё не имела возможности убедиться в маразматичности своей идеологии и кончился, естественно, НЭП (и задуманный лишь как временное отступление). Теперь же, когда она вполне в этом убедилась, в роли этих элементов (за отсутствием настоящих) выступила она сама, отчего он может длиться очень долго, впредь до полной ликвидации совкового наследия, пока не будут отброшены и остаточные глупости.

Во всех европейских странах и даже в некоторых осколках СССР процесс возвращения к формам нормальной жизни после ликвидации коммунистических режимов сопровождался восстановлением прямого преемства с прерванной коммунистическим господством прежней государственностью (даже в тех случаях, когда последняя была весьма эфемерной, как в Прибалтике, где существовала всего 20 лет). В России не только не произошло чего-то подобного, но и вопрос об этом даже не ставился (и не ставится до сих пор). Среди нескольких сот лиц, представлявших к 1991 г. политическую элиту, было достаточно таких, которые остались верны обанкротившейся идеологии, нашлось множество тех, кто радостно бросился отстраивать «новую Россию» как бы с чистого листа на базе современного зарубежного опыта, но не обнаружилось никого, кто бы вздумал обратиться к отечественному досоветскому наследию и попытаться соединить разорванную нить преемства от собственной докоммунистической государственности.

Причины, предопределившие невостребованность российской государственной традиции (которые будут рассмотрены ниже), можно, как представляется, свести к четырем основным факторам: территориальный распад, сохранение у власти прежней элиты, состояние общественного сознания и внешнеполитические условия. Однако о действии этих факторов возможно говорить только потому, что события 1991 г. не были тем, чем их обычно представляют как сторонники, так и противники «новой России».

Привычный разбор «недостатков» перехода к рыночной экономике, констатируя некоторые очевидные вещи (поспешная раздача наиболее прибыльных сырьевых объектов, ваучеризация, незащищенность малого бизнеса и т.д.) как бы исходит из того, что существовал некоторый сознательный план по возвращению страны на путь нормального развития с целью увеличения её благосостояния и обретения пристойного лица при сохранении государственного величия и роли в мире, но вот «неправильными» людьми были совершены «неправильные» действия, почему так все и получилось. Однако в стране не было людей, мыслящих подобным образом, и целей таких на самом деле никто и не ставил. Начавшиеся в конце 80-х процессы теоретически, конечно, могли иметь разные результаты: сохранение как советского идейного наследия, так и единства страны, ликвидация этого наследия при сохранении единства страны, такая же ликвидация, но ценой распада страны. Однако в реальности, учитывая то, с чем мы пришли к «перестройке», был возможен только тот, который и осуществился: и страну развалили, и от советского наследия не избавились.

Никакой революции (вернее, контрреволюции) ни в 1991, ни в 1993 году не произошло, и не похоже, чтобы кто-то был в ней заинтересован. Обе движущие силы событий — и «продвинутая» часть советской номенклатуры, желавшая отбросить некоторые обременительные для себя ограничения (волею которой разворачивались события изнутри), и лидеры «демократического движения» (обеспечивавшие наружное оформление этих событий) оставались вполне советскими, не заинтересованными и не помышлявшими о принципиальном разрыве с наследием советской власти. Первым оно служило как привычное управленческое подспорье и как средство завоевания если не популярности, то терпимости к своей власти со стороны большинства населения, сохранявшего приверженность к вбитым с детства представлениям. Вторые видели в этом наследии альтернативу «национально-патриотическим» и «реакционным» тенденциям, которые были им ненавистны гораздо более советско-коммунистических. Даже заимствование некоторых атрибутов досоветской государственности произошло достаточно случайно (в наиболее острый момент какой-то символ надо же было противопоставить прежнему как знак перемен) и их несколько стеснялись (ещё за год до принятия российского триколора он в этих кругах рассматривался как флаг «Памяти»; переименование Ленинграда — тоже инициатива вовсе не Собчака, которому «на волне» событий просто трудно было ей противиться). Более всего они опасались как раз стихийных антикоммунистических настроений и приложили огромные усилия, чтобы не дать им развиться. Позже они не стеснялись об этом вспоминать: «Вышел с авоськой на Тверскую и увидел медленно идущую по осевой к манежу длинную цепочку людей в Володей Боксером во главе. Первыми в цепочке шли крепкие ребята в камуфляже без знаков различия. Поздоровался с Володей и выяснилось, что это отряд защитников Белого Дома идет брать под охрану памятники вождям коммунизма в центре Москвы, «чтобы их не посносили, как Феликса, а то казаки уже Свердлова приговорили». (Свердловым, как известно, пришлось пожертвовать, но на том все и кончилось; в толпах народа тогда шныряли люди, уверявшие, что «уже принято решение» о Мавзолее и прочем и ничего делать не надо.) Так что победители ГКЧП менее всего желали разрыва с советской властью и ликвидации её наследия. События же, развивавшиеся под давлением этих сил, закономерно привели к тому, что вскоре исчезли и, так сказать, «материальные» основания для обращения к традиции исторической России, так как рассыпалась само некогда составлявшее её пространство.