Юрий Валентинович Трифонов (28 августа 1925 – 28 марта 1981)

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Юрий Валентинович Трифонов

(28 августа 1925 – 28 марта 1981)

Родился в семье крупного партийного работника, участника революций 1905 и 1917 годов, известного политработника времен Гражданской войны, позже отец писателя занимал крупные должности в топливном хозяйстве, был на дипломатической и военной службе. В 1937 году арестован и по суду расстрелян.

Юрий Трифонов помнил своего отца, ему было одиннадцать, когда отца взяли, а потом, поврослев, начал изучать биографию двоих братьев Трифоновых, донских казаков, родившихся в станице Новочеркасской, на хуторе Верхне-Кундрюченском. После смерти родителей Валентин Андреевич с семи лет жил в Майкопе, где учился в ремесленном училище, потом рабочие вовлекли его в революционную работу, он стал членом партии, начались суды и ссылки. Изучив материалы революции и Гражданской войны, Юрий Трифонов написал документальную повесть «Отблеск костра» (Знамя. 1965. № 2), рассказывающую об участии Валентина Трифонова в Гражданской войне как члена Реввоенсовета. По письмам и документам здесь восстановлен ряд острых моментов руководства Красной армией. Обычно организатором и руководителем Красной армии, вдохновителем её побед называют Льва Троцкого. На самом деле это было не так. Троцкий лишь возвещал о победах, а руководили совсем другие люди. Валентин Трифонов, наблюдая разворот событий Гражданской войны, писал своему другу А.А. Сольцу: «Прочитай моё заявление в ЦК партии и скажи своё мнение: стоит ли его передать Ленину? Если стоит, то устрой так, чтобы оно попало к нему. На Юге творились и творятся величайшие безобразия и преступления, о которых нужно во всё горло кричать на площадях, но, к сожалению, пока я это делать не могу. При нравах, которые здесь усвоены, мы никогда войны не кончим, а сами быстро скончаемся – от истощения. Южный фронт – это детище Троцкого и является плотью от плоти этого… бездарнейшего организатора. Публике нашей надо серьёзно обратить внимание. Армию создавал не Троцкий, а мы, рядовые армейские работники. Там, где Троцкий пытался работать, там сейчас же начиналась величайшая путаница. Путанику не место в организме, который должен точно и отчётливо работать, а военное дело именно такой организм и есть. Ведь только сказать, что из одного эвакуационного пункта отправлено 32 тысячи тифозных больных, – страшно становится. В каких невероятных условиях должны жить солдаты, чтобы дать такое количество тифозных. Воистину солдаты Красной армии – величайшие герои…» (Трифонов В. Собр. соч.: В 4 т. Отблеск костра. Т. 4. С. 116—117).

Это письмо написано 3 июля 1919 года. А Юрия Трифонова интересовало письмо Валентина Трифонова в ЦК партии. «Мне удалось разыскать в архиве то, что я искал, – писал Ю. Трифонов. – Это оказалось не заявление, а подробный доклад в Оргбюро ЦК, и действительно в нём были факты. Конкретность, предложения. Но тон был тот же, что в письме к Сольцу: гневный и резкий.

Речь в докладе идёт не о штабных безобразиях, а о политике Донского бюро по отношению к казачеству и о причинах Вёшенского восстания» (Там же. С. 121). Ю. Трифонов почти полностью процитировал этот доклад, а потом написал: «И надо отдать должное мужеству Шолохова, который сумел в трудные времена культа личности Сталина, когда искажались и история, и назначение литературы, изобразить картину восстания достаточно правдиво» (Там же. С. 125).

«Отблеск костра» Юрий Трифонов написал уже сложившимся художником. А начинал он свой творческий путь рассказами в 1947 году, в 1950 году написал роман «Студенты», за что получил Сталинскую премию третьей степени. И после этого долго молчал, перечитывать роман не было сил, столько в нём было общеизвестного, банального, слабого во всех отношениях, и в композиции, и в языке, и в характеристиках.

Затем одна за другой выходят его повести и романы – «Утоление жажды» (1963), «Обмен» (Новый мир. 1969. № 12), «Предварительные итоги» (Новый мир. 1970. № 12), «Долгое прощание» (1973), «Нетерпение» (1973), «Другая жизнь» (Новый мир. 1975. № 8), «Дом на набережной» (Дружба народов. 1976. № 1)…

О произведениях Ю. Трифонова писали многие критики и писатели. И в частности, многие писали о том, что Трифонов чрезмерно увлекается описанием быта, дескать, он бытовой писатель. А Шолохов ещё в начале 30-х годов писал, что лестно быть бытописателем. И Ю. Трифонов посвятил одну из своих статей – «Нет, не о быте – о жизни!» (1976) – в защиту бытописателя. Да, он согласен, что литература есть выражение и отражение современной нравственности. В произведениях Гомера нет описания кораблей, его военных приключений, его путешествия, «но навсегда отпечаталась нравственная суть Одиссея, его товарищей, его жены Пенелопы. Это оказалось вечным. Всю историю Одиссея и Пенелопы с женихами современные критики называли бы, вероятно, бытовой. Вообще Гомера можно было бы очень серьёзно критиковать за бытовизм» (Там же. С. 541). Ю. Трифонов, полемизируя с критиками, вообще не знает, что такое бытовизм и что такое быт: «В русском языке нет, пожалуй, более загадочного, многомерного и непонятного слова. Ну что такое быт? То ли это – какие-то будни, какая-то домашняя повседневность, какая-то колготня у плиты, по магазинам, по прачечным. Химчистки, парикмахерские… Да, это называется бытом. Но и семейная жизнь – тоже быт. Отношения мужа и жены, родителей и детей, родственников дальних и близких друг другу – и это. И рождение человека, и смерть стариков, и болезни, и свадьбы – тоже быт. И взаимоотношения друзей, товарищей по работе, любовь, ссоры, ревность, зависть – всё это тоже быт. Но ведь из этого и состоит жизнь!» (Там же. С. 541—542).

Здесь Трифонов, в сущности, определил тематику своих повестей – через быт раскрыть особенности нравственного мира живущих рядом с ним рядовых интеллигентов, когда вместе с честными живут и бесчестные, для которых христианская, православная нравственность просто не существует, между ними возникают драматические конфликты, которые для них чаще всего заканчиваются победой нечестных людей.

В повести «Обмен» Виктор Дмитриев вдруг узнал, что жена, услышав о серьёзной болезни его матери, вдруг предложила обмен. Это поразило Дмитриева: как так – четырнадцать лет жена не хотела обмена, хотя он предлагал, но она решительно заявляла, что со свекровью жить не может. Дмитриев оказался в драматическом положении, он любил и мать и жену. Бывали жестокие перепалки с женой, а вот сейчас она – за обмен. Дмитриев прекрасно понимал, что лучше всего покой, он видел, что то же самое – «у всех, и все – привыкли» (Там же. Т. 2. С. 8). Неожиданно он узнал от Лены, что обмен нужен матери, и тут он взорвался: «Ей-богу, в тебе есть какой-то душевный дефект. Какая-то недоразвитость чувств. Что-то, прости меня, н е д о ч е л о в е ч е с к о е…» (Там же. С. 10). Он не понимал, почему две интеллигентные женщины, мать – библиограф, жена – переводчица с английского, не могут найти общий язык. И эта «недоразвитость чувств» прослеживается во всей повести. Приехал на дачу дед, старик, и он видит, как Елена и её мать, Вера Лазаревна, говорят сорокалетнему рабочему, чинившему кушетку, «ты». Дед также удивился, когда Дмитриевы дали пятьдесят рублей за то, что продавец отложил для них приёмник. Елена – женщина-бульдог, всегда добивалась желаемого, а на Дмитриева смотрела «синими ласковыми глазами ведьмы» (Там же. С. 50). Мать сначала сразу после больницы отказалась от обмена, а уж накануне смерти согласилась. После обмена и смерти матери «у Дмитриева сделался гипертонический криз, и он пролежал три недели дома в строгом постельном режиме» (Там же. С. 64). В повести «Предварительные итоги» сорокавосьмилетний переводчик, перебирая в памяти все несовершенства жизни, думает: «Можно болеть, можно всю жизнь делать работу не по душе, но нужно ощущать себя человеком. Для этого необходимо единственное – атмосфера простой человечности… Ну, что за ветошь: возлюби ближнего своего? Библейская болтология и идеализм. Но если человек не чувствует близости близких, то, как бы ни был он интеллектуально высок, идейно подкован, он начинает душевно корчиться и задыхаться – не хватает кислорода» (Там же. С. 73). И вдруг после всех этих благородных рассуждений вспомнил сына, его дневник, в котором он свою тётю назвал «кикиморой», а принимая от нее подарки, говорил ей ласковые слова. А потом вспомнил свою жизнь, жену Риту, сына, Рафика, Гартвига, всех-всех и понял, какое двуличие процветает в нашем обществе, где нет внешних конфликтов, внутри же общество разъедено гнилостной интеллигентностью, фальшью, цинизмом, лицемерием, презрением к тем, кто не может иметь самого необходимого, а для этого нужен блат, нужны близкие люди, которые служат тебе, а ты служишь им.

В повести «Долгое прощание» – иная атмосфера, артисты, режиссёры, театральная жизнь со всеми её интригами, причудами и нелепостью. На молодую актрису Лялю «положил глаз» исполняющий должность главного режиссёра Смурный, но она отвергла его приставания. А он не давал ей роли. Наконец она сошлась с драматургом, сыграла в его пьесе одну из главных ролей, бросила своего пишущего мужа Реброва. Прошло время, изменилась жизнь главных персонажей повести, драматург перестал писать, Ляля перестала играть в театре, а Ребров процветает, сценарии его пользуются успехом, машина, дважды женат, Ляля радовалась за него. «Не знала одного: он часто думает о своей жизни, оценивает её так и сяк – это его любимое занятие повсюду, особенно в путешествиях, – и ему кажется, что те времена, когда он бедствовал, тосковал, завидовал, ненавидел, страдал и почти нищенствовал, были лучшие годы его жизни, потому что для счастья нужно столько же…» (Там же. С. 216).

В начале 70-х годов «Политиздат» предложил В. Трифонову написать биографию Андрея Ивановича Желябова (1851—1881), русского революционера из крепостных крестьян, редактора «Рабочей газеты», организатора ряда покушений на Александра II, по приговору суда повешенного 3 апреля 1881 года. Писатель окунулся в документы XIX века. Не только революционные декларации привлекли автора к исследованию революционного движения, его привлекли нравственные отношения между действующими лицами. Юрий Трифонов согласился написать роман «Нетерпение» (1973). Вот Гришка Гольденберг, убивший губернатора Кропоткина, вернулся в Москву и в шутку потребовал от Софьи Перовской вознаграждение, обещанное после громкого дела. Мол, дело совершил, а вознаграждения не получил. А Сонечка, юная, почти подросток, отец – знаменитый сановник, ушла из дома от царившего здесь деспотизма отца, обладала «какой-то скрытой, необычной силой». Гришка полюбил её, а она отшучивалась, отказываясь от «обещанного лобзания». Ю. Трифонов не раз задумывался над этим «странным сочетанием: детскость и сила» (Там же. Т. 3. С. 176). «Нет, по-видимому, слухи о том, что женщина в ней не то что не проснулась, но даже и не ночевала, были, как ни грустно, справедливы. Остаться равнодушным к такому парню, как Гришка! Он и герой, и ростом высок, и выпить может, как русский извозчик, и песни поёт, и на любое дело удал. Говорили, что она фанатик. Да ведь все фанатики» (Там же).

Андрей Желябов в центре всех исторических событий, бывает на съездах, совещаниях, выступает, формулирует параграфы политической программы, произносит громовую речь перед морскими офицерами, предлагая верховенство народа в правительстве, национализацию земли и Учредительное собрание. Некоторые из офицеров согласны, они во время службы увидели чудовищное казнокрадство, безграничную жадность высших офицеров, наглость, высокомерие, они готовы что-то изменить в управлении страной. Но терроризм, покушения на губернаторов, убийство императора – это они отвергали.

Член Государственного совета Победоносцев в письмах внушал наследнику Александру Александровичу: «От всех здешних чиновных и учёных людей душа у меня наболела, точно в компании полоумных и исковерканных обезьян. Слышу отовсюду одно натверженное, лживое и проклятое слово: конституция… Повсюду в народе зреет такая мысль: лучше уж революция русская и безобразная смута, нежели конституция. Первую ещё можно побороть вскоре и водворить порядок в земле, последняя есть яд для всего организма, разъедающий его постоянной ложью, которой русская душа не принимает… Народ убеждён, что правительство состоит из изменников, которые держат слабого царя в своей власти. Все надежды на Вас! Валуев – главный зачинщик конституции…» (Там же. С. 208).

Из этого следует, что не только революционеры-социалисты, но и чиновный мир тоже думает о конституции. На одном из совещаний Андрей Желябов сказал, что он в Комитете – единственный из крестьян. И, отвечая Соне Перовской, он сказал: «Как же: Дворник из дворян, ты из дворян, Семён из дворян, Марья Николаевна то же самое, Михайло – сын фельдфебеля, Тигрыч – военного фельдшера, Кот-Мурлыка, Фигнер, Корба, Суханов – все из дворян, Баска, Кибальчич – дети священников… Богданович из дворян…» (Там же. С. 311).

После взрыва динамита в Зимнем дворце, подготовленного и осуществлённого Степаном Халтуриным, всю революционную организацию выдал полиции Гришка Гольденберг («Человек неуравновешенный, вздорный, с самомнением, но – предать?»), он назвал и описал сто сорок три человека, сначала написал восемьдесят страниц обо всех, начиная с Веры Засулич, потом на ещё семидесяти четырёх страницах охарактеризовал всех известных ему революционных деятелей, «их взгляды, заслуги, особенности характера и даже внешность», Желябова назвал «личностью необыкновенною и гениальною» (Там же. С. 272). Гольденбергу было известно, что Александр II, назначив графа Лорис-Меликова председателем Верховной распорядительной комиссии проводить государственные реформы, обещал выполнить многое из того, что предлагалось на революционных сходках. «Молодёжь должна себе уяснить, что страна сворачивает на новую колею. Если не будет понято – тогда катастрофа», – сказал граф Лорис-Меликов в разговоре с Гольденбергом. И после этого Гольденберг поверил в святость своих признаний, его товарищи должны быть в неприкосновенности. «И в результате – примирение всех сословий, успокоение, труд во имя счастья и процветания России», – слова графа Лорис-Меликова прозвучали как итог прошедшей беседы. «Молодёжь готова понять, граф!» – это признание Гришки Гольденберга закончилось трагедией.

Но ожидаемые реформы не состоялись, революционеры подготовили и совершили убийство Александра II, убийцы были осуждены и повешены.

После повести «Отблеск костра» Юрий Трифонов почувствовал и осознал, что в этом произведении он только наметил сложности и противоречия Гражданской войны, а надо идти дальше, художественно исследуя хотя бы самые крупные из них. Один из стариков, участников революции и Гражданской войны, которых он хорошо знал (его бабушка, Т. Словатинская, была членом партии большевиков с 1905 года), получил письмо от своей современницы, которая отчётливо помнила и его самого, и трагические конфликты того времени. Таково было начало романа «Старик» (Дружба народов. 1978. № 3). По бумагам своего отца, Валентина Трифонова, по архивным документам, по воспоминаниям стариков Юрий Трифонов попытался восстановить масштабные фигуры времён Гражданской войны. Пусть действие развивается в наши дни и перед нами проходит целая вереница не очень-то симпатичных персонажей, собранных на небольшом участке дачного кооператива, спорят об Иване Грозном, недовольны Стариком, который не думает о будущем своих детей и внуков, но весь интерес сосредоточен на поисках истины, которыми занимается Старик – Павел Евграфович Данилов. Он был одним из тех, кто хорошо знал комкора Миронова, кто хорошо знал Дыбенко, был участником событий на Дону, где разворачивались трагические конфликты. Старик, оглядываясь вокруг себя, приходит к неутешительным выводам: дети несчастны, жизнь у них не сложилась, он так и не смог им внушить то, чем жил, чем страдал и мучился всю жизнь. Дети упрекают его в том, что он старый эгоист, думающий только о своих «болячках». А дело-то всё заключалось в том, чтобы пойти к председателю кооператива и поговорить с ним о возможности приобрести для детей какой-то освобождающийся домик. В эту борьбу включается и сосед по даче Олег Васильевич Кандауров. И вот это лицо, пожалуй, самое живое и удачное. Его теория всё доводит до упора – «хочешь чего добиться – напрягай все силы, все средства, все возможности, всё, всё, всё… до упора. И в большом, и в малом, везде, всегда, каждый день, каждую минуту» – эта теория производит сильное впечатление, напоминая о персонажах бытовых повестей.

И даже он терпит крушение. Безжалостный автор сначала показывает его стальное здоровье, а потом как бы вскользь бросает, что Кандауров смертельно болен, и вместо Мексики, куда он собирался на несколько лет в командировку, герой попадает в больницу.

Так вот всё это сегодняшнее, со всеми маленькими и большими удачами и неудачами, отходит в романе на десятый план, как только автор переносит Старика из наших дней в его молодость, когда он участвовал в Гражданской войне… И не столько в боевых действиях, сколько в нравственных конфликтах…

В сегодняшнем мире Старик плохо разбирается, всё кажется ему запутанным, одни хотят получить домик, другие не хотят, ничего не поймёшь. Но полученное письмо от старой знакомой заставило его вновь вернуться к дням его молодости. Автор даёт то картины современности, то картины Гражданской войны. Неужто и в событиях своей молодости герой так же запутается, как и в современном быте своих родственников? Обычно говорили, что старики ни черта не помнят, путают, врут, им верить нельзя… Неужто и он ничего не помнит – так размышляет Старик. И всё казалось, что он честно ищет Истину, но, увы, в самом конце романа мы узнаём, что и он, неподкупный и честнейший человек, оказался, мягко выражаясь, вруном. Уже после смерти Старика молодой аспирант подводит итог его жизни: «Истина в том, что добрейший Павел Евграфович в двадцать первом на вопрос следователя, допускает ли он возможность участия Мигулина в контрреволюционном восстании, ответил искренне: «Допускаю», но, конечно, забыл об этом, ничего удивительного, тогда так думали все или почти все, бывают времена, когда истина и вера сплавляются нерасторжимо, слитком, трудно разобраться, где что, но мы разберёмся» (Трифонов Ю.В. Собр. соч. Т. 3. С. 605—606). И вот в этом – «мы разберёмся» – весь пафос романа…

В произведении очень много действующих лиц. Некоторые из них только упоминаются, иной раз только для того, чтобы вложить в их уста какие-то важные мысли. Так возникают старый каторжанин Шигонцев, Наум Орлик, Грибов, Кирик Насонов… Бесцветные, они запоминаются только несколькими фразами или авторскими характеристиками.

Весь интерес сосредоточен вокруг фигуры Сергея Кирилловича Мигулина. Был ли он контрреволюционером или погиб случайно? Ясно нам одно, что Мигулин «погиб понапрасну», «заговора не было». И об этом чётко говорится в конце романа. И самые умные и глубокие мысли связаны как раз с попытками реабилитировать Мигулина, с попытками разобраться, в чём он был прав, а в чём ошибался, почему Время тогда не давало ему свободы действий. Из Центра поступила директива, подписанная Я. Свердловым. Как и все казаки, Мигулин был против. Он был против расказачивания на Дону, он писал об этом, говорил об этом в Кремле, яростно сражался с политкомиссарами, которые проводили политику расказачивания. Автор передаёт Мигулину факты биографии Миронова, его славный путь из бедняков в образованного и яркого офицера. Он чувствует, что правды нет ни у красных, посылающих директиву о расказачивании, ни у белых. На казацкой земле командует председатель ревкома Бычин. Учитель Слабосердов уговаривает Бычина не слушаться приказа о расказачивании, нельзя заниматься реквизицией повозок, сёдел, конской упряжи: «Всё казацкое богатство, без которого жизни нет… Он вам скорее жену отдаст, чем сёдла и упряжь…» (Там же. С. 465).

Впечатляюще показано появление Шигонцева (Донревком) и Браславского (Гражданупр Южного фронта). Их явно не удовлетворило количество заложников, арестованных Бычиным, это «жалкое, гнилое головотяпство», чуть ли не преступление. Количество расстрелянных выросло в несколько раз. Расказачивание пошло в бешеном темпе. Эта директива – «ошибка, если не хуже! Будем раскаиваться. Но будет поздно», – говорит один из честнейших коммунистов, Александр Даниленко, Шура, как часто называет его рассказчик, Старик… И стоит здесь напомнить слова Шигонцева: оказывается, Браславский сильно пострадал от казаков, во время екатеринославского погрома в 1905 году мать убили, сестёр изнасиловали. «Лучшего мужика на эту должность и придумать нельзя», – с радостью сказал Шигонцев.

И стоит вспомнить один эпизод: Браславский нажал на Бычина и на Шуру Данилова. Шура возражает, ничего не боится, а Бычин струхнул: «Удивительно, такой здоровенный, могучий, с бугристыми кулаками и, чуть на него надавил, этот маленький, с сонными глазками, сейчас же отрекается и выдаёт!» (Там же. С. 470).

Браславский всех врагов революции хочет расстрелять, свести «под корень»: «По этому хутору я пройду Карфагеном». Ему возразили: «Пройти К а р ф а г е н о м нельзя… Можно разрушить, как был разрушен Карфаген…» На это возражение Браславский ещё громче повторил свою фразу. И он успел пройти «Карфагеном» по хутору Михайлинскому. Успел породить ненависть к советской власти в сердцах сотен, тысяч казаков. Браславского расстреляли, но сколько горя принесли подобные ему, которые в своём желании пройти «Карфагеном» по Дону подтолкнули казачество на вооружённое восстание. Старик, вспоминая директивы о расказачивании, горестно вздыхает: «Бог ты мой, и как мало людей ужаснулись и крикнули! Потому что лава слепит глаза…» На многое раскрыло глаза Старика письмо от Аси, бывшей до конца с Мигулиным, которому постоянно присылали «проверяльщиков» один хуже другого.

Мигулин кричал: «Беда идёт», но голос его не был услышан. Нарочно шлют железного Шигонцева, ведь Мигулин не уступит. Автор приводит стенограмму суда над Мигулиным, который рвался в бой с белыми, а ему не разрешали; приведены все выступления – и Мигулина, и свидетелей, и судей. Остро и драматично написан роман. А дачный посёлок понадобился правительственным службам, в связи с этим и дачные конфликты сами по себе устранились.

О Филиппе Кузьмиче Миронове (1872—1921) – участнике Русско-японской, Первой мировой и Гражданской войн сейчас написано много статей, воспоминаний, монографий. По ложному обвинению был арестован и расстрелян в Бутырской тюрьме.

Последний роман «Время и место» Юрий Трифонов закончил в декабре 1980 года, а столько было ещё планов, но всё это осталось незавершённым.

Юрий Трифонов оставил талантливый след в русской литературе ХХ века.

Трифонов Ю.В. Собр. соч.: В 4 т. М., 1985—1987.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.