Михаил Александрович Шолохов (24 мая (11 мая) 1905 – 21 февраля 1984)

Михаил Александрович Шолохов

(24 мая (11 мая) 1905 – 21 февраля 1984)

24 (11 по ст. ст.) мая 1905 года в семье зарайского мещанина, владельца галантерейной лавки, Александра Михайловича Шолохова и его экономки Анастасии Даниловны Кузнецовой, состоявшей в законном браке с казаком Кузнецовым, родился сын Михаил. Событие состоялось в хуторе Кружилин, станицы Вёшенской, бывшей Области войска Донского. В связи с тем, что документы крещения не сохранились (церковь в Кружилине при советской власти была разрушена, а метрические книги сожжены), на основании Свода законов гражданского права того времени можно лишь предположить, что новорождённый Михаил был окрещён и записан как Михаил Кузнецов. Некоторые биографы и литераторы воспользовались этими фактами для сочинения досужих домыслов: «Кузнецов – фамилия родного отца писателя, а свою всесветно известную в будущем фамилию он унаследовал от отчима, второго мужа своей матери» (Семанов С. Восстановленный «Тихий Дон» // Наш современник. 1998. № 1).

По сохранившимся документам исследователи установили, что корни Михаила Александровича Шолохова – в старинном городе Зарайске, переходившем в результате переделов то к Москве, то к Рязани: здесь в начале ХVIII века в Пушкарской слободе жили прапрапрадед Сергей Фёдорович Шолохов, затем прапрадед Иван Сергеевич, прадед Михаил Иванович. В первой половине ХIХ века в станице Вёшенской поселился купец 3-й гильдии Михаил Михайлович Шолохов, дед писателя, открывший торговлю в мануфактурной лавке. Он близко сошёлся с семейством богучарского купца 3-й гильдии Василия Тимофеевича Мохова и вскоре женился на его дочери Марии. У Михаила Михайловича и Марии Васильевны родились восемь детей, в том числе и Александр Михайлович Шолохов (1865—1925). Но вскоре в торговом деле, разделённом между сыновьями, начались беспорядки, закончившиеся развалом и банкротством. Старый и больной отец уже не мог остановить развала торгового дела.

Михаил Александрович Шолохов в своих автобиографиях, вспоминая отца, писал: «Отец – разночинец, выходец из Рязанской губернии, до самой смерти (1925) менял профессии. Был последовательно «шибаем» (скупщиком скота), сеял хлеб на покупной казачьей земле, служил приказчиком в коммерческом предприятии хуторского масштаба, управляющим на паровой мельнице и т. д.»; в другой автобиографии говорится: «Отец смолоду работал по найму… Недвижимой собственности не имел и, меняя профессии, менял и местожительство. Революция 1917 года застала его на должности управляющего паровой мельницей в х. Плешакове, Еланской станицы». «Мать – полуказачка, полукрестьянка. Грамоте выучилась, когда отвезла меня в гимназию, для того чтобы, не прибегая к помощи отца, самостоятельно писать мне письма. До 1912 года она и я имели землю: она как вдова казака, а я как сын казачий, но в 1912 г. отец мой, Шолохов, усыновил меня (до этого он был не венчан с матерью), и я стал числиться сыном мещанина», – писал Михаил Шолохов.

Анастасия Даниловна Черникова (1871—1942) в двенадцать лет пошла в услужение к старой помещице Анне Захаровне Поповой, жившей в богатом имении с сыном Дмитрием Евграфовичем Поповым. Повзрослев, стала горничной, обратила на себя внимание Дмитрия Попова, забеременела, уговорили её выйти замуж за одинокого вдовца, пожилого казака-атаманца Кузнецова в станицу Еланскую, а родившаяся дочь через полгода умерла. И однажды Анастасия Кузнецова собрала вещички и ушла к матери, а потом вновь ушла в панский дом на прежнюю работу. В это время и увидел Александр Шолохов, приезжавший по делам к Дмитрию Попову, статную и красивую горничную Анастасию Кузнецову, сноровисто и умело подававшую блюда за гостевым столом. Вспыхнуло взаимное влечение. Сначала встречались в хуторе Чукарин, где Александр Михайлович снимал комнату для свиданий, а потом под видом экономки молодая жена поселилась в доме Александра Михайловича в хуторе Кружилин, здесь и родился Михаил Александрович Шолохов. «По отцу Черниковы происходили из русских, по матери – из татар. Между собой всех Черниковых ясеновцы называли по-уличному – татары (Сивоволов Г. Михаил Шолохов. Страницы биографии. Ростов н/Д, 1995. С. 78).

В шолоховском курене Михаил рос и воспитывался не в одиночестве. К старшему брату после смерти мужа-ветеринара Ивана Сергина переехала на жительство Ольга Михайловна с сыновьями Александром и Владимиром и дочерью. Старшие двоюродные братья приглядывали за младшим, Михаилом.

В детстве Михаил Шолохов мало чем отличался от своих сверстников. Вместе с казачатами пропадал все дни на Дону, во все глаза смотрел на казачьи свадьбы, весёлые, удалые, с песнями, плясками, любил слушать сказки, которые с большим мастерством рассказывала Ольга Михайловна.

Учился Михаил Шолохов у местного учителя Тимофея Тимофеевича Мрыхина, потом во втором классе хуторской начальной школы, год учился в Московской частной гимназии, четыре года, до 1918-го, – в восьмиклассной мужской гимназии в городе Богучаре Воронежской губернии, где преподавали русский язык и литературу, греческий и латинский, французский и немецкий, физику, историю, географию, природоведение, рисование, лепку, пение, гимнастику, Закон Божий. В 1919 году учился в Вёшенской гимназии, но события на Дону круто изменили жизнь…

Биографы и исследователи давно заметили у Шолохова раннюю тягу к писательству, особенно в Богучарской гимназии, где учитель Тишанский случайно прочитал рассказ Шолохова о Петре I и был восхищён ловким подражательством юного сочинителя.

А на каникулы Шолохов приезжал к родителям, жившим на Плешаковской мельнице, в завозчицкой, в небольшом каменном доме, и часто вслушивался в то, что говорили взрослые, стоявшие в больших очередях на мельнице. Можно представить, сколько людей побывает за это время на мельнице, сколько разговоров, событий, конфликтов пронеслось перед глазами юного Шолохова. Заходили казаки, иногородние, тавричане, шибаи, купцы. Возвращались с фронта раненые казаки и в долгих очередях рассказывали и о подвигах на войне, и о её невзгодах, тяжком фронтовом быте, о конфликтах, которые неизбежно возникали между рядовыми и офицерами, между казаками, стойко служившими царю и отечеству, и большевистскими пропагандистами, стремившимися разрушить эту веру, расшатать верность старым традициям. А когда Донская область стала ареной Гражданской войны, Михаил Шолохов вынужден был прервать учёбу и остаться в Плешаках. Предоставленный самому себе, Шолохов отдался самостоятельному чтению, учебные программы дали ему основное направление в выборе книг, а теперь он читал без всяких программ. За эти годы, с 1915 по 1919, он прочитал Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Некрасова, Достоевского, Льва Толстого, читал всё, что попадалось и что можно было достать по тем нелёгким временам. К тому же и отец с детства очень любил книги, собирал домашнюю библиотеку.

Обладая уникальной памятью, Михаил Шолохов многое запоминал наизусть и впоследствии полюбившиеся книги мог цитировать целыми страницами. А оторвётся от книг, выйдет на улицу, и целый круговорот событий и лиц – на его глазах. Тоже происходила подспудная внутренняя работа: он моментально схватывал то, что удавалось узнать от сверстников, невольно подслушать то, что обсуждали взрослые, гуртуясь у мельницы, в госпитале, где он лечил глаза; подросток запоминал характерные лица, подробности быта, времени, обронённые словечки, прибаутки, пословицы. До поры до времени всё услышанное и увиденное несметными богатствами откладывалось в его душе.

Долгие месяцы юный Шолохов был свидетелем небывалых сражений на Дону, видел, как хозяйничали белые и красные, отступали, наступали, приходили со своими приказами и указами, одинаково ломая жизнь и быт казаков и иногородних, отбирая коней, фураж, продукты. Он видел Вёшенское восстание, приход белых, видел, как генерал Сидорин вручал награду жене убитого Павла Дроздова, видел и убитого Павла Дроздова, а рядом с ним плачущего младшего брата, от которого в будущем он взял некоторые черты и детали образа Григория Мелехова. Он не знал и не думал о «Тихом Доне», но душа его была готова к восприятию этой жизни во всех её подробностях, сложностях, со всеми необузданными противоречиями столкновений множества людей.

С наступлением мирной жизни талант Шолохова проявился во всём блеске, он был учителем, ярким рассказчиком и забавником, наконец стал артистом и до упаду веселил публику на спектаклях в станице Каргинской. А когда кончились подходящие пьесы, которые ставил учитель Тимофей Мрыхин, приносил свои, якобы найденные и переписанные им для сцены.

В конце февраля 1922 года Шолохов после собеседования с окружным продкомиссаром В.М. Богдановым был зачислен на курсы продработников, в здании Донпродкома слушал лекции ростовских профессоров и ответственных работников. Двухмесячные курсы продработников были успешно завершены, сданы экзамены, Шолохов получил диплом специалиста по продовольственной работе на селе – налогового инспектора. В составе группы инспекторов Михаил Шолохов прибыл в станицу Вёшенскую. У каждого инспектора был мандат, денежно-вещевые и продуктовые аттестаты.

Шолохов был назначен продкомиссаром в станицу Букановскую. Через месяц работы Шолохов написал доклад окрпродкомиссару Верхне-Донецкого округа тов. Шаповалову, в котором показал трудности работы по выявлению «правильного количества посева». Количество посева установлено, но «в настоящее время смертность, на почве голода и по станицам и хуторам, особенно поражённых прошлогодним недородом, доходит до колоссальных размеров. Ежедневно умирают десятки людей. Съедены все коренья, и единственным предметом питания является трава и древесная кора. Вот та причина, благодаря которой задание не сходится с цифрой фактического посева» (Шолохов М.А. Письма. 1924—1984. М., 2003. С. 557). Сначала Шолохов ретиво взялся за исполнение своих обязанностей, но при виде безмерных страданий, которые открывались перед ним в каждом курене, при виде голодных стариков и детей, при виде бессильных сделать что-либо для своей семьи взрослых казаков сердце юного Шолохова наполнялось трагическими переживаниями… С 25 июля 1922 года все продовольственные работники были объявлены военнослужащими, а вся продовольственная работа милитаризована. Шолохов получил военное обмундирование, вооружение, в станице была организована тройка с его участием… Вся эта система была выстроена для сбора Единого продовольственного налога… Помощницей Шолохова стала Мария Громославская, учительница местной школы.

За четыре месяца работы налоговым инспектором Шолохов увидел столько горя, злобы, боли, страданий, перед ним открылось столько душевных бездн и глубин человеческих переживаний, что душа его переполнилась чужими бедами и мучениями и просто требовала какого-то исхода… Можно пожар души заливать самогонкой, как это делали вернувшиеся с различных фронтов казаки, как это делал его отец, Александр Михайлович, тонкий, умный, легко ранимый, так и не сумевший приспособиться к новым порядкам; можно было найти утешение в жарких женских объятиях, столько молодых красивых вдов жадными глазами смотрели на его ладную, крепкую фигуру… Но ни стакан самогона, ни лёгкие свидания и увлечения не приносили Шолохову облегчения – душа по-прежнему стонала от боли при виде того, что творилось в донских хуторах и станицах…

А в это время Шолохов «за превышение власти» был отдан под суд и отстранён от должности. Он уменьшал налог потому, что хлебороб с семьёй в 6—8 человек не может выполнить продналог в полном объёме, даже если у него под метлу из амбара выгрести всё зерно. Об этом написали донос. По суду Шолохову дали год условно. И он вновь вернулся в родительский дом, пропадал на речке, что-то писал, а в октябре 1922 года Шолохов прибыл в Москву, которая давно манила своими литературными возможностями.

Первые месяцы Шолохов работал чернорабочим в артели каменщиков, потом получил должность счетовода в одном из жилищных управлений на Красной Пресне, а жил в квартире Ермоловых. В свободное от работы время ходил по молодёжным редакциям, познакомился с Георгием Шубиным, Василием Кудашевым, Марком Колосовым, Юрием Либединским, Михаилом Светловым, вошёл в литературную группу «Молодая гвардия», где господствовали Безыменский, Светлов, Голодный, Авербах… В конце 1923 года Шолохов вернулся в станицу Каргинскую, сделал предложение Марии Громославской, 11 января 1924 года состоялась свадьба, а вскоре молодожёны отправились в Москву. «Я буду писать, а ты будешь переписывать», – заявил Шолохов. Так и получилось… «Позднее Мария Петровна вспоминала, как работал молодой Шолохов: «Не знаю, был ли ещё такой человек, как он. Вот так сидишь – он всё работает, ляжешь уснуть – работает, работает, проснёшься – всё сидит… Лампа керосиновая, абажур из газеты – весь обуглится кругом, не успевала менять. Спрошу: «Будешь ложиться?» – «Подожди, ещё немножко». И это «немножко» у него было – пока свет за окнами не появится» (Дон. 1987. № 5). Один за одним стали выходить рассказы Михаила Шолохова в различных газетах и журналах, сначала в «Юношеской правде», потом в «Молодом ленинце», в «Журнале крестьянской молодёжи», «Огоньке», «Смене», «Прожекторе» – сплошной триумф молодого писателя в первой половине 1925 года. Одновременно с этим публикуются небольшими книжечками рассказы: «Пастух» (Библиотека батрака. М., 1925. № 12), «Алёшкино сердце» (М.: Госиздат, 1925), «Против чёрного знамени» (М.; Л., 1925), «Путь-дороженька» и «Нахалёнок» (М.; Л.: Госиздат, 1925), «Красногвардейцы» и «Коловерть» (М.; Л.: Госиздат, 1925), «Двухмужняя» (М.; Л.: Госиздат, 1925).

В эти дни Шолохов отошёл от «Молодой гвардии», где основным наставником был Лев Троцкий, а все «молодогвардейцы» ему поклонялись, и сблизился с редакцией «Журнала крестьянской молодёжи», с Николаем Тришиным, Иваном Молчановым, Андреем Платоновым, Николаем Стальским, Василием Кудашевым, Серафимом Огурцовым, Георгием Шубиным, Владимиром Ряховским…

Молодой Шолохов жадно следил за всеми бурными событиями партийной и литературной жизни. Авербах, Безыменский, Шкловский, Осип Брик, Юрий Либединский, Михаил Светлов, Михаил Голодный и многие другие знакомые писатели полностью на стороне Троцкого, Каменева, Зиновьева, Радека. Но такова была жизнь. И чуть ли не во всех издательствах, газетах и журналах очень много лиц нерусской национальности… Многие из них помогают Шолохову, хвалят его сочинения, печатают, но всё-таки их подсказки и редакционная правка вызывали у Шолохова протест: плохо знают русский язык во всём его объёме и многообразии словарного запаса.

По предложению Николая Тришина Шолохов собрал сборник «Донских рассказов», и в 1926 году они вышли в издательстве «Новая Москва» с предисловием А. Серафимовича. «Как степной цветок, живым пятном встают рассказы т. Шолохова, – писал Серафимович. – Просто, ярко, и рассказываемое чувствуешь – перед глазами стоит… Все данные за то, что т. Шолохов развернётся в ценного писателя». Вскоре вышел и второй сборник «Лазоревая степь».

«Донские рассказы» и «Лазоревая степь» написаны по горячим следам событий и вполне заслуживают внимания как документы истории. Уже в этих рассказах можно угадать большого художника: его бесстрашие, смелость в разработке сложных тем, его мужество, с котором он рассказывает о самом ужасном, трагическом в жизни того времени – о кровавом столкновении двух борющихся национальных сил. В рассказах много смертей, много крови, страданий, нечеловеческих мук и горестей. Только что кончилась Гражданская война. Её участники не успели ещё снять шинели, пропахшие порохом и дымом, в их руках неуместно выглядит какой-нибудь мирный деревенский инструмент. А смерть всё ещё гуляет по хуторам и станицам, выбирая самых отважных, неустрашимых. Шолоховские персонажи – это люди норовистые, упрямые. Они не смолчат, когда увидят несправедливость, они встанут на защиту прав человека даже и тогда, когда смерть глядит им в лицо, когда они одиноки и бессильны что-либо изменить в привычном укладе казачьей жизни. Их характер, убеждения таковы, что они не могут равнодушно пройти мимо зла, грязи, неправды.

Великое, трагическое время не вытравило в человеке простых человеческих отношений с их простыми житейскими тревогами и волнениями. Живая, повседневная жизнь во всей её многогранности и противоречивости по-прежнему остаётся главной заботой писателя-реалиста. Уже в донских рассказах Михаил Шолохов ратовал за православный гуманизм, направленный против скудоумного гуманизма, который насаждался большевистской идеологией: «Если враг не сдаётся, его уничтожают».

Свои «Донские рассказы» с точки зрения художественного мастерства, накопления писательского опыта Шолохов назвал «пробой пера, пробой литературных сил» (Советский Казахстан. 1955. № 5). И в то же время много ли можно назвать произведений, где с таким высоким гуманизмом и теплотой был бы обрисован образ молодого современника, где человек с такой последовательностью боролся бы со злом, расчищал дорогу к свету, где люди были бы полны духовной силы, стойкости, энергии, душевной красоты, где любовь ко всему человеческому соединялась бы с жестокой правдой о низменных побуждениях людей, скованных путами прошлого.

За последние годы и «Донские рассказы» стали предметом спора, а порой и сознательного искажения их идейно-творческой сущности. И всё это во имя того, чтобы «доказать», что слабые «Донские рассказы» принадлежат действительно Михаилу Шолохову, а гениальный «Тихий Дон» мог написать кто-то другой, но только не автор «Донских рассказов», что между этими произведениями существует непроходимая пропасть: в «Тихом Доне» торжествует высокий гуманизм и запечатлены различные формы народолюбия, а в «Донских рассказах» воплотилась примитивная психология «чоновца».

Эту тему вслед за А. Солженицыным добросовестно развивает Виктор Чалмаев, действуя по привычной упрощённой схеме: он заносит Шолохова в разряд пролетарских писателей, «молодогвардейцев», писавших «о счастье идти вперёд «сквозь револьверный лай», «когда гремела атака и пули свистели», а герои не испытывали «никакой тоски, раздвоенности, красок сострадания». «Сострадание было областью невозможного, опасного, заранее осмеянного», – писал В. Чалмаев (Русская литература ХХ века: Очерки. Портреты. Эссе. М.: Просвещение, 1994. С. 190 и др.). «Образ и атмосфера жизни в «Донских рассказах», по мнению В. Чалмаева, в том, что Шолохов испытывал «комсомольский авангардизм», был одержим «свирепым классовым насилием, поисками врагов даже в родном доме»; «с каким-то азартом юности, со свирепой резвостью, провоцирующей революционную нетерпеливость, Шолохов раздувает угольки гаснущего костра…».

«То, что сделал молодой Шолохов, поражает до сегодняшнего дня глубиной и смелостью. Битву за обновление реализма он разыграл, как Наполеон Аустерлиц», – писал польский критик Р. Пшибыльский (Новая культура. Варшава, 1958. № 48). И большинство учёных согласны с этим.

Но публикация «Донских рассказов» ещё продолжалась, а Михаил Шолохов уже задумал масштабный роман, в котором бы воплотились все его помыслы о недавно минувшей схватке в период войны, о революции и Гражданской войне… Он вспомнил то, что слышал в московском госпитале от раненых солдат, озлобленных этой войной, разговоры на мельнице в Плешаках, вспомнил всю свою жизнь, встречи, беседы о революции, о войне, о Вёшенском восстании, о безобразном поведении красноармейцев на Дону, о сложных, малопонятных чужаку путях казачества – и осенью 1925 года начал писать роман о казачестве, начиная его действие с того, что казачий полк, в котором действует Абрам Ермаков, должен присоединиться к отряду генерала Корнилова и восстановить порядок в Петрограде: «Разнузданные рабочие и солдаты под влиянием большевистско-жидовской агитации угрожают спокойствию республики… Мы должны надеть узду на разнуздавшихся рабочих… – призывал командир полка. Мы должны довести войну до славного конца, а не поддаваться лживым нашёптываниям тех, кто куплен на германские деньги…» Абрам Ермаков – член полкового ревкома – выступил против этого решения, и полк его поддержал… Ни главный герой романа Абрам Ермаков, ни время действия, ни избранная тема не удовлетворили Михаила Шолохова, многого он просто не знал, получалось грубо, прямолинейно и примитивно, а задумывалось совсем другое. Герой задуманного романа должен быть тоньше, противоречивее, жизнь-то новая и во многом непонятная, он герой войны, полный кавалер Георгиевского креста, человек отважный, мощный, храбрый, честный и справедливый, воспитан в духе казачьей доблести и удали, но малограмотный, плохо разбирается в политической борьбе, сложные политические течения враждующих между собой сил непонятны ему, он мечется, то геройски сражается с немцами, то охладевает, чувствуя несправедливость этой войны, он метнулся к красным, но красные занимают Дон и устанавливают свои, во многом чуждые порядки, устанавливают насилием и несправедливостью… И не слишком ли фотографически переносит он своих героев из жизни в роман, оставляя даже фамилии своих героев – Ермаков, Сердинов, Чукарин… Нет, рано он взялся за такое полотно, столько ещё нужно узнать, столько ещё нужно изучить, побывать в архивах, столько ещё раз нужно встретиться с тем же Ермаковым, которого, кажется, изучил вдоль и поперёк… Надо вновь собирать материал: «Человек есть тайна. Её надо разгадать…» – сказал Достоевский. И разве только один Ермаков – тайна…

Лишь через год, осенью 1926-го, Михаил Шолохов приступил вновь к роману «Тихий Дон», начав его действие накануне Первой мировой войны, с молодости своих героев, которые занимаются мирными делами, работают в поле, устраивают скачки. Проходят военные сборы, а на этом фоне показана драматическая история грешной любви Григория Мелехова с замужней соседкой Аксиньей Астаховой, а потом свадьба главного героя…

В это время Шолохов написал своим издателям, Павлу Посвянскому и Алексею Стасевичу, о задуманном романе, о его объёме и сроках представления. 22 июля 1927 года Шолохов сообщил, что «с высылкой первых частей романа» запаздывает, задерживает машинистка, «раньше средины августа» прислать не может. В конце сентября – в начале октября 1927 года Шолохов приехал с рукописью в Москву и читал друзьям первые части своего романа. 13 октября 1927 года В.М. Кудашев писал В.Д. Ряховскому: «У меня сейчас живёт Шолохов. Он написал очень значительную вещь» (РГАЛИ. Ф. 422. Оп. 1. Ед. хр. 176. Л. 13). По совету друзей Шолохов отнёс первые части романа в Гослитиздат, но там решительно отказались печатать: «Не проходит! Замахали руками, как черти на ладан: «Восхваление казачества! Идеализация казачьего быта!» И всё в этом роде. Куда ещё тащить?» – сетовал Шолохов после посещения Гослитиздата (Тришин Н. У истоков. К 55-летию М.А. Шолохова // Комсомольская правда. 1960. 22 мая). Друзья передали роман А. Серафимовичу, который, прочитав, написал заключение: «Немедленно печатать роман без всяких сокращений» (Стасевич А. Так было // Комсомольская правда. 1980. 24 мая). И в журнале «Октябрь», где главным редактором был А.С. Серафимович, были опубликованы две книги романа «Тихий Дон», с первого номера по девятый-десятый за 1928 год. А 19 апреля 1928 года в «Правде» появились заметки А.С. Серафимовича, в которых он высоко оценил это произведение:

«Вспомнил я синеюще-далёкое, когда прочитал «Тихий Дон» Михаила Шолохова. Молодой орёлик, желтоклювый, а крылья распахнул. И всего-то ему без году неделя. Всего два-три года чернел он чуть приметной точечкой на литературном просторе. Самый прозорливый не угадал бы, как уверенно вдруг развернётся он.

Неправда, люди у него не нарисованные, не выписанные, – это не на бумаге. А вывалились живой сверкающей толпой, и у каждого свой нос, свои морщины, свои глаза с лучиками в углах, свой говор. Каждый по-своему ходит, поворачивает голову. У каждого свой смех; каждый по-своему ненавидит, и любовь сверкает, искрится и несчастна у каждого по-своему.

Вот эта способность наделить каждого собственными чертами, создать неповторимое лицо, неповторимый внутренний человеческий строй, – это огромная способность сразу взмыла Шолохова, и его увидели…» (Правда. 1928. 19 апреля).

Огромный успех романа определился сразу. Не только Серафимович, Луначарский, но и Горький, живущий в Италии, в Сорренто, заметил, что Шолохов, «судя по первому тому, талантлив». Первые отклики на «Тихий Дон» появились в «Вечерней Москве», «Учительской газете», в журнале «На литературном посту». Однажды в Доме Герцена, куда Луначарский заходил, спросили его мнение о «Тихом Доне». Не задумываясь, он ответил: «Бриллиант» (см.: Комсомольская правда. 1960. 22 мая).

Книжная публикация обеих книг романа в «Московском рабочем» последовала тут же за журнальной. Особенно внимательна к молодому писателю была Евгения Григорьевна Левицкая, пообещавшая при знакомстве писать ему письма, помогая с подбором литературы, с отзывами критиков о романе (переписка между М.А. Шолоховым и Е.Г. Левицкой – ценнейший документ литературоведения. – В. П.). 4 июля 1928 года Шолохов писал Левицкой: «Прочтите в № 6 «Октября» продолжение «Тихого Дона» – черкните мне Ваше мнение. Там меня начинает душить история, и соответственно с этим меняется и характер» (Дон. 1989. № 7).

«Душить история» стала в четвёртой и пятой частях романа. Здесь появляются крупные исторические деятели, сыгравшие немалую роль в ходе недавних событий: Первая мировая война, Февральская и Октябрьская революции. И Шолохов сразу почувствовал, что его писательское воображение должно непременно опираться на документальные свидетельства. В изложении хроники событий должна быть точность, правдивость, живые детали и подробности, передающие дух времени. И, работая на этими частями, Шолохов постоянно вспоминал «Войну и мир» Льва Толстого, статьи и книги о его творчестве, в которых подробно излагалась творческая история романа, говорилось о том, с какой дотошностью он изучал документы того времени, письма современников, очевидцев тех лет. Конечно, современники Льва Толстого всё равно упрекали его за то, что он что-то не показал и что-то истолковал по-своему, но все говорили, что писателю удалось передать дух эпохи, нарисовать живые картины и резко индивидуальные характеры действующих лиц. К этому стремился и Михаил Шолохов в своём романе «Тихий Дон».

М.А. Шолохов вступил в Российскую ассоциацию пролетарских писателей (РАПП), принимал участие в совещаниях, съездах, заседаниях, но чаще сбегал с этих заседаний, ходил по редакциям журналов и издательств, встречался с друзьями, питаясь от них фактами литературной жизни, слухами, анекдотами… Во второй половине 20-х годов резко обострилась политическая и литературная борьба. Всё чаще одерживали верх те, кто призывал изображать классового человека, изображать своего героя как «продукт известной общественной среды».

Третью книгу романа Шолохов начал печатать в первых номерах журнала «Октябрь» за 1929 год, но было опубликовано только двенадцать глав… Затем должны были следовать главы о Вёшенском восстании казаков, но в «Октябре» сменилась редколегия, Серафимович ушёл из журнала, и писателю предложили коренным образом переделать эти главы, но Шолохов отказался.

В эти годы страна перестраивалась, переходила на путь коллективизации, крестьяне стонали от продовольственного налога. Шолохов в эти дни бывал в хуторах и станицах. И то, что он увидел, потрясло его душу. 500 вёрст Шолохов проехал на лошадях, две с лишним недели мотался в поездке, втянулся «в водоворот хлебозаготовок». То, что пишут в газетах, сплошная неправда. 18 июня 1929 года Шолохов в письме Левицкой дал оценку всего увиденного: «…А Вы бы поглядели, что творится у нас и в соседнем Нижне-Волжском крае. Жмут на кулака, а середняк уже раздавлен. Беднота голодает, имущество, вплоть до самоваров и полостей, продают в Хопёрском округе у самого истого середняка, зачастую даже самого маломощного. Народ звереет, настроение подавленное, на будущий год посевной клин катастрофически уменьшится… Верно говорит Артём: «Взять бы их на густые решета…» Я тоже подписываюсь: надо на густые решета взять всех, вплоть до Калинина; всех, кто лицемерно, по-фарисейски вопит о союзе с середняком и одновременно душит этого середняка… Не работаю. Уезжаю завтра в Ростов. Подавлен. Все опротивело…» (Знамя. 1987. № 10).

Утешает только то, что «Тихий Дон» стал одной из самых популярных книг, переводят на иностранные языки, пишутся рецензии, читательским письмам нет конца. Но вместе с тем в Москве и Ленинграде пошли слухи о том, что Шолохов не мог написать этот роман. Особенно яростно говорилось об этом в научной среде Ленинграда и среди московских писателей. Вызвали Шолохова с рукописью романа, подробно вчитались в беловики и черновики и пришли к выводу, что автор романа – Михаил Шолохов.

29 марта 1929 года «Правда» опубликовала «Письмо в редакцию», в котором Серафимович, Фадеев, Ставский, Авербах и другие начисто опровергли эту обывательскую клевету:

«Мелкая клевета эта сама по себе не нуждается в опровержении. Всякий, даже не искушённый в литературе человек, знающий изданные ранее произведения Шолохова, может без труда заметить общие для тех его ранних произведений и для «Тихого Дона» стилистические особенности, манеру письма и подход к изображению людей.

Пролетарские писатели, работающие не один год с т. Шолоховым, знают весь его творческий труд, его работу в течение нескольких лет над «Тихим Доном», материалы, которые он собрал, работая над романом, черновики его рукописей…» (Эти черновики и беловики «Тихого Дона» много лет спустя обнаружил Лев Колодный у вдовы В.М. Кудашева.) Однако тема «Кто написал «Тихий Дон»?» ещё долго витала вокруг Михаила Шолохова…

Продолжая работать над третьей книгой «Тихого Дона», Шолохов всё острее чувствовал, как острейшая борьба вокруг коллективизации входит в его душу. Приходили казаки и расспрашивали его о выгодах и невыгодах коллективного труда, а он сам ещё не всё продумал, но внимательно следил за событиями в хуторах и станицах. Начал писать небольшую повесть о современных событиях на Дону. Две недели провёл в Германии по дороге в Сорренто, к Горькому, но визу вовремя не дали, и Шолохов вместе с Кудашевым вернулись в Россию: «В Москве задержусь, – писал Шолохов Э. Цесарской в конце 1930 года из Берлина. – А потом в район сплошной коллективизации. Страшно хочется посмотреть, как там и что. Дико и немыслимо жить здесь после того, как половину сознательной жизни прожил в условиях Дона советского. Так крепка эта пуповина, соединяющая меня с ним, что оборвать её – не оборвешь» (Шолохов М.А. Письма. 1924—1984).

Поездил по хуторам и станицам, получил новый заряд бодрости и впечатлений… И сел за рабочий стол – «С кровью и потом» – так назвал он свой будущий роман о сплошной коллективизации. Всю зиму и весну работал над романом, ограниченный строгими рамками замысла – показать рождение колхоза в хуторе Гремячий Лог, время действия тоже ограничено: январь – сентябрь 1930 года. И первые месяцы колхозной жизни радовали Шолохова, мучительные раздумья отошли на второй план, нужно было думать о будущем урожае, о формах совместной работы… И колхозники постепенно втягивались в коллективную жизнь, покрикивая друг на друга, когда видели лень и беззаботность.

У Шолохова в это время выработалась своя философия жизни, в корне отличавшаяся от официальной. В одном из журналов Шолохов опубликовал главу из «Тихого Дона» о гибели Петра Мелехова от рук Михаила Кошевого. Некоторые из партийных работников почувствовали, что Шолохов не так написал её, с «излишним гуманизмом», и, читая её, хотелось заплакать вместе с Григорием Мелеховым.

«– Расстрелян белый бандит, матёрый враг, один из главарей контрреволюционного мятежа, – сказал этот партийный деятель. Читатель должен радоваться, что одним гадом стало меньше. А мы смерть Петра воспринимаем глазами его брата, Григория, тоже контрреволюционера. Так ли должен писать пролетарский писатель?

Ответил Шолохов двумя словами:

– Так написалось» (М. Шолохов в воспоминаниях современников… М., 2005).

«Шолохову было жаль убитого офицера», а это противоречило казённой философии, «гуманизм присущ Шолохову и тогда, когда он показывает страдающего большевика и очутившегося в несчастии реакционера…» «Представьте, сейчас классовая борьба в деревне, а мы с гуманизмом тут как тут, на первом плане. Кого читатель будет жалеть? Кулака. Он ликвидирован, он страдает…» – вот слова, в которых упрекали Шолохова за гуманизм. Но Шолохов отверг эти притязания пролетарских руководителей и читателей и пошёл своей дорогой…

Непомерные трудности с коллективизацией не проходили. Радужное настроение от первых шагов коллективной жизни испарилось, как только Шолохов узнал о том, как распределяли выращенный колхозниками урожай. Правительство распорядилось оставлять колхозникам только 25 процентов урожая, а остальное сдать государству. Те, кто сдал, остались без хлеба, без кормов, а некоторые даже без семенного фонда. Если единоличный крестьянин мог что-то припрятать на чёрный день, то колхозники при такой системе вообще перестали быть хозяевами своего труда. И Шолохов твёрдо решил действие в своем романе закончить сентябрём 1930 года.

16 января 1931 года Шолохов написал Сталину письмо об угрожающем положении в ряде районов Северо-Кавказского края: массовый падёж скота от бескормицы, ежедневно дохнет по 3—4 и больше лошадей. «Так хозяйствовать нельзя! – писал Шолохов. – Горько, т. Сталин! Сердце кровью обливается, когда видишь всё это своими глазами, когда ходишь по колхозным конюшням, мимо лежащих лошадей; когда говоришь с колхозником и не видишь глаз его, опущенных в землю» (Шолохов М.А. Письма. С. 151).

В июне 1931 года Шолохов послал телеграммы и письма Александру Фадееву и Максиму Горькому о судьбе третьей книги «Тихого Дона», в которой изображается в полном объёме трагическое восстание казаков на Верхнем Дону. В письме к Горькому Шолохов подробно описал требования издателей к автору, обвинявших его в том, что он будто бы оправдывает восстание: «Занятно то, что десять человек предлагают выбросить десять разных мест. И если всех слушать, то 3/4 нужно выбросить».

Горький обратился к Сталину и послал ему рукопись третьей книги «Тихого Дона». Вскоре состоялась встреча Сталина и Шолохова на даче у Горького, в итоге которой Сталин твёрдо сказал: «Третью книгу «Тихого Дона» печатать будем!» «И сейчас вижу, – вспоминал Шолохов этот эпизод творческой истории романа в сентябре 1972 года в разговоре с К. Приймой, – это давнее летнее утро, длинный стол в гостиной, на нём – сияющий самовар, стаканы с чаем, Максима Горького, который сидит на торце стола и молча жжёт спички, и Сталина – с дымящейся трубкой…

– А как вы себя чувствовали при встрече?

Михаил Александрович ответил:

– Несомненно, я волновался… Решалась участь моей книги, решался вопрос, который я в письме Горькому назвал «проклятым вопросом». Однако Сталин был очень корректен и объективен, а я отвечал ему точно и убеждённо…» (см.: Прийма К.И. С веком наравне: Статьи о творчестве М.А. Шолохова. Ростов н/Д, 1981. С. 146—149).

Третья книга «Тихого Дона», начиная с главы 13, опубликована в журнале «Октябрь» за 1932 год в номерах 1 по 10, с искажениями, против которых категорически возражал Шолохов. Полностью роман вышел в 1933 году.

Шолохову ещё раз пришлось обратиться к Сталину, когда издатели «Поднятой целины» потребовали выбросить некоторые сцены раскулачивания. И здесь Сталин помог Шолохову, и «Поднятая целина» полностью вышла сначала в журнале «Новый мир» в 1932 году, в номерах с 1 по 9, затем, в книжном виде, – в издательстве «Федерация» в 1932 году.

Но самое тяжкое ещё предстояло Шолохову пережить… То, что в прошлом году происходило на Украине, явственно обозначилось и на Дону – голод. Хлеб чуть ли не весь забрали в государственные заготовительные пункты, то есть шло массовое нарушение колхозного устава, в сущности, вернулись к продразвёрстке в ещё более изощрённой в своей демагогичности форме. Положение становилось безвыходным. Громили Вёшенский район за всё – за плохой урожай, за падёж скота… К Шолохову заходили работники райкома партии и жаловались на произвол областного начальства. О произволе начальства Шолохов 13 февраля 1933 года написал письмо Петру Луговому, в котором яростно рассказал о том, что происходило в хуторах и станицах: «События в Вёшенской приняли чудовищный характер. Петра Красюкова, Корешкова и Плоткина исключили из партии, прямо на бюро обезоружили и посадили… Короче, все мы оказываемся контрами… Выходит, вы разлагали колхоз, гробили скот, преступно сеяли, и я знал и молчал… Арестовано около 3000 колхозников, более 1000 хозяйств по району выкинуто из домов. У 3500 хозяйств изъят картофель…» (Советский Казахстан. 1955. № 5).

Шолохов побывал в Москве, но здесь как раз 15—19 февраля проходил I Всесоюзный съезд колхозников-ударников, о встрече со Сталиным не могло быть и речи, ему предложили написать письмо на имя Сталина.

4 апреля 1933 года Шолохов писал Сталину о чудовищных перегибах областного начальства по отношению к работникам партии районного звена, о насилиях по отношению к крестьянству, о поборах и пытках.

16 апреля 1933 года Сталин послал Михаилу Шолохову телеграмму: «Ваше письмо получили пятнадцатого. Спасибо за сообщение. Сделаем всё, что требуется. Сообщите о размерах необходимой помощи. Назовите цифру».

Второе письмо Шолохов отправил Сталину 16 апреля 1933 года: «…После Вашей телеграммы я ожил и воспрял духом. До этого было очень плохо. Письмо к Вам – единственное, что написал с ноября прошлого года…» И в письме дан подробнейший и правдивый анализ того, что происходило в хуторах и станицах: «Сейчас на полевых работах колхозник, вырабатывающий норму, получает 400 гр. хлеба в сутки. Но те из его семьи, которые не работают (дети, старики), ничего не получают. А много ли найдётся таких, с закаменевшими сердцами, которые бы сами съедали эти разнесчастные 400 гр., когда дома – пухлая семья…» (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11).

Сталин и его ближайшие соратники активно обсуждали письмо Шолохова. В частности, сохранилось письмо Сталина Молотову: «Вячеслав! Думаю, что надо удовлетворить просьбу Шолохова целиком, т. е. дать дополнительно вёшенцам 80 тысяч пудов и верхнедонцам 40 тысяч. Дело это приняло «общенародную» огласку, и мы после всех допущенных там безобразий – можем только выиграть политически» (Письма И.В. Сталина В.М. Молотову. 1925—1936 гг. М., 1995. С. 245).

22 апреля 1933 года Сталин дал телеграмму Шолохову: «Ваше второе письмо только что получил. Кроме отпущенных недавно сорока тысяч пудов ржи, отпускаем дополнительно для вёшенцев восемьдесят тысяч пудов, всего сто двадцать тысяч пудов. Верхне-Донскому району отпускаем сорок тысяч пудов. Надо было прислать ответ не письмом, а телеграммой. Получилась потеря времени. Сталин» (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11).

Вскоре после этих событий в район выехала комиссия под руководством М.Ф. Шкирятова, которая рассмотрела более 4 тысяч дел. Самое деятельное участие в этой сложной работе принимал М.А. Шолохов. К нему десятками и сотнями поступали заявления, жалобы и просьбы. Он их пачками приносил в райком и райисполком. Скот, коров, овец, свиней, птицу приходилось брать с ферм колхозов, а одежду, какая не находилась, пришлось оплачивать деньгами. Комиссия возвратила несколько тысяч голов скота, выдала несколько миллионов рублей за вещи, которые были изъяты и не оказались в наличии.

Об итогах работы комиссии Шкирятов доложил на заседании Политбюро в присутствии Шолохова и руководителей Северо-Кавказского края. Два дня продолжалось разбирательство, строго были наказаны виновные в перегибах, строгий выговор получили и председатель колхоза Андрей Плоткин, и секретарь крайкома Зимин, упоминавшийся в письмах Шолохова.

4 июля 1933 года Политбюро приняло решение «О Вёшенском районе», в котором резко осудили крайком за перегибы, в частности второго секретаря крайкома Зимина, который не только не прекратил творившиеся там безобразия, но и поощрял их.

Только в конце декабря Шолохов начал работу с кинорежиссёром…

А читатели, издательские, писательские и широкие партийные круги писали М.А. Шолохову, что ждут от него продолжения «Тихого Дона», их заинтересовала необычная судьба Григория Мелехова, его высокие нравственные качества, его простота, искренность переживаний, мужество, правдивость, его героизм во время войны, драматическая любовь к Аксинье, казачество хутора Татарского, в котором виделась трагедия всего русского народа в недавнем прошлом.

Трагические обстоятельства, начавшиеся с убийства первого секретаря Ленинградского обкома партии С.М. Кирова, с ареста вёшенских районных руководителей и неоднократных писем и встреч со Сталиным, надолго выбили Шолохова из творческой колеи. Иногда удавалось писать…

Седьмая часть «Тихого Дона» была напечатана в «Новом мире» в 1937 году в № 11 и 12, а в 1938 году – в № 1—3; восьмая часть, заключительная, – в 1940 году, в № 2—3. Отдельное издание романа в четырёх книгах – «Тихий Дон» (М.: Гослитиздат, 1938—1940).

Шолохов и сам мучился над последней книгой романа, со всех сторон ему подсказывали, что Григорий Мелехов должен прийти в стан большевиков, Панфёров, Фадеев и говорили, и писали в своих письмах об этом, но Шолохов написал так, как подсказала ему правда истории и правда жизни.

Тяжело и мучительно выковывались новые человеческие взаимоотношения, новый человеческий характер. Этот процесс формирования нового мира и нового человека глубоко, правдиво и всесторонне раскрывает Шолохов в своих романах «Тихий Дон» и «Поднятая целина». Его герои оказались в центре сложнейших исторических событий, когда происходила ломка веками устоявшегося быта, когда создавались непривычные обстоятельства, возникающие при созидании новых форм жизни, в которых сущность человека раскрывается гораздо быстрее, правдивее и глубже, чем в привычной обстановке, где заранее всё взвешено и рассчитано. Пролетарская революция разбила старый порядок и указала новые пути всему человечеству. Но отказ от старых форм жизни и приобщение к новым порождали мучительную внутреннюю борьбу в душе крестьянина, ему было нелегко понять в это напряжённое время, что является правильным и необходимым, а что противоречит его интересам. Особенно сложен, извилист и противоречив был путь верхнедонского казачества. В нём колебания крестьянина (казака) получили наиболее заострённую и резкую форму. Но конец этих колебаний был почти везде одинаков: меньшинство уехало в эмиграцию, в западные и восточные страны, а большинство участвовало в мирном строительстве первой страны социализма. Мысли и чувства, поступки и действия, влечения и страсти главных героев изображены писателем как результат объективных условий общественного развития. «Тихий Дон» и «Поднятая целина» – это художественное выражение целой эпохи с её социальными и психологическими противоречиями и конфликтами. Эпоха здесь предстаёт во всей возможной сложности, пестроте и разнообразии человеческих судеб, напряжённости классовых столкновений, трагичности заблуждений. Революционное и контрреволюционное, случайное и закономерное, стихийное и сознательное, трагическое и комическое, прекрасное и безобразное, возвышенное и низменное – всё это получило в романах яркое художественное воплощение.

Шолохов внимательно читал критические статьи, с чем-то соглашался, с чем-то спорил, многое удавалось критикам и учёным разгадать, следуя текстам романов, но кое-что существенное так и оставалось для них тайным.

Удивило Шолохова выступление партийных деятелей, академиков, профессоров, военных работников, артистов и критиков «Наше слово о литературе» (1933), в котором Карл Радек опубликовал статью «Роман Шолохова «Поднятая целина» – образец социалистического реализма», написал о «Поднятой целине» и Н.И. Бухарин. Вот почему авторы либретто и музыки опер о «Тихом Доне» и «Поднятой целине» братья Дзержинские так старательно переделывают и перестраивают его романы в духе прославленного социалистического реализма, где социализм и революция торжествуют, герои выходят на правильный путь.

Среди разнообразнейших человеческих судеб, раскрытых в «Тихом Доне», внимание читателей и критиков приковывает к себе незаурядная личность Григория Мелехова, его сложная, противоречивая жизнь, его трагическая судьба. Как живой встаёт перед нами Григорий со своим индивидуальным темпераментом, со своим, только ему присущим характером, со всеми его сильными и слабыми чертами. С неослабевающим вниманием следим мы за судьбой героя, испытываем чувство симпатии, сострадания, горечи, сожаления. При всех ошибках, совершаемых им, при всех его противоречиях, в нём даже в самые критические моменты не иссякают душевные силы, вызывающие наше сочувствие, – честность, искренность, мужество, правдивость, благородство, прямота. Такова уж сила художественного слова: гениальный писатель целиком и полностью завладевает сердцем читателя и заставляет любить того, кого сам любит, ненавидеть того, кого сам ненавидит, сочувствовать тому, кому сам сочувствует. В конце романа, мучительно размышляя о нескладной своей судьбе, часто думая о смерти как единственной возможности ухода от этих нечеловеческих страданий, Григорий всё же снова тянется к родному хутору, к детям. И это ещё резче подчёркивает крах иллюзий Григория остаться в стороне от жестокой реальности, от истории.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.