«Сердитые русские»
«Сердитые русские»
Люди злословят обычно не из дурных намерений, а из тщеславия… Люди недалекие обычно осуждают то, что выходит за пределы их кругозора.
Франсуа де Ларошфуко
В человеческом невежестве весьма утешительно считать все то за вздор, чего не знаешь.
Денис Фонвизин
«Чего им дома не сидится?»
В двадцатых годах XIX века подданные Российской империи Е. Балабин, И. Гагарин, И. Мартынов и П. Пирлинг основали в Париже Славянский музей-библиотеку. В этом просветительском учреждении был открыт русский отдел. В дар музею передавались современные и старинные книги, древние документы, рукописные творения.
Доброе начинание не осталось без внимания. Если французская пресса лишь скромно упомянула об этом событии, то русские, находившиеся в то время в Париже, обсуждали открытие Славянского музея весьма горячо. Одни поддерживали, другие бранили, выискивали всевозможные недостатки в организации музея-библиотеки.
Французы после двадцатых годов XIX столетия стали отмечать, что русские, посещавшие Париж, изменились:
— Где былой восторг?.. Где любование нашей столицей?.. Где романтические вздохи при виде бульваров, улиц, дворцов и парков города?.. Где вздохи при виде очаровательных парижанок?..
— Теперь от визитеров из России, в основном, слышишь брюзжание, недовольство, ехидные замечания и настырные советы, как нам обустроить жизнь…
— Обустраивали бы свое отечество… И чего им дома не сидится, коли так недовольны Парижем?!..
Наверное, в этом французы отчасти были правы. И русские аристократы, и разночинцы, стараясь выпятить себя, пользовались древним, как мир, способом. На хорошие отзывы люди меньше обращают внимание, а вот к ругани прислушиваются.
«Он не нашел созвучия…»
В июне 1836 года Николай Васильевич Гоголь отправился за границу. Ему хотелось не только посмотреть мир, но отвлечься от недоброжелателей и критиканов. А их у Гоголя, после постановки «Ревизора», оказалось в России не мало.
Актеру Михаилу Щепкину он писал: «Все против меня. Чиновники пожилые и почтенные кричат, что для меня нет ничего святого, когда я дерзнул так говорить о служащих людях. Полицейские против меня, купцы против меня, литераторы против меня…
Теперь я вижу, что значит быть политическим писателем. Малейший признак истины — и против тебя восстают, и не один человек, а целые сословия».
Во время заграничной поездки Николай Васильевич продолжал работу над поэмой «Мертвые души».
Вначале посетив Швейцарию, зиму он провел в Париже. Известный французский писатель и критик Шарль-Огюстен Сен-Бев рассказывал своим приятелям, что Париж не произвел на Гоголя должного впечатления. Видимо, он «не нашел созвучия с нашей столицей».
Можно предположить, что все красоты и очарование Парижа померкли в сознании Николая Васильевича, когда он получил известие о гибели Пушкина. Потрясение было для Гоголя невыносимым. Несколько дней он старался ни с кем не встречаться и не разговаривать, а затем сообщил знакомым, что не может больше оставаться в Париже.
В марте писатель поспешно покинул французскую столицу.
Может и в самом деле, Гоголь «не нашел созвучия» с этим городом.
Но литературный Париж доброжелательно воспринял творчество Николая Васильевича. Когда в 1846 году вышел его сборник повестей на французском языке, Виссарион Белинский отмечал небывалый успех этой книги во Франции. «…Самый интересный для иностранцев русский поэт есть Гоголь», — писал он.
Сен-Бев откликнулся на сборник повестей Николая Васильевича обстоятельной и восторженной рецензией. Так же высоко оценил творение Гоголя и другой знаменитый французский писатель — Проспер Мериме.
Страница из пьесы Н. В. Гоголя «Ревизор»
Надо отметить, что Мериме любил русскую литературу и пропагандировал ее. Он изучил русский язык и перевел на французский «Пиковую даму» и другие произведения Александра Пушкина, рассказы Ивана Тургенева, «Ревизор» и отрывки из «Мертвых душ» Гоголя. Мериме также написал статьи о жизни и творчестве этих писателей.
Как отмечалось во французской прессе о Гоголе: «Он был недолго в Париже, зато его творения на века остались во Франции».
«Зло в чужую жизнь»
Пожалуй, можно понять непокорных русских литераторов Александра Герцена и Николая Огарева. Они мечтали о революционных преобразованиях во всем мире. Критиковали, находили недостатки всюду, где бывали и где их принимали, отстаивали свои революционные взгляды и в России, и за рубежом.
Герцена даже выслали из Парижа, и недовольный русский эмигрант, покинув столицу, со своим семейством перебрался в Ниццу, а затем — в Швейцарию.
В 1859 году Николай Огарев писал Александру Герцену: «Каждый человек знает только свои страдания и уверен, что окружающие заставляют его страдать невинно; каждый является в собственных глазах мучеником, а остальные мучителями. От этого так мудрено столковаться. Никто не хочет знать, сколько зла он вносит в чужую жизнь…».
Спустя год другой русский критик и литератор Николай Александрович Добролюбов, посетив французскую столицу, писал: «…в Париже пришлось мне найти милый провинциальный утолок, со всеми удобствами парижской жизни, но без ее шума и тщеславия.
Мы живем с Обручевым (Владимир Александрович, публицист. — Авт.) в одном из скромнейших меблированных домов Латинского квартала на полном пансионе, и потому беспрестанно сходимся с семейством хозяина, состоящим из жены его сына-студента и дочери 16 лет. У них множество родни и знакомых — все люди весьма скромного состояния — коми, модистки, армейские офицеры, гувернантки, студенты и т. п.
И какое бесцеремонное, доброе веселье разливается на всех, когда иной вечер все это общество соберется и примется петь, плясать, фокусничать, ни на кого не смотря, ничем не стесняясь, кто во что горазд!..»
Таким видел быт парижан небогатый русский литератор середины XIX века.
Науки здешние умны
Читаю много и хожу
На лекции. Но двух вещей,
Как ни ищу, как ни гляжу,
Усвоить не могу, ей-ей!
Во-первых: не определить,
Как нам к России применить
Что здесь усвоено вполне?
Науки здешние умны;
До пресыщения полны,
Объелись множеством имен,
Систем всех красок, всех времен.
Но даже здесь, у них в дому,
Назло стараньям и уму,
Жизнь проявляет зауряд
Свой органический разлад
С наукой! Глупо занимать
Нам, русским, злую благодать
Такого званья! Тут стези
Особые!.. Они чужды
России! Плотные ряды
Мещанства их, буржуази…
Так, с оттенком иронии, вспоминал о времени обучения в Сорбонне и в других европейских университетах русский поэт и прозаик, государственный деятель Константин Константинович Случевский.
После окончания кадетского корпуса и службы в лейб-гвардии Семеновском полку он поступил в Академию Генерального штаба. Но через год блистательный офицер внезапно подал в отставку и осенью 1860 года, в возрасте двадцати трех лет, отправился за границу.
Прощай надолго, Петербург!..
Мечта о Париже сбылась!..
Константин Константинович Случевский
В 1861 году будущий член Совета министра внутренних дел России, член Ученого комитета Министерства народного просвещения, гофмейстер двора Его Величества, стал студентом Парижского университета.
Лекции, диспуты, встречи с научными светилами Франции, раздумья, поглощение известных и запрещенных в России книг увлекли Случевского, но не оторвали от поэзии:
… Ну а второй-то вывод мой —
Что хром и беден ум людской —
В том убеждаюсь все сильней
На лучших людях наших дней.
Смотрите, например, Прудон,
Уж он ли в спорах не силен,
Он выше прочих головой,
А признает жену — рабой!..
Ну а почтенный Жюль-Симон? —
Он тоже, двигаясь вперед,
Свободы хочет без препон,
А между тем не признает
Развода в браке! Жирарден
Толкует, вот уж много лет,
На тот же лад, без перемен,
Что, мол, в печати силы нет!
А чем доказывает он?
Нет! Что-то есть в людском уме,
Что должен он ходить во тьме,
Слоняться век свой ни при чем
Между Кабошем и Христом!
И сам я кое-что видал,
Умом и сердцем испытал,
И бьюсь как рыба я об лед,
И жду: что будет, что придет?..
Константин Случевский в отличие от некоторых своих соотечественников — студентов Сорбонны, не ругал Париж, а лишь наблюдал и слегка подшучивал над жизнью и нравами французской столицы.
«Окинуть напоследок взглядом»
Однажды Константин встретил в Париже давнего приятеля своего отца.
Старик полковник еще юным корнетом бывал здесь в 1814 году. С тех пор ему не доводилось посещать французскую столицу.
— Вот и решил окинуть напоследок взглядом славный город, — объяснил полковник студенту.
Случевский вызвался на какое-то время сопровождать ветерана и знакомить его с новым Парижем — середины XIX столетия.
Конечно же старик рассказывал Константину о том, как входили во французскую столицу русские войска в 1814 году.
Впоследствии Случевский писал о давнем для него событии:
… В рядах картин изображен,
Мундир гвардейцев тех времен
В глаза бросается покроем.
С оборок грузных киверов
Султаны стержнями торчали,
И плавно маковки качали
Вдоль трех шереножных рядов;
Срезая строй до половины,
Белели толстые лосины
Над верхним краем сапогов;
У офицеров в эполеты
Кистями бились этишкеты,
Качались шарфы при боках,
И узко стянутые тальи
Давали тон кор-де-батальи,
И на разводах, и в боях.
Все щеголяли и франтили!
Когда войска в Париж входили,
Приказ особый отдан был:
Чтоб беспардонная команда
Нестроевых, денщичья банда
И прочий люд обозных сил —
В Париж входили только ночью;
Чтоб не видал Француз воочью
Всех этих чуек, зипунов,
Бород нечесаных, усов,
Чтоб не испортить впечатленья
Щеголеватого вступленья…
«Под страхом смерти не вернусь!..»
В тот год, когда Константин Случевский завершил обучение в Сорбонне, в Париж приехал из России молодой дворянин по имени Михаил. Выяснить его фамилию не удалось. Зато стало известно: учеба этого Михаила в Сорбонском университете завершилась в тот же день, что и началась.
Он явился попрощаться с Константином, когда тот уже упаковал вещи.
— Правильно делаете, Случевский, что уезжаете из этого проклятого города… — мрачно произнес он. — Я тоже на днях отбываю…
Константин удивленно взглянул на соотечественника:
— Да как же так?.. Вы ведь только четыре или пять дней назад прибыли сюда!..
Случевский поразился еще больше, заметив разительную перемену в Михаиле. Куда подевались восторг, решительность и мечтательность во взгляде русского провинциала — нового покорителя Парижа?..
В начале их знакомства он выложил свои планы: четыре года провести в стенах Сорбонны… В первый же месяц посетить все до единого театры, музеи и выставки Парижа… Пешком обойти его окрестности… Сшить самые модные наряды, отведать кухню знаменитых столичных ресторанов… Завести знакомство со всеми светилами науки, искусства и литературы Франции…
А теперь перед Случевским стоял поникший, угрюмый юноша, желающий немедленно покинуть Париж… Небывалое изменение в столь короткий срок!..
Михаил отчаянно махнул рукой:
— Эх, говорила моя нянька: «Погубит тебя Париж!..». Права оказалась, старая ворожея… Погубил… Даже под страхом смерти никогда не вернусь сюда!..
— Что же произошло? — перебил отчаявшегося Константин.
Злоключения в столице
Михаил угрюмо взглянул на собеседника и решился:
— А все началось, когда завершился мой первый день лекций в Сорбонне… Как вы знаете, я привез из Москвы целый сундук с книгами о Париже. Была мечта: каждый вечер, взяв одну из книг, совершать прогулки по местам, в ней отраженным…
— Знакомые намерения, — усмехнулся Константин, вспомнив свои первые дни пребывания в Париже.
Михаил не отреагировал на это и грустно продолжал:
— А выбрал я наугад «Картины Парижа» Луи Мерсье. Впрочем, его книгу я мог бы и не брать, поскольку еще в Москве зачитал ее до дыр и наизусть помню десятки страниц.
— Стоило ли начинать с книги Мерсье? Ведь он весьма не любезно и с ехидцей отзывается о родном городе!.. — пожал плечами Случевский.
— Зато верно!.. — Михаил вдруг артистично закатил вверх глаза, прикрыл их ладонью и принялся декламировать — громко, отчаянно, с надрывом: — «Оплакивайте юного безумца, который в опьянении тщеславной пышности, влюбленный в суетную роскошь, обманутый беспутной свободой, спешит окунуться в грубое сладострастие столицы!..
Скажите ему: «Стой, несчастный! Там роскошь и скупость сочетаются в негласном супружестве; там благородство нравов развращается и продается за золото: там какомонада занимает храм Венеры и место наслаждений; там убийственные и отравленные стрелы любви; там занимаются пагубными или по меньшей мере пустыми и совершенно бесполезными искусствами… там господствуют надменность и богатство; там добродетель и восхваляется и пренебрегается, тогда как пороки увенчиваются… Все зло — от столицы…».
— Понятно, о юный безумец, куда вас повлекли строки Луи Мерсье, — прервал страдальческий монолог Случевский.
Михаил опустил голову, открыл глаза и вздохнул:
— Может, посещение заведения мадам Элен оставило бы у меня добрые воспоминания, однако на выходе из него я получил удар по голове. Какие-то бродяги, не говоря ни слова, огрели меня дубиной. Очнулся на холодной мостовой. Злодеи сняли с меня все. Забрали бы только часы, деньги и золотой перстень, — не так страшно. А эти подлецы не оставили даже исподнего!.. Представляете мое состояние?.. Город, о котором с детства мечтал и грезил!.. Первая волшебная ночь в Париже… А я валяюсь, голый, на мостовой, с разбитой головой, но при этом крепко держу двумя руками книгу Луи Мерсье… В общем, кое-как поднялся и, прикрываясь «Картинами Парижа», отправился к реке…
— Почему не позвали на помощь полицию?!.. Почему не вернулись в заведение мадам Элен?.. — поинтересовался Константин.
Михаил обиженно стрельнул глазами на собеседника:
— Я русский дворянин!.. В таком виде кому-то показываться?!..
— Да-да, я понимаю… — кивнул Случевский. — Как же вам удалось выбраться из столь плачевной ситуации?
— Я не выбрался из нее, а попал в еще более плачевную, — пояснил Михаил. — Набережную Сены отыскал довольно быстро. Только опустил ладони в воду, чтобы смыть кровь и грязь, вдруг чувствую: пальцы погрузились в водоросли. Подтянул я их к себе, пригляделся, и — о, ужас!.. Оказалось, держу за волосы утопленницу… Не успел отдернуть руки, как, откуда ни возьмись, — целая орава полицейских окружила. Будто специально меня караулила. Ясное дело: скрутили и в свою канцелярию увезли. Никакие объяснения и уговоры на них не действовали.
Швырнули они мне, как ничтожному холопу, вонючее пальто и стали орать:
— Признавайся в убийстве проститутки!..
— Рассказывай, негодяй, зачем стукнул ее по голове книгой почтенного автора Луи Мерсье, ограбил и бросил несчастную уличную женщину в реку!..
Тут меня осенило:
— Если не верите, господа полицейские, что перед вами — студент Парижского университета и русский дворянин, то объясните, куда я, по-вашему, спрятал кошелек бедной утопленницы? На мне ведь ничего не было…
«Книги — в Сену!»
После затяжной паузы Михаила Случевский не сдержался:
— Ну а дальше-то!.. Дальше-то что произошло?..
Михаил горестно вздохнул и снова продолжил:
— Видимо, в Париже еще никто в голом виде не отправлялся грабить и убивать. Полицейские пошептались, несколько раз стукнули друг друга по голове книгой «Картины Парижа» и поняли, что творение Луи Мерсье не может являться орудием убийства. Ничего другого у меня в руках не было.
Все же вторую ночь пребывания в городе своей мечты я провел в тюремной камере. Лишь к концу следующего дня в полицию заявились секретарь нашего посольства и какой-то клерк из университета. Оба посмотрели на меня, словно патриции — на прокаженного раба, и стали вести переговоры с полицейским начальством. Через полчаса вернулись ко мне в камеру и объявили: подозрение в убийстве снимается, но… Парижские газетчики что-то дознались о ночном происшествии на набережной и уже рыщут вокруг полицейской конторы в надежде разговорить какого-нибудь стража порядка.
— Вы представляете, что будет, если о вашем похождении опубликуют в газетах? — в один голос поинтересовались оба визитера.
— Это позор не только ваш личный, но и — Российской империи!.. — добавил дипломат.
— … И для уважаемого во всем просвещенном мире нашего университета!.. — прогнусавил за ним клерк.
Тут уж я взбеленился и заорал:
— Хотите выдворить меня из Франции?!.. Выкинуть из Сорбонны?!.. Да плевать!.. Не успеете!.. Я сам бросаю университет и уезжаю домой!.. Осточертел мне ваш Париж, с Сорбонной в придачу!..
Оба визитера остались довольны моим громогласным решением: меньше хлопот и посольству, и университету. А дипломат даже доставил меня на улицу Риволи, где я снимаю квартиру. Представляете, как пялили глаза соседи и домовладелец? Побитое, помятое явление в рваном пальто!.. В общем, и они тоже остались довольны, узнав о моем отъезде…
Михаил усмехнулся:
— Ну а я привел себя в порядок и первым делом собрал привезенные из Москвы книги о Париже. Приволок их на набережную Сены и стал швырять, одну за одной, в речку…
— Зачем?!.. — изумился Случевский.
— Назло Парижу!.. — выпалил Михаил и тут же развел руками: — Хотя, по правде говоря, сам не знаю, — зачем… Видать, кураж оголтелый боднул в грудь… Лишь когда кинул в Сену последнюю книжку, опомнился: денег-то у меня не осталось. Нет, чтобы снести книги букинистам, так я, дурья башка, утопил их!..
Михаил вдруг рассмеялся и подмигнул Случевскому:
— Все!.. Прощай, Париж!.. И под страхом смерти я не вернусь сюда!..
Его звали Мишель
19 июля 1870 года началась Франко-прусская война. В то время Пруссия сумела мобилизовать почти миллионную, хорошо подготовленную армию. Франция уступала сопернице и по количеству обученных солдат и офицеров, и в артиллерии.
Весть о поражении и капитуляции французской армии под Седаном всколыхнула Париж. 4 сентября 1870 года восставший народ сверг Вторую империю и провозгласил республику. А 18 сентября прусские войска начали осаду Парижа.
Новое правительство Франции решило, в тайне от народа, заключить перемирие с противником. Предательский замысел был раскрыт. В Париже снова началось восстание, послужившее началом Парижской Коммуны.
28 марта 1871 года в столице Франции всеобщим голосованием был избран Совет Коммуны. На центральных площадях города оркестры исполняли «Марсельезу». Многие парижане в тот день одели красные колпаки — символ свободы. Ружейные стволы и штыки народной национальной гвардии украшали алые ленточки.
Несмотря на праздничное настроение, тысячи парижан отправились тогда на кладбища, где были похоронены защитники французской столицы во время прусской осады. На некоторых могилах ничего, кроме имени погибшего, не было указано.
Несколько парижан, с красными гвоздиками в руках, остановились у могилы с табличкой «Мишель».
— Так и не удалось узнать, кто он и откуда? — поинтересовался один из посетителей.
— Нет, — ответил другой. — Мишель говорил с акцентом. Возможно, к нам прибыл из России. Но сам он не записал на листе добровольца ни своей фамилии, ни где его родина. А себя просил называть — просто Мишель.
— А сражался он яростно, первым кидался на пули и штыки, будто Париж был ему самым родным городом на земле, — вспомнил еще один из компании. — Я находился рядом с Мишелем, когда его смертельно ранили. Мучился не долго… И еще он успел сказать: «Вот странно: семь или восемь лет назад я заявил, что под страхом смерти не вернусь в Париж… Все же возвратился, но по воле сердца… А смерть нашла меня именно в Париже…».
Люди положили красные цветы на могилу Мишеля, и кто-то из них заметил:
— Может, когда-нибудь станут известны фамилии и подлинные имена всех защитников Парижа…
Есть лишь приблизительные данные о русских, погибших и при осаде французской столицы, и во время Парижской Коммуны: их более ста человек. Известны имена только нескольких выходцев из России, сражавшихся на стороне парижан в 1870–1871 годах: Анна Корвин-Круговская, Елизавета Дмитриева, Петр Лавров, В. Ф. Лукинин, Г. Н. Вырубов. Однако немало русских, по разным причинам, находилось тогда в Париже под чужими фамилиями.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.